Глава XIX. Кривая развития рационального века

С точки зрения стадиальной психологической эволюции человечества современный век расы можно охарактеризовать как все более и более напряженное усилие открыть и выработать верный принцип и надежные основы для построения рациональной системы общества. Это век прогресса; но прогресс бывает двух видов: адаптивный, надежной основой которого служит неизменный принцип социального строя — здесь меняются только обстоятельства и механизм применения этого принципа к новым идеям и новым потребностям; или же радикальный, не имеющий долговечного основания, но осуществляющийся в силу постоянного сомнения в самих практических основах и даже в главном принципе устройства существующего общества. Современная эпоха вылилась в ряд последовательных шагов человечества по пути радикального прогресса.

Каждый такой шаг совершается, похоже, по одной схеме: сначала светоносная пора сева и период вдохновенных усилий и борьбы, затем частичная победа, успех и короткий период обладания достигнутым, а потом разочарование и рождение новой идеи и нового усилия. Принцип общественного устройства, предложенный мыслителем, захватывает средний ум и превращается в евангелие социальной жизни; получив немедленное или стремительное поэтапное осуществление, он смещает предыдущий принцип и занимает его место в качестве основы социальной или политической жизни общества. Одержав эту победу, люди некоторое время живут, исполнившись энтузиазма, или, когда энтузиазм иссякает, проникшись привычным сознанием своего великого достижения. Но вскоре они начинают чувствовать некоторую неудовлетворенность первыми плодами своих усилий и ощущают необходимость приспосабливать уже устоявшийся принцип к новым условиям, постоянно вносить в него изменения, более или менее неустанно развивать новую систему — ибо разуму по самой природе свойственно наблюдать, быть открытым для новых идей, мгновенно откликаться на новые потребности и возможности и не успокаиваться навеки в безоговорочном принятии всех устоявшихся обычаев и связей. Пока еще люди не ставят под сомнение сам принцип своего социального устройства и не предполагают, что когда-нибудь возникнет необходимость изменить и его — они хотят лишь усовершенствовать формы воплощения этого принципа и добиться большей полноты его применения к жизни, более истинного и действенного его осуществления. Однако наступает время, когда разум начинает чувствовать неудовлетворенность и видит, что он лишь создает множество новых конвенций, но это не ведет к желанным переменам; происходит смещение некоторых акцентов, но не происходит заметного приближения общества к совершенству. Противостояние немногочисленных мыслителей, которые, вероятно, почти с самого начала сомневались в достаточности существующего принципа социального устройства, обостряется и находит все более широкую поддержку; возникает движение протеста, и общество начинает снова привычное движение по спирали радикального прогресса к новой революции, к утверждению более прогрессивного принципа социального устройства.

Этот процесс будет продолжаться до тех пор, пока разум не сумеет найти принцип общественного строя или же гармоничное сочетание нескольких принципов, которые удовлетворят его. Вопрос заключается в том, будет ли он когда-нибудь удовлетворен и сможет ли когда-нибудь избавиться от обыкновения сомневаться в существующих принципах жизни — если только, конечно, он снова не погрузится в сон традиции и конвенции или же не устремится в результате великого пробуждения в царство духа, превосходящего его собственный дух, и не выйдет в супрарациональный, или духовный век человечества. Насколько мы можем судить по существующему положению дел, прогресс разума как реформатора и создателя социальной системы (при условии, что не нарушается его течение) должен пройти через три последовательные стадии, обусловленные самой логикой развития разума: первая стадия — индивидуалистическая, с неуклонно растущей демократической тенденцией, с идеей свободы в качестве принципа; вторая — социалистическая, завершающаяся, вероятно, установлением государственного коммунизма, с идеей равенства и Государства в качестве принципа; третья — если она когда-нибудь получит воплощение за рамками теории — анархистская в высшем смысле этого слова(ныне употребляемого совершенно неверно), принципом которой будет не идея государственного управления, а либо свободное добровольное взаимодействие, либо свободное общежитие на основе братства или товарищества. Именно при переходе к третьей и завершающей стадии, когда бы она ни наступила, сила и достаточность разума будут подвергнуты испытанию; тогда станет видно, может ли разум действительно управлять нашей природой, решать проблемы наших взаимодействующих и конфликтующих эгоизмов и своими силами выработать совершенный принцип общества или же он должен уступить место более высокому водителю. Ибо пока он не подвергся испытанию на этой третьей стадии, нашей природой в действительности так или иначе управляет Сила. Разум всего лишь предоставляет Силе план своих действий и систему управления.

Мы уже увидели, что именно индивидуализм открывает путь веку разума и что индивидуализм получает импульс к развитию и возможность развития потому, что следует за веком, в котором господствуют конвенции. Конечно, мыслители, размышлявшие над устройством общества и общественной жизни человека, жили и в доиндивидуалистической, дорационалистической эпохе; но в своих рассуждениях они не пользовались методом, типичным для логического разума — критического, все исследующего, все ставящего под сомнение, — и не могли конструктивно мыслить с помощью строгих механистических методов высокорационального интеллекта, который от разумного постижения истины переходит к стремлению найти ей чистое, совершенное и универсальное, верное применение. Логика была свойственна их мышлению и подходу к организации жизни в куда меньшей степени, чем стихийная разумность, органичность и интуиция. Эти мыслители всегда видели жизнь такой, какая она есть, и стремились постичь ее тайну на основе глубокой способности различения, интуиции и способности прозревать сущность. Символы, выражавшие фактическую и идеальную истину жизни и существования; типы, приводившие символы в психологическую систему; общественные институты, давшие им материальное выражение в процессе их осуществления — в такой форме мыслители воплотили свою попытку понять и ментализировать жизнь, управлять ею посредством ума, но ума стихийно интуитивного, различающегоипрозревающего, деятельность которого еще не скована жесткими геометрическими структурами логического интеллекта.

Для разума же в его стремлении понять и истолковать жизнь существует только один род символа — это идея. Он обобщает факты жизни в соответствии со своими собственными, сильно упрощенными концепциями, чтобы иметь возможность управлять ими и упорядочивать их, и, ухватившись за идею, пытается найти ей максимально широкое общее применение. А для того, чтобы эти идеи не превратились просто в абстракцию, оторванную от реализовавшейся или подлежащей реализации истины вещей, разум должен постоянно сопоставлять их с фактами. Он должен всегда подвергать сомнению факты, чтобы находить идеи, которые могли бы все более и более полно объяснять, упорядочивать их и управлять ими; и он должен всегда подвергать сомнению идеи, чтобы, во-первых, проверять, согласуются ли они с реальными фактами, и, во-вторых, следить, не появились ли новые факты, требующие видоизменения или расширения идей, или не могут ли таковые из этих идей развиться. Ибо разум живет не только в реальных фактах, но и в возможностях, не только в реализовавшихся истинах, но и в истинах идеальных; и идеалистичный ум, постигший идеальную истину, чувствует внутреннее побуждение проверить, нельзя ли ее превратить в факт, нельзя ли немедленно или быстро реализовать ее в жизни. Именно в силу этого врожденного свойства разума век разума всегда будет веком прогресса.

Пока старый метод ментализации жизни отвечал своему назначению, для людей в массе своей не было необходимости продумывать свой образ жизни с помощью разума. Но старый метод перестал выполнять свое назначение, как только созданные им символы, типы, общественные институты превратились в конвенции, которые погребли истину так глубоко, что силы интуитивного прозрения было уже недостаточно, чтобы освободить скрытую реальность от искусственных покровов. В течение какого-то времени, и довольно долго, человек может жить просто по традиции, в которую выродилась утраченная им реальность, — но не вечно; возникает необходимость подвергнуть сомнению все конвенции и традиции, и с появлением этой необходимости разум получает первую реальную возможность полного саморазвития. Разум не может принимать традицию просто в силу ее древности или былого величия; он должен задаться вопросом: во-первых, содержит ли вообще традиция какую-либо живую истину, и, во-вторых, содержит ли она ту истину, которая наиболее подходит человеку для управления жизнью. Разум не может принимать конвенцию только потому, что люди пришли относительно нее к соглашению; он должен задаться вопросом, а правы ли они в своем соглашении и не свидетельствует ли оно о пассивном и ложном примиренчестве. Разум не может принимать общественный институт только потому, что он служит какой-то жизненной цели; он должен задаться вопросом, а нет ли неких высших и лучших целей, которым с боvльшим успехом будут служить новые институты. Отсюда возникает необходимость глобального сомнения, а из этой необходимости возникает идея, что общество можно усовершенствовать лишь универсально примененяя рациональный разум ко всей жизни в целом — к ее принципу, ее элементам, ее механизму и силам, приводящим этот механизм в движение.

Этот разум, который должен получить универсальное применение, не может быть разумом правящего класса; ибо на практике при нынешнем несовершенстве человечества это всегда означает ограничение и неверное применение разума, который низводится до положения раба власти, стремящейся сохранить привилегии правящего класса и оправдать существующий строй. Это не может быть разум немногочисленных выдающихся мыслителей; ибо, если человечество в массе своей остается инфрарациональным, их идеи в процессе практического воплощения искажаются, становятся неэффективными, неполными и быстро превращаются в пустую форму и конвенцию. Это должен быть разум всех людей без исключения, ищущих общее основание для соглашения. Отсюда возникает принцип индивидуалистической демократии, который заключается в том, что разум и воля каждого отдельного члена общества должны иметь возможность равно считаться с разумом и волей всех прочих при выборе формы правления, формировании основополагающего базиса и разработке продуманного устройства общественной жизни. Так должно быть не потому, что разум одного человека столь же хорош, как и разум любого другого, а потому, что в противном случае мы неизбежно вернемся к правлению господствующего класса; как бы ни видоизменялся правящий класс, будучи вынужденным в какой-то мере учитывать мнение зависимых от него классов, он всегда будет являть иррациональное несовершенство разума, который поставлен на службу власти и не находит гибкого применения для достижения своих собственных и идеальных целей. Кроме того, каждый индивид должен иметь возможность управлять своей жизнью согласно велениям своего собственного разума и воли, если при этом он не нарушает аналогичного права других людей. Это неизбежно вытекает из главного принципа, взятого веком разума за первооснову своего развития. Для осуществления начальных целей рационального века довольно того, чтобы каждый человек обладал достаточно развитым умом, способным понять точки зрения, представленные и разъясненные ему, принять во внимание мнения своих ближних и с учетом последних сформировать свое собственное суждение. Личное суждение человека, таким образом сформированное и тем или иным способом превращенное в действенную силу, является его вкладом в создание единого общего суждения, которым и должно руководствоваться общество — маленьким кирпичиком, с виду незначительным и все же незаменимым для построения внушительного целого. И для осуществления начального идеала рационального века достаточно также, чтобы это общее суждение эффективно служило только необходимым общим целям общества, в то время как во всем остальном каждый человек должен иметь свободу управлять своей собственной жизнью в согласии со своими собственными разумом и волей и свободно привести свою жизнь, насколько это возможно, в естественную гармонию с жизнями всех прочих людей. Таким образом, свободно применяя разум на практике, люди получают возможность развиться в рациональные существа и научиться жить по общему согласию свободной, полной, естественной и в то же время рациональной жизнью.

Практика показала, что эти идеи не долговечны. Во-первых, средний человек еще не является существом рациональным; едва выйдя из своего долгого инфрарационального прошлого, он еще не обладает естественной способностью формировать разумное суждение, но мыслит либо исходя из собственных интересов, импульсов и предрассудков, либо из идей других людей, более развитых интеллектуально или энергичных физически, которые могут каким-то образом влиять на его ум. Во-вторых, он пока использует свой разум не для того, чтобы достичь соглашения со своими ближними, но скорее для того, чтобы навязать собственное мнение в борьбе и конфликтах с мнениями других людей. В исключительных случаях человек может направлять свой разум на поиск истины, но обычно использует его для оправдания своих собственных импульсов, предрассудков и интересов — и именно они определяют или по крайней мере совершенно обесцвечивают или искажают его идеалы, даже когда он научится вообще иметь идеалы. Наконец, он не использует возможность привести свою жизнь в рациональную гармонию с жизнями других людей; он движим врожденным стремлением осуществлять цели своей жизни даже за счет жизней других людей, или — если выразиться более пристойно — в конкурентной борьбе с ними. Таким образом получается, что между идеалом и первыми результатами его практического воплощения существует глубокое расхождение. Именно здесь кроется несоответствие между фактом и идеей, которое неизбежно ведет к разочарованию и неудаче.

Индивидуалистический демократический идеал, воплощенный на практике, приводит нас сначала ко все более и более опасному господству правящего класса, выступающего под лозунгом демократии, над невежественными и менее удачливыми народными массами. Кроме того, поскольку идеал свободы и равенства распространился повсеместно и ниспровергнуть его уже невозможно, неизбежно усиливаются попытки эксплуатируемых масс восстановить свои попранные права и обратить, если получится, эту псевдодемократическую ложь в подлинную демократическую истину; начинается классовая борьба. И третье: в ходе классовой борьбы — как часть этого процесса — неизбежно развивается постоянная вражда партий, сначала немногочисленных и простых по составу, но впоследствии превращающихся (как в наше время) в бессильный и бесплодный хаос названий, ярлыков, программ, лозунгов. Все партии выступают под знаменем борьбы идей или идеалов, но на самом деле под этим флагом все они участвуют в борьбе сталкивающихся интересов. И, наконец, индивидуалистическая демократическая свобода неизбежно приводит к усилению конкуренции, вследствие чего упорядоченные тирании инфрарациональных периодов человечества заменяются своего рода упорядоченной борьбой интересов. В результате такого противостояния выживают не наиболее развитые духовно, умственно или физически, но наиболее удачливые и жизнеспособные. Кажется довольно очевидным, что это может быть что угодно, но только не рациональный строй общества; это вовсе не тот совершенный строй, который индивидуалистический разум считал своим идеалом или намеревался воплотить в жизнь.

Естественным средством борьбы с первыми недостатками индивидуалистической теории, воплощаемой на практике, казалось бы, должно быть образование; ибо, если человек по природе своей не является существом рациональным, то можно по крайней мере надеяться, что с помощью образования и воспитания он в состоянии превратиться в нечто подобное. Следовательно, введение всеобщего образования является вторым неизбежным шагом демократического движения в его стремлении рационализировать человеческое общество. Но рационалистическое образование неизбежно означает три вещи: первое — необходимость научить людей наблюдать и верно понимать факты, на основании которых они должны формировать суждение; второе — необходимость научить их мыслить плодотворно и трезво; третье — необходимость научить их эффективно использовать свои знания и свою мысль для достижения как личного, так и общего блага. Способность наблюдать и понимать, способность мыслить и составлять суждение, способность действовать и руководствоваться высокими мотивами требуются полноправному члену общества с рациональным строем; недостаточное развитие в масштабах общества любого из этих труднодостижимых обязательных качеств является верным залогом неудачи. К сожалению, даже если предположить, что образование, доступное миллионам, когда-нибудь сможет приобрести такой исключительный характер, современная система образования, существующая в самых прогрессивных странах, нисколько не отвечает этим требованиям. И как первые обнаружившиеся недостатки и неудачи демократии дали врагам повод поносить ее и превозносить превосходство или даже воображаемое совершенство идеализированного прошлого, так и первые недостатки ее целебного средства, образования, заставили многие незаурядные умы отрицать эффективность образования и его способность изменить человеческий ум, а также отвергать демократический идеал как изжившую себя фикцию.

Демократия и ее панацея в виде образования и свободы безусловно кое-что сделали для человечества. Начнем с того, что впервые за всю свою обозримую историю люди пробудились к независимой, активной и полнокровной жизни — а там, где есть жизнь, всегда есть надежда на лучшее. Кроме того, своего рода знание, а с ним своего рода активный разум, основанный на знании и усиленный привычкой выступать судьей и принимать решения в процессе столкновения разных взглядов и мнений по всякого рода вопросам, получили гораздо большее распространение, чем было возможно прежде. Люди постепенно учатся использовать свой ум, применять интеллектуальный разум к жизни, а это великое достижение. И если они еще не научились мыслить вполне самостоятельно или мыслить трезво, ясно и верно, то теперь они по крайней мере более способны выбирать с помощью своего рода первичного интеллекта — сколь бы несовершенным он пока ни был — мысль, которую они примут, и правило, которому будут следовать. Равенство людей, в смысле образования и жизненных возможностей, пока еще никоим образом не достигнуто, но тенденция к такому выравниванию стала сегодня гораздо сильней, чем при прежних состояниях общества. Однако здесь обнаружился новый огромный недостаток, который оказывается пагубным для социальной идеи, породившей его. Даже если установится полное равенство в праве на образование и реализацию других возможностей, — которого пока на самом деле не существует и не может существовать при индивидуалистическом состоянии общества — для какой цели или каким образом эти возможности скорее всего будут использованы? Человеку, существу наполовину инфрарациональному, для полного удовлетворения требуются три вещи: власть, если он может получить ее; всегда — реализация своих способностей и соответствующее вознаграждение; наслаждение при осуществлении его желаний. В прежних обществах он имел возможность в какой-то мере удовлетворить все эти потребности по праву своего происхождения, фиксированного общественного положения и использования своих способностей в пределах, определявшихся унаследованным социальным статусом. Когда уничтожается такая основа общественной жизни и при этом ничего не предлагается взамен, тех же самых целей человек может достичь только в борьбе за обладание единственной оставшейся силой — силой богатства. Соответственно, вместо гармонично устроенного общества развилась гигантская организованная соревновательная система, началось бурное и одностороннее развитие индустриализма, усилилась плутократическая тенденция, принимающая обличье демократии и потрясающая своим показным изобилием, глубиной своих контрастов и противоречий. Таковы были последние результаты при реализации индивидуалистического идеала и поставленной ему на службу демократической структуры общества — первые неудачи рационального века.

Первым естественным следствием этого явился переход рационального ума от идеи демократического индивидуализма к идее демократического социализма. Социализм, вследствие неблагоприятных обстоятельств своего рождения в ходе восстания против капитализма, против власти преуспевающего буржуа и плутократа, был вынужден развиваться в форме классовой борьбы. И, что еще хуже, он исходил из индустриализированного общественного строя и с самого начала принял вид чисто индустриальный и экономический. Эти обстоятельства исказили подлинную его природу. Подлинная природа социализма, его истинное оправдание заключаются в попытке человеческого разума довести рациональное устройство общества до полного завершения, его желании избавиться от безудержной конкуренции, этого огромного паразитического наростана теле общественной жизни, этого гигантского препятствия для идеального или воплощенного на практике достойного человеческого существования. Социализм намеревается заменить систему организованной экономической борьбы организованным порядком и согласием. Это уже невозможно сделать на старом основании — на базе искусственного или наследственного неравенства, установленного в результате отрицания равных прав всех людей и оправданного посредством утверждения этой несправедливости и ее последствий как вечного закона общества и Природы. Это ложь, которой человеческий разум более не допустит. Но это нельзя сделать, по-видимому, и на основании индивидуальной свободы; ибо на практике она потерпела крах. Поэтому социализм должен ликвидировать демократическое основание индивидуальной свободы, даже если он провозглашает уважение к ней или движется к более рациональной свободе. Сначала он смещает акценты и сосредоточивает все внимание на других идеях и плодах демократического идеала — и такое смещение акцентов приводит к радикальному изменению основополагающего принципа рационального общества. Этим принципом должно стать равенство не только политическое, но полное социальное равенство. У всех должны быть равные возможности, но все должны иметь и равное общественное положение, ибо без последнего невозможно обеспечить первого; даже если бы удалось установить равенство возможностей, оно не смогло бы удерживаться долго. Такое равенство невозможно и тогда, когда существует личное или, по крайней мере, наследственное право собственности, а потому социализм отменяет (или в лучшем случае существенно ограничивает) право личной собственности — в том смысле, в каком оно понимается сейчас, и ведет борьбу против права передачи собственности по наследству. Кто же тогда будет владеть собственностью? Это может быть только общество в целом. А кто будет управлять собственностью? Опять-таки — общество в целом. Чтобы оправдать эту идею, социализм на практике должен отвергнуть индивидуальное существование или право индивида на существование — индивид существует лишь как член общества, живущий исключительно для общества. Человек всецело принадлежит обществу — не только его собственность, но и он сам, его труд, его способности, данное ему обществом образование и плоды оного, ум, знание, личная жизнь, семейная жизнь и жизнь его детей. Более того, поскольку индивидуальному разуму человека нельзя доверить свободный поиск верного и рационального способа согласования его жизни с жизнями прочих людей, это тоже должен сделать за него коллективный разум общества. Управлять жизнью должны не интеллектуальный разум и воля индивидов, но коллективный интеллектуальный разум и воля общества. Именно это определит не только принципы и все элементы экономического и политического строя, но и в целом жизнь общества и индивида как рабочей, мыслящей, чувствующей клетки этой жизни, развитие его способностей, его деятельность, использование приобретенного им знания, всю организацию его витального, этического и интеллектуального существа. Ибо только таким образом коллективный разум и разумная воля человечества могут преодолеть эгоизм индивидуалистической жизни и утвердить совершенный принцип и рациональный строй общества в гармоничном мире.

Более демократичные социалисты отрицают или умаляют этот неизбежный характер социализма; ибо ум социалиста до сих пор находится под сильным влиянием старых демократических идей и лелеет надежды, которые часто заставляют его делать странные логические ошибки. Он уверяет нас, что собирается сочетать своего рода индивидуальную свободу — ограниченную, но тем не менее истинную и рациональную свободу — с суровыми законами коллективистской идеи. Но, очевидно, все неизбежно идет именно к этим суровым законам, если коллективистской идее суждено восторжествовать, а не ослабнуть и не споткнуться на полпути. Если же она не обнаружит логики и смелости, вполне может статься, что очень скоро или под конец она будет уничтожена чуждым элементом, существование которого сама допустила, и погибнет, не узнав своих собственных возможностей. Коллективистская идея, вероятно, исчезнет — если не примет водительство рациональной мудрости, которой человеческий ум, осуществляющий управление, пока еще не продемонстрировал, — даже оставив позади основанное на конкуренции индивидуалистическое общество с его громоздкой неэффективной организацией. Но даже в лучшем случае коллективистская идея содержит несколько ошибочных положений, не совместимых с реальными фактами человеческой жизни и природы. И точно так же, как идея индивидуалистической демократии, в силу этого несоответствия между фактами жизни и идеей разума, на практике очень скоро натолкнулась на трудности — трудности, которые привели к ее дискредитации и близящемуся ниспровержению, — так и идея коллективистской демократии тоже в скором времени вполне может натолкнуться на трудности, которые приведут к ее дискредитации и в конечном счете к третьей, неизбежной стадии прогресса. Свобода, защищенная Государством, все граждане которого политически равны, — вот идея, которую пыталась выработать индивидуалистическая демократия. Равенство, социальное и политическое равенство, укрепленное через совершенный и тщательно отлаженный общественный строй Государством, которое является организованной волей всего общества, — вот идея, на которой основывает свое будущее социалистическая демократия. Если и эта попытка не увенчается успехом, рациональная и демократическая Идея может перейти к третьей форме общественной жизни, устанавливающей скорее истинные, нежели формальные свободу и равенство на основе братского товарищества в свободном обществе, — т.е. к идеалу интеллектуального и духовного Анархизма.

В действительности требование равенства, как и жажда свободы, индивидуалистичны по своему происхождению — требование равенства по природе не присуще коллективистскому идеалу и необязательно для него. Это индивид требует для себя свободы, права на свободное развитие своего ума, жизни, воли, деятельности; коллективистская тенденция и идея Государства тяготеют скорее к противоположному: самая их природа заставляет их насильственно подчинять своим власти и контролю ум, жизнь, волю, деятельность общества (и индивида как часть общества) до тех пор, пока личная свобода не будет полностью вытеснена из жизни. Но опять-таки именно индивид требует для себя равенства со всеми прочими; подобное притязание, выдвинутое целым классом, будет по-прежнему растиражированным притязанием индивида, требующего для себя и всех себе подобных, имеющих такое же политическое или экономическое положение, равенства в смысле положения, привилегий или возможностей с теми, кто приобрел или унаследовал преимущество социального статуса. Общественный Разум сначала уступил требованию свободы, но на практике (какой бы ни была теория) допустил ровно столько равенства — равенства перед законом, а также полезного, но не особо эффективного политического равенства избирательного права, — сколько было необходимо для того, чтобы обеспечить разумную свободу для всех. Затем, когда несправедливость и нерациональность основанной на конкуренции свободы и вызванное ею глубокое расслоение в обществе стали очевидными, социальный Разум переменил свою позицию и попытался достичь более полной общественной справедливости на основании возможно более полного политического, экономического, социального равенства и равенства в праве на образование; он постарался подготовить ровную почву, на которой все это можно было бы согласовать. Свободе в ходе этих изменений пришлось повторить недавнюю судьбу равенства; ибо свободы в обществе, похоже, остается ровно столько (по крайней мере, в течение какого-то времени), сколько может быть допущено без опасений, что индивид, обеспечивающий себе в конкурентной борьбе необходимое пространство для самоутверждающего роста, подорвет или поставит под угрозу уравнительную основу общественной жизни. Однако в конце концов невозможно не увидеть, что искусственное равенство тоже в чем-то иррационально, тоже в чем-то противоречит колективному добру, даже несправедливо в некоторых отношениях и во многом идет вразрез с истиной Природы, за что приходится дорого платить. Равенство, как и индивидуалистическая свобода, может в результате оказаться не панацеей, но препятствием на пути коллективного разума и коллективной воли общества, стремящихся установить лучшую власть и контроль над жизнью.

Но если и равенство, и свобода исчезают из сферы человеческой жизни, остается только один элемент демократического триединства, — братство, или, как теперь говорят, товарищество, — который имеет шанс сохраниться как часть социального базиса. Так получается потому, что этот элемент, похоже, лучше согласуется с духом коллективизма; соответственно, мы видим, что идея братства, если не фактическое его установление, по-прежнему поддерживается новыми социальными системами — даже теми, которые отвергли и свободу, и равенство как пагубные демократические химеры. Но товарищество без свободы и равенства не может быть ни чем иным, как просто объединением на равном основании всех — индивидов, социальных классов, гильдий, синдикатов, советов или любых других единиц — в общем служении жизни нации под полным контролем коллективистского Государства. Единственной оставшейся в конце концов свободой будет "свобода" служить обществу под строгим управлением государственной власти; единственным равенством будет объединение всех равных членов общества в спартанском или римском духе гражданского служения, где у всех будет, вероятно, равное социальное положение и, по крайней мере теоретически, равные обязанности; единственным братством будет чувство товарищества в преданном служении организованному социальному "Я" — Государству. В действительности демократическое триединство, лишенное своей божественности, постепенно исчезнет из жизни; коллективистский идеал прекрасно может обойтись без свободы, равенства и братства, поскольку ни один из этих трех элементов не свойствен его природе и самой его сущности.

На самом деле это уже дух, социальный разум или, скорее, социальное евангелие тоталитаризма, мощная волна которого грозит затопить Европу и не только Европу. Действительно, тоталитаризм того или иного рода является, по-видимому, естественной, почти неизбежной участью (или во всяком случае самым крайним и наиболее полным проявлением) Социализма, или, вообще говоря, коллективистской идеи и импульса. Ибо сущность Социализма, оправдывающий его идеал — это управление всей жизнью общества и жесткая ее организация в целом и в частностях посредством сознательного разума и сознательной воли общества во имя блага и общих интересов всех людей, уничтожающие эксплуатацию индивида или класса, исключающие внутреннюю конкуренцию, случайный беспорядок и бессмысленную трату сил, укрепляющие и совершенствующие всеобщее согласие, предоставляющие всем возможность максимально эффективной деятельности и безбедной жизни. Если подобную деятельность общества лучше обеспечивает демократическое правление и демократическая государственная структура, как считали сначала, значит, люди выберут именно их, результатом чего явится Социалистическая Демократия. Этот идеал по-прежнему господствует в Северной Европе, у него еще остается шанс доказать, что успешная коллективистская рационализация общественной жизни вполне возможна. Если же выясняется, что этой цели лучше служат недемократическое правление и недемократическая государственная структура, то демократический идеал как таковой не представляет собой ничего священного и неприкосновенного для коллективистского ума; он может быть выброшен на свалку вслед за многими другими изжившими себя святынями. Так русский коммунизм с презрением отверг демократическую свободу и попытался временно заменить демократические органы правления новой властью Советов, но он сохранил идеал всеобщего пролетарского равенства в бесклассовом обществе. Сутью русского Коммунизма по-прежнему остается жесткий тоталитаризм на основе "диктатуры пролетариата", что на деле означает диктатуру Коммунистической партии, осуществляемую во имя или в интересах пролетариата. Непролетарский тоталитаризм идет дальше и отвергает демократическое равенство — так же, как и демократическую свободу; он сохраняет классы — вероятно, лишь временно — только как средство функционирования общества, а не как ступени социальной лестницы или общественной иерархии. Рационализация жизни более не является целью; на смену ей приходит революционный мистицизм, который, похоже, отражает современную тенденцию Духа Времени.

Этот симптом может иметь большое значение. В России марксистское учение о Социализме превратилось почти в евангелие. Будучи изначально рационалистическим учением, разработанным мыслителем-логиком, открывателем и систематизатором идей, оно — в силу особого склада русского ума — превратилось в нечто вроде общественной религии, коллективистскую mystique, незыблемый свод доктрин, любое отрицание которого или отступление от которого рассматривается как наказуемая ересь; социальный культ, установленный нетерпимым благочестием и энтузиазмом обращенных. В фашистских странах отход от Рационализма носит явный и открытый характер; его место занял поверхностный витальный субъективизм, и вожди и пророки проповедуют и насильственно проводят в жизнь свою тоталитарную mystique во имя души нации, ее самовыражения и проявления. Существенные признаки социального строя в России и фашистских странах одинаковы, так что стороннему наблюдателю их смертельный антагонизм представляется кровной враждой родных братьев, оспаривающих наследство своих убитых родителей — Демократии и Века Разума. Единоличную власть над жизнью общества захватывает главный индивид, вождь-фюрер, дуче, диктатор, предводитель активного меньшинства, нацистской, фашистской или коммунистической партии, при поддержке военизированных сил сторонников; происходит ускоренная кристаллизация социальной, экономической, политической жизни людей в новую жесткую структуру, находящуюся во всех своих частях под эффективным контролем; мысль, образование, самовыражение и деятельность людей насильно заключаются в установленную жесткую форму, застывшую систему идей и жизненных мотивов, а любое противодействие или инакомыслие подавляется яростно, безжалостно, зачастую с кровопролитием; на всю общественную жизнь оказывается тотальное, беспрецедентное давление, направленное на достижение максимальной эффективности и полного единогласия мыслей, слов, чувств и жизней всех людей.

Если эта тенденция распространится повсеместно, наступит конец Века Разума, произойдет самоубийство или свершится казнь — путем обезглавливания или удушения, peine forte et dure — ментального существа в человеке, стремящегося к умственному и интеллектуальному расширению. Разум не может выполнять свою работу, действовать или управлять, если человеческому уму отказано в свободе мыслить или свободе претворять свою мысль в жизнь через действие. Но на смену ему не придет век субъективизма; ибо становление субъективизма тоже невозможно без гибкости ума, без роста самопознания, без свободы движения, развития, совершенствования, изменения. Все это приведет, скорее всего, к созданию сумрачной "Ничейной Земли", где разные виды туманного мистицизма — материалистического, витального или смешанного — спорят и бьются за власть над человеческой жизнью. Но это не есть неизбежный исход; в общественной жизни по-прежнему царит хаос и беспорядок, и все находится в состоянии неустойчивого равновесия. Возможно, тоталитарный мистицизм не сумеет осуществить свою угрозу и восторжествовать во всем мире, возможно, ему даже не суждена долгая жизнь. Возможно, на Земле останутся места, где по-прежнему сохранится рациональный идеализм. Ужасное давление, оказываемое ныне на ум и жизнь наций, может привести к взрыву изнутри или же, выполнив свое прямое назначение, может ослабеть и с наступлением более спокойных времен уступить место большей свободе, которая вновь направит человеческий ум или душу по более естественной линии прогресса и предоставит более широкие возможности для реализации их импульса саморазвития.

В этом случае человечество может продолжить и завершить свое движение по кривой Века Разума, которому ныне грозит опасность резко прерваться; субъективный ум и внутренняя жизнь человека — избежав преждевременного обращения к любой широкомасштабной внешней деятельности до того, как они осознают себя, — могут получить время и свободу развиваться, искать свою собственную истину, свой собственный путь и так подготовиться к выходу на новый виток цикла социальной эволюции там, где Век Разума естественным образом завершается в ходе своей нормальной эволюции и подготавливает пути для пришествия более высокого духа.