Глава 15: народная война

С наступлением зимы поле битвы за Москву переместилось на просторы Подмосковья. Пламя народной войны охватило многие уезды. Самые многочисленные отряды партизан действовали на Смоленской дороге и в местах зимовки войск Ходкевича.

Войска Сигизмунда III удерживали Смоленскую дорогу. Но в зимнее время передвижение по ней затрудняли как снежные заносы, так и действия русских шишей. Вооруженные чем попало крестьяне из ближних деревень храбро вступали в бой с регулярными войсками врага. С опаской оглядывались на притихший заснеженный лес наемные командиры. Лесные чащи вдруг оживали, и мужики на лыжах с топорами и вилами в руках высыпали на большак. Они побивали солдат, забирали лошадей и повозки и исчезали так же быстро, как появлялись. Растянувшиеся на марше колонны не успевали собраться в одном месте.

В феврале 1612 г. из Смоленска выступил на помощь к Ходкевичу полковник Струсь с солдатами. В пути отряд подвергся нападению партизан. Струсь потерял много людей и едва сам не попал в плен. Шиши сорвали с него шубу. Отступая, солдаты бросили весь свой обоз. В марте Струсь вновь пытался пробиться к Москве. На этот раз он продвинулся за Вязьму. Но его вновь постигла неудача.

Ходкевич поначалу разбил свой лагерь в селе Рогачеве в семидесяти верстах к северу от Москвы. Однако вскоре его фуражиры разграбили всю округу дотла, и гетману пришлось перенести ставку в менее разоренную местность. Ходкевич решил обосноваться поближе к Смоленской дороге. Он перебрался в село Федоровское, находившееся на некотором удалении от Волоколамска. Лишь немногим солдатам удалось разместиться в избах в самом селе. Прочие солдаты разошлись на постой по небольшим деревням. Некоторым пришлось уйти к Ржеву, Старице и Козельску в поисках жилья. Партизаны не оставляли в покое непрошеных постояльцев.

В селе Родня шиши напали на вражеских солдат средь бела дня. Застигнутые врасплох, те бежали, не успев как следует одеться, на неоседланных лошадях. Партизанам достались их ружья и все награбленное добро.

Сколько бы продовольствия ни отбирали у населения фуражиры, им редко удавалось доставить его в целости и сохранности московскому гарнизону. В начале марта 1612 г. из Федоровского вышел большой санный обоз с продовольствием. Его сопровождало до трехсот человек солдат и обозной прислуги. Едва отряд удалился от лагеря, как на него со всех сторон посыпались шиши. Наемники думали больше о сохранении скарба, чем о бое, и тотчас обратились в бегство. Но находившиеся при обозе русские мужики тотчас бросились помогать шишам и перегородили дорогу санями. Гусары сворачивали с проселка, но тут же тонули в снежных сугробах вместе с лошадьми. Шедшие впереди кое-как пробились дальше, потерявши повозки. Прочим пришлось вернуться в Федоровское.

Проклиная все на свете, солдаты, пробившиеся вперед, добрались до маленькой деревеньки Вишенцы, потонувшей в глубоком снегу. В деревне они захватили старика крестьянина и велели вести их к Можайску, минуя Волоколамск, где стояли русские войска. Крестьянину не оставалось ничего делать, как надеть кожух и отправиться в путь. Короткий зимний день угас. Поляки выбились из сил, но решили продолжать путь при ярком свете луны, чтобы поскорее миновать опасное место. Тем временем крестьянин свернул с лесной тропы и вывел отряд на дорогу, которая прямым ходом вела к Волоколамску. Ничего не подозревавшим солдатам оставалось пройти версту, чтобы оказаться в расположении русских войск. Спасла их случайность. По следу их нагнал ротмистр-поляк, возвращавшийся на свои квартиры в Рузу. Собрав последние силы, вояки бежали прочь от Волока, бросая на дороге загнанных лошадей.

Наемники жестоко расправились с мужественным русским патриотом. Ему отрубили голову тут же в лесу. Никто никогда не узнал имени безвестного мужика из деревни Вишенцы. Его подвиг не был единичным. На борьбу за освобождение родной земли поднимались массы.

Захватчики пытались остановить партизанскую войну жестокостью. Когда настала весна и на полях стаял снег, перед глазами тех, кто пережил зиму, открылась ужасная картина. Во многих деревнях трупы лежали неубранными. Троице-Сергиев монастырь выделил несколько монахов и служек с дрогами, чтобы предать земле останки православных. Похоронная команда подобрала трупы сначала в ближних деревнях, а затем и в дальних. Что ни день в монастыре рыли братские могилы. «Мы сами с братом Симоном,- писал один монах,- погребли четыре тысячи мертвецов, потом по приказу архимандрита отправились по селам и деревням и за полгода погребли по смете более трех тысяч».

То была страшная зима. Враг топтал русскую землю, оставляя за собой пылающие деревни. Оставшись без кормильцев, без хлеба и крова, женщины, дети, старики гибли от голода и замерзали в лесах.

Когда кончилась зима и установились теплые весенние дни, для партизан настало трудное время. Большой отряд в несколько сот человек, всю зиму действовавший на Смоленской дороге, решил пробиваться в Псков и поступить там на службу к Дмитрию. В середине мая 1612 г. шиши неожиданно столкнулись с отрядом полковника Струся.

Новое наступление Струся было хорошо подготовлено. Под его командой собралось 1200 солдат, а вместе с запорожцами до 3 тысяч человек. Партизаны не могли противостоять таким силам и после короткого боя разбежались. Среди других в плен попал шиш Ивашка со знаменем.

Присоединив к себе отряд Струся и собрав солдат с зимних квартир, Ходкевич вернулся в окрестности Москвы. Зная о раздорах в ополчении и о том, что некоторые земские воеводы и многие дворяне ушли из таборов в Ярославль, гетман задумал вновь испытать силу Заруц-кого. На этот раз он повел атаку со стороны реки Яузы. По условленному сигналу солдаты Гонсевского произвели вылазку из Китай-города. Казаки и земские ратные люди приняли удар, укрывшись в своем укрепленном лагере за Яузой. Помня о своем предыдущем поражении, наемники на этот раз не лезли на рожон. Они вскарабкались на валы острожка, но тут же под ударами острых казацких сабель отступили и больше не возобновляли атаки. Потери их были не очень значительны. Но среди раненых оказался один из лучших польских военачальников Зборовский.

Трудная зима ослабила силы вражеского гарнизона в Москве. Терпя недостаток в продовольствии, ежедневно теряя людей, наемное войско роптало и отказывалось повиноваться своим командирам. В начале июня 1612 г. самая боеспособная часть - полк Зборовского покинул Кремль, переправился за Москву-реку и в сопровождении огромного обоза ушел к Смоленску.

Гонсевский, чувствуя приближение конца, бежал из сожженного и разграбленного им города вместе со своими наемниками. Перед тем как покинуть Кремль, московский староста потребовал, чтобы Мстиславский полностью рассчитался с наемным рыцарством. Депутаты войска обшарили весь Казенный приказ. Ничто не укрылось от их жадного взора. Из сокровищницы они извлекли древние золотые иконки с искусными резными (на камне и на кости) изображениями святых, два малых царских стула - «оправлены серебром по железу, резаны с чернью», литую серебряную печать Шуйского, шапку черкасскую, старые щиты и доспехи, коробы с мелким жемчугом, шубы, ковры, сосуды без крышек, даже песцов, тронутых «гнилью».

Чтобы удержать наемников в Москве, Гонсевский несколько раз объявлял о повышении им жалованья. Гетман Ходкевич удержал сапежинцев тем, что письменно обязался оплатить им службу у самозванца с января 1610 г. Бояр ни о чем больше не спрашивали. Им просто предъявляли счета. Оклады достигли фантастических размеров. Помощники Гонсевского сделали помету в ведомости казенного расхода: «Гайдукам счесть по триста рублев на месяц...» Среди русских казна выплачивала по триста рублей только немногим членам Боярской думы, притом не на месяц, а на год. Но солдаты распоряжались в Москве как в завоеванном городе. Жалованье, которое они начисляли себе, давно стало формой узаконенного грабежа.

Когда из сокровищницы нечего было больше взять, наемники взялись за дворец, усыпальницу московских государей и монастыри. Они ободрали искусно выточенные украшения с царского места, с посохов, с конского наряда, с доспехов и даже с массивной чернильницы, найденной ими во дворце. Бесценные произведения искусных ювелиров превращались в золотой и серебряный лом. Чтобы удовлетворить немцев, казначеи сняли золото с покровов на царских гробах в Архангельском соборе, ободрали раку чудотворца в Благовещенском соборе, изъяли утварь из монастырей.

При расчете с немцами московский староста сделал широкий жест и выдал им из «личных средств» более трехсот рублей денег. Внезапное великодушие его нетрудно объяснить. Своевольные немцы считали себя обделенными и грозили бунтом главарю шайки.

Наемники изъяли из сокровищницы царские регалии и разделили их между собой. На долю Гонсевского и солдат, покидавших Россию, достались две самые богатые короны. Одна принадлежала Борису Годунову, а другую начали делать для Отрепьева, но не успели закончить.

Шапку Годунова украшали два огромных камня, сверкавших искусно выточенными гранями. Казенная опись называла один камень лазоревым яхонтом, а другой - синим. То были редчайшие сапфиры, некогда вывезенные с Востока. Один камень оценивался в 9 тысяч рублей, другой - в 3 тысячи. Подлинная их цена была много большей. Корону венчали два золотых обруча и крест, она была усыпана большими алмазами, рубинами, жемчугом и изумрудами.

Корону Отрепьева украшал алмаз необыкновенной величины. Он искрился и отбрасывал во все стороны пучки разноцветных огней. В гнезде над алмазом красовался редчайший изумруд. Недоделанную корону Лжедмитрия оценивали в 8 тысяч рублей, корону Бориса - в 20 тысяч.

К венцам Гонсевский присоединил золотой посох с бриллиантами, два носорожьих рога и другие вещи. Обычно власти привлекали для оценки казенных вещей московских "гостей, знавших толк в ювелирном деле. «Рыцарство» обошлось без них. Оно поручило оценку некоему ювелиру Николаю. Тот назвал цифру в 250 тысяч рублей. На самом деле царские регалии стоили много больше. Адам Жолкевский, имевший случай осмотреть царскую сокровищницу, не скрыл своего восхищения при виде носорожьего рога. В средневековой Европе такой рог считался великой редкостью и обладание им было привилегией владетельных особ. По словам племянника гетмана, он однажды держал в руках носорожий рог ценою в 200 тысяч угорских золотых. Но виденная им диковина была основательно стерта на конце. Цельный рог, найденный в московской казне, стоил гораздо больше. Наемники забрали себе два рога.

Боярское правительство не смело перечить Гонсевскому и поневоле согласилось передать вещи наемникам впредь до выплаты жалованья. Договор не предусматривал вывоза царских регалий за границу. Однако Гонсевский, покидая Москву, придрался к тому, что казна не полностью расплатилась с его солдатами, и объявил, что заберет регалии с собой как залог. Пусть бояре пришлют деньги вдогонку на рубеж, сказал он, и залог будет возвращен. В действительности полковник вовсе не намерен был выпускать из рук сокровища. Московский староста обокрал царскую казну. После вывоза за границу солдаты поделили сокровища между собой. Короны и прочие вещи были разломаны на части. Самый крупный камень с царских венцов, а также золотой царский посох присвоил себе Гонсевский.

Московские патриоты успели предупредить партизан о выступлении из Москвы транспорта с сокровищами. Большая толпа вооруженных крестьян собралась в одном месте и устроила засаду в лесной теснине. Когда на дороге показалась неприятельская пехота, шиши с громкими криками выбежали из перелеска и навалились на врага со всех сторон. Но на помощь пехоте уже спешила конница. Крестьяне не выдержали конной атаки. Чтобы устрашить партизан, Гонсевский велел посадить на кол многих пленных.

Вместе с Гонсевским Москву покинули почти все солдаты, некогда пришедшие туда после клушинской битвы. Их место заняли сапежинцы и солдаты Струся, прежде участвовавшие в смоленской осаде. Главной заботой для гетмана Ходкевича по-прежнему оставалось снабжение гарнизона продовольствием. Дела в Москве шли все хуже, тем не менее Ходкевичу пришлось покинуть ослабленный гарнизон и вновь уйти к Волоколамску для сбора провианта.

Заруцкий зорко следил за тем, что происходило в стане врага, и использовал первый же подходящий момент, чтобы перейти от обороны к наступлению. Через две недели после ухода Ходкевича он попытался разгромить оставленный им гарнизон и отдал приказ об общем штурме. Несколько тысяч казаков и ратных людей пошли на приступ с трех сторон, пытаясь овладеть стенами Китай-города. В разгар боя оставленные в резерве силы нанесли удар с четвертой стороны. Теперь кровопролитное сражение шло вдоль всей линии крепостных укреплений. Казаки бились не щадя живота. Прорвать неприступную линию Китайгородских укреплений им, однако, не удалось. С тех пор как московские мастера старательно выложили из камня башни и стены внутренней крепости, никому еще не удалось силой проложить путь внутрь твердыни. От пушечных залпов штурмующие понесли огромные потери.

Подмосковные таборы были обескровленными. Они не могли своими силами освободить Кремль. Но у Заруцкого были свои счеты с Ярославлем, и он пытался добиться решающего успеха до подхода Минина и Пожарского. Казачья кровь вновь обильно окропила московскую землю.