Дела — до завтра!

Среди всех французских писателей я отдаю пальму первенства — как мнекажется, с полным основанием — Жаку Амио [999], и не только по причиненепосредственности и чистоты его языка — в чем он превосходит всех прочихавторов, — или упорства в столь длительном труде, или глубоких познаний,помогших ему передать так удачно мысль и стиль трудного и сложного автора(ибо меня можно уверить во всем, что угодно, поскольку я ничего не смыслю вгреческом; но я вижу, что на протяжении всего его перевода смысл Плутархапередан так превосходно и последовательно, что либо Амио в совершенствепонимал подлинный замысел автора, либо он настолько вжился в мысли Плутарха,сумел настолько отчетливо усвоить себе его общее умонастроение, что нигде покрайней мере он не приписывает ему ничего такого, что расходилось бы с нимили ему противоречило). Но главным образом я ему благодарен за находку ивыбор книги, столь достойной и ценной, чтобы поднести ее в подарок моемуотечеству. Мы, невежды, были бы обречены на прозябание, если бы эта книга неизвлекла нас из тьмы невежества, в которой мы погрязли. Благодаря его трудумы в настоящее время решаемся и говорить, и писать по-французски; даже дамысостязаются в этом с магистрами. Амио — это наш молитвенник. Если этомублагодетелю суждено еще жить долгие годы, то я советовал бы ему перевестиКсенофонта [1000]: это занятие более легкое и потому более подходящее егопреклонному возрасту. И потом, мне почему-то кажется, что, хотя он оченьлегко и искусно справляется с трудными местами, все же его стиль более веренсебе, когда мысль его течет плавно, без стеснения, не преодолеваяпрепятствий.

Я только что перечел то место, где Плутарх рассказывает о себеследующее. Однажды Рустик, слушая в Риме его публичную речь, получилпослание от императора, но не стал вскрывать его, пока речь не былаокончена. Все присутствующие, сообщает Плутарх, очень хвалили выдержкуРустика [1001]. Рассуждая о любопытстве и о том жадном и остром пристрастии кновостям, которое нередко побуждает нас нетерпеливо и бесцеремонно бросатьвсе ради того, чтобы побеседовать с новым лицом, или заставляет нас,пренебрегая долгом вежливости и приличием, тотчас же распечатывать, где бымы ни находились, доставленные нам письма, Плутарх имел все основанияодобрить выдержку Рустика; он мог бы кроме того похвалить еще егоблаговоспитанность и учтивость: ведь тот не пожелал прерывать течения егоречи. Но я сомневаюсь, можно ли хвалить Рустика за благоразумие, ибо принеожиданном получении письма, да притом еще от самого императора, легкомогло случиться, что, не распечатав и не прочитав его сразу, он тем самымнавлек бы на себя крупную неприятность.

Прямо противоположен любопытству другой недостаток — беспечность, ккоторой я склонен по своему нраву. Я знал многих лиц, беспечность которыхдоходила до того, что у них можно было найти в карманах нераспечатанныеписьма, полученные за три или четыре дня до того.

Я никогда не распечатываю не только писем, порученных мне для передачидругим, но и тех, которые случайно попадают мне в руки; и мне бываетсовестно, если, находясь возле какого-нибудь высокопоставленного лица, яненароком бросаю взгляд на какую-нибудь строку из важного письма, которое ончитает. Нет человека, который бы меньше, чем я, интересовался чужими деламии стремился за ними подглядывать.

На памяти наших отцов господин де Бутьер чуть было не потерял Туриниз-за того, что, сидя за ужином в приятной компании, не стал тотчас читатьполученное им донесение об изменах, замышлявшихся в городе, оборонойкоторого он руководил. Из того же Плутарха [1002]я узнал, что Юлий Цезарьизбежал бы смерти, если бы, идучи в сенат в тот день, когда он был убитзаговорщиками, прочел переданную ему записку. Плутарх еще рассказывает офиванском тиране Архии, что накануне того дня, когда Пелопид привел висполнение свой замысел убить его и вернуть свободу своему отечеству, некийдругой Архий, афинянин, точнейшим образом изложил ему в письме все, чтопротив него затевалось; но так как это сообщение было передано Архию вовремя ужина, то он отложил и не стал распечатывать письмо, произнеся слова,которые с тех пор вошли в Греции в пословицу: «Дела — до завтра!» [1003].

Разумный человек может, на мой взгляд, в интересах других — ради,например, того, чтобы не нарушить нескромным образом компанию, как это моглоиметь место с Рустиком, или ради того, чтобы не расстроить какое-нибудьважное дело, — отложить на время ознакомление с сообщаемыми ему новостями;непростительно делать это ради самого себя или какого-нибудь своегоудовольствия, в особенности если это человек, занимающий высокий пост, икогда отсрочка делается для того, чтобы не нарушить обед или сон. Ведьсуществовало же в древнем Риме за столом так называемое консульское место,которое считалось самым почетным и предназначалось главным образом для того,чтобы неожиданно зашедшим лицам было легче и доступнее поговорить с тем, ктосидел на нем. Это свидетельствует о том, что, находясь за столом, они неоткладывали других дел на «потом» и сразу же узнавали о случившемся.

Однако — договаривая до конца — очень трудно, в особенности когда делоидет о человеческих поступках, предписать какие-нибудь точные,продиктованные разумом правила и исключить действие случайности, всегдасохраняющей свои права в этих делах.