Ирина Величко, прихожанка храма Первоверховных Апостолов Петра и Павла в Ясеневе

 

Всех, кто знал его, он поражал острым умом, чистотой помыслов, энциклопедическими знания­ми, скоростью мысли, быстротой реакции и всегдашней отзывчивостью сердца. Стремление помогать ближним было в нем поистине неистребимо.

Он всегда все делал очень быстро: и говорил, и жил. Господь наделил его таким количеством энергии, что ее свободно достало бы на двадцать жизней.

Прямота и открытость отца Даниила была свойством его души, он не думал о том, что может потерпеть фиаско, и Господь всегда помогал ему.

Храм Апостола фомы и приход были делом его жиз­ни. И он бесконечно любил свою семью. Когда будущая ма­тушка Юлия привела его в наш дом для знакомства, я ска­зала, ему, прощаясь: «Берегите наше рыжее золото!» — он счастливо рассмеялся и обещал беречь. Они удалялись, те­перь до конца дней единое целое, а я — все смотрела вслед и думала: «Что-то их ждет?»

У них родилась Иустина, первая дочь, и родители были счастливы абсолютно. Отец сказал торжествую­ще: «Иустина — переводится как «дочь праведников», и в глазах его за стеклами очков засверкали радостные искорки.

После диаконской хиротонии отец Даниил некото­рое время служил на Болгарском подворье, в храме Успе­ния Божией Матери. Когда наступала череда его возгла­сов, службу вел очень быстро — от переполнявшего его благочестивого порыва к Богу и кипучей энергии. После службы я сказала ему: «Хорошо, если вы будете читать не­много медленнее: не все разборчиво для людей». После службы он казался крайне озабоченным. «Что, правда — слишком быстро? Правда непонятно?» — с тревогой спрашивал он.

Таким был он всегда: порывистым, скорым, стреми­тельным, спешащим в земной жизни — успеть как можно больше.

На исповеди он мог дать дельный совет — точно и толково. Некоторыми из его духовных советов я пользу­юсь до сих пор, и мои друзья, духовные братья и сестры — тоже. Надежность духовной связи с ним была и остается непреложна. Я всегда знала, что есть номер телефона, ко­торый можно набрать в трудную минуту, если прижмет не шутя. И есть храм, в котором нас всегда ждут.

Однажды мы с детьми пришли к ним в дом в крайне тяжелой и скорбной для нас ситуации за утешением и ду­ховным советом. Отец Даниил долго беседовал со мною и, прощаясь, произнес печальным и строгим голосом: «Человек пред Богом всегда — один. Друзья — предадут. Жена — оставит. Только Бог — не предаст — ни-ко-гда!» Глубина его горькой мысли заставила меня взглянуть ему в глаза, как бы в попытке проникнуть в душу. «Да-да, — подтвердил он серьезно, — так в Писании сказано». Все сказанное в Писании было для него не просто набором фактов, которые надо знать, или инструкций, которых следует придерживаться. Слово Божие было для него пульсирующей жизнью и чистой правдой, именно — каждое библейское слово, без изъятия, интерпретаций и оговорок.

То, что его не стало на земле, — никак не мешает ему жить. Отец Даниил Сысоев — по-прежнему жив и невре­дим от стрел вражиих, наветов молвы и наплывов злокоз­ненной тьмы. По-иному и быть не может, когда дело ка­сается человека, «яко свеща на свещнице» пламенеющего верой, любовью к Богу и ближним. Человека, в котором столько жизни и света, как в нем, дорогом нашем пастыре, верном служителе Господа и Его Церкви.

Именно поэтому я не говорю: память о нем помо­жет нам... Но говорю: он сам придет и поможет, окормит,

утешит и упасет свое стадо от зла, греха, слабостей, бес­печности, заблуждений, неведения и страстей.

Отец Даниил — с нами. Он — рядом, стоит только руку протянуть, воззвать от сердца. Он живет в своей жене и дочерях, в каждом из своих соратников и прихожан, в каждом из знавших его, и в тех, кто любил его с первых его дней на земле: матери, отце, братьях.

И дело его живо и, питаемое его мученической кро­вью, — пребудет вовеки.

 

Елена Михайловна Горская, доктор медицинских наук, старший научный сотрудник ФНЦ трансплантологии и искусственных органов им. академика В. И. Шумакова

 

По благословлению отца Анатолия

(Берестова) отец Даниил служил в храме во имя Святого Преподобного Серафима Саровского при нашем институ­те (впоследствии — научном центре) трансплантологии, совмещая это служение со служением на Крутицком под­ворье. Прихожане храма — это в основном пациенты, со­трудники центра и ухаживающие за больными. Иногда посещают храм и люди из других районов, но таких совсем немного.

В нашей клинике лежит особая категория пациентов — это больные хирургического профиля, ожидающие опера­ции на сердце или трансплантации печени, почек, сердца, других важнейших органов и принимающие лечение в по­слеоперационном периоде. Многие, конечно, сначала были «захожанами», т. е. раньше заходили в церковь, только чтобы поставить свечку, написать записочку, но благодаря тому, что по благословлению основателя и настоятеля церкви — игумена отца Анатолия (Берестова) при клинике была по­ставлена служба катехизаторства, люди впервые узнавали об исповеди, о Литургии, о причастии и уже приходили в церковь как в духовную лечебницу.

После первых же служб отца Даниила мы поняли, насколько трепетно он относится к служению, насколько хорошо знает устав Православной Церкви. Нас поразили его проповеди — яркие, четкие, глубокие, его энцикло­педическая память, касающаяся содержания Евангелия, житий святых, церковных Соборов, церковных празд­ников. При объяснении отрывков из Апостола и Еванге­лия отец Даниил всегда связывал их с современностью, показывая жизненность и всемирный дух этих текстов. Для наших больных было важно осознать, что источник болезней — это неисповеданные, нераскаянные грехи, и батюшка постоянно подчеркивал значение таинств испо­веди и причастия. Отец Даниил часто обращал внимание на человеческую самость, говорил о том, что люди многое меряют своей меркой, обращают внимание только на свое мнение, и приводил слова апостола Павла из Послания к Коринфянам: «Ибо мы не смеем сопоставлять или срав­нивать себя с теми, которые сами себя выставляют: они измеряют себя самими собою и сравнивают себя с собою неразумно» (2Кор. 10, 12). Он подчеркивал, что мы соработники у Господа, и та вера недостаточна, которая сводится к одним прошениям, а нужны и дела. Мы делаем только один шаг, а Господь потом нам помогает и делает за нас два шага. Отец Даниил исповедовал и причащал тяжелых па­циентов в палатах, освящал палаты отделений, проводил крещения. Известно, что служба Литургии — огромное духовное напряжение для священников, но у нас она шла на одном дыхании.

Скоро мы узнали, что отец Даниил защитил диссер­тацию и стал кандидатом богословских наук, а это значит, что, имея семью и неся нелегкое служение пастыря, про­читал и проанализировал колоссальное количество ли­тературы. Его отличала не только великолепная память, дарованная от Бога, но и великая трудоспособность. Так называемые «трудоголики» большую часть своего време­ни отдают работе, и это относят к грехам, но здесь попол­нение знаний было во Славу Божию, а значит — великой добродетелью.

Перенесенные батюшкой болезни и огромные нагруз­ки сказывались на его здоровье. Мы, православные врачи, присутствующие на службах, не сразу поняли, что он стра­дает от сильных головных болей. Потом узнали, что у него в прошлом было тяжелое заболевание, возбудитель которого передается клещом. Однако службы он никогда не отменял, просто принимал лекарство, чтобы приглушить боль. Вос­хищала его жизнерадостность, постоянная улыбка на лице.

Мы знали, что он побывал не только на Святой Земле и Афоне, но и в тех местах, где начиналась проповедь хри­стианства святыми апостолами, в местах служения вели­ких святых. Он был в Каппадокии, на территории бывшей Антиохии, был в Египте, и всегда узнавал там много ново­го; даже открыл никому ранее не известное место пребы­вания ранних христиан, которое теперь можно посещать.

К нам в храм приходил мальчик Максим, больной це­ребральным параличом. Сначала он попал к отцу Анато­лию как к профессору — детскому неврологу и, конечно, как к священнику. Он сказал, чтобы мальчик причащался каждую неделю, и мама его привозила сюда, в храм Пре­подобного Серафима. И вот он растет. Проходит год, два, три — Максим изменился внешне, стал прямее, походка дру­гая; происходил и духовный рост. Он часто спрашивал отца Даниила о многом; конечно, вопросы его были детские, наи­вные, но ему было все интересно, и отец Даниил всегда от­вечал ему. А потом Максим поступил в Свято-Тихоновский институт на миссионерское отделение. Сейчас они с мамой к нам уже не приезжают, потому что у него по учебе боль­шие нагрузки, и они перешли в церковь поближе к дому.

Один человек, по национальности армянин, пришел на Крутицкое подворье к отцу Даниилу. Он был григори­анского вероисповедания, и отец Даниил присоединил его к Православной Церкви и дал ему имя Киприан. Когда Киприан узнал о гибели отца Даниила, то очень пережи­вал. И вот он поступает в наш центр на очень сложную операцию. Произошла катастрофа, Киприан оказался в реанимации, и реаниматологи сказали, что нет никакой надежды. И вдруг Киприан приходит в сознание, через некоторое время его переводят в палату, и он рассказыва­ет, что призвал отца Даниила, чувствуя, что «уходит». Вот такая была помощь от батюшки...

Отец Даниил при всех своих активных качествах — энтузиазме, мужественности, работоспособности — был глубоко смиренный человек. Мне очень понравились слова одного монаха, по имени Моисей, грека с Афона: «Смиренный — бесстрашен, свободен, мирен, блажен.

Смиренный разумен, прекрасен, благороден, он не боит­ся упасть, потому что он уже внизу, на земле. Он не бес­покоится, не ожидает новостей, его не устрашают суж­дения, похвальные или нет, он не пугается, не терзается внутренне, у него нет томления и беспокойства, он — Бо­жий. Бог, несомненно, любит его и никогда не оставит, ибо на нем почивает Дух Его. И это великое благосло­вение Божие — небоязнь смерти, блаженны обладающие таким даром, когда весь мир страдает от страхов и прихо­дит в смятение от слышания о смерти. Боится неготовый, боится любящий удовольствия, боится сребролюбец, бо­ится тот, кто не боится Бога».

Екатерина Мыц, художник-иконописец Наша встреча с отцом Даниилом про­изошла летом 2007 года в мастерской художника Алексан­дра Лавданского, где я работала. Он хотел заказать икону Апокалипсиса для храма на Крутицком подворье, где он служил диаконом, для этого к нам и приехал. Мне при­шлось сказать, что в ближайшее время в мастерской нико­го из художников не будет, потому что начались обычные летние разъезды на росписи, а потом набралась смелости и предложила ему в качестве иконописца саму себя. Ду­маю, что рекомендацией мне послужило то, что я работала у Лавданского, чьи иконы батюшка очень высоко ценил.

Батюшка был очень увлечен темой Страшного Суда, темой Небесного Иерусалима, Откровением Иоанна Бо­гослова вообще. Он очень глубоко и мистически пере­живал содержание книги Апокалипсис, но, как мне пока­залось, его не так сильно интересовала тема Страшного Суда, сколько новая Небесная Родина, которая ожидает христиан в Небесном Иерусалиме.

Мы стали вспоминать иконографию иконы видения Иоанна Богослова, как писали эту икону на Крите, обсуж­дать современные работы русских и греков. Отец Даниил специально обратил мое внимание на то, что в надписях я обязательно должна на центральной фигуре Ветхого Днями сделать крестчатый нимб и надпись «ИС ХС», так как это явление не Бога Отца, а именно Сына. По компо­зиции он попросил сделать фигуру Ветхого Днями круп­нее и более мелкой — фигуру святого Иоанна, подчерки­вая этим иерархию (на конкретных образцах, которые мы обсуждали, фигура Иоанна была больше других). Также особо он указал, как писать зеленую радугу под ногами Старца, напомнил, что символически она означает смарагд (изумруд). Меня удивило, насколько он серьезно чувству­ет и понимает икону, как мистически ее воспринимает.

 

 

 

Я думаю, что, будь у него соответствующее образование, он стал бы замечательным художником.

Конечно, потом он произвел на меня сильное впе­чатление и как пастырь. Я увидела молодого священника, почти своего ровесника, глубоко эруди­рованного, очень увлеченного и хариз- матичного, я таких почти не встречала в своей жизни. Он хорошо знал ветхоза­ветные книги, и, насколько другие отцы не использовали сюжеты из них в про­поведях и беседах, настолько отец Даниил постоянно ци­тировал Ветхий Завет и приближал те, давние, события к нам, постоянно привязывая их к новозаветной истории и теме нашего спасения.

Икона Апокалипсиса была написана, а затем он сделал мне следующий заказ, уже для его нового храма на Кантемировской: образ апостола Фомы. Он дал мне житие апосто­ла, но меня опять поразило, как он мне описал иконографию будущей иконы. В житии рассказывается, что апостолу вы­пало пойти в Индию, и там он читал проповеди, обращал людей в христианство, крестил. Однажды индийский царь Гундафор захотел иметь роскошный дворец, подобный дворцам римских императоров. По повелению Господа апо­стол Фома назвался архитектором, и царь дал ему большую сумму денег на строительство дворца. Апостол же раз­дал деньги нищим и убогим, и продолжал проповедовать Господа Иисуса Христа. Царь сильно разгневался на Фому и приказал заключить его в темницу. В ту же ночь умира­ет любимый брат царя, и Ангел Небесный показывает ему дворцовые палаты, одну прекрасней другой. Брат царя по­просил, чтобы ему позволили жить хотя бы в уголке одной из таких палат, но Божий посланник сказал, что эта пала­та принадлежит царю, на деньги которого странник Фома и выстроил ее. Ангел вернул душу умершего на землю, тот ожил, пришел к брату-царю, и рассказал обо всем, что ви­дел на Небесах. Тогда царь освободил апостола из темни­цы, пал к его ногам и со слезами молил о прощении. Апо­стол возблагодарил Бога, начал учить обоих братьев вере Христовой, и вскоре они приняли Святое Крещение.

Отец Даниил попросил, чтобы я написала эту икону как можно лаконичнее: две фигуры, и между ними идет диалог; апостол благословляет жертву человека, а на за­днике — дворец, который должен только читаться, не быть плотным и красочным. Батюшка и здесь проявил себя на­стоящим художником, так он все понимал и чувствовал — цвет, композицию и тому подобное.

Потом я писала для него икону Матроны — одна жен­щина сказала, что хочет пожертвовать в храм икону Матро­ны и дала деньги на ее написание. Мне было очень сложно ориентироваться на те условные образцы, которые тира­жируются Покровским монастырем, да и батюшка не ре­комендовал так делать. Я принесла несколько известных фотографий, где она запечатлена старенькая, с закрытыми глазами, и отец Даниил говорит: «Нельзя так изображать человека в Царствии Божием, где у него преображенная плоть, где нет ни немощных, ни больных, ни убогих, а все пребывают во Славе Божией! Надо написать ее с откры­тыми глазами, но с портретным сходством». И я написала немножко средне, и с портретным сходством, и в иконопис­ном стиле, в синей одежде. Таким образом, мы разработа­ли даже новую иконографию Матроны, по ее настоящим черно-белым фотографиям, к сожалению, плохого качества. И еще отец Даниил обратил внимание на то, что когда пи­шут иконы святителя Тихона, Илариона Троицкого, дру­гих наших известных новомучеников, то их всегда можно узнать, потому что известны их фотографии, а привычная икона Матроны — просто условная пожилая женщина, с условно-византийским ликом. Поэтому он и попросил сделать лицо конкретным, и это было очень правильно.

Я не так часто бывала у него в храме, мы в основном об­щались как заказчик и исполнитель, но из-за того, что у нас было много общих знакомых, между нами сложились до­статочно теплые отношения. Когда я первый раз приехала на Кантемировскую, то сразу почувствовала общую дру­желюбную обстановку. Там на самом деле все были братья и сестры, это было так здорово, как в 90-е годы, когда люди начали приходить в церковь и везде была очень доброжела­тельная атмосфера. Я купила диски с батюшкиными про­поведями и с беседами на Ветхий Завет, и меня опять по­разило, что он, с одной стороны, очень глубоко разбирается в теме, у него большой багаж научных знаний, и в то же время его слова наполнены живым, теплым, трепетным чувством. Для него ветхозаветная история была реально­стью, такой же, как и окружающий нас современный мир. Такое отношение очень передавалось людям, у них в голове как будто открывалась заслонка, они начинали видеть ту, другую реальность, и она становилась такой же, как наша. У него это было абсолютно естественно и не наигранно, мы же знаем, что у некоторых батюшек есть элемент рабо­ты на публику — ведь они вынуждены общаться с боль­шим количеством людей. С другой стороны, выстраивая с людьми свои отношения, им надо защитить себя, свою нервную систему, потому что можно эмоционально пере­гореть. А у отца Даниила все выходило естественно и про­сто, потому что он был очень открытым человеком и не вы­страивал никакой иерархии. Такое впечатление, что у него внутри был сильный источник энергии, который поддер­живал его. Вокруг него было множество людей, и он успе­вал обратить внимание на всех. Подойдет к нему женщина с ребеночком — он и женщине что-то скажет, и на ребеноч­ка обратит внимание, и все отходят радостные, утешенные. При этом отец Даниил к любому вопросу относился очень серьезно, вникая во все так, как будто это его личное дело: со мной он разговаривал как художник, с кем-то — как на­учный сотрудник, с богословами он общался как богослов, с миссионерами — как миссионер, и к каждому он находил подход. У него не было поверхностных знаний, он все про­пускал через себя. И на эту искренность люди тоже отвеча­ли искренностью.

Моя последняя работа, которую заказал отец Дани­ил, — икона по последней главе Апокалипсиса. Он снова стал рассказывать, что хочет на ней видеть, а я слушаю, и передо мною просто появляются живые реальные кар­тины — Небесный Иерусалим, когда Господь является во Славе, а вокруг — предстоящие Ему праведники. Он говорил много и эмоционально, именно описывал эту ико­ну и все, что должно быть на ней, по главе 21 Апокалипси­са: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и преж­няя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святий город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовлен­ный как невеста, украшенная для мужа своего...» (Апок. 21, 1-2). Мы с батюшкой прочитали эту главу, а потом обсуждали, как можно это изобразить живописным языком. Мы ре­шили, что надо рисовать на золоте, а сама архитектура должна быть прозрачной, чтобы показать ее надмирность, неплотяность. Город расположен треугольником, и длина его такая же, как и ширина, город был «...подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое яспис, второе сапфир, третье халки- дон, гетвертое смарагд, пятое сардоникс, шестое сердолик, седьмое хризолит, восьмое вирилл, девятое топаз, десятое хризопрас, один­надцатое гиацинт, двенадцатое аметист. А двенадцать ворот — двенадцать жемчужин: каждые ворота били из одной жемгужины. Улица города — чистое золото, как прозрачное стекло» (Апок. 21, 18-21). Батюшка хотел, чтобы двенадцать жемчужин были реальны и именно вставлены в ворота, мы стали думать, к какому ювелиру обратиться. Он просто фонтанировал идеями, а мне оставалось размышлять, как это воплотить, какими красками. И мы с ним придумали скомпоновать двенадцать домиков, и в каждом чины — апостольские, пророческие, мученики, праотцы, праведники. Еще ба­тюшка хотел, чтобы святые на иконе были узнаваемы, а их белые одежды — разного оттенка и т.п.

Он мне показал макет будущего храма пророка Да­ниила, и я была просто в изумлении от красоты этой ба­зилики. Батюшка был очень рад тому, что храм произво­дит впечатление гармоничного сооружения, что в одном ансамбле можно вместить и миссионерскую школу, и раз­вивающий детский центр, и все это будет освящено самим храмом. И это еще не все, потому что когда отец Даниил был в Италии, то видел там прекрасные мозаичные хра­мы, и он хочет свой храм сделать полностью мозаичным, а в росписи стен использовать сюжеты из жизни пророков, которых он очень почитает, потому что видит их через призму Нового Завета. А так как храм будет сделан в виде базилики, то эти сюжеты можно сделать развернутыми, и на западной стене написать сцены из Апокалипсиса, что­бы у людей была надежда на то, что Страшный Суд — это не конец, а только начало жизни.

Недавно я написала сюжет в память об отце Дании­ле — он в красных пасхальных ризах молится Христу, есте­ственно, без нимба, а наверху, в уголочке изображен Спа­ситель в полукруге Славы, Который благословляет отца Даниила одной рукой, в другой Он держит мученический венец, а внизу — храм, который батюшка хотел построить. И написано: «иерей Даниил». Конечно, это некоторая дер­зость с моей стороны, потому что непрославленных писать не рекомендуется. Но все же в истории Церкви есть такие прецеденты, например, когда ученик Симеона Нового Богослова попросил написать образ своего учителя, кото­рый тогда еще не был прославлен Церковью. Но из-за того, что у меня было очень теплое чувство к отцу Даниилу, я свое уважение к нему выразила своим, доступным мне языком, как иконописец. Я постаралась воплотить свое от­ношение к его словам, к его проповедям, и для меня это — перекличка с той иконой апостола Фомы, на которой я пи­сала Небесный дворец. А здесь — храм, который сейчас еще не построен на земле, но на иконе, как идея, он вполне может быть воплощен, и отец Даниил там служит... В день памяти отца Даниила я подарила эту икону отцу Иоанну, нынешнему настоятелю церкви Апостола Фомы.

Я уверена в том, что отец Даниил своей смертью выразил все свое служение, и прославят ли его сейчас или через некоторое время, или вообще не прославят, — мое отношение к нему как к мученику Христову очевид­но. Можно вспомнить тех монахов из Оптиной пустыни, которых убили на Пасху, их ведь до сих пор не просла­вили, но построили на их могиле маленькую часовенку, и люди молятся за них. Потому что их убили не просто так, а убили за то, что они монахи, за то, что они Христовы, и убили в Пасху, и это было ритуальное убийство в честь врага Христа. Батюшка часто говорил, что самая лучшая смерть — это смерть мученика, но по человеческому и эго­истическому чувству я считаю, что для нас всех очень пло­хо, что его не стало. Конечно, вера помогает более правиль­ному отношению, изменяет этот эгоистический подход, но до сих пор очень трудно примириться с его гибелью.

Когда с отцом Даниилом случилась эта трагедия, отец Иоанн попросил меня написать отца Даниила в той иконе Небесного Иерусалима, и я сразу же согласилась. И теперь есть икона, где святые расположены по чинам: преподобные, апостолы, пророки и т. п., а в центре группы мучеников — отец Даниил.

Кира Петкова, этническая мусульманка, крещенная отцом Даниилом

Впервые об отце Данииле я услышала от Александра Вячеславовича Люльки, координатора дви­жения «Народный Собор», с которым я была знакома. Он предложил мне почитать книгу «Православный ответ исла­му», одним из авторов которой и был отец Даниил. На тот момент я была мусульманкой и этнически, и по убеждению, не задумываясь, впрочем, во что именно я верю. Все момен­ты, которые смущали меня в исламе, я списывала на извра­щение людьми чистой и изначально правильной религии. Поэтому хотя у меня дома была Библия и другие право­славные книги, я их не трогала: лежали себе и пылились. Но меня всегда интересовали вопросы, на которые ислам не давал ответа, и бессознательно я искала эти ответы в дру­гих религиях и даже в эзотерических учениях, при этом оставаясь убежденной, что правильная религия — лишь ислам, вот такой лукавый выверт сознания.

Из любопытства я решила почитать эту книгу. Как раз начала с того, что писал отец Даниил, и через пару страниц с возмущением закрыла ее, решив для себя, что больше книгу в руки не возьму. Но через какое-то вре­мя любопытство взяло свое, и я решила почитать то, что пишут другие авторы. В процессе чтения у меня си­дела в голове только одна мысль: «Не может быть». Я ки­далась по ссылкам, сверяла и понимала, что той религии, которую исповедую, толком не знаю. И снова, но уже в последнюю очередь, я прочитала часть, написанную от­цом Даниилом, и теперь она вызвала во мне двойствен­ное чувство. С одной стороны, я не могла не согласиться с тем, что там написано, а с другой — меня коробил бес­компромиссный и прямой тон автора. Для себя я решила, что отец Даниил — резкий человек, и когда Александр Вячеславович предложил познакомить меня с ним лично и пригласил в храм, я долго сомневалась. Но у меня уже возник неодолимый интерес к христианству, и я все же согласилась. Это был день, когда отец Даниил проводил свои беседы. Мы пришли вечером, еще до начала службы, и Александр Вячеславович представил меня отцу Дании­лу. Меня сразу поразило то, как он смотрел: так, как будто давно знал меня и ждал. Его ласковый взгляд плохо вя­зался с моим представлением о нем как о человеке чуть ли не грубом. До того момента я чувствовала себя в храме до­вольно неуютно, но после знакомства с отцом Даниилом возникло ощущение, что я тут не посторонний человек. Затем была служба и беседа, которая длилась часа три, но я совсем не почувствовала времени. Это была первая из пяти огласительных бесед, которые отец Даниил про­водил перед крещением. Он был блестящим оратором, и впоследствии я не переставала поражаться тому, с какой легкостью он умел отвечать на вопросы, даже самые неле­пые и глупые. А ведь часто бывает, что зададут священни­ку глупый вопрос, и он мучается, не может прямо сказать, что это глупость, и как ответить — не знает. А отец Да­ниил из этих ситуаций выходил виртуозно, ни на минуту не смутившись.

После первой же беседы я поняла, что нашла то, что давно искала, но сразу и бесповоротно порвать с ис­ламом не решалась: ведь перед крещением нужно пройти чин отречения от ислама, где все говорится прямо и не­двусмысленно, все называется своими именами. Вне этих огласительных бесед я с отцом Даниилом не общалась, хотя, конечно, было большое желание подойти и поговорить, по­спрашивать о многом. Но я видела, какое количество людей хотят того же, он ни минуты не оставался один, и это меня останавливало. На беседах я старалась сесть где-нибудь сзади и быть как можно незаметнее, но он неизменно выта­скивал меня из моего уголка и не давал отсидеться. Пятую, последнюю беседу по каким-то причинам проводил не он, и я была очень этим разочарована. В устах отца Даниила Православие приобретало невыразимое обаяние, и было абсолютно понятно, что то, о чем он говорит, — это самое главное, самое нужное в жизни знание, а Евангелие — самая актуальная, самая современная книга. Тогда я с трудом до­сидела до конца беседы и уже собиралась уходить, как поя­вился отец Даниил. Аудитория оживилась, его, как всегда, окружили с вопросами, а я стала потихоньку пробираться к выходу. И тут он меня окликнул. Он, кстати, звал меня по имени, на восточный манер, делая неправильное уда­рение, что напоминало мне перекличку гарема из фильма «Белое солнце пустыни». Мое имя Сайда, а он называл меня Саида, с ударением на последний слог. Если так же посту­пали другие люди, меня это жутко раздражало, и я никог­да не упускала возможности исправить человека и указать ему, что он неправильно произносит мое имя. Единствен­ным исключением был отец Даниил. Я подошла к нему, и он при всех спросил, готова ли я креститься. Я человек абсо­лютно непубличный, всеобщее внимание меня попросту «добило», и я пробормотала, что подумаю. Конечно, я лука­вила, внутри себя я точно знала, что другой дороги просто нет, и даже чин отречения перестал меня пугать и уже со­ответствовал моим убеждениям. Но через пару месяцев мне предстояла поездка домой, и я знала, что не смогу умолчать перед родными о своем выборе, поэтому я малодушно ду­мала сначала съездить домой, а вернувшись — креститься.

Хорошо, что мои планы изменились, иначе кре­стил бы меня тогда уже другой священник. На следующий день, в субботу, я после работы ехала домой. Моя станция конечная, поэтому я никогда не вслушиваюсь в объяв­ления их названий. Я сидела и в полудреме размышляла о том, как мне поступать дальше. На одной из станций я вдруг почувствовала внутренний толчок и, не успев даже толком подумать, встала и вышла из вагона. Оглянувшись вокруг, увидела, что нахожусь на Кантемировской, и сразу поняла, что надо делать дальше.

Был десятый час, и отец Даниил уже собирался ухо­дить. Я встретила его во дворе, и никого рядом уже не было. Увидев меня, он улыбнулся: «Ну что, пришла?» — «Да, при­шла. Я хочу покреститься». — «Ну, давай завтра». Я вновь испугалась, это было для меня слишком быстро, мне нужно было пережить эту ситуацию внутри. — «Ну а на следую­щей неделе ты свободна?» — «Только в субботу». — «Значит, в субботу. В пятницу приходи на исповедь».

В пятницу вечером я прошла чин отречения. Отец Даниил задавал мне вопросы и подсказывал ответы, а надо сказать, что дикция у него временами такая, что трудно понять, что он говорит. Я же по своему характеру стес­няюсь переспрашивать людей, если даже чего-то и не по­няла. Но это был не тот случай, и я переспрашивала его всякий раз, когда не понимала. С ним всегда было неимо­верно легко, и моя стеснительность просто улетучивалась при общении с ним.

Затем была исповедь. Раньше одна мысль о том, что надо кому-то рассказать о своих грехах, привела бы меня в ужас, но исповедь прошла очень спокойно и есте­ственно. Да и представляю, чего отец Даниил только не слышал на своем веку, исповедуя обращающихся. За­помнился вопрос, который он задал мне в конце испове­ди: «Обещаешь ли ты стремиться стать святой?» Это было удивительно: в исламе невозможно стремиться к святости, потому что там нет святых. А тут люди хотят максималь­ного и не боятся этого. Я пообещала.

На следующий день, в канун праздника Воздвиже­ния Честного и Животворящего Креста Господня, отец Даниил крестил меня. Литургию верных я стояла рядом с северными воротами уже крещеная, со свечой в одной руке, книжкой с текстом службы в другой, и пела вместе со всеми. Опять же раньше для меня было немыслимым предстать перед толпой людей в крестильной рубашке и на виду у всех креститься и кланяться. Но я не смогу словами передать свое состояние в тот момент, об этом надо говорить отдельно. После службы отец Даниил по­дарил мне икону Божией Матери «Споручница грешных».

Потом, к сожалению, мы общались не часто. Если бы знать тогда, что времени осталось немного, я бы не упу­стила его так бездарно. Постоянно встречая отца Даниила в окружении людей, я все думала: в следующий раз подой­ду, в следующий...и подходила к нему только на исповеди.

Я знала его очень недолго. В сентябре он крестил меня, а в ноябре его уже не стало. СМС с сообщением, что отец Даниил убит, я прочитала утром следующего дня. Первые несколько минут пыталась осознать смысл, мозг отказы­вался воспринимать информацию. Первая мысль — не мо­жет быть. А затем слезы и горькое чувство утраты.

Ходила прощаться на Кантемировскую. Было серо и пасмурно, под стать погоде было и настроение. Недоу­мение и обида, как будто очень близкий, очень важный для тебя человек вдруг взял — и уехал внезапно. И понима­ние, что только собственная глупость помешала тебе чаще быть рядом с ним, сказать то, что хотелось сказать, спро­сить то, о чем хотелось спросить. И оказаться близко в тот самый важный момент, когда Господь позвал его к Себе...