Вдовствующая Железная леди

Теперь все попадет в руки мелких людишек, крохоборов и лицемеров.

Ты только взгляни на них. У них не хватит пороха на великие свершения. Они все пустят прахом.

Даже и сейчас я сумела бы все поставить на правильную ногу, если бы только эти идиоты внимали голосу разума. Но ведь я не смогу говорить так, как это делал ты, да они и вообще не слушают женщин. Вот ты – ты был для них великим оратором, напыщенный, размалеванный шарлатан, без единой мысли в голове – ни логики, ничего, кроме растленного позерства, и все же они слушали тебя. Боже, как они тебя слушали! Ты восхвалял в своих дурацких стихах дьявола, Каина и разврат, и все, какие только бывают, идиотства и грехи, а этим придуркам все было мало, мало. Они выламывали двери книжных лавок, а бабы бросались к твоим ногам, поштучно и целыми толпами. Я никогда этого не делала. Но женился ты на мне.

Я была абсолютно невинна. С самого момента нашего знакомства некий моральный инстинкт во мне отвращался твоими шуточками и поддразниванием, мерзкими двусмысленностями и намеками, но я видела в тебе большое будущее, а потому заглушила свои сомнения. Как быстро воскресил их ты, став моим мужем.

Ты жестоко воспользовался моей невинностью, сделал меня соучастницей содомии еще до того, как я узнала природу этого греха, еще до того, как я узнала тайные названия неназываемого. Pederastia, manu-stupration, fellatio – ты настолько погряз в извращениях, что не щадил даже супружеского ложа. Ты развратил меня точно так же, как развратил эту дуру, свою сестрицу.

Узнай общество хоть малую долю известного мне, тебя изгнали бы из Англии, как прокаженного. В Грецию, в Турцию, к этим твоим катамитам.

Как легко могла я тебя погубить – да почти так и сделала, в пику тебе, уязвленная, что ты не понимал и понимать не хотел, насколько глубоки мои убеждения. Я нашла себе прибежище в математике и молчала, сохраняя личину преданной супруги, потому что ты был мне нужен, я замыслила великое предприятие, осуществить которое могла только руками своего мужа. Я прозрела верный путь к наибольшему благу для наибольшего числа людей [[148]], к благу столь великому, что рядом с ним мои личные желания не имеют ровно никакого значения.

Чарльз меня учил. Блестяще одаренный, бесконечно порядочный, далекий ото всякой житейской суеты Чарльз, полная твоя противоположность во всем, полный великих замыслов, сверкавший чистейшим светом математической науки, абсолютно неспособный к интригам и махинациям, неспособный к общению с дураками. Он был одарен не меньше Ньютона – но не умел убеждать.

Я вас познакомила. Сперва ты его ненавидел, издевался над ним за его спиной, а заодно и надо мной – за то, что я показала тебе истину, недоступную твоему пониманию. Я настаивала, просила тебя подумать о чести, б служении, о собственной твоей славе, о будущем, ожидающем плод чрева моего, Аду, нашего странного ребенка. (Бедная Ада, как плохо она выглядит, слишком уж много в ней твоего.)

Но ты обозвал меня бессердечной интриганкой и напился как свинья. Тогда я изобразила на лице улыбку и спустилась в ад. Какой мукой были для меня эти мерзкие ласки, это скотство, но я позволила тебе делать все, что ты хочешь, и простила тебя; я ласкала тебя и целовала, делая вид, что счастлива. И ты разревелся, как маленький, ты прямо лучился благодарностью и говорил о неумирающей любви и единении душ, пока не устал от этой болтовни. Тогда ты захотел сделать мне больно и начал рассказывать ужасные, немыслимые вещи, чтобы вызвать у меня отвращение, чтобы я в ужасе бежала, но я не боялась больше ничего, эта ночь меня закалила. И я прощала тебя, и прощала, и прощала, а потом тебе не в чем было уже признаваться, ты вывернул свою душу наизнанку, вытряхнул на меня всю ее грязь и тебе нечего было больше сказать.

Пожалуй, после этой ночи ты меня уже стал побаиваться, немного – но все-таки побаивался, и это пошло тебе на пользу. А я после этой ночи перестала мучиться, я научилась играть в твои “маленькие игры”, играть и выигрывать. Вот какой ценой сумела я обуздать в тебе зверя.

И если есть Судия в мире ином – хотя я в это больше и не верю, нет у меня полной, беззаветной веры, и все же иногда в трудные моменты, в моменты вроде этого, мне кажется, что я чувствую на себе взгляд бессонного, всевидящего ока, чувствую страшный гнет его всеведения и всепонимания, – если есть он, этот Судия, то ты и не пытайся, милорд супруг, водить его за нос. Не похваляйся величественностью своих грехов, не требуй тяжким трудом заслуженного проклятия, ибо как же мало знал ты все эти годы. Ты, величайший министр величайшей в истории человечества империи, ты робел, ты был слаб, ты шарахался от ответственности.

Это что, слезы?

Слишком уж многих мы с тобой убили...

Мы? Не мы, а я – это я принесла в жертву свою добродетель, свою веру, свое спасение, сожгла их в черный пепел на алтаре твоего тщеславия. Ибо сколько бы ты ни болтал о корсарах и Бонапарте, в самом тебе не было стержня, не было стали. Ты плакал от одной только мысли, что нужно вздернуть этих ничтожных луддитов, не решался надеть кандалы на злокозненного и сумасшедшего Шелли – пока я тебя не заставила. И когда из наших учреждений стали приходить отчеты с намеками, просьбами, а затем и требованиями предоставить им право уничтожать врагов Англии, это я их читала, это я взвешивала человеческие жизни, я подписывалась твоим именем, ты же тем временем пил и жрал и обменивался шуточками с этими людишками, которых называл друзьями.

А теперь эти идиоты похоронят тебя, а меня небрежно оттеснят в сторону, будто я – ничто, будто я ничего не совершила, и все это из-за того, что ты умер. Ты их кимвал звучащий [[149]], их размалеванный идол. Кошмарные, из грязи произрастающие корни истории так и останутся во тьме, истина исчезнет бесследно. Истину зароют в землю, вместе с твоим раззолоченным саркофагом.

Нужно выкинуть из головы эти мысли. Я плачу. Они считают меня старой дурой. Но разве не было каждое наше преступление возмещено сторицей, возмещено благом для общества?

Услышь меня, Судия. Око, загляни в глубины моей души. И если я виновна – даруй мне милость свою. Я не искала удовольствия во всем том, что приходилось мне делать. Клянусь тебе, я не искала удовольствия.