Социальная «революция» 1960-х гг

На фоне процветания и общего хорошего самочувствия 1950-х гг. возникло маленькое, но вызывающее тревогу течение, которое в самой психологии ощущалось слабо, но значительно сильнее чувствовалось в более широком мире американской культуры: что-то неправильное происходило с этосом (духом) и этикой приспособления. Роберт Криган (Robert Creegan, 1953) писал в журнале American Psychologist, что «работа психологии заключается в критике и улучшении социального порядка... а не в пассивном приспособлении и накапливании жира». Социолог К. Райт Миллз высказывал сожаление в связи с применением психологии в промышленном социальном контроле, поскольку «власть превращается в манипуляции, видимая власть становится невидимой, известное превращается в анонимное. И с повышением материальных стандартов эксплуатация становится все менее материальной и все более психологической» (L. J. Baritz, 1960). Психоаналитик Роберт Линднер (Robert Lindner, 1953) критиковал идеологию приспособления как опасную ложь, которая доводит людей до жалкого состояния и угрожает «отправить наш вид на задворки эволюции». Линднер упрекал психиатрию и клиническую психологию за то, что они поддерживают миф о приспособлении, считая всех невротиков и других несчастных людей «больными», хотя на самом деле они, по мнению Линднера, здоровы и просто не могут направить в правильное русло свое восстание против удушающей культуры конформизма. Линднер писал, что целью терапии должно быть не приспособление пациента к больному обществу, а работа над тем, чтобы «трансформировать негативный протест и мятеж пациента в позитивное выражение мятежных устремлений».

За пределами психологии восстание против приспособления получило более широкое распространение, значительно усилившись на протяжении 1950-х гг. В социологии книги Дэвида Райсмана «Толпа одиноких» и Уильяма Г. Байта «Человек организации» препарировали и критиковали американскую культуру конформизма. В политике Питер Вирек возносил хвалу нонконформизму в книге «Неприспособленный человек: новый герой Америки». Такие романы, как «Над пропастью во ржи» Дж. Д. Сэлинджера (1951), «Человек в сером фланелевом костюме» Слоана Уилсона (1955) и «На дороге» Джека Керуака (1957), выражали несчастье людей, попавших в плен серого мира приспособления и конформизма, жаждущих более эмоциональной жизни с меньшими ограничениями. Фильм «Бунтовщик без причины» рисовал трагическую судьбу одного из тех, чье беспокойство и неудовлетворенность не находят конструктивной цели. И яростная, неугомонная энергия молодых, количество которых быстро возрастало, вылилась в рок-н-ролл, единственный творческий выход, который они смогли найти.

В конце того десятилетия социолог Дэниел Белл писал об истощении идей на протяжении 1950-х гг. Старые убеждения оказались неприемлемыми для молодых

416 Часть V. Прикладная психология в XX веке

мыслителей, а золотая середина приспособления «не для них; она лишена страсти и патетического гнева». Для.многих молодых умов мир был серым и скучным. В психологии эклектизм мог навевать скуку, поскольку не было спорных вопросов, не было таких баталий, как раньше, когда психология только зарождалась или когда функционалисты разгромили структуралистов, а бихевиористы — интро-спекционистов. Психология процветала, но шла к неизвестному концу, явно счастливому, исходя из ее усилий по приспособлению.

Критика американской культуры психологами. Психологи соглашались с критикой тогдашнего американского общества и даже развивали ее. Проведя обзор убеждений 27 ведущих психологов, Дж. Д. Кин (J. D. Keehn, 1955) обнаружил, что они были гораздо более либеральными, чем в целом по стране. По сравнению с большинством американцев, психологи были нерелигиозны или даже антирелигиозны (они отрицали существование Бога, то, что душа переживает смерть тела, и то, что людям необходима религия), возражали против смертной казни, полагали, что преступников надо не наказывать, а лечить, и поддерживали более мягкие законы о разводе.

Миф о душевных заболеваниях. В 1960 г. психиатр и политик либерального толка Томас Шац начал войну со всей системой учреждений психического здоровья, анализируя то, что он называл Мифом о душевных заболеваниях (Szasz, 1960а, Ь). Шац указывал, что концепция психического заболевания — это метафора, основанная на концепции физического заболевания, скверная метафора с пагубными последствиями. Шац опирался на идеи Г. Райла, утверждавшего, что разум — это миф о призраке в машине. Шац сделал логичный вывод, что если в человеческой машине нет призрака, то некому болеть. Мы ложно приписываем поведение некоему внутреннему призраку и, если поведение нас не устраивает, говорим, что призрак болен, что, естественно, столь же ложно. «Тех, кто страдает от своего поведения и сожалеет о нем, обычно считают "невротиками"; тех, чье поведение заставляет страдать других людей и о ком сожалеют другие люди, обычно относят к "психотикам"». Поэтому, по мнению Шаца, «психическое заболевание — это не то, что есть у какого-то человека (внутри нет больного призрака), а то, что он делает» (1960b, р. 267).

Шац полагал, что вера в психические болезни влечет за собой дурные последствия. Прежде всего, психиатрические диагнозы навешивают ярлык, подражая систематизации физических болезней, но на деле за этим кроется стремление дать политическую власть психиатрам и их союзникам в сфере психического здравоохранения. Люди, объявленные «психически больными», лишаются свободы, их запирают на неопределенные сроки, даже если у них нет преступных наклонностей. Во время заключения им дают лекарства против их воли, чего не делают даже с осужденными за тяжкие преступления, сидящими в тюрьме: «Не существует медицинских, нравственных или законных оправданий недобровольного психиатрического вмешательства. Это — преступление против человечности» (р. 268). Делая свое заявление в духе доктрины о свободе воли, Шац утверждал, что концепция психического заболевания подрывает свободу человека, веру в моральную ответственность и законодательные представления о вине и невиновности, проистекающие из свободы человека и моральной ответственности. Вместо того чтобы обра-

Глава 13. Психологическое общество: 1950-2000 417

щаться с человеком, который оскорбил нас или совершил преступление, как с автономным существом, мы обращаемся с ним или с ней как с больной вещью, не обладающей волей. Поскольку миф о психическом заболевании является заговором доброты — мы склонны прощать людей, поступающих неправильно, и помогать им, — человек, классифицированный как психически больной и, соответственно, не отвечающий за свое поведение, скорее всего, примет свою предполагаемую беспомощность и прекратит расценивать себя как морально свободного деятеля. При распространении этих вредных настроений, поскольку наука считает, что действие детерминировано за пределами самоконтроля, любой человек может прекратить верить в свободу и моральную ответственность. Следовательно, миф о психическом заболевании разрушает саму суть западной цивилизации, приверженной идеям свободы человека и его ответственности за свои действия.

Шац не говорил, что все, называемое «психическим заболеванием», — фикция, он только утверждал, что концепция психического заболевания сама по себе является фикцией или, точнее, социальной конструкцией, каковой была истерия в XIX в. (см. главу 4). Очевидно, что мозг может быть больным и порождать странные мысли и антиобщественное поведение, но в этом случае имеет место не психическое заболевание, а телесная болезнь. Шац был убежден, что большая часть того, что принято считать психическими заболеваниями, представляет собой «проблемы жизни», а не истинные заболевания. Конечно, жизненные проблемы достаточно реальны, и человек, страдающий от них, может нуждаться в профессиональной помощи для их решения. Следовательно, психиатрия и клиническая психология легитимные профессии: «Психотерапия представляет собой эффективный метод помощи людям — не излечиться от "болезни", а, скорее, больше узнать о самих себе, других людях и жизни» (Т. Szasz, 1960a, p. xv-xvi). Шац делает вывод, что в медицинском понимании психиатрия является «псевдонаукой»; с точки зрения образования это достойная профессия.

Идеи Шаца были и остаются очень противоречивыми. Для ортодоксальных психиатров и клинических психологов он — опасный еретик, «нигилистская и жестокая философия которого... хорошо звучит, но очень мало предлагает, за исключением оправдания пренебрежения» психически больными (I. N. Репп, 1985). Но для многих других его идеи были весьма привлекательными, поскольку предлагали альтернативную концепцию человеческих страданий, которая отнюдь не обязательно превращает агента в пациента. Шац и его последователи посредством «антипсихиатрического движения», как его иногда называли, добились некоторых успехов в изменении законодательных процедур, с помощью которых человек может быть против своей воли помещен в психиатрическую лечебницу. Во многих штатах подобные процедуры в настоящее время проводятся с предосторожностями, оговоренными законом; ныне в большинстве районов уже невозможно препроводить кого-либо в местное психиатрическое учреждение на основании устного заключения одного психиатра, как это практиковалось в 1960-е гг. Кроме того, на протяжении 1960-х гг. огромное количество психиатрических пациентов были выпущены из психиатрических лечебниц, к которым стали относиться как к тюрьмам, где несправедливо держат людей, а не как к больницам, где заботятся о психически больных и защищают их.

За». 79

418 Часть V. Прикладная психология в XX веке

Гуманистическая психология и критика приспособления. Частью антипсихиатрического движения был отказ от всей идеи приспособления. Душевнобольные не были больны, они отказывались подчиниться больному обществу и были посажены под замок за свой героизм. По мере того как в 1960-х гг. американское общество все больше волновали борьба за гражданские права, бунты и преступность, а главное, война во Вьетнаме и противоречия, связанные с ней, такую ценность, как адаптация (теперь ее стали называть конформизмом), все больше американцев решительно отвергали. Как мы увидели, корни недовольства таились в 1950-х гг., но именно в 1960-е гг. критика конформизма стала открытой и повсеместной.

Например, в сфере социальных наук Снелл Патни и Гэлл Дж. Патни атаковали конформизм в книге «Приспособившийся американец: нормальные неврозы индивида и общества» (S. Putney and G. J. Putney, 1964). В свое время в книге «Цивилизация и недовольство ею» 3. Фрейд утверждал, что цивилизованные люди неизбежно слегка невротичны, это психологическая цена цивилизации, поэтому единственное, что может сделать психоанализ — уменьшить неврозы до обычного чувства несчастья. Но Патни заявили, что «нормальные неврозы» представляют собой не просто обычные несчастья; они являются реальными неврозами, которые можно и должно лечить. Поскольку «нормальность... представляет собой разновидность болезни, уродства или задержки развития, которые мы делим с остальными людьми и которые поэтому не замечаем» (A. Maslow, 1973), адаптированные американцы даже не подозревают о своем глубочайшем томлении и пытаются удовлетворять предписанные культурой, а не реальные человеческие потребности, следствием чего становятся фрустрация и растущее беспокойство. Патни отрицали ценность приспособления, предлагая заменить его «автономией, означающей способность индивида делать обоснованный выбор поведения в свете своих потребностей» (1964). Маслоу (1961) полагал, что подобную точку зрения разделяют многие психологи: «Я сказал бы, что на протяжении последних десяти лет большинство, если не все теоретики психологии, стали придерживаться антиприспособительных настроений», и одобрял ценность автономии (самоактуализации) как замены приспособления.

Гуманистическая психология утверждает, что автономию можно приобрести благодаря психотерапии. Главным выразителем этой точки зрения был Карл Роджерс. Его клиент-центрированная психотерапия пыталась говорить с пациентами на их языке и направлять их не к адаптации к нормам, царящим в обществе, а к постижению их собственных нужд и, следовательно, к их удовлетворению. Пациент, успешно прошедший психотерапию, становился человеком Гераклита. Карл Роджерс говорил (1958), что к концу успешной клиент-центрированной терапии «человек становится единством, потоком движения... он становится интегрированным процессом изменчивости». Терапия Роджерса концентрировалась на чувствах. Человек, ищущий помощи, клиент (как и Т. Шац, Роджерс отвергал метафору психического заболевания и отказывался называть тех, кому он помогал, «пациентами») страдал, прежде всего, от неспособности надлежащим образом испытывать и полностью выражать свои чувства. Терапевт работал с клиентом для того, чтобы тот открыл для себя чувства, полностью и непосредственно переживал их и разделял чувства с терапевтом. Итак, «поток движения» в здоровом человеке был, преж-

Глава 13. Психологическое общество: 1950-2000 419

де всего, потоком чувств, которые тот переживал. Согласно концепции Роджерса, нездоровым был тот индивид, который контролировал и скрывал чувства; здоровым (самоактуализированным, по терминологии Маслоу) был человек, который спонтанно испытывал эмоции в каждый момент и выражал их открыто и свободно.

Роджерс, Маслоу и другие адепты гуманистической психологии предложили западной цивилизации новые ценности роста и аутентичности. Ценности определяют, как человеку следует прожить свою жизнь и чем ему следует дорожить. Гуманистические психологи считали, что человеку не следует придерживаться одних и тех же застывших путей, напротив, он всегда должен быть в движении, быть человеком Гераклита. Они учили, что человеку следует дорожить своими чувствами. Обе эти ценности следуют из той психотерапии, которую практиковал Роджерс.

Итак, основной ценностью гуманистической психологии был «рост», т. е. открытость к изменениям, и именно этому следовало обучать клиентов. Естественно, что терапевт хочет изменений в клиенте, поскольку клиент, прежде всего, приходит в поисках помощи в деле улучшения своей жизни. Гуманистические терапевты заставляли менять базовую человеческую ценность, цель всей жизни либо в процессе терапии, либо без нее. Гуманистические психологи соглашались с Джоном Дьюи по поводу того, что «рост сам по себе является единственной нравственной задачей».

Другая новая ценность, аутентичность, подразумевала открытое выражение чувств, характерных для человека, проходящего терапию в стиле Роджерса. Маслоу (1973) определял аутентичность как «разрешение того, чтобы ваше поведение и ваша речь стали истинным и спонтанным выражением ваших внутренних чувств». Традиционно людей учили контролировать свои чувства и быть осторожными в их выражении. Надлежащее поведение в деловой сфере и кругу знакомых — манеры — заключалось в том, чтобы не выражать непосредственные чувства и произносить маленькую ложь, смягчающую социальные взаимодействия. Но гуманистические психологи противопоставили манерам аутентичность, говоря о том, что эмоциональный контроль и лживое выражение эмоций представляют собой психологическое зло и что людям следует быть открытыми, искренними и честными друг с другом, открывать душу так, как они могут открыть ее психотерапевту. Лицемерие расценивали как грех, а идеальная жизнь моделировалась по образцу психотерапии: хороший человек (A. Maslow, 1973) не отягощен сдержанностью, испытывает глубокие эмоции и свободно делится своими чувствами с окружающими.

Гуманистическим психологам было ясно, что они находятся в состоянии войны с традиционной западной цивилизацией, и они пытались организовать как моральную, так и психологическую революцию. Маслоу (1967) отозвался о вежливости по поводу выпивки, предлагаемой на вечеринке, как об «обычной лживости, в которую мы все вовлечены» и объявил, что английский язык испорчен настолько, что нормальный человек не может им пользоваться. Роджерс (1968) закончил свою статью «Межличностные взаимоотношения: США-2000» цитатой из «новой студенческой морали», провозглашенной в одном из колледжей: «Мы отрицаем, что неэффективные формы взаимодействия людей, осуществляемые посредством благопристойных манер, составляют приемлемый паттерн человеческих взаимоотношений».

420 Часть V. Прикладная психология в XX веке

Конечно, идеи Роджерса отнюдь не были новы для западной цивилизации. Высокую оценку эмоциональных чувств, доверие к интуиции и сомнения во власти рассудка можно проследить от романтиков к христианским мистикам и к циникам и скептикам эллинской эпохи. Но Маслоу и другие ученые выразили эти идеи в контексте естественной науки, психологии, используя авторитет науки. Предписания гуманистических психологов в отношении атараксии (чувствования и разделения чувств) стали входить в практику, что знаменовало наступление эпохи нового эллинизма. По мере того как цивилизация порождала все больше проблем, обычная жизнь стала непереносимой для многих людей, и, так же как люди в эллинском мире, они начали искать новые формы счастья, выходящие за пределы, допускавшиеся культурой.

Гуманистическая психология, продукт современной академической системы, защищала современную форму скептицизма. Маслоу так описывал «невинное познание» самоактуализированной личности:

Если человек ничего не ожидает, если у него нет предчувствий и опасений, если у него в каком-то смысле нет будущего... то не может быть ни удивления, ни разочарования. Отсутствие ожиданий означает отсутствие тревоги, беспокойства, опасений, предчувствий... Все это относится к моей концепции креативной личности, которая живет здесь и сейчас, без будущего и без прошлого (1962, р. 67).

Таким образом, Маслоу пришел к идее атараксии эллинских скептиков: не делать обобщений и, следовательно, не беспокоиться по поводу того, что случится. Гуманистический самоактуализированный человек, подобно античному скептику, принимает то, что есть, без какого-либо волнения, «плывет по течению», плывет без каких-либо переживаний по стремнине изменений современной американской жизни.

Значительно более явным проявлением нового эллинизма стали хиппи. Они, подобно античным циникам, выпали из обычного общества, которое презирали и отвергали. Как и гуманистические психологи, хиппи воевали с культурой, не доверяли рассудку и ценили чувства, но доводили свой антиинтеллектуализм и презрение к хорошим манерам до крайности, пытаясь жить жизнью, представляющей собой гераклитовский поток чувств, не ограниченный интеллектом или манерами. Движение хиппи началось примерно в 1964 г. и быстро стало мощной культурной силой. Чтобы исследовать и выражать свои чувства, хиппи обратились к наркотикам. Лишь немногие из них слышали о Карле Роджерсе или Абрахаме Маслоу, хотя фактически разделяли их ценности; зато они слышали о другом психологе, Тимоти Лири, молодом, честолюбивом и успешном гарвардском психологе, личные проблемы которого подтолкнули его к поиску определенных ощущений. Он начал применять наркотики, вначале пейотль, а затем ЛСД, чтобы достичь гераклитовского состояния человека, «интегрированного в процесс изменчивости», открытого новому опыту и интенсивно осознающего каждое чувство. Хиппи последовали за Лири в «психоделический» мир, расширяющий пределы разума, используя наркотики, как в свое время поступали Колридж и другие юные романтики, для того чтобы разрушить индивидуальное непоследовательное сознание (Verstand И. Канта) и заменить его приливами эмоций, странными галлюцинациями и космическими, трансцендентальной озарениями (Vernunft). Для хиппи, как и для идеалистов после

Глава 13. Психологическое общество: 1950-2000 421

Канта, конечная реальность была психической, а не физической, и они верили, что наркотики откроют им двери подлинного, духовного мира. Даже без наркотиков хиппи и гуманистические психологи были не от мира сего. В одном письме Маслоу писал: «Я, по сути, живу в мире платоновских сущностей, и только кажусь живущим в этом, материальном мире» (цит. по: Н. Geiger, 1973).

К 1968 г. движение хиппи и движение протеста против войны во Вьетнаме достигли своего пика. Казалась, что новый эллинизм почти наступил.

Применение психологии. Психологи не смогли остаться в стороне от этих бурных социальных процессов. Их стало беспокоить, что они недостаточно участвуют в решении проблем общества. В 1969 г. в своем президентском обращении к АРА Джордж Миллер заявил: «Нашим крупнейшим вкладом в повышение благосостояния людей может и должно стать открытие путей практического применения психологических знаний». Миллер утверждал, что «научная психология — одно из самых революционных начинаний в интеллектуальной истории человечества. Если мы добьемся существенного прогресса в достижении провозглашенной цели — понимании, предсказании и контроле психических и поведенческих явлений — это будет иметь грандиозные последствия для всех аспектов жизни общества». Но, по мнению Миллера, социальная роль психологии, несмотря на развитие прикладных дисциплин, по-прежнему недостаточно велика, и следует активнее вмешиваться в деятельность по улучшению общественных отношений. Рассматривая возможности для более широкого практического применения психологии, Миллер отверг использование поведенческих технологий: «Я верю, что воздействие психологии на общество будет осуществляться не с помощью тех или иных технологий, но путем духовного влияния, путем формирования новых представлений о том, что возможно для человека и что для него желательно». Миллер требовал «мирной революции, основанной на новой концепции человеческой природы», исходящей из образования: «Наши научные результаты будут постепенно внедряться в общественное сознание в конкретных практически применимых формах».

Действительно, в 1960-х гг. общественный интерес к психологии постоянно рос. В 1967 г. начал выходить журнал Psychology Today, а в 1969 г. в журнале Time появился раздел «Поведение», т. е. о психологии начали писать издания, рассчитанные на массового читателя. Акцент на социальной роли психологии стал самым сильным за всю ее историю. Конференция АРА в 1969 г. была посвящена теме «Психология и проблемы общества», и страницы American Psychologist начали заполняться статьями о студенческом движении, социальной ответственности психологии и ссылками на Боба Дилана, поэта и музыканта молодежной революции.

Не все психологи воздерживались от применения психологической технологии для решения социальных проблем. Два года спустя после выступления Миллера Кеннет Кларк (Kenneth Clark, 1971) в своем президентском обращении к АРА утверждал, что политических лидеров следует «обязывать» к тому, чтобы «они принимали и применяли самую раннюю, совершенную форму психотехнологического, биохимического вмешательства, которое гарантировало бы положительное использование власти». В одной из статей в Psychology Today психолог Джеймс Мак-Коннелл (James McConnell, 1970) восклицал: «Мы должны научиться вынуждать людей любить друг друга, вынуждать их хотеть вести себя надлежащим

422 Часть V. Прикладная психология в XX веке

образом. Я говорю о психологическом принуждении». По мнению Мак-Коннелла, существовали технологии, с помощью которых общество может «приобрести почти абсолютный контроль над поведением индивида... Необходимо перестроить наше общество таким образом, чтобы мы с детства были научены хотеть делать то, чего хочет от нас общество». Мак-Коннелл заключил: «Сегодня психологи-бихевиори-сты являются архитекторами и инженерами Нового мира».

Мак-Коннелл не был одинок в своем желании захватить и перестроить традиционные социальные функции. Гарриет Рейнгольд (Harriet Rheingold, 1973) жаждала создать новую психологическую профессию «ученого по воспитанию детей», которую «должны были бы считать главной в стране». Более того, «родителей необходимо учить, как воспитывать детей» и, подобно клиническим психологам, «родители должны получать сертификаты». В том же духе высказывался и Крейг Т. Рэйми (Creig Т. Raimey, 1974), который призывал организованных психологов «учредить адекватные услуги для детей этого народа». Согласно утопической схеме Рэйми, психологи-специалисты должны были играть основную роль в отборе, оценке и воспитании детей в обычных школах и специальных консультационных учреждениях.

Но, по иронии судьбы, сама АРА столкнулась с теми же проблемами, которые собиралась лечить в обществе. В 1970-х гг. начался яростный спор по поводу того, какой социальной ценностью обладают (и обладают ли вообще) стандартизованные тесты, особенно тесты на IQ. В течение долгого времени было известно, что черные дети справляются с тестами на коэффициент интеллекта намного хуже, чем белые. Острую дискуссию вызвало заявление Артура Йенсена (Arthur Jensen, 1969), в котором он вернулся к евгенической точке зрения, утверждая, что это различие обусловлено генетически: черные уступают белым от рождения, и поэтому компенсирующие образовательные программы обречены на провал. Споры между Йенсеном, его критиками и сторонниками бушевали несколько лет. На встрече АРА в 1968 г. Ассоциация черных психологов (Association of Black Psychologists) представила петицию, которая призывала к мораторию на использование тестов IQ в школах, ссылаясь на частые злоупотребления, особенно на то, что тесты использовали для притеснения черных детей и направления их в школьные отделения низшего уровня. АРА отреагировала на эту петицию в типичном академиче-ско-бюрократическом стиле: она назначила комитет. В 1975 г. он опубликовал свой доклад (Т. Cleary, L. Humphries, S. Kendrick and A. Wesman, 1975), вывод которого был выдержан в стандартном академическо-бюрократическом стиле: иногда тестами злоупотребляют, но само по себе их применение законно.

Заключение комитета не удовлетворило черных психологов. Их представитель Джордж Д. Джексон (J. D.Jackson, 1975) назвал этот доклад «вопиюще расистским» и сделал вывод о том, что «сейчас мы нуждаемся больше чем просто в моратории — нам необходимы вмешательство правительства и строгие санкции». Споры по поводу тестирования продолжаются до сих пор, и определенные изменения в распределение учащихся по уровням внесены. Тем не менее двусмысленность ситуации сохраняется, поскольку организованная психология неспособна успешно разрешить проблемы, очень сходные с теми, которые она предполагала революционизировать с помощью научных методов.

Глава 13. Психологическое общество: 1950-2000 423

Некоторые американцы, особенно консерваторы, не желали иметь того, что дарила им психология. В широко известной речи вице-президент Спиро Эгнью (Spiro Agnew, 1972) осуждал психологов, особенно Б. Ф. Скиннера и Кеннета Кларка, за предложенную ими «смехотворную хирургию души нации». Эгнью цитировал Джона Стюарта Милля: «Все, что разрушает индивидуальность, есть деспотизм», — и добавлял: «Мы боремся с новым видом деспотизма». Консервативный журналист Джон Лофтон (John Lofton, 1972) для специального выпуска American Psychologist написал статью, посвященную серьезному перепроизводству и неполной занятости психологов, обладающих научной степенью доктора философии. Исходя из сообщений неофициальных информаторов, Лофтон сделал вывод, что широкие массы думают об этом так: «Неплохо бы уменьшить число этих докторов. Развелось слишком много специалистов в ничтожных вещах» (р. 364). Лофтон гово-рил> что психология не пользуется симпатией, поскольку люди столкнулись со злоупотреблениями технологиями модификации поведения и тестами. Академическая психология, в том числе и когнитивная психология, подверглась жестокой критике: «Эта дисциплина продолжает торговать предложениями двух сортов: теми, которые истинны, но самоочевидны, и теми, которые истинны, но неинтересны... Ее ответы на все действительно важные вопросы удручающе банальны» (P. Robinson, 1983, р. 5).

Через десять лет после обращения Миллера был проведен симпозиум, посвященный прогрессу в применении психологии. Большинство докладов были достаточно мрачными; даже оптимисты полагали, что достижения невелики. Два автора высказывались особенно резко. Зигмунд Кох (S. Koch, 1980) в пух и прах разнес речь Миллера, обличив ее бессмысленность, необдуманность и противоречивость. Он утверждал, что психологию слишком широко применяли в популярной психотерапии и потоке книг о самопомощи. Кох сказал: «Я считаю, что для общества будет гораздо лучше, если мы заберем психологию обратно — в сферу науки». Философ науки Майкл Скрайвен (Michael Scriven, 1980) дал уничтожающую характеристику психологии. По его мнению, психология потерпела неудачу, поскольку носила неисторический характер, не применяла к самой себе нормативы, применяемые к другим, воображала себя свободной от ценностей и продолжала потворствовать фантазиям Ньютона.

Мятеж, но не революция. Шестидесятые годы были полны «шума и ярости», достигших своего пика в 1968 г.: убийства Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди, ожесточенные межрасовые столкновения, рост антивоенного движения. Молодежь была полна крайнего неприятия традиций своего народа и собственных родителей. Общество пребывало в смятении. В области психологии гуманистические психологи вели войну с культурой интеллекта, вдохновляя движение хиппи, тогда как когнитивные психологи кричали о кунианской революции против Хал-ла, Спенса и Скиннера. Но все это в равной степени не было ни когнитивной, ни социал-хиппи-гуманистической революцией.

Хотя гуманистическая психология полагала, что критикует американское общество с радикальных позиций, на деле эта критика была реакционной. В концепции самоактуализации А. Маслоу всего лишь возродил аристотелевскую идею scala

424 Часть V. Прикладная психология в XX веке

naturae с помощью современного психологического жаргона. Культивируя чувства и интуицию, гуманистическая психология вернулась к романтическому отрицанию научной революции, но никогда не была достаточно честна, чтобы признать это. Гуманистические психологи, включая К. Роджерса и А. Маслоу, всегда считали себя учеными, игнорируя глубокий конфликт между приверженностью науки природному закону и детерминизму и свою собственную приверженность примату цели человека. В XIX в. В. Дилти и другие представители аутентичной романтической традиции выдвинули ряд причин, в силу которых гуманитарные науки, Geisteswissenschaften, следовало отделить от физики, химии и прочих Naturwis-senschaften, но гуманистические психологи смогли предложить только голословные протесты против империализма естественных наук. Если и следовало предъявлять иск к естественно-научному, редукционистскому образу человека, то он должен был исходить из другого, более разумного источника.

Подобным же образом хиппи и другие «протестующие» того периода воплощали в себе все общественные противоречия. Они поклонялись простой, доурбани-стической жизни, хотя сами, большей частью, жили в больших городах (где к девиациям относились гораздо терпимее, чем в маленьких городках) и основное внимание в своей жизни уделяли наркотикам и электронной музыке, продуктам того индустриального мира, который притворно отвергали. Как и гуманистические психологи, они ценили чувства и открытость новому опыту, повторяя восклицание Уильяма Блейка: «Боже, спаси нас от одностороннего видения и сна Ньютона!» Точно так же как гуманистическая психология не смогла занять место бихевиоризма, движение хиппи потерпело неудачу в попытке ниспровергнуть традиционное общество. Ни хиппи, ни гуманистические психологи не были великими нонконформистами, каковыми себя считали. Хиппи вели странную жизнь, но требовали подчинения своему нонконформизму. По их мнению, самым величайшим грехом было быть «нормальным», придерживаться ценностей родителей и родной культуры, упорно работать, добиваться свершений, быть эмоционально «закрытым». Гуманистические психологи не отказывались от добродетели приспособления. Маслоу (1961) описывал свою утопию Эупсихию как место, «где не будет необходимости оглядываться на прошлое — люди смогут успешно приспосабливаться к изменяющимся условиям». Огромным терапевтическим прорывом гуманистических психологов стала группа встреч, в которой люди предположительно учились быть открытыми и аутентичными. В описании Роджерса, членов группы вынуждали быть аутентичными:

По мере того как проходит время, группа начинает считать невыносимым тот факт, что какому-либо члену группы приходится жить под маской. Вежливые слова, интеллектуальное понимание друг друга и взаимоотношений, мягкий такт и прикрытие... недостаточно хороши... Мягкая в одних случаях, почти жестокая в других, группа требует, чтобы индивид был самим собой, чтобы он не прятал своих чувств, чтобы он снял маску (цит. по: В. Zilbergeld, 1983, р. 16).

Гуманистические психологи, подобно хиппи, не ставили под вопрос ценность адаптации и социального контроля; они просто хотели изменить стандарты, к которым люди должны приспосабливаться.

Глава 13. Психологическое общество: 1950-2000 425