Е издание, дополненное 14 страница

Арестантские роты иногда применялись для загона на их территорию бродячих коров. Бывало из них там набирался табун. Они по ночам ревели, недоенные и голодные.

Водили арестантов на работы, как важных людей, – только по тротуару, в то время как вольные горожане вынуждены были черпать сапогами грязной дороге.

Но Томск всегда находился на середине пути пересыльных этапов. И для них у нас в 1869 году была построена пересыльная тюрьма. 120 лет назад ее смотрителем был Хоцятовский, семья которого владела огромной усадьбой, тянувшейся рядом с арестантскими ротами. (Эти дома до сих пор стоят). Если в 1893 году в пересыльной тюрьме было 230 арестантов, то в следующем, 1894-м, в ней уже было 2 тысячи. Но этапы шли непрерывно и долго: от Томска до Якутска этап шел целый год.

В пересыльной тюрьме тоже была своя церковь. Ее запечатлел на своих рисунках писатель Короленко.

Такова картина наших тюрем. О том, как стала отпадать в них нужда (согласно предречению губкомовских пропагандистов 1920 года!), расскажем в следующей статье.

СТАРИННЫЕ ЛЮДИ

 

 

УСАДЬБА ПРОТИВ ШВЕДСКОЙ ГОРЫ

 

В 2007 году исполняется 165 лет со дня рождения сибирского писателя Николая Ядринцева. Его литературные труды – отдельная тема. Для краеведов же биографические очерки Ядринцева и его друга Поникаровского представляют большой интерес, так как раскрывают такие спорные факты истории и географии Томска, в которых путается не один краевед.

 

В своих воспоминаниях Ядринцев с любовью говорит о Томске: «Девятилетним я приехал в Томск. Город этот с детства оставил у меня приятные, нежные воспоминания. Мы прибыли в большой двухэтажный собственный дом среди прекрасного сада в конце города. Против нас возвышалась гора с большим крестом наверху (Шведская гора с могилой коменданта). Внизу горы был ключ, на который мы с матерью совершали вечерние прогулки. А с горы открывалась прелестная панорама на город, луга и окрестности. От горы тек ручей, весной он превращался в реку, которую я переезжал верхом».

Итак, что за Шведская гора с крестом коменданта на его могиле? Где ее нынче искать?

С ошибочной подачи краеведов начала XX века Шведской горой до сих пор считали Каштак. Но что может быть точнее, чем первоисточник, свидетель середины XIX века, который еще видел могилу коменданта де Виленева с крестом на ней?! (В архивных бумагах так пишется: де Виленев).

Наши краеведы считали местом проживания Ядринцева в Томске переулок 1905 года. Но тут Ядринцев останавливался позже, сотрудничая в газете «Губернские ведомости». А детство его прошло на Картасном переулке. Здесь Ядринцевым принадлежал весь северный квартал от нынешней улицы Войкова до Водяной. Именно Картасный находится на одной параллели с ключом на улице Островского и горой над этим ключом, про которые говорит Ядринцев: «Против моего дома…»

Это местоположение усадьбы Ядринцевых отмечал и его друг по гимназии Дмитрий Поникаровский: «Ядринцевы жили на водочном заводе на Нижнем лугу». В списке улиц 1878г. Ядринцевы числятся на Картасном.

Нижним лугом в начале XIX века называлась территория не только дальних Песков, но и Заозерье, где расположен переулок Картасный.

«Весной меня Ядринцев приглашал на охоту на том же Нижнем лугу. «От нас близко», — говорил мне Ядринцев. Мы с ним ходили охотиться даже на Черемошники».

«Наши младшие классы гимназии, — продолжает Поникаровский, — помещались в каменном доме уездного училища, где и теперь. А старшие классы – в деревянном флигеле (рядом)».

Читая эти строки, можно определить, что речь идет о доме на набережной Ушайки, где ныне располагается детская поликлиника.

«Когда Ядринцев учился в 4-м классе, а я в 5-м, гимназия перешла в дом Гуляевой», пишет Поникаровский. Дом же Гуляевой находился там, где в наши дни – культпросветучилище.

Кстати, сам Поникаровский жил в деревянном двухэтажном доме на юго-западном углу нынешних переулка Беленца и проспекта Ленина. Позже тут был построен дом городского головы, купца Карнакова.

«Ядринцев умер в Барнауле, — пишет Поникаровский, — в преддверии любимого Алтая».

А в текстах самого Ядринцева сохранились такие строки: «Мы вели 25-летнюю борьбу за осуществление идеи – открытия в Томске университета, учреждения, которое поднимет духовную жизнь Сибири и будет началом новой эры».

Итак, мы установили еще одно памятное место в Томске – место, где был дом Ядринцевых, а с помощью его свидетельствования – место могилы коменданта де Виленева – на Шведской горе над ключом. Кстати, про этот ключ сообщается в архивной инвентарной ведомости об имуществе города, где сказано, что данный ключ приведен в порядок в 1817 году на 400 рублей. В ведомости не названо имя исполнителя, Батенькова. Ведь на момент составления инвентарной ведомости он в 1814 году был на вечном поселении тут же в Томске.

Кстати, в архиве можно узнать еще многое, на что не обращают внимания краеведы. Скажем, дом коменданта де Виленева снесен еще 200 лет назад его сыном, председателем суда, построившим затем новое здание, дожившее до наших дней.

Особо сложилась судьба Шведской горы. В течение всего XX века и даже первых лет XXI века здесь располагалась воинская часть. Соответственно, путь на Шведскую гору для посторонних был закрыт.

Но и это еще не все. Почти полвека назад, в 1956 году, она была нарощена за счет останков и праха могил Вознесенского кладбища. А получилось это так. Корпуса «Томкабеля» были возведены, и пора ставить станки, а могилы в цехах еще не убраны, не ликвидированы. Мобилизовали срочно студентов, которые принялись выкапывать содержимое могил, грузить их на машины и отвозить на откос Шведской горы. Тут теперь в несколько рядов построены гаражи. За счет Вознесенского кладбища частично засыпан и ров, идущий по горе от переулка Сакко.

Вот сколько информации об этом уголке Томска можно получить, читая книги наших старых писателей, чье детство прошло тут полтора века назад. Совсем недавно, в масштабах истории, закрылась наконец здесь воинская часть. Но новые хозяева, уже штатские, тем не менее сохраняют режим закрытой территории. Но надо надеяться, что город с ними сможет договориться и сделать это место памятным для посещения туристов.

 

ДИНАСТИЯ СОСУЛИНЫХ И СТЕПАНОВКА

 

«Красавица Томь вседневно ласкает меня своими быстрыми и светлыми струями. Встаю в четыре утра и погружаюсь в нее. Величественно ее течение. Всюду отражение красот вечных».

Так писал Батеньков. Из всех знаменитых людей, когда-либо побывавших в Томске, Гавриил Степанович был первым, кто так поэтично и влюблено говорил о нашем городе: ведь он был... потомственным томичом. Здесь было множество его родни: Таптыковы, Аргамаковы, Ламановы. Здесь жила его прабабушка.

Вот почему Батеньков выбрал Томск для своей творческой деятельности в качестве инженера после окончания института. Вот почему он снова выбрал Томск для отбывания вечной ссылки после двадцатилетнего заключения в Петропавловской крепости. Батеньков очень поэтично описывал древний острог на Воскресенской горе и свои посещения старой деревянной Троицкой церкви, где ныне – костел.

Но больше всего он любил Степановку:

«Люблю я мой лесной уголок. Живу тут все праздники. Толстый мыс глядит в мое окно. Горы шепчут Ушайке, склонившись над нею, что недолго ей спать, что близится пора заструиться в порогах. Саженей за сто от меня – дача Сосулина». Этот уголок на берегу Ушайки площадью в 55 десятин подарил Батенькову купец Степан Сосулин в благодарность за участие в строительстве загородного дворца Сосулиных и церкви.

Гавриил Степанович был знаком с Сосулиным еще в первый период своего пребывания в Томске в 1817 году. Купец еще в то время заметил его инженерный талант.

А в 1849 году Батеньков писал: «Через такое долгое время разлуки я считаю себя принадлежащим к делу Степана Егоровича».

В городе Сосулины владели домом напротив нынешнего главпочтамта. Позже, в 80-х годах XIX века, здесь находилась контрольная палата. А второй дом Сосулиных был на Садовой, 44 (ныне Ленина, 39, теперь тут сквер с бюстом Вахрушева). Дом Сосулиных был двухэтажный, а во дворе его находились двухэтажный флигель и каретник. До самой революции и сын Петр, и внук Степана Александр продолжали его дело – занимались торговлей. Далее для историков следы Сосулиных теряются.

– Да они же все на ТЭМЗе! – подсказали мне знакомые люди.

Действительно, стоит только заглянуть в книгу «О людях с чистой совестью», изданную в 1992 году, и на странице 404-й можно прочитать: «...в 1935 году слесарь Сосулин А.К. успешно справился со сложнейшей технической задачей». (Речь идет об образце первого отбойного молотка).

И вот я беседую с потомком Степана Сосулина в пятом поколении Юрием Анатольевичем 1949 года рождения.

– Да, я тоже работал на ТЭМЗе, – сказал он. – Но в книге говорится о моем отце, Анатолии Константиновиче. Я знаю о своих предках, но вы лучше обратитесь к моему двоюродному брату. Он старше меня на 11 лет и вам расскажет побольше, чем я.

– Я всю жизнь проработал на радиотехническом заводе в качестве старшего мастера по механизации и автоматизации, – говорит Герман Александрович Сосулин. – А выросли мы в доме на Клинической, 15 (теперь ул. Аркадия Иванова), по соседству со знаменитым садоводом Перовым, у которого жил медведь в клетке. В нашем дворе проживала уважаемая всеми семья учительницы школы № 8 Ирины Степановны Лебедевой. Хорошо помню своего деда, Константина Александровича Сосулина. Он работал в ТПИ старшим лаборантом на кафедре геометрии и высшей математики профессора Скрипова. Прадед мой был почетным гражданином Томска. Но вы обязательно встретьтесь с моей тетей, Светланой Константиновной: у нее, как в музее, все хранится – и фотографии, и старинные купеческие печати.

Светлане Константиновне тоже уже далеко за 60. Но выглядит она так бодро, что только остается радоваться ее энергии.

– Одну из печатей и старинный купеческий диван я отдала в музей, – говорит Светлана Константиновна, раскладывая на столе фотографии начала века. – А вот хранятся ли они там, не знаю. Последнюю печать никому не отдам. Можете поглядеть, – с этими словами, Светлана Сосулина выложила на стол стеклянный (а, может, хрустальный?) предмет со множеством шеек и граней, размером со стакан. Это была печать с виньетками и текстом: «А.П. Сосулин».

– Мой дед, Александр Сосулин, был почетным гражданином Томска, имел свою лавку, жил на нынешней главной улице города, – продолжает она. Похоронили его недалеко от дома – в конце улицы Пирогова. Мой отец родился в 1888 году тоже на главной улице города, в сотне шагов от ТПИ, где и проработал 50 лет на кафедре графики и начертательной геометрии старшим лаборантом. Одному Богу известно, когда и как его «переместили» из фамильного особняка купцов Сосулиных вниз, под горку, в Тюремный переулок на квартиру к частнику, располагавшему тут тремя домами. Умер Константин Сосулин в 1955 году и похоронен на Южном кладбище. А мы родились на пер. Тюремном, 15, и пополнили рабочий класс. Все шли на ближайший ТЭМЗ, до войны называвшийся «Металлистом». Про моего брата вы уже читали в книге. А за ним на завод пришла моя мама. Она в войну устроилась на ТЭМЗ вахтёром. И первым, кого она не пропустила без документов, был сам директор Лаврентьев! За бдительность ее немедленно премировали. Сколько вызвала зависти у сослуживцев!

Я пришла на завод в 1953 году и проработала там контролером ОТК и распределителем работ. За 42 года моей службы сменилось 16 директоров. Сын Коля тоже работает на ТЭМЗе. Он слесарь-сборщик. Ему сейчас 45 лет. А всего нас 8 человек, Сосулиных, работающих на ТЭМЗе, – целая династия. Предки наши были почетными людьми в Томске. Но и мы не нарушили их славы и чести. Доблестно трудились, хоть и в другом сословии, в рабочем классе.

Слушаешь Светлану Константиновну и любуешься фотографиями ее предков: до чего же прекрасны лица! Вот с кем дружил Батеньков.

А что же собой представляет эта сама Степановка, основанная С. Сосулиным и поэтически воспетая Батеньковым полтора века назад?

Заимка Степана Егоровича находилась там, где сейчас идут номера улицы Богдана Хмельницкого: 127, 129, точнее – напротив этих домов и чуть далее по горе налево от дороги. А вблизи дома № 127 была церковь Святого Стефана, у которой Батеньков желал быть похороненным (вечную ссылку отменил ему Александр II в 1856 году).

Даже сто лет назад Степановка была отделена от станции Степановской (ныне Томск-1) густым березняком. Интересна судьба этого леса. В конце XIX века единственный в Томске резервный батальон под командованием Пепеляева-отца здесь проводил учебные занятия. Как правило, они завершались посещением Степановской заимки, где бравое воинство хозяин встречал бочкой вина. Даже сменивший позже Сосулина скуповатый Фуксман все равно выдерживал начатый Степаном обычай: выкатывал два бочонка водки! Затем солдаты с песнями возвращались в казармы на улицу Черепичную (ныне стадион «Труд»).

У восточного конца Степановской станции, которая к этому времени называлась Межениновкой, со стороны города во время первой мировой войны находился концлагерь австрийских военнопленных. За четыре года пребывания тут они для топлива вырубили весь березняк за станцией: там, где теперь проходят улицы Социалистическая, Узбекская и прочие «республики». На месте «австрийской» вырубки в 30-х годах была устроена городская свалка. «Археологический» след от нее проявился в начале 70-х годов, когда жители «республиканских» улиц рыли траншеи для теплотрассы: из ямы вынимали не чистый грунт, а сплошные... подошвы от сапог и прочую кожаную обрезь. Зато благодаря австрийцам, расчистившим территорию от леса, здесь в 50-х годах была возведена в плановом порядке новая, ближняя Степановка.

85 лет назад большевики под натиском наступавших чехов ушли из города, а к власти пришел... Ульянов! Курьезно, но факт: такую фамилию имел человек, возглавивший белогвардейскую власть в Томске.

Первым распоряжением новых властей было обращение к разбежавшимся военнопленным: мол, господа пленные, просим вернуться в концлагеря, иначе расстреляем. Но среди пленных не нашлось дурней, чтобы выполнить подобное распоряжение. Ведь многие из них были славяне – те же чехи, словаки, сербы, поляки, гуцулы, галичане. Многие их них пристроились в домах у русских женщин – солдаток и вдов. Некоторые, а их было немало, стали томичами и жили в Томске аж до 1937-го.

В тридцать седьмом их, конечно, в первую очередь чекисты замели как «врагов народа». Странно, но почему-то чехи, жившие в Томске, под эту косу не попали...

А в 1918 году чехи, занявшие Томск (единственная иностранная армия, оккупировавшая когда-либо наш город!) лихо устраивали парады, доходя до станции Степановской-Межениновки-Томска-1. Тут у разведенных костров они устраивали с триумфом митинги русско-чешской дружбы и славянского единства.

В середине XX века на месте бывших концлагерей длительное время находилась войсковая часть, затем ЛТП. Путь на Степановку, идущий от проспекта Фрунзе, всегда огибал этот лагерь. Таким изогнутым он остается до сих пор, словно память о тех «австрейцах», как их называли томичи.

«А КРАСОТА СИБИРИ ЕЩЕ НИКЕМ НЕ ОСМЫСЛЕНА»

 

23 сентября 1856 года наш Батеньков выехал из Томска после окончания ссылки. Мы не зря здесь выделяем слово «наш». Выпущенная иркутским издательством книга писем Батенькова позволяет глубже узнать его историю. Читая письма, начинаешь понимать, почему Гавриил Степанович всегда стремился в Томск: и когда был молодым специалистов, и когда после 20-летнего заключения, получив право выбора места вечного поселения, он выбрал наш город.

 

Дело в том, то, несмотря на его рождение в Тобольске, большая часть его родни жила в Томске. О родственниках он мало говорит в письмах, лишь однажды, в печальную минуту, упоминает в письме от 26 июля 1847 года: «Вчера 25 июля схоронил я свою 90-летнюю прабабушку. Многочисленное потомство провожало гроб. Но не было Семена Трофимовича Аргамакова». Ранее, в другом письме, упоминает еще одного родственника: «Здесь в Томске бывший вице-губернатор Ламанов женат на сестре нашего Петра Таптыкова».

Судя по названным фамилиям, странная была у него родня тут со стороны явно не отцовской, а материнской: сплошные сибирские тюрки, фамилии которых по своей морфологии слова явно сибирские: слово «таптык» у хакасов и тувинцев означало «сладкий». В основе другой фамилии слово «аргамак» означает «дальний», «степной». Узнав о его тюркской родне со стороны матери, можно понять, почему Батеньков в детстве сначала научился читать по-татарски.

Интересно, на эту родню Батенькова никто из наших историков не обратил внимания. Вот если бы они были провансальцами, как известный комендант Томска ХVIII века, тогда бы наши ученые «расписали». А так – «нет пророков в своем отечестве». И еще один факт упоминается в письмах Батенькова: он фактически не был декабристом. В 1848 году он пишет Раевскому: «Моя беда в 1825 году начиналась с того, что я не был членом тайного общества. Государь сказал тогда мне: «Я не ищу обвинения против вас». И меня хотели уже освободить, но тут Бестужев на допросах упомянул меня. Снова меня начали вертеть и приговорили к каторге».

Вот и получилось, что сказал Бестужев о том, что Батеньков бывал у них на собраниях и дискутировал, — и этого было достаточно, чтобы считать его декабристом, несмотря на то, что высказывал он далеко не декабристскую программу: в его проекте одним из пунктов был оригинальный парламент из одних университетских ректоров. И это при абсолютной монархии. Но декабристы уважали его и даже обещали после успешного переворота ввести в состав нового правительства. Вот во что обернулись его посещения их собраний.

Читая письма Батенькова, узнаешь, что его связи с томичами берут начало с детских лет. Так, в 1847 году он пишет: «Лето прожил я в беседке сада Горохова, с детства со мной дружного. Теперь его усадьба (ранее бывшая на окраине) среди города оказалась». А вот письмо от 1849 года: «Я принадлежу к делу Степана Егоровича Сосулина через такое долгое время разлуки». Кстати, с Сосулиным они были ровесники-одногодки.

Узнаются из писем и томичи середины ХIХ века, известные по нашим архивам. В 1853 году: «Скончалась Александра Асташева. Содержала приют на 100 малюток». В 1855 году: «Сегодня свадьба свояченицы Лучшева Анны Дьяковой с купцом Ненашевым. Мы с Ольгой были на свадьбе».

Если поглядеть по архивным источникам, свадьба проходила в доме на юго-восточном углу нынешних пр.Ленина и пер.Ванцетти. В то время это было «далеко» от центра. Ведь к концу ХIХ века Ненашевы, разбогатев, уже жили рядом с нынешним ЦУМом. А вот Дьяковы и во время свадьбы их дочери жили в самом древнем месте города, на нынешней Бакунина, 13.

Хорошо описал Батеньков в одном из писем обрушение Троицкого собора в 1850 году: «Страшное событие было 26 июля: упал весь купол собора. Четверо погибли. А перед тем многие любопытные, находившиеся наверху, услышав треск, успели сбежать вниз. Я был саженей за 200 и видел падение». На расстоянии 200 саженей от собора находился дом Горохова. Значит, Батеньков наблюдал падение храма из усадьбы нынешнего Дома офицеров.

С купцом Степаном Сосулиным (основателем нашей Степановки) у Батенькова была длительная и тесная дружба. Батеньков был причастен к строительству Сосулиным его дворца на Степановке и там же церкви Святого Стефана Первомученика. Батеньков очень любил это место. В одном из писем он высказал свое пожелание, что если умрет в дни своей вечной ссылки, то неплохо бы быть похороненным у этой церкви. После смерти Николая I вечная ссылка новым царем была отменена, и по состоянию здоровья (сказались годы тюрьмы) Батеньков переехал в центральную Россию. А его друг Сосулин умер в 1883 году и был похоронен у церкви на Степановке. Могила его с годами потеряна…

Итак, Степановка была самым любимым местом для Батенькова. Тут Сосулин выделил ему место, и наш «декабрист» построил себе, как он в шутку называл, «Соломенный дворец».

Вернемся снова к письмам. Внимательно читая их, можно точно (плюс-минус пять-шесть метров) определить место, где был этот «Соломенный дворец». Батеньков пишет: «Из окна на северо-восток видна дуга Ушайки с островами, заросшими вербою, которая называется здесь тальником. На правом берегу вогнутою дугой поросшие лесом горы. Ниже по течению речка огибает красивый Толстый мыс. Он тоже глядит мне в окно… Саженей за сто от меня – дача Сосулина. Я поднимаюсь в гору и – у Сосулиных… Прямо перед моими окнами за Ушайкой – дача Шредера. Там поместилась на лето губернаторша. У Шредера винзавод».

Кстати, этот винзавод потом, в конце ХIХ века, принадлежал Фуксману. И старинное здание тех лет до сих пор стоит там, за Ушайкой, «напротив батеньковского окна». И дом Фуксмана недалеко от места, где был «Соломенный дворец», до сих пор жив. Удивительна его нынешняя судьба: он не числится уже в списках избирателей. О нем забыли даже в мэрии. А люди продолжают жить, хотя с них уже даже забыли взимать за жилплощадь!

Жительница этого дома по переулку Хмельницкого, 7, работающая на «лампочке», рассказывает:

– Когда я сама ремонтирую и сдираю старую штукатурку, то нахожу обои 1830 года! Вот какой старины наш дом.

А дом этот в ста метрах от места, где был «дворец» Батенькова. Вот вам и Сибирские Афины. Точнее, афони, не чтящие мемориальных мест, в которые был влюблен Батеньков, который писал: «Мы тут далеко южнее Митавы, столицы герцога Бирона. Но певца своего Сибирь еще не имеет. А красоты ее никем еще не осмысленны».

МЕЦЕНАТЫ ХРАМОВ

 

Так уж устроен человек, что долго помнит зло, но не всегда хранит в памяти добро. В Томске было уничтожено 54 храма, три старинных кладбища, которые сейчас, в год 400-летия, могли бы стать особенно интересными не только для жителей города, но и для туристов. Бывая в Москве, Петербурге, многие стремятся посетить известные старинные кладбища. Ведь это такой пласт истории, да и возможность склонить голову в благодарном поклоне тем, кто жил до тебя и оставил после себя добрую память.

 

37 лет назад безжалостно взорвали уникальный Гостиный двор, почти копия которого сохранилась в Ленинграде-Петербурге. Никогда не забудется, на чьей совести это лежит. Теперь вот любуемся остатками нашей роскоши – стремящейся в небо Воскресенской церковью, возродившимся из резинового плена Богоявленским храмом, хозяйкой монастырского холма Казанской церквушкой.

На почти никто не знает о тех, кто создавал эту красоту три века назад, на чьи средства она поддерживалась вплоть до самого разрушения.

Конечно, сейчас у многих на слуху (я имею в виду краеведов) имена крупных меценатов, таких как Цибульский, Пушников, Михайлов. Кстати, слово МЕЦЕНАТ, а по-гречески МЕДЗЕОН означает «покровитель». Но оно, в свою очередь, происходит от слова МЕДЗОС – «забота». А это чувство некогда владело сотнями томских сердец. И каждый вносил по своим возможностям лепту в общее дело. Кстати, когда-то эту ЛЕПТУ, то есть «самую тоненькую монету», отдавала в общее Божье дело евангельская вдова, отмеченная Иисусом Христом.

Так кто же эти томичи? Известны ли их имена?

В каждой старинной церкви всегда была такая маленькая книжка, называемая СИНОДИК, а по-русски «поминальник», в которую были внесены имена людей, на чьем счету были добрые дела. Их священники всегда произносили в поминальной службе. Есть такой синодик и в нашем Богородице-Алексиевском монастыре, список «благодетелей, жертвователей и благоукрасителей».

Среди первых «вкладчиков» в монастырь в XVII веке фигурирует имя Михаила Хлебника. Можно предположить, что он был предком той самой Хлебниковой, в доме которой на нынешнем Пионерском переулке 166 лет назад открылась первая в Томске гимназия (ныне тут новое здание «Каргасокдорстроя», но у Хлебниковой был еще один дом напротив, в войну здесь завод резиновой обуви устроил общежития на Пионерском, 8).

Но вернемся к синодику монастыря. В XVIII веке в списки жертвователей внесена Татьяна Мыльникова. Она дала монастырю всего лишь два рубля. Но не надо забывать, что и курс рубля был высок: ломоносовская стипендия в день составляла три копейки. И не забудем притчу о вдове и ее тоненькой лепте. Но самое главное – фамилия пожертвовательницы: эта Татьяна стала одной из первых в роду потомственных почетных граждан Томска – Мыльниковых. Их усадьба находилась на западной стороне Миллионной улицы, рядом с домом, принадлежавшим Богоявленской церкви.

Значится в списках синодика XVIII века Гавриил Серебренников, подаривший монастырю коня. И эта фамилия позже стала знаменитой: потомственные почетные граждане Серебренниковы в XIX веке жили на северо-восточном углу ул. Миллионной и пер. Тецковского (ныне Кооперативного), там, где сейчас ЦУМ.

Мы теперь знаем, что часовня Федора Кузьмича спроектирована архитектором Оржешко. А в синодике сказано, кто его отпевал при захоронении. Это был архимандрит Виктор Лебедев.

В 1843 году известный купец, друг Батенькова, Степан Сосулин «приложил» монастырю «42 рубля 80 копеек и одну деньгу». Много ли, мало ли это? Сравним: жалованье священника было в том году 57 копеек.

А вот синодик Воскресенской церкви. И тут было принято поминать род почетных граждан Сосулиных. И здесь встречается имя купца Хлебникова, раздобывшего где-то редкую в то время клеенку для церковной трапезной. И казачий сотник Серебренников вносит пожертвования.

В 30-х годах XX века в Вознесенской церкви ежегодно 15 декабря звучала заупокойная литургия по жертвователям на пользу города супругам Захару Михайловичу и Феодосии Емельяновне Цибульским – так постановила городская дума в 1886 году, так было записано в синодике Вознесенской церкви, находившейся там, где сейчас стоит «Сибкабель», с выходом на ул. Дальне-Ключевскую. Цибульские сделали очень много пожертвований, среди которых особенно выделяются 150 тысяч рублей, завещанных Феодосьей Емельяновной на завершение строительства Троицкого собора на Новособорной площади. Сами Цибульские жили на Набережной Ушайки.

Этот собор имел два этапа постройки. Первый – в середине XIX века. В тот период один из главных меценатов храма, золотопромышленник Иван Асташев, живший в здании нынешнего краеведческого музея, принадлежавшем ему, пожертвовал на постройку 24 тысячи рублей; братья Толкачевы вместе – свыше 11 тысяч, а известный уже нам Сосулин – 3 тысячи рублей. Толкачевы в те годы занимали усадьбу на нынешней улице Карла Маркса, 2. Вторая усадьба у них была на ул. Миллионной, чуть южнее нынешнего ЦУМа. Сосулину принадлежал почти весь квартал от угла Татарского переулка до спуска Почтамтской вниз к Подгорному переулку – напротив почтамта и нынешней гостиницы «Сибирь». Были сосулинские дома и на улице Источной, к северу от переулка Татарского (его нынешнее название – переулок Трифонова). Кроме того, Степану Сосулину принадлежала Степановка.

Первый период постройки Троицкого собора оказался неудачным. Друг Сосулина, бывший в Томске ссыльным в те годы, Батеньков писал в августе 1850 года: «Страшное событие произошло 26 июля: упал весь купол собора. Четверо погибли. Купол же, рухнув, не повредил стен. Я был саженей за двести от собора и видел падение. Виноват климат, разлучающий физику с геометрией, как тело с душой».

После этого случая Сосулин с участием Батенькова построили свою церковь на Степановке и назвали ее именем апостола Стефана. В течение полувека служил в ней священник Федор Краснопевцев. Его дом находился на пер. Батенькова, предпоследний на правой стороне. Умер Краснопевцев и похоронен в начале XX века в ограде женского монастыря, в том месте, где сейчас пятиэтажное студенческое общежитие. Церковь Святого Стефана имела особую значимость в связи с тем, что она являлась как бы священными воротами Томска с южной стороны: когда крестный ход из Ярского и Спасского двигался в город, то первое богослужение проводилось в степановской (батеньковской) церкви. Батеньков, естественно, не надеясь на возвращение из вечной ссылки, желал найти себе могилу возле «своей» церкви.

А продолжение строительства нового собора надолго остановилось: эксперты обсуждали пути и возможности этого продолжения. В 80-х годах стали снова собирать деньги на новый собор. Супруги Цибульские внесли 150 тысяч рублей, семья Толкачевых – 75 тысяч.

К этому моменту, в Томске выросли новые крупные купцы. Семен Степанович Валгусов, живший на Знаменской (ныне Войкова), 12, пожертвовал 35 тысяч, Петр Михайлов, живший наискосок от нынешнего ЦУМа, дал 27 тысяч.

2 мая 1885 года состоялось молебствие при возобновлении строительства нового Троицкого собора. Тут Толкачевы еще внесли одну тысячу на собор.

В сентябре 1887 года был снова возведен центральный купол собора, а через тринадцать лет, мая 1900 года, состоялось освящение Троицкого собора, который стал теперь кафедральным. Ранее в этой роли был Благовещенский, находившийся на нынешней площади Батенькова (в место, где был алтарь, уставился своим взглядом бюст Гавриила Степановича).

К сожалению, не дожили до его открытия одни из главных благодетелей: супруги Цибульские умерли в 80-х годах. 13 июня 1890 г. у себя в доме за Вильяновским (высыхающим) озером умер СВЕТЛЫЙ БОГАЧ (так называли его томичи) Семен Степанович Валгусов, перед смертью еще завещавший 30 тысяч на новый собор и на постройку церкви в Вороново. В этом селе на тот момент было уже 800 дворов. После революции здесь в течение нескольких лет находился райцентр, пока его не перевели в Кожевниково.

После завершения строительства Троицкого собора следующей церковью у нас намечалась Сретенская. Сначала ее планировали возвести в Серебренниковском переулке (ныне Сакко). Так, например, было в 1896 году решено городской думой, когда умер богатый крестьянин Иван Виноградов, завещавший в пользу Богоявленской церкви 20 тысяч рублей. Дума же подняла вопрос: а нельзя ли эти деньги направить на строительство новой церкви на Серебренниковском? Позже, когда собрали средства, построили Сретенскую церковь на углу Карповского переулка и улицы Розы Люксембург. Это была самая красивая церковь в Томске, своими узорами напоминавшая собор Василия Блаженного в Москве.