Наставниче монахов

«С фотографий взирал кроткий лик благословенного Старца во всей смиренной красоте его монашеского подвига... Вот Батюшка совсем юный, в скуфейке, подряснике, опоясанном кожаным поясом, и с четками...

Здесь — иеромонах в клобуке, с крестом и четками в левой руке, 1942 год.

А вот здесь — в мантии, клобуке пред иконой Царицы Небесной «Взыскание погибших».

На самой маленькой — Старец-Архиерей; величественно восседает у стен Собора; по обеим сторонам — два иподиакона Экзарха Прибалтики, Митрополита Виленского и Литовского Сергия (Воскресенского), поставленного на Кафедру Московской Патриархией в 1940 году и принявшего мученическую кончину под Вильнюсом в 1944 году. К этому времени, в Русской Православной Церкви на свободе оставались только четыре открытых Архиерея. В местах заключения находилось от 117 до 130 Епископов. Такого положения, в каком была Русская Церковь, еще не было во всей истории Церкви. В виду исключительности переживаемого времени Архиереи, продолжая Апостольское, каноническое служение, иногда тайно, даже в лагерях, рукополагали новых клириков, хиротонисали Епископов, чтобы не прерывалась каноническая преемственность. Это происходило в строжайшей тайне, даже от самых близких, чтобы в случае ареста и пыток не могли выдать. Поскольку хиротония тайная, Батюшка Николай в иеромонашеском облачении. Пророческим было возложение на перси отроку Николаю — посошнику, носившему Владычный жезл на Богослужении, Святительского Креста Свяшенномучеником Вениамином Петроградским, прозревшим его архиерейское предстояние в Церкви. И Церковь Земная ныне умиленно воспевает двух Светильников Православной Веры, Царских Русских Архиереев: Вениамина и Николая-Нектария.

Из Акафиста Священномученику Святителю Вениамину Петроградскому:

Весъ бе в нижних, малое чадце на руце подъемля, лобызая чело его, яко некую харизму пророчествуя целованием сим, и вышних никакоже отступи, Высоко-преосвященнейший, на Свещнице Старчества Всероссийского поставляя чадо сие, тем тьмы овец ко Христу приводя царским путем покаяния, они же поют Священномученику... (Икос 8)

Светоприемную свещу, примикирий целомудрия твоего, дикирий облагодатствованности твоей, трикирий веры, твоея, проницающей мглу времен, посы-лаеши нам во образе отрока, его же лобызающее поемлеши на руце твои, ему же наперсный Крест дарствуеши, Крестоношение сего за ны восписуя. Отрок же сей поет ти:

Радуйся, прошел бо есть век твой, яко день вчерашний,

Радуйся, яко век твой незаходимый, Радуйся, исчезает бо, яко дым, живот твой, Радуйся, яко присноживотие твое — кадило Богу благоуханное,

Радуйся, яко жезл твой — посох странника, Радуйся, яко уже у Дома ты еси, Радуйся, яко Иисус Христос с тобою есть, Радуйся, яко Бог направил тя прямо в Небеса, Радуйся, простираяй нам руце твои, Радуйся, приближаяй нам Отечество, Радуйся, правило веры, образ кротости, Радуйся, яко святе священнодействователъ показался еси,

Радуйся, десница Божия Вениамине, болезни Матери твоея Церкви врачующая! (Икос 1)

Благодать дати восхотев людем твоим, остави посреде нас Жезл твой, посошника твоего, им же досязаеши доселе каменных сердец наших, сею розгою лозы Христовой точаще нам умиление, исторгая источники покаяния, оная же вода живая поет: Аллилу-иа. (Кондак 11)

«Святые молчат»,.. Но о них поет Церковь...

Позже, вопросила Авву: «Отче, когда и где сделана эта маленькая фотография? После тайной хиротонии?»

Старец задумчиво ответил: «Я хочу, чтобы все ушло со мной в Вечность. Достаточно, что ты знаешь, что я Архиерей Божий, Владыка... Давно это было и все прошло... Все, что необходимо, тебе Господь откроет, а я помолюсь... Дорогое, незабвенное, Церковное. Какая красота в монашестве! Храни его и радуйся, что Господь сподобил... В нашем роду еще один Архиерей был, по его молитвам и я, грешный, подвизаюсь. Сколько духовенства благодатного в нашей Церкви, матушка! Все простирались вослед Ризы Спасителя, хранили Веру и Церковь. И вы любите Церковь и не оставляйте Ее, украшайте своей любовию».

Через некоторое время Старец привстал со стульчика, прошел к своей кровати и снял со стены, сверху, от самого изголовья, портрет. Это был портрет Владыки, с панагией на персях. Духовное, благодатное лицо, светлые лучистые глаза и удивительная мягкость, и доброта во взоре. Рамка портрета была несколько изъедена мышами. Старец приложился с любовию к лику Владыки и, протянув мне, чтобы приложилась, сказал: «Он тебе поможет открыть меня, храни».

Всматривалась в любвеобильные и живые глаза неизвестного Владыки и пыталась понять, как надо вопросить Старца. «Отче, а он был духовный, хороший?» — Авва улыбнулся и ответил, как свойственно только ему: «Был бы плохой и не духовный, крысы бы не грызли!»

[После сорокового дня по успении Батюшки Николая, я нашла в книге, посвященной Православной Церкви в Латвии и Эстонии, портрет дорогого Владыки. Это был Архиепископ Алексий (Дехтярев, 1889^1959), Виленский и Литовский.

Здесь уместно вспомнить слова Митрополита Филарета Московского: что решено на Небесах, на земле — не отменить.

Иеромонах Нестор (Кумыш), ныне выпустивший записки о Батюшке в двух изданиях: «Старец Николай Залитский» и «Записки о Старце Николае» и собирающий сейчас о нем сведения, может, сам того не ведая, рассказал нам удивительную историю, подтверждающую вновь прозорливость Батюшки и истинность его слов. Он прочел в нашей книге «Небесный Ангел» вот этот эпизод, где Старец благословляет портретом Владыки и не называет имя, а лишь говорит, что Господь, со временем, откроет имя Владыки, а через него многое откроется о Батюшке. Иеромонах Нестор позвонил и спросил, не открылось ли имя Владыки. Естественно, поделилась с ним радостию и назвала и имя, и место погребения Архиерея, и другие подробности из его жизни и из жизни Батюшки Николая. Отец Нестор был командирован в Прибалтику, для работы в архивах, и мы попросили его посетить Свято-Духов монастырь и поклониться могилке Архиепископа Алексия, Отец Нестор, несмотря на свою занятость, не только выполнил нашу просьбу, но снялся в фильме о Старце Николае («Свете Тихий») и побеседовал с одним отцом архимандритом, знавшим Батюшку Николая по монашеству, по Свято-Духовой обители. Ему уже около ста лет.

На вопрос иеромонаха Нестора о том, был ли Старец Николай пострижен в схиму, отец архимандрит ответил утвердительно ясно и четко, что «да», как говорят все духоносные отцы, в святоотеческой традиции: «Вы ведь как молитесь Святому Александру Невскому? — сказал старец. — Как Великому Князю Александру или как схимонаху Алексию, ведь он в схиме Алексием был?» Вопрошавший ответил, что он молится ему как Благоверному Князю Александру... Князь Александр, а в схиме — Алексий. Протоиерей Николай, а в монашестве — Нектарий... Приехав к нам, отец Нестор поведал о своей поездке в Вильнюс, передал слова отца архимандрита и ознакомился с другими нашими рукописями и материалами из жизнеописания Батюшки Николая.

В ответе отца архимандрита, сомолитвенника Батюшки и, как показалось отцу Нестору, обладающего даром прозорливости, мы видим подтверждение не только пострига в великую схиму Старца Николая, в чем истинные чада и не сомневаются, но прикровен-ное предсказание, что Батюшке будут молиться как святому угоднику Божию, а обращаться будут, кому как Господь на сердце положит: и как ко Праведному Николаю, и как ко схиепископу Нектарию. Это — в традиции почитания святых: к Преподобномученице Великой Княгине Елизавете редко обращаются в молитвах как ко схиигумении Алексии, но святость ее от этого не умаляется.

Монашество — это сокровенное, великое таинство и великое смирение, великие скорби и испытания, падения и сокрушения, постоянная брань с духами злобы, но паче всего — покаяние и молитва Господу о помиловании твоей грешной души и молитва за всех. Батюшка являл нам совершенный образ монаха, душа коего была украшена иноческим смирением и постоянной устремленностию к иной, небесной, жизни.

Старец Иосиф Исихаст Афонский говорил, что монашеский образ — это крест вместо Креста, который нес Христос, спасая нас, поэтому мы, облекшись в монашеский образ, в послушание Христу облекаемся.

И сейчас поражаюсь и скорблю духом, когда вижу и слышу, как некие умы пытаются «лишить» благодатного Старца своими словами и мыслями, высказанными вслух, этого благоуханного послушания Христу — монашества... Святитель Тихон Воронежский пишет, что люди судят по себе. Во всем видят земные цели те, которые кроме земной цели ничего не имеют. Они рассуждают в газетах и книгах, в фильмах, о том, что Батюшка, зная высокую ответственность монашества, «не дерзал (!)» принимать его, не считал себя достойным (!), опираясь, как на главное доказательство своих мыслей, на непонятно каким образом связанные с монашеством вообще и с монашеством Батюшки истории «про пожары», в которых сгорело облачение Старца к постригу... Причем, за основу берут воспоминания и «свидетельства» кого угодно, только не самого Старца. А как же свидетельство самого Старца о том, что он монах?! Названное им имя монашеское — Нектарий?! Письменные свидетельства старицы-игумений Нины (Баташовой), написавшей: «Батюшка, Вы сами монах»?! А что же фотографии Старца — в клобуке, в мантии, которая не сгорела, фотография в сане епископа с иподиаконами? Да и что фотографии!? Что сама жизнь великого Старца, облаченного в мантию послушания Господу и отсечения своей воли, которая была всем нам примером высоты монашеского духа!? Где же просто вера и доверие к Старческому слову? Ведь Старец сказал; «Я хочу, чтобы все ушло со мной в Вечность»... А то, что считал необходимым, праведник открыл своей духовной пастве: что он — «монах с детства», что он — «Архиерей Божий» и Архиерейство его «законное»... Он передал свои монашеские и в епископском сане фотографии и свидетельства, и мы принимаем сказанное Батюшкой, и не сомневаемся. Перед уходом в Вечность незабвенный пастырь часто говорил, что он Архиерей, благословлял весь мир двумя руками на все стороны света, и мы сугубо памятуем последние заветы и наставления духовного отца, свято храня их в сердце, и благодарим Господа, что Он явил смиренного Старца, «яко един от древних»... Радуемся, что Царица Небесная сохранила для Церкви сей избранный сосуд Духа Святаго, научающий нас идти путем святых отец...

Во все времена такая высота духовной жизни, каковую явил нам Батюшка Николай, была благочестивым примером для подражания. Таковые образы святого смирения духа украшают всю историю Церкви, их множество. Благодатные епископы оставляли свои кафедры и подвизались как простые послушники в иных обителях, приуготовляя свою душу к Вечности, и, если было на то благословение Божие, их подвиг открывался. В Афонском Патерике, в житии святого Патриарха Нифонта, повествуется о том, как сей божественный Нифонт, тайным образом, в виде поселянина удалился на Святую Гору, в монастырь, по уставу коего всех вновь пришедших определяли на низшие послушания на неопределенное время. Так, и святой Нифонт, был назначен муларщиком. Пока подвизался он на этом послушании, по распоряжению Константинопольской великой Церкви, искали его всюду, чтобы вернуть на кафедру, но блаженный Нифонт был сокрыт Господом, пока на то было соизволение свыше. Впоследствии, игумену сего монастыря была открыта высота смирения Патриарха, скрывавшегося от мира под видом простого послушника. «Бог открыл им тайну, — читаем в Патерике. — Игумену монастыря представилось в видении, что он находится в храме. Там является Божественный Предтеча и говорит ему: собери братство, и выйдете навстречу Патриарху Нифонту; высота смирения его да будет образцом для вас: он Патриарх, а снизошел до состояния одного из ваших рабочих. Пораженный сим, игумен долго не мог придти в себя. Потом, когда успокоилась его мысль, приказал ударить в било, собралась братия, и он рассказал им о видении Предтечи Господня. Тогда все узнали в муларщике Патриарха Нифонта, Пока это происходило, Святейший работник отправился за дровами в лес. Когда же заметили, что он возвращается со своего послушания, все вышли к кладбищенской церкви навстречу ему и, как Патриарху, почтительно поклонились. Тронутый до слез неожиданным торжеством собственного своего смирения, Нифонт повергся пред всеми и плакал. «Кончился искус терпения твоего, вселенный светильниче, — говорит ему настоятель, целуя святительскую его десницу. — Довольно смирения твоего для смирения собственной нашей немощи».

Плакал блаженный Нифонт, глубоко потрясенный событием; плакали братия, и наипаче те, которые, по неведению, огорчали его, и, прося прощения, лежали у ног его. «Для того, отцы и братия мои, скрыл меня Господь от вашей любви, — сказал наконец святой Нифонт, — что сам я просил Его о том, чтобы во смирении моем помянул меня Господь. Вы знаете, что человеческая слава и любовь мира сего отчуждает нас от Царствия Божия, — «кая бо польза человеку, аще приобрящет мир весь, и отщетит душу свою» (Мк. 8, 36), — сказал Господь».

Так и в наши последние времена мир держится за молитвы смиренных подвижников, скрытых от мира и открытых Богу.

Евангельский дух смирения Старца Николая миром не приемлется. Что же должно произойти, чтобы «смирить нашу немощь»?

Во многих публикациях авторов, пишущих о Батюшке Николае, категорически отрицается не только его епископский сан, но и монашеский чин, хотя это — не должность, а образ покаяния, к коему может прибегнуть всякая душа, аще пожелает. Пишущие запутались в своих писаниях сами и вводят в соблазн церковный народ. В их сочинениях наблюдаем взаимоисключающие сведения. Например, утверждают, что мантия отца Николая, находящаяся в одном из зданий Рижского Свято-Троицкого женского монастыря, сгорела во время бомбежки, во вторую мировую войну (1942), и Батюшка не дерзал принимать монашеский постриг, и, одновременно, сообщают: «В 1929 году был тайно рукоположен в священники» («Православный Санкт-Петербург» — перепечатка из «Церковного Вестника» № 28. 2003). «В 1929 году он тайно принял рукоположение во священники, а спустя два года арестован». (Русская Православная Церковь. Официальный web-сайт Московского Патриархата). Конечно же, то, что Батюшка был тайно пострижен и тайно рукоположен, со временем стало известно, и каждому церковному человеку понятно, что стать в двадцать лет тайным священником, не будучи женатым, можно лишь при постриге в монашество, и таковые священнослужители именуются иеромонахами. Мы полагаем, что недопустимо не верить самому Старцу, (ведь вся Россия притекала к нему как к Божиему избраннику за духовным советом), перепроверять его слова, сомневаться в том, что не нуждается в доказательстве, тем более, что Батюшка сохранил в эти опасные времена фотографию, свидетельствующую о его тайном епископстве, что само по себе могло послужить поводом для очередного ареста. Для прозорливого Старца этот подлинный документ — фотография — был важен, и он передал ее пастве, надеясь на наше духовное разумение. Многие материалы об исповедниках этого времени были изъяты из архивов и уничтожены, либо подвергнуты фальсификации. (Таковой фальсификацией жизни Батюшки, например, являются и современные лжесвидетельства о «женитьбе» Батюшки Николая в «сборнике слухов» о Старце, под названием «Боже, зри мое смирение»).

В таких воззрениях на старчество, к глубокой скорби, нет православного духа, нет духа любви и послушания духовным отцам, на чем зиждется христианская и монашеская жизнь, но есть фарисейский дух неверия. Выходит, что такие «ученики больше учителя»... Нет в них и духа Батюшки: сокровенного, молитвенного и смиренного. Батюшка имел доверие к человеку и его слову, не требовал от входивших в его келлию документов и справок, говорил «любите и прощайте друг друга»... Воззрения дорогого Батюшки Николая на современную агиографию отличались убежденностию, что не следует брать за основу при написании житий новомучеников и исповедников Российских данные из спецхранов, то есть, материалы Ч К. «Это не Мученические Акты, — говорил Старец. — Там много ложного». Основа житий — в духе Церкви, в церковном предании и преемственности, которую несут духовные чада и сподвижники угодников Божиих. «Все необходимое — есть в Церкви, а другого нам не надо», — говорил Батюшка.

Душа человека не имеет документов, кроме евангельских добродетелей либо грехов... А душа монаха — ангельская... У Ангелов нет справок! Монашеское облачение Ангел Господень показал в видении Пахомию Великому, и при постриге Ангелы облекают душу в него, а не человецы. Даже если «облачения монашеские горят», то горят они от наших грехов, а земной огонь и сжигает только земное. В Киево-Печерском Патерике есть предание, как некий Старец молил Господа открыть ему загробную участь отошедших в один день насельников обители: всеми почитаемого схимонаха и всеми поносимого послушника. Спаситель благословил игумена открыть гробы, в которых почивали усопшие: послушник был облачен в схиму, а схимник — в одеяниях послушника. Монашеские обеты, которые давал Старец Николай Господу пред лицем Ангелов и хранил пред лицем человеков, — являются святой печатию его иноческого духа во Христе, и жестокому миру это не растоптать...

Старец Николай протек свой земной монашеский путь, благословляя и уважая пути других, также спасающихся о Господе, и никому ничего никогда не навязывал... Может быть, можно отнестись с уважением и к его пути?..

Монашество Царского Архиерея схиепископа Нектария «несгораемо» и неподвластно человеческому, суетному суду: оно благословлено Самим Господом и сохранено в совершенном самоотречении Старцем, душа коего источала благоухание святости и являла собой благоуханный цвет девственной чистоты.

Болезную сердцем, вспоминая, как Старец-пустынник нарушал свое безмолвие, дабы принять нас всех, ищущих от него совета и утешения, болезную, ибо духовные беседы, которыми он нас напоял, редко теперь услышишь. Батюшка вселял в наши сердца несомненную надежду на Милость Божию, убеждал никогда не отчаиваться, ибо мы имеем Всесильного Спасителя Господа нашего Иисуса Христа, пролившего за нас Кровь Свою... Мы благодарны Господу, что зрели и слышали истинного наставника монашествующих и собеседника Ангелов — благодатного Старца схиепископа Нектария.

Батюшка всегда повторял, что жизнь монаха — постоянное мученичество и смирение, это непреодолимый закон Божий, общая чаша каждого инока. Как же возлюбил его Господь, что чаша его страданий и поношений от мира так велика! Смирение Старца было во всем: ведь те люди, которые сейчас «разоблачают» Батюшку, называют себя его духовными чадами... И Старец, видя духовным оком всех приходящих, кротко принимал даже тех, кто имел страшное пренебрежение к нему... Как он радовался их желанию пострига, с какой любовию благословлял их на постриги и на их монашеские послушания!

Однако все это — лишь наше воздаяние молитвенной кротости и самоумалению, крайнему снисхождению ко всем нашим человеческим немощам любвеобильного отца Николая.

Однажды к Батюшке приехали и поведали о том, как о нем толкует одна его духовная дочь, что «он уже впал в детство, и обращаться к нему за советом не нужно». Мы очень опечалились, что Старцу это было высказано в лицо и, сугубо оттого, что это чадо собиралось приехать вскоре, «Отче! Она к Вам едет...». — «Ничего, я приму ее и благословлю», — ответил Батюшка и «закрыл» вопрос, сказав: «Видно, я недостоин, чтобы у меня спрашивали и слушали меня, ничего хорошего у меня нет». Это молвил в глубине покаяния Старец, исцелявший многих от раковых опухолей крестным знамением и иерусалимским, «батюшкиным» маслицем... Некогда Патриарх Феофил Александрийский навестил великого Авву Нитрийской горы, пустынника-безмолвника, и спросил: «Что нашел ты на пути иноческой жизни особенно важное?» Духоносный старец отвечал: «То, чтоб во всем обвинять себя и непрестанно укорять себя». — Так безмолвствовал незабвенный Авва Николай с Острова.

Батюшка носил немощи духовных чад и говорил, что все надо оставлять на Бога, поверять Ему, а Он устроит «все так, как надо Ему, Господу, а не нам, человекам, грешным и неразумным».

Но тех, кто не слушал его и лукавил, Батюшка Николай оставлял «на свою волю»...

Старец всегда и во всем с любовию ждал от всех послушания и молитвенной собранности, не терпел пустоты и празднословия и очень страдал от них. Поэтому говорить надо было только молитвенно сосредоточенно. Вопросы не очень поощрял, сохраняя, таким образом, от любопытства и осуждения. Главная заповедь Старца была: «Знай себя — и довольно с тебя»...

Скажу близко к его мыслям: праведный отец наставлял, что если чист сосуд души, то Благодать Божия сама наполняет его в меру, какую ты можешь вместить; послушание же Старцу рождает молитву, а молитва призывает и Божие, и старческое благословение.

Время и события его собственной жизни давно срослись с молитвой, он жил в духовном мире Горнего Иерусалима, не желая терять Божественную сладость небесной красоты.

Суетная заботливость не тревожила его, и он не позволял ей ранить его душу. Старец-подвижник устремлял свой взор лишь внутрь себя, а точнее — ввысь: «Многи бо от Святых отец видяху Ангелы хранящих их: также и молчанием блюдоша себе, ни к кому же разглагольствующие».

«Отче, простите за помысл. Для мира всегда нужна конкретность, точность...» Батюшка строго прервал меня: «А тебе нужно для мира или для Бога?» — «Для Бога!» — «То, что духовно необходимо, я сказал».

Голос Аввы, глубокий и тихий, свидетельствовал о присутствии Слова Божия в его неотмирной душе: «Имя мое монашеское — Нектарий. В честь Преподобного Нектария». С того времени, неотступно, на правиле, мы поминали Преподобного Нектария, и Старец всякий раз благоговейно крестился и преклонял главу в глубоком поклоне.

Монашеский дух Старца: «Да будет воля Божия! Господи, на все Твоя Святая Воля!» Никогда и ни в чем Старец не искал своего, весь пребывал в Божественном Промысле. Этому учил и нас, убеждая, что только так приобряшешь покой души и сердца, только бы не возмущать его грехом. «Положись во всем на Волю Божию и не отчаивайся. Все придет в свое время». Не разрешал внешнего, не благословлял: радостен ли ты или печален — не показывай виду. Это по Богу. Иначе одолеет враг, можешь потерять благодатное устроение души. «Будем молиться, — говорил Старец, — один там, другой здесь, и что нужно, Господь все подаст».

Неотступно просила Царицу Небесную и Животворящий Крест Господень приоткрыть ту малость, что сможет вместить мое убогое сердце, о великом смиренномудрии аввы-пустынника. Его не решалась тревожить ни помыслами, ни словами, только молилась.

Однажды, сидя с благословенным отцом, читала Святителя Феофана Затворника, поучения монашествующим. Батюшка творил Иисусову молитву, и, как почти всегда, душа его парила в горняя. Прошло уже несколько часов, он время от времени склонял главу ниже колен, но лечь на кровать не желал. Постоянно отрывалась от страниц книги, ибо охватывал страх, что Старец может соскользнуть со стула. Невольно всматривалась в черты лица: сосредоточенное, молитвенное, строгое. Наконец углубилась в читаемое: Святитель проникновенно и глубоко писал о схиме, о Благодати великой схимы и страшной ответственности пред Богом и Ангелами за нее, вразумлял манатейного монаха и не дерзать, в том состоянии, в котором он пребывал, просить благословения на постриг. Совершенно неожиданно для самой себя, произнесла вслух, даже громко: «Отче, а где Ваша схима?» — «У тебя!» — ответил Старец.

Поначалу, не осознала услышанного, ибо внимала Святителю Феофану, вразумляющему свое чадо не просить в благословение что-то из его монашеского одеяния, так как враг, писал Святитель, отомстит тебе за меня: как нападает на меня, так и ты, — можешь быть подвергнут его козням...

Сказанное Старцем о схиме в тот день не запечатлелось в душе, только в памяти. Схиму Батюшки мы не видели и не знали, где она. Сердце не имело сомнений, что авва — схимник, поскольку Батюшка сам неоднократно говорил об этом, остальное не имело духовного смысла.

По Номоканону (глава 90), Архиерей, постригшийся в Великую Схиму, должен отказаться от епископской власти и управления и остаться до конца жизни схимником-схиепископом.

Господь не спрашивает нас, когда что послать: от изволения Божия зависит наша жизнь и все происходящее с нами. Мы не можем судить, почему Господь сотворил так или иначе, не нашего это ума, на все воля Божия, наша лишь непрестанная молитва и труды.

Когда человек усердствует в послушании к Божию Произволению и постоянно пребывает в нем, то происходят воистину чудеса Божии, — как нечто естественное и обыкновенное. В начале марта 2000 года посетил Старца раб Божий Алексий. Он, как и его родители, был духовным сыном Старца.

По прошествии некоторого времени Алексий достал из сумки сверток — небольшой по объему и легкий по весу, как показалось мне. В келлии воцарилась благоговейная тишина. Благодатный Старец протянул руку, взял сверток и открыл его: воздух наполнился благоуханием.

Нашему взору предстала Ангельская схима, сияющая и огненная; всех обдало пламенем. Алексий взволнованно сказал: «Еле донес, Батюшка, такая она тяжелая!» Мы внимали изволению Промысла, о нас благодеющего, зрели плоды смиренномудрого сердца святого подвижника. Возрадовался дух: Старец Божий возложил на себя схиму, тихо промолвив: «Это моя схима, настоящая».

Авва долго молился, часто прикладывался к Голгофскому Кресту, постоянно осенял себя крестным знамением, читая молитвы, вышитые на ней:

«Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю; а иже погубит душу свою Мене ради и Евангелия, той спасет ю».

«Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онъ. Просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя».

«Рече Господь: Да возрадуется душа моя о Господе». «Сердце чисто созижди во мне, Боже». «Колена моя изнемогоста от поста, и плоть моя изменися елеа ради».

«Стопы моя направи по словеси Твоему».

Алексий поведал следующее...

В Москве подвизалась раба Божия монахиня Мария (Терентьева. 1927^2000). Много лет она была при Старце Кирионе, в Псково-Печерском монастыре, несла келейное послушание. Незадолго до своей кончины, Старец Кирион передал ей схиму, со словами: «Это схима великого Старца, большая святыня. Пришла она ко мне от Старца Симеона (Желнина)». Накануне перехода в Вечность, она благословила Алексия передать схиму Старцу Николаю (Гурьянову). «Это его схима, — сказала матушка, — она давно у меня для него хранится». Алеша испросил молитв о новопреставленной монахине Марии.

«Я ее хорошо знал», — промолвил Старец.

Каждый из нас, бывших в келлии (келейница монахиня Михаила, позднее схимонахиня Иоанна, Алексий) по очереди встал перед Старцем на колени. Схима была горячей, благоухала. Когда Старец покрыл схимой мятущуюся мою душу, узрела его всего в огне и светолепным.

Благодать воссиявала во всем естестве боголепного Старца. Лик и руки его, давно потерявшие цвет плоти, излучали свет; Ангельская схима сама источала сияние. И восчувствовало сердце, как легкое дуновение — «глас хлада тонка»: «Выйди и стань на горе пред Лицем Господним; и вот Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня — веяние тихого ветра, и там Господь» (3 Цар. 19,11-12).

«Глас хлада тонка»...

Услышала тихие слова Старца: «Теперь ты знаешь, где Господь: Он находится внутри твоего сердца».

Такая Благодать была дарована Старцу за великий подвиг любви и смирения»⁶.