Позиция Реденса в 1938 году

Глава 1. Цели деятельности Реденса в 1937-1938 годах.

Пленум. 1937 год.

Первое известное мне выступление Реденса в 1937 года - это его речь на февральско-мартовском пленуме 1937 году, на котором рассматривались следующие вопросы:

1. Дело тт. Бухарина и Рыкова.

2. Подготовка партийных организаций к выборам в Верховный Совет СССР по новой избирательной системе и соответствующая перестройка партийно-политической работы.

3. Доклад комиссии Пленума ЦК ВКП(б) по выработке проекта резолюции по делу Бухарина и Рыкова.

4. Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов по народным комиссариатам тяжелой промышленности и путей сообщения.

5. Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов по НКВД.

6. О политическом воспитании партийных кадров и мерах борьбы с троцкистскими и иными двурушниками в парторганизациях.

Речь Реденса была полностью посвящена пятому пункту. Во время своего выступления Станислав Францевич говорит о состоянии дел в НКВД. Реденс подчеркивает, что именно по вине чекистов так много в последнее время жертв среди народа, говорит, что большой вред несут «троцкистско-зиновьевские хвосты», работа которых не пресекается работниками НКВД. Примером служит дело Зафрана:

«Теперь я здесь остановлюсь также на тех сигналах, которые мы имеем о работе троцкистов и зиновьсицев. Что мы имели? Взять хотя бы дело Зафрана. Николай Иванович о нем вчера говорил подробно. Товарищи, каж­дый аппарат может ошибаться, но, когда Зафран пока­зал, что есть Дрейцер, который имеет террористические намерения, что с Дрейцером есть кучка людей, что Дрей­цер дает деньги на террористические работы, что было сделано? Забрали это дело, освободили Зильберма и Хру-сталева. У Хрусталева была явка и главная квартира по слежке, как ходит машина т. Сталина, чтобы отсюда сде­лать покушение. И он делает вид, что центральный аппа­рат, Молчанов, выручил московский аппарат, который попал в руки провокаторов и попал в неудобное положе­ние, что мы это дело замяли, а агента осудили. Он гово­рил, что об этом деле он не знал тогда. Неверно, вы зна­ли об этом деле тогда же. (Ягода. Это совершеннейшая ложь, а почему же вы его не освободили, ведь он у вас сидел? Это преступление.) Когда Ягоде говорила цен­тральная агентура совершенно точно и ясно о троцки­стах, он говорил, что таких вещей у троцкистов быть не может. Он сказал: «Что вы нам говорите, мы у Троцкого чай пьем». (Голос с мест а. Он и одно время даже не зна­ли, где Троцкий находится)…» (1, 445)

Реденс вспоминает времена, когда был жив Дзержинский, ставит в пример его работу. По его мнению, люди, работающие в аппарате, и сейчас «хорошие, прекрасные большевики», готовые преданно служить партии и действовать. Реденс резко критикует Ягоду и приводит доказательства его бездействия, недоверия к другим чекистам:

«Перед убийст­вом Сергея Мироновича у нас было одно очень яркое террористическое дело, в котором участвовал сын Эйсмонта, Волков и один работник НКВД, который об этом деле знал. Я пришел к Ягоде и говорю: «Вот какие пока­зания даются. Эйсмоит и Волков имели в виду, что т. Сталин приедет в одну лабораторию, и собирались или отра­вить его, или убить». Я предложил арестовать этих людей. Вы знаете, сколько было канители! Не дает арестовать и не дал арестовать! (Голос с места. Кто не дал?) Ягода. (Ягода. Неверно это.) Нет, верно, что Блохина и других вы не дали арестовать, а у меня есть факты. Убивают Сер­гея Мироновича. Я иду к Прокофьеву и говорю: «Аре­стую я этого Блохина». Вы были в это время в Ленингра­де, а мы арестовали Блохина и других. (Голос с места. После убийства?) Да. Этот случай стал известен Полит­бюро. Меня вызывают. Я рассказал своему Политбюро, своему ЦК, как было дело. И вы знаете, что было? Реденс оказался предателем... (Ягода. Я с вами даже об этом не говорил.) Во всем аппарате стало известно, что Реденс предатель, он пошел в ЦК и рассказал об этих вещах. Все это знают. Правильно это, товарищи, или нет? (Голоса с мест. Правильно. Так было. Ягода. Неверно это. Я с вами на эту тему не говорил даже.) И вот, товарищи... (Ягода. Мною даны были объяснения по делу Блохина.) Еще один факт, может быть, о нем не нужно было бы гово­рить, но я все-таки скажу. Тов. Ягода, вы всегда и всем говорили, что вы постоянно Медведю твердили о том, чтобы он берег СМ. Кирова. А вот скажите, вы, т. Ягода, который всегда уверял всех и утверждал, что вы дально­зоркий, как охранялся С. М. Киров? (Ягода. Очень пло­хо.) А кто об этом должен был знать? (Ягода. Я.) А поче­му же вы нас, чекистов, всех подводите под удар? Почему вы такой паршивый руководитель? (Ягода. А почему же вы мне никогда ничего не говорили?» (1, 448)

В конце выступления. высказывает свои надежды на то, что руководство в лице Ягоды будет «смыто», НКВД опять заслужит доверие партии. Таким образом, Реденс выступает на пленуме в качестве активного чистильщика.

Позиция Реденса в 1938 году.

С 1938 года Реденс занимал пост наркома внутренних дел в Казахстане. Сам факт того, что после поста главы НКВД Московской области Станислава Францевича направляют в Казахстан является знаком – политика, которую проводил Реденс не устраивала Сталина. В том же 1938 году в Алма-Ату приезжает Михаил Петрович Шрейдер, с которым Реденс работал в Москве.

Со слов Шрейдера о действиях Станислава Францевича мы можем сделать несколько выводов о работе Реденса, как наркома внутренних дел Казахстана:

- Реденс не до конца выполнял свою работу, всячески увиливал от обязанностей наркома внутренних дел.

«С Реденсом в Алма-Ате у меня с самого начала установились хорошие взаимоотношения, но, несмотря на это, в то время яд недоверия настолько сильно отравил всех нас, что я боялся быть с Реденсом откровенным до конца и старался не заговаривать с ним на темы о проводимых его подчиненными следствиях, арестах и т. п. Сам он также первое время не затрагивал этих вопросов. Интуитивно я чувствовал, что сам Реденс хотя и выполняет приказы Сталина и Ежова, но работает не с полной отдачей. За три с половиною месяца совместной работы я, присутствуя почти на всех оперативных совещаниях УГБ, не раз был свидетелем того, как Реденс себя вел. Он старался уклониться даже от санкции на арест тех или иных руководящих работников, взваливая эти обязанности на своего заместителя по УГБ Володько^.. Вообще в тот период Реденс старался как можно меньше работать, устраивая для себя различного рода проверки и инспекции, чтобы побольше поездить по городу, по пригородам, и постоянно уговаривал меня ехать вместе с ним.» (2)

- Реденс не поддерживал «Большую чистку», проводимую в те года партией. Ему не нравились методы «чистки» и люди, её возглавляющие.

«….однажды я своими ушами слышал, как Реденс на оперативном совещании руководящего состава наркомата, где я присутствовал, заявил:

— До меня дошли сведения, что кое-кто из работников отдела Викторова применяет физические методы во время допросов. Предупреждаю, что буду отдавать под суд любого работника за такие дела.

На вопрос одного из присутствующих: «А как же быть с директивой центра, с которой вы нас ознакомили?» (речь, видимо, шла о директиве за подписью Сталина, разрешающей применение физических методов в отношении «врагов народа». О существовании этой директивы я узнал спустя год, находясь под следствием) Реденс сдержанно ответил:

— Если речь пойдет о явных шпионах, то и тогда надо быть очень осторожными в части применения физических методов.

Ни тогда, ни теперь я так и не знаю, для чего Реденс говорил о запрещении физических методов при допросах. Ведь он не мог не знать, что как в Москве, так и здесь, в Алма-Ате, его подчиненные применяли и применяют в отношении подследственных избиения, но, видимо, на всякий случай он публично запрещал физические методы, а может быть, говорил это для собственного успокоения, что, конечно, не мешало его работникам преспокойно продолжать свое грязное дело.»

«— Вот арестовали почти всех секретарей ЦК союзных республик, крайкомов и обкомов, многие из которых были хорошими коммунистами, а такую сволочь, как Берия, небось не трогают, так же как не трогают холуев Кагановича и Хрущева.

Я с удивлением взглянул на Реденса, не понимая, чем вызван такой взрыв негодования против Берии, но оказалось, что Реденс хорошо знал Берию по совместной работе в Закавказье. Одно время Реденс был назначен полпредом ОГПУ в Закавказье, а Берия был у него заместителем.

От Реденса же я узнал, что он располагал сведениями о том, что, когда в 1925 или 1927 году в Кутаиси вспыхнуло вооруженное восстание меньшевиков, которое якобы было «блестяще подавлено» Берией, фактически оказалось, что восстание это было инспирировано самим Берией для поднятия своего престижа. Реденс рассказывал, что Сталину докладывали об этом, но он почему-то относился к Берии с особым доверием и ничего плохого о нем слышать не хотел.» (2)

-Станислав Францевич старался держаться на расстоянии от всех от грязных дел и презирал людей которые на это идут. Он так же чувствовал, что при всем своем неодобрении действий партии, сделать ничего не мог.

«Председателем спецколлегии Верховного суда Казахской ССР был бывший работник органов Бурдаков, который в то время проявлял особое рвение в выявлении и уничтожении «врагов народа». Бурдакова Реденс неоднократно характеризовал как карьериста высшей марки. Я несколько раз встречал Бурдакова на партактивах. Стоило ему встретиться с кем-либо из начальства — Мирзояном, Исаевым, Реденсом или даже со мною, — как он мгновенно начинал кланяться, расшаркиваться, юлить и с подхалимской улыбочкой сыпать лакейскими словечками: «Слушаюсь!», «Так точно!» и т.п.»

«— Как же получилось, Станислав Францевич, с Тухачевским и другими военными руководителями? Ведь они признались в шпионаже! Как вы могли «проспать» это дело?

После большой паузы Реденс задумчиво сказал:

— Ну, раз признались, значит, враги. Да и дело их вел центр, а не Московская область. Правда, у меня тогда забрали на следствие «лучших специалистов» во главе с Радзивиловским. — Произнося фамилию последнего, Реденс снова поморщился. — А в общем, давай прекратим говорить на эту невеселую тему. Мы с тобой ничего не знаем.

— Я действительно ничего не знаю, — ответил я, — но вы, как начальник УНКВД Московской области, должны все хорошо знать.

— Лучше бы я тоже ничего не знал. И прошу тебя, давай на этом закончим.»

«— Вот я нарком, — после паузы продолжал Реденс, — член Ревизионной комиссии ЦК партии, депутат Верховного Совета СССР — и не в состоянии противостоять этой грязной буре. Москва все время нажимает и нажимает, и

я чувствую, что кончится тем, что и меня самого скоро посадят и расстреляют.

— Но почему же вы, Станислав Францевич, не поставите вопрос перед самим Сталиным? Вы же его родственник, близкий человек.

— Неужели ты не понимаешь, что ставить подобный вопрос перед Иосифом Виссарионовичем — значит, ставить вопрос о нем самом. Разве может Ежов без его санкции арестовывать членов Политбюро и руководящих работников партии?»(2)