I. Введение

Глава I

О социогенезе противопоставления

«культуры» и «цивилизации»

В Германии

I. Введение

П

онятие «цивилизация» применяют по отношению к са­мым разнообразным фактам: к состоянию техники, ма­нерам, развитию научного познания, религиозным иде­ям и обычаям. Оно может относиться к типу жилья или совместной жизни мужчины и женщины, к формам су­дебного наказания или приготовлению пищи. Строго говоря, нет почти ничего, что не выступало бы в «цивилизованной» или «нецивилизованной» форме, а потому так трудно в нескольких словах обозначить все то, что обозначается как «цивилизация». Но если посмотреть, какова общая функция данного поня­тия, во имя чего все эти манеры и достижения людей обознача­ются как «цивилизованные», то сразу обнаружится нечто чрез- ■ вычайно простое: это понятие выражает самосознание Запада. Можно было бы даже сказать — национальное сознание. В нем резюмируется все то, что отличает западное общество последних двух или трех столетий от более ранних или же от современных, но «более примитивных» обществ. С его помощью пытаются оха­рактеризовать нечто важное для западного общества, то, чем оно гордится: состояние его техники, принятые в нем манеры, разви­тие его научного познания, его мировоззрение и многое другое.

Но для различных наций Запада понятие «цивилизация» означа­ет не одно и то же. Огромное различие существует прежде всего между использованием этого слова англичанами и французами, с одной стороны, и его употреблением немцами, с другой стороны. В первом случае это понятие выражает гордость по поводу значи­мости своей нации для прогресса западного мира и всего челове­чества. По-немецки «цивилизация» обозначает нечто очень полез­ное, но все же имеющее ценность как бы второго порядка, а имен-

но, то, что охватывает лишь внешнюю сторону жизни, затрагива­ет лишь поверхностные слои человеческого существования. Для самоинтерпретации, для выражения собственной сущности и гор­дости за свои достижения немцы используют слово «культура».

Мы имеем дело со своеобразным феноменом: смысл слов, вро­де французского и английского «цивилизация» или немецкого «культура», совершенно ясен для членов этих обществ. Но спо­соб, каким эти понятия описывают часть мира, самоочевид­ность, с какой они отграничивают и противопоставляют всему иному определенные сферы, оценочные суждения, которые скрыто в них содержатся, — все это делает их труднообъяснимы­ми для всех, кто не принадлежит к этим обществам.

Французское и английское понятие «цивилизация» может от­носиться к политическим или хозяйственным, религиозным или техническим, моральным или социальным фактам. Немецкое понятие «культура» употребляется главным образом по отноше­нию к духовным, художественным, религиозным фактам. Более того, имеется сильно выраженная тенденция противопоставлять их политическим, экономическим и социальным фактам, прово­дить между этими двумя областями четкую разграничительную линию. Французское и английское понятие «цивилизация» мо­жет обозначать достижения, но оно точно также относится к манерам, «behaviour» людей, причем не важно, достигли ли пос­ледние чего-нибудь своим поведением или нет. В немецком термине «культура» такое отнесение к «behaviour» — к ценнос­тям человека, ничего не совершившего и наделенного просто бытием и поведением, — присутствует лишь в самом ограничен­ном виде. Специфически немецкий смысл понятия «культура» в самом чистом виде можно установить по его деривату, указыва­ющему на свойства: «kulturell» означает не бытие или ценность человека, но ценность и характер определенных продуктов чело­веческой деятельности. Само слово «kulturell» вообще невозмож­но прямо перевести на французский или английский язык.

Слово «kultiviert» по смыслу очень близко западному понятию цивилизации. Оно представляет некую высшую форму «цивили­зованности». Как «kultiviert» могут обозначаться и те люди и се­мьи, которые не совершили ничего, что можно было бы охарак­теризовать как «kulturell». Как и «цивилизованность», эта «куль­турность», выражаемая понятием «kultiviert», относится в первую очередь к форме поведения или к образу действий людей. Оно обозначает социальное качество как людей, так и их жилища, форм обращения, языка, одежды — в отличие от термина «kulturell», относимого не непосредственно к людям, а лишь к их определенным свершениям.

Со сказанным выше тесно связано другое различие этих двух понятий. «Цивилизация» обозначает процесс или, по крайней мере, результат процесса. Оно относится к чему-то, находяще­муся в постоянном движении, все время идущему «вперед». Не­мецкое понятие «культура» в его современном употреблении имеет иную направленность: оно указывает на продукты челове­ческой деятельности, имеющиеся в наличии подобно «цветам в полях»¹, — на произведения искусства, книги, религиозные или философские системы, в которых проявляется самобытность со­здавшего их народа. Понятие «культура» ограничивает.

Понятие цивилизации в известной степени снимает нацио­нальные различия, оно подчеркивает общее для всех людей, либо то, что должно стать таковым по мнению употребляющего это по­нятие. В нем выражается самосознание народов, национальные границы и национальное своеобразие которых уже на протяжении веков не подвергаются сомнению, поскольку они окончательно утвердились и упрочились, — тех народов, что уже давно вышли за свои границы и колонизовали территории за их пределами.

Немецкое понятие культуры, напротив, подчеркивает наци­ональные различия, своеобразие групп. В силу этой функции оно получило распространение и за рамками немецкого языка, например, в этнологии и антропологии, причем уже вне прямой связи с изначальной ситуацией, обусловившей его значение. Эта изначальная ситуация есть ситуация народа, который, в отличие от западных наций, лишь чрезвычайно поздно пришел к проч­ному политическому единству, а границы его территории с дав­них времен и до сегодняшнего дня подвергаются угрозе пере­смотра, поскольку там существуют области, всегда стремивши­еся и ныне стремящиеся к обособлению. Функцией понятия ци­вилизации является выражение постоянной тенденции к расши­рению групп и наций, проводящих колонизацию. В противопо­ложность ему, в понятии культуры отражается самосознание на­ции, вынужденной всякий раз задаваться вопросом «В чем же заключается наше своеобразие?», вновь и вновь определять и со всех сторон укреплять свои границы и в политическом, и в ду­ховном смысле. Этому историческому процессу и соответствует направленность немецкого понятия культуры, выраженная в нем тенденция к отграничению, подчеркиванию и четкому опреде­лению групповых отличий. Вопросы «Что является собственно французским? Что является собственно английским?» уже дав­но почти не вызывают дискуссий в самосознании французов и англичан. Вопрос «Что является собственно немецким?» был и остается актуальным для немцев. Один из ответов на него был дан на определенной фазе развития с помощью понятия «куль­тура».

 

Структуры национального самосознания, представляемого по­нятиями «культура» или «цивилизация», также оказываются раз­личными. Но при всех его особенностях и немец, с гордостью говорящий о своей «культуре», и француз с англичанином, гор­дящиеся своей «цивилизацией», равным образом считают это самосознание чем-то само собой разумеющимся, относящимся к человеческому миру в целом и придающим ему ценность. Немец может попытаться объяснить французу и англичанину, что он подразумевает под словом «культура». Но он вряд ли сможет пе­редать специфически национальный опыт традиции, те кажущи­еся самоочевидными эмоциональные ценности, что составляют для него смысл этого понятия.

Француз и англичанин тоже могут сказать немцу, какое содер­жание они вкладывают в понятие цивилизации, ставшее частью их национального сознания. Но сколь бы разумным, сколь бы раци­ональным ни казалось им это понятие, оно также выросло из осо­бого рода исторических ситуаций, его также окружает насыщенная эмоциями и преданиями атмосфера, которая не вмещается в дефи­ницию, хотя и является составной частью его значения. И эта дис­куссия наверняка обречена на провал, если немец захочет показать французу или англичанину, почему он хотя и считает «цивилиза­цию» ценностью, но все же ценностью второго порядка.

Понятия такого рода чем-то напоминают слова, имеющие хож­дение в небольшой группе, в семье или в секте, в школьном классе или в каком-нибудь «объединении», — они много значат для находящимся внутри и мало для тех, кто пребывает вовне. Они образуются на основе совместных переживаний. Такие слова раз­виваются и меняются вместе с группой, опыт которой они выража­ют. В них отражается ситуация, история группы. А потому они остаются неясными, они никогда не живут полной жизнью для других, для тех, кто не разделяет опыта группы, кто не говорит от имени той же традиции, кто не переживает сходные ситуации.

Конечно, за «культурой» и «цивилизацией» стоят не секты или семьи, но целые народы или — поначалу — определенные слои этих народов. Но во многом эти понятия схожи со специ­фическими словами малых групп: они говорятся людьми (и об­ращены к людям), принадлежащими к определенной традиции и находящимися в определенной ситуации.

Математические понятия принципиально отделимы от упот­ребляющего их коллектива. Треугольник можно рассматривать без ссылок на исторические ситуации. С понятиями «культура» и «цивилизация» дело обстоит не так.

Могло случиться, что некий индивид создал подобные поня­тия на основе наличного словесного материала своей группы или наполнил их новым смыслом. Но они получили хождение, они закрепились. Другие люди стали использовать их в этом но­вом смысле, в этой их форме, стали их передавать, шлифовать устно или письменно. Один передавал их другому, пока данные понятия не превратились в инструменты, пригодные для выра­жения общего опыта, того, что требовало взаимопонимания. И вот они входят в моду, становятся частью повседневного языка определенного общества. А это говорит о том, что эти слова со­ответствовали потребностям не только каких-то одиночек, но и целых коллективов. История последних находит свое выражение и отклик в данных понятиях, и индивид преднаходит в них этот «осадок истории» и получает возможность определенного их употребления. Он в точности не знает, почему с этими словами связаны такие значения и такие разграничения, почему из них можно вывести именно эти нюансы или эти новые возможнос­ти. Он пользуется ими, поскольку считает их чем-то само собой разумеющимся и с детства научился смотреть на мир с их помо­щью. Процесс социального генезиса этих понятий может быть давно позабытым, одно поколение передает их другим, не вспо­миная о процессе их изменения. Эти понятия живы, пока в них сохраняется это отражение прошлого опыта, пока ситуации про­шлого возобновляются в настоящем, пока неизменна их функ­ция в данном обществе, пока следующие друг за другом поколе­ния с помощью этих слов осмысливают свой собственный опыт; они постепенно отмирают, если с ними не оказываются более связаны ни одна из функций, ни один из опытов постижения текущей общественной жизни. Они, либо какая-то область их значений, могут на время отойти в тень, но затем, в новой обще­ственной ситуации, они могут вновь стать актуальными. Их вспоминают, поскольку в современной ситуации что-то прихо­дит к слову из того осадка, который был в них сохранен.

II. О ходе развития пары противополагаемых понятий «цивилизация» и «культура»²

Понятно, что противопоставление «культуры» и «цивилизации» вновь стало актуальным в 1919 г. и в предшествующие ему годы, как потому, что война против Германии велась от имени «циви­лизации», так и из-за необходимости приспосабливаться к новой ситуации, возникшей для самосознания немцев после заключе­ния мирного договора.

 

Но столь же ясно и то, что эта историческая ситуация Герма­нии была лишь новым импульсом для антитезы, которая много раньше, начиная еще с XVIII в., находила свое выражение по­средством этих двух понятий.

Кажется, Кант первым с помощью сходных понятий выразиЛ-опыт и антитезу, свойственные обществу его времени. В 1784 г. в работе «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» он пишет: «Благодаря искусству и науке мы в высшей степени культивировались. Мы чересчур цивилизовались в смысле всякой вежливости и учтивости в общении». И продол­жает: «Хотя идея моральности относится к культуре, примене­ние этой идеи, если она сводится лишь к подобию нравственно­го в честолюбии и любви к внешним приличиям, создает лишь цивилизованность».

Сколь бы близкой современности ни казалась формулировка этой антитезы в момент ее возникновения, исходный пункт, опыт и ситуация в конце XVIII в. были совсем иными, хотя и можно обнаружить социальную связь с опытом, лежащим в ос­нове сегодняшнего употребления данной антитезы.

У Канта ведется речь от имени формирующейся немецкой буржуазии, принадлежащей к среднему сословию интеллиген­ции³, да еще и во «всемирно-гражданском плане», а потому про­тивопоставление пока еще неопределенно и в лучшем случае лишь во вторую очередь выступает как национальное противоре­чие. На переднем плане стоит опыт социального противостояния, разделительная линия проходит внутри общества, хотя она уже несет в себе зародыш национального противоречия между гово­рящей по-французски и по французским образцам «цивилизи-ровавшейся» придворной аристократии, с одной стороны, и го­ворящим по-немецки, принадлежащим к среднему классу слоем немецкой интеллигенции — с другой. Этот слой рекрутировал­ся из бюргерства при княжеских дворах, чиновников (в самом широком смысле слова), иной раз включая в себя и элементы мелкого дворянства.

Тут мы видим слой, оттесненный от всякой политической деятельности, едва ли мысливший в политических категори­ях и лишь робко начинавший мыслить в категориях нацио­нальных. Легитимацией для него являются достижения в ду­ховной, научной или художественной деятельности. Ему про­тивостоит тот высший слой, который в этом смысле «ничего не делает», но видит свое отличие, осознает себя и оправды­вает отличия, ссылаясь на особого рода поведение. Именно этот слой имеет в виду Кант, когда говорит о «чрезмерной цивилизованности «в смысле всякой вежливости и учтивос­ти», о «подобии нравственного в честолюбии». Это — поле­мика немецкой интеллигенции, принадлежащей к среднему классу, с высшим слоем придворных, лежащая в основе поня-

тийного противопоставления культуры и цивилизации в Гер­мании. Но эта полемика старше и шире, нежели ее выражение в указанных двух понятиях.

Следы данной полемики можно обнаружить задолго до середи­ны XVIII в., хотя тогда она находилась на периферии мышления и была куда менее слышна, чем во второй половине этого столе­тия. Статьи в «Универсальном Лексиконе» Цедлера (1736)⁴, по­священные двору, придворным и учтивости (они слишком длин­ны, чтоб приводить их целиком), дают хорошее представление о начале полемики.

«Учтивость (Hoflichkeit), — читаем мы в этом издании, — без сомнения получила свое имя от двора, от придворной жизни. Дворы государей являются той сценой, где каждый ищет себе удачи. А ее не добиться иначе, как привлекая к себе благосклон­ность князей и придворной знати. Поэтому всячески стараются сделаться для них желанными. А сего можно достичь, убедив их в том, что мы при всякой возможности и всеми силами желаем им услужить. Мы же на это не всегда способны, да и не всегда хотим, для чего есть веские причины. Все это заменяется учти­востью. Мы так выказываем себя другим через внешние знаки, так их уверяем, что у них появляется надежда, будто мы служим им добровольно. Тем самым мы достигаем доверия других, и они сами жаждут сделать для нас нечто доброе. При наличии учти­вости так всегда случается, а потому тот, кто ею наделен, имеет немалые преимущества. Уважение других людей, конечно, сле­довало бы обретать мастерством и добродетелью. Но много ли тех, кто их верно распознает? И еще не меньше ли тех, кто их сколько-то ценит? Трогает лишь то, что внешне попадается на глаза падких до внешнего людей, да и то лишь в таких обстоя­тельствах, когда их вообще что-нибудь трогает. К придворным сказанное в точности подходит».

Здесь просто, без философских толкований и с ясно выра­женной соотнесенностью с определенными общественными образованиями высказывается та же антитеза, которая у Кан­та утонченно и углубленно выступает как противопоставле­ние «культуры» и «цивилизованности»: как обманчивая, вне­шняя «учтивость» и истинная «добродетель». Но о последней автор говорит только мимоходом и не без вздоха разочарова­ния. Во второй половине века тон постепенно изменится. Са­молегитимизация средних слоев посредством добродетели и образования станет более точной и подчеркнутой, тогда как полемика с внешними, поверхностными манерами придворно­го мира приобретет более отчетливые очертания.