О ненадежности наших суждений

 

Хорошо говорится в этом стихе:

 

Επέων δε πόλυςνομος ενθα καιενθα,

 

Мы можем обо всем по произволу говорить и за и против [745]. Например:

 

Vinse Hannibal, et non seppe usar poi

Ben la vittoriosa ventura [746]

 

Тот, кто разделяет это мнение и утверждает, что наши сделали ошибку вбитве при Монконтуре, не развив своего успеха, или тот, кто осуждаетиспанского короля за то, что он не использовал своей победы над нами приСен-Кантене [747], может сказать, что повинны в этих ошибках душа, опьяненнаявыпавшей ей удачей, и храбрость, которая, сразу насытившись первымиуспехами, теряет всякую охоту умножать их и с трудом перевариваетдостигнутое: она забрала в охапку сколько могла, больше ей не захватить, онаоказалась недостойна дара, полученного от фортуны. Ибо какой смысл в нем,если врагу дана возможность оправиться? Можно ли надеяться, что осмелитсявторично напасть на врага, сомкнувшего ряды, отдохнувшего и вновьвооружившегося своей досадой и жаждой мщения, тот, кто не решилсяпреследовать его, когда он был разбит и ошеломлен,

 

Dum fortuna calet, dum conficit omnia terror [748]

 

и разве дождется он чего-либо лучшего после такой потери? Это ведь нефехтование, где выигрывает тот, кто большее количество раз кольнул рапиройпротивника; пока враг не повержен, надо наносить ему удар за ударом; успех —только тогда победа, когда он кладет конец военным действиям. Цезарь,которому не повезло в схватке у Орика, упрекал солдат Помпея, утверждая, чтобыл бы уничтожен, если бы их военачальник сумел победить его до конца; самже он по-иному взялся за дело, когда пришла его очередь. Но почему,наоборот, не сказать, что неуменье положить конец своим жадным устремленияместь проявление излишней торопливости и ненасытности? Что желаниепользоваться милостями неба без меры, которую им положил сам господь, естьзлоупотребление благостью божией? Что устремляться к опасности, уже одержавпобеду, значит снова испытывать судьбу? Что одно из мудрейших правил ввоинском искусстве — не доводить противника до отчаяния? Сулла а Марий,разбившие марсов во время Союзнической войны [749]и увидевшие, что одинуцелевший отряд намеревается броситься на них с отчаянием диких зверей, нестали дожидаться и напали на него первыми. Если бы господин де Фуа [750],увлеченный своим пылом, не стал слишком яростно преследовать остаткиразбитого у Равенны врага, он не омрачил бы победы своей гибелью: недаромэтот недавний пример сослужил службу господину д’Ангиену и удержал его отподобной же ошибки в битве при Серизоле [751]. Опасное дело — нападать начеловека, у которого осталось только одно средство спасения — оружие, ибонеобходимость — жестокая наставница: gravissimi sunt morsus irritataenecessitatis [752].

 

Vincitur haud gratis iugulo qui provocat hostem. [753]

 

Вот почему Фарак с воспрепятствовал царю лакедемонян, одержавшемупобеду над мантинейцами, напасть на тысячу аргивян, которые избежалиразгрома; он предоставил им отступить, чтобы не испытывать доблести этихлюдей, раздраженных и раздосадованных неудачей. Хлодомир, король Аквитании,одержав победу, стал преследовать разгромленного и обратившегося в бегствоГундемера, короля бургундского, и вынудил его принять бой; но собственноеупорство отняло у Хлодомира плоды победы, ибо он погиб в этой схватке.

Точно так же, если кому-нибудь приходится делать выбор — давать лисвоим солдатам богатое и роскошное военное снаряжение или же снаряжать ихтолько самым необходимым — в пользу первого мнения, которого придерживалисьСерторий, Филопемен, Брут, Цезарь и другие, можно сказать, что для солдатапышное снаряжение — лишний повод искать почестей и славы и проявлять большоеупорство в бою, раз ему надо спасать ценное оружие как свое имущество идостояние. По этой же причине, говорится у Ксенофонта, азиатские народыбрали с собою в походы своих жен и наложниц со всеми их богатствами идрагоценными украшениями [754]. Но, с другой стороны, на это можно возразить,что гораздо правильнее искоренять в солдате мысль о самосохранении, чемподдерживать ее, что, заботясь о ценностях, он еще меньше склонен будетподвергаться риску, и что, вдобавок, возможная богатая добыча толькоувеличит в неприятеле стремление к победе; замечено было, что именно этоудивительно способствовало храбрости римлян в битве с самнитами. КогдаАнтиох показал Ганнибалу войско, которое он готовил против римлян,великолепно и пышно снаряженное, и спросил его: «Придется ли по вкусуримлянам такое войско?», Ганнибал ответил ему: «Придется ли по вкусу? Ещебы, ведь они такие жадные». Ликург запрещал своим воинам не только надеватьбогатое снаряжение, но даже грабить побежденных, желая, как он говорил,чтобы бедность ж умеренность украшали тех, кто вернется после битвы.

Во время осады и в других случаях, когда нам удается сблизиться спротивником, мы охотно разрешаем солдатам вести себя с ним заносчиво,выражать ему презрение ж осыпать его всевозможными поношениями. И не безнекоторого основания, ибо немалое дело отнять у них всякую надежду на пощадуили возможность договориться с врагом, показав, что не приходится ожидатьэтого от тех, кого они так жестоко оскорбили, и что единственный выход —победа. Так и получилось с Вителлием; ибо, имея против себя Отона, болееслабого из-за того, что солдаты его отвыкли от войны и разнежились средистоличных утех, он так раздразнил их, в конце концов, своими едкиминасмешками над их малодушием и тоской по женщинам и пирам, толькооставленным в Риме, что одним этим вернул им мужество, которого не могли вних вдохнуть никакие призывы, и сам заставил их броситься на него, чего отних никак нельзя было добиться. И правда, когда оскорбления задевают заживое, они могут привести к тому, что воин, не слишком рвущийся в битву задело своего владыки, ринется в нее с новым пылом, мстя за свою собственнуюобиду.

Если принять во внимание, что сохранность жизни вождя имеет для всеговойска особенное значение и что враг всегда старается поразить именно этуголову, от которой зависят все прочие, нельзя сомневаться в правильностирешения, часто принимавшегося многими крупными военачальниками — переодетьсяи принять другой облик в самый час битвы. Однако же неудобство,проистекающее от этой меры, не меньше того, которого желательно былоизбежать. Ибо мужество может изменить солдатам, не узнающим своегополководца, чье присутствие и пример воодушевляли их, и, не видя его обычныхотличительных признаков, они могут подумать, что он погиб или бежал с полябитвы, отчаявшись в ее исходе. Что же до проверки этого дела опытом, то мывидим, что он говорит в пользу то одного, то другого мнения. Случай с Пирромв битве, которая произошла в Италии между ним и консулом Левином, служит намдоказательством и того и другого. Ибо, одевшись в доспехи Демогакла и отдавему свои, он, конечно, спас свою жизнь, но зато потерпел другую беду —проиграл битву [755]. Александр, Цезарь, Лукулл любили в сражении отличатьсяот других богатством и яркостью своей одежды и вооружения. Наоборот, Агис,Агесилай и великий Гилипп [756]шли в сражение одетыми незаметно и безовсякого царственного великолепия.

В связи с битвой при Фарсале [757]Помпеи подвергался многочисленнымнападкам и, в частности, за то, что он остановил свое войско, ожидаянеприятеля. Тем самым — здесь я приведу собственные слова Плутарха, которыестоят больше моих — «он умерил силу, которую разбег придает первым ударам,воспрепятствовал стремительному напору, с которым сражающиеся сталкиваютсядруг с другом и который обычно наполняет их особенным буйством и яростью вожесточенных схватках, распаляя их храбрость криками и движениями, и, можносказать, охладил, заморозил боевой пыл своих воинов» [758]. Вот что говоритон по этому поводу. По если бы поражение потерпел Цезарь, разве нельзя былобы утверждать, что, наоборот, самая мощная и прочная позиция у того, ктонеподвижно стоит на месте, сдерживая себя и накопляя силы для решительногоудара, с большим преимуществом по сравнению с тем, кто двинул свои войскавперед, вследствие чего они запыхались от быстрого бега? К тому же войсковедь является телом, состоящим из многих различных частей; оно не имеетвозможности в этом яростном напоре двигаться с такой точностью, чтобы ненарушать порядка и строя и чтобы самые быстрые из воинов не завязывалисхватки еще до того, как их товарищи смогут им помочь. В злосчастной битвемежду двумя братьями-персами [759]лакедемонянин Клеарх,командовавший греками вармии Кира, повел их в наступление без особой торопливости; когда же ониприблизились на пятьдесят шагов, он велел им бежать, рассчитывая, чтодостаточно короткое расстояние не утомит их и не расстроит рядов, а в то жевремя они получат то преимущество, которое яростный напор дает и самомувоину и его оружию. Другие в своих армиях разрешили это сомнение такимобразом: если враг двинулся вперед, жди его, стоя на месте, если же он занялоборонительную позицию, переходи в наступление.

Когда император Карл V решил вторгнуться в Прованс [760], корольФранциск мог принять одно из двух решений: либо двинуться навстречу ему вИталию, либо ждать его на своей земле. Он, конечно, хорошо сознавал,насколько важно предохранить страну от потрясений войны, чтобы, полностьюобладая своими силами, она непрерывно могла предоставлять средства дляведения войны и, в случае необходимости, помощь людьми. Он понимал, что вобстановке войны поневоле приходится производить опустошения, чего следовалобы избегать у себя на родине, ибо крестьянин не станет переносить разорениеот своих так безропотно, как от врага, и из-за этого среди нас могутвспыхнуть мятежи; что позволение грабить и разорять жителей, которого нельзядать солдатам у себя дома, очень облегчает им тяготы войны и что трудноудержать от дезертирства того, кто не имеет иных доходов, кроме своегосолдатского жалованья, и в то же время находится в двух шагах от своей женыи от своего дома; что тот, кто накрывает другому стол, сам и платит за обед;что нападение больше поднимает дух, чем оборона; что проиграть сражениевнутри страны — дело ужасное, которое может поколебать все государство,принимая во внимание, насколько заразителен страх, как легко он одолеваетлюдей и как быстро рапространяется, и что города, которые услышали раскатыэтой грозы у своих стен, приняв к себе в качестве беглецов своих полководцеви солдат, еще дрожащих и задыхающихся, могут сгоряча пойти на что угодно. Итем не менее он предпочел вывести свои войска из Италии и ждать вражескогонаступления. Ибо, с другой стороны, он мог представить себе, что, находясь усебя дома среди друзей он будет в изобилии получать припасы, так как порекам и по дорогам к нему будут подвозить сколько понадобится провианта иденег без особой военной охраны; что сочуствие подданных будет тем вернее,чем ближе угрожающая им опасность; что, имея возможность всегда укрыться встольких городах и укреплениях, он сможет выбирать выгодное и удобное времяи место для столкновений с врагом и что, если бы ему захотелось выжидать, онмог бы, находясь в надежном укрытии, взять врага измором и добитьсяразложения его войск, поскольку перед неприятелем возникли бы непреодолимыетрудности: он во вражеской стране, где все воюет с ним и спереди, и сзади, ивокруг; он не имеет никакой возможности ни освежить и пополнить свое войско,если в нем начнут свирепствовать болезни, ни укрыть где-либо раненых, онможет лишь силой оружия добывать деньги и провиант; ему негде передохнуть исобраться с силами, у него нет достаточно ясного представления о местности,которое могло бы обезопасить его от засад и других случайностей, а в случаепроигрыша битвы — никакой возможности спасти остатки разгромленной армии.

Таким образом, есть достаточно примеров, как в пользу одного, так и впользу другого мнения. Сципион предпочел напасть на врага в его африканскихвладениях, вместо того, чтобы защищать свои и оставаться у себя в Италии;это обеспечило ему успех [761]. И, наоборот, в этой же самой войне Ганнибалпотерпел поражение из-за того, что отказался от завоевания чужой страны радизащиты своей. Судьба оказалась немилостивой к Афинянам, когда они оставилинеприятеля на своей земле, а сами напали на Сицилию [762]; но к Агафоклу,царю Сиракузскому, она была благосклонна, хотя он тоже отправился походом вАфрику, оставив неприятеля у себя дома [763]. Потому-то мы и говорим обычноне без основания, что и события и исход их, особенно на войне, большейчастью зависят от судьбы, которая вовсе не намерена считаться с нашимисоображениями и подчиняться нашей мудрости, как гласят следующие стихи:

 

Et male consultis pretium est: prudentia fallax,

Nec fortuna probat causas sequiturque merentes;

Sed vaga per cunctos nullo discrimine fertur;

Scilicet est aliud quod nos cogatque regatque

Maius, et in proprias ducat mortalia leges.

 

Но, в сущности, сами наши мнения и суждения, точно так же, по-видимому,зависят от судьбы, и она придает им столь свойственные ей смутность инеуверенность. «Мы рассуждаем легкомысленно и смело, — говорит у ПлатонаТимей, — ибо как мы сами, так и рассуждения наши подвержены случайности».

И на долю неблагоразумия выпадает успех: благоразумие часто обманывает,и Фортуна, мало разбираясь в заслугах, не всегда благоприятствует правомуделу. Непостоянная, она переходит от одного к другому, не делая никакогоразличия. Стало быть есть над нами высшая власть, которая вершит деласмертных, руководствуясь собственными законами [764](лат).