История всемирной литературы 70 страница

Героика образа Кухулина, в принципе типичного эпического богатыря, выражает своеобразие ирландского эпоса. Это своеобразие выявляется при сравнении его с богатырями в других эпосах, например в гомеровском. Кухулин лишен пластичности Ахилла. В его облике есть черты архаического демонизма, выражающего магическую основу его мощи. Он иногда описывается как маленький черненький человек (хотя у древних кельтов образцом красоты считались белокурые), у него по семь пальцев, по нескольку зрачков; фантастически и гиперболически изображается его преображение в момент боевой ярости (как у скандинавских воинов — барсерков или богатырей якутского эпоса). Он побеждает с помощью чудесного оружия. Однако героика Кухулина глубоко человечна. В нем обнажены трагические возможности, вытекающие из героического характера. Это весьма отчетливо выступает в саге о его смерти. Как человек еще во многом первобытного общества, он опутан противоречивыми запретами и магическими предписаниями, как героическая личность, он делает выбор между ними в пользу рода-племени, обрекая тем самым себя на смерть. Глубокое понимание своеобразной трагической вины Кухулина сквозит в данной ему эпосом характеристике: «Три недостатка было у Кухулина: то, что он был слишком молод, то, что он был слишком смел, и то, что он был слишком прекрасен».

Трагизм героики Кухулина сближает его в какой-то мере с богатырями германского эпоса. Но для последних не характерна «жертвенность», которую скорее найдем, например, в индийском эпосе. Эти особенности героики ирландского эпоса сложились, возможно, не на древнейшей стадии, а в период борьбы ирландцев со скандинавскими и особенно с английскими завоевателями.

В саге «Пир Брикрена» повествуется о том, как Кухулин одержал верх в соревновании с другими уладскими богатырями — Логайром и Коналом. Кухулин не только оказывается первым в конских состязаниях, побеждает преградившего им дорогу великана и колдовское облако, но он и единственный из богатырей, кто согласился отрубить голову волшебнику Курои, хотя знал, что голова у Курои быстро прирастает и что волшебник тем самым получит право отрубить, в свою очередь, голову Кухулину.

Курои, покоренный его смелостью, так же, как Айлиль, к которому раньше обращались за разрешением спора, выносит приговор в пользу отважного Кухулина. Эти споры о первенстве происходят на пиру у Брикрена. Брикрен — своеобразная фигура в ирландском эпосе. Он — сеятель раздоров. Улады, зная, что Брикрен с этой целью и затевает пир, хотят уклониться от

приглашения, но он угрожает найти способ рассорить их еще больше. Перед началом пира Брикрен подстрекает каждого из трех главных богатырей претендовать на почетный кусок угощения («кусок героя»), а их жен на то, чтоб первой войти во дворец. Брикрен отдаленно напоминает Терсита в «Илиаде» и еще больше — скандинавского Локи и осетинского Сырдона. Аналогичная ссора на пиру между уладскими и коннахтскими богатырями — сначала из-за знаменитых псов короля Мак-Дато, а затем из-за права делить тушу пиршественного кабана — рисуется в «Повести о кабане Мак-Дато».

К уладскому циклу примыкают и некоторые сказочно-романические повествования, в которых, как правило, образ Кухулина отсутствует. Это, например, сага, рассказывающая о том, как улады заставили бежать наперегонки с конями жену улада Крунху — чудесную сиду Маха (ср. Фанд, возлюбленную Кухулина). Ее быстрым бегом похвастался муж, нарушив тем самым запрет. Сага близка по сюжетной схеме к универсально распространенной сказке о чудесной жене (№ 400 по указателю Аарне-Томпсона). «Изгнание сыновей Уснеха» («Смерть сыновей Уснеха») повествует о том, как из-за девушки Дейрдре, в соответствии с предсказанием мудрого Катбада, произошла кровавая распря между уладами. Конхобар растил ее, чтоб сделать своей наложницей, но она полюбила Найси, сына Уснеха, и бежала с ним от Конхобара. Конхобар коварством заманил сыновей Уснеха в Эмайн-Маху (обманув их поручителей) и перебил их. Дейрдре не примирилась с насилием и покончила с собой.

Сказание о любви Дейрдре и Найси принадлежит к той традиции кельтских сказаний о «любви сильнее смерти», из которых вырос знаменитый сюжет о Тристане и Изольде.

Своеобразное сочетание героического начала со сказочным и романическим, наметившееся в уладском цикле, еще более отчетливо выступает в других циклах кельтской эпической литературы.

Вторым по значению является цикл Финна, сложившийся на юге Ирландии, у лагенов (Лейнтстер) и отчасти муманов (Мунстер). Согласно ирландским хроникам, Финн жил при короле Кормаке в III в. (ум. в 252 или 286 г.). Цикл Финна творчески разрабатывался в период внешних нашествий вплоть до порабощения англичанами, сначала в виде саг, а потом и в форме баллад, получивших широкое распространение не только в Ирландии, но и в Шотландии.

Финн был вождем фенниев, особой воинской организации, независимой от королевской власти и действовавшей по всей Ирландии, кроме Ольстера. (Не исключено, что «первобытным» прототипом фенниев был тайный мужской союз.) Феннии жили преимущественно продуктами охоты. Они должны были защищать население от внешних нападений (отражение эпохи скандинавских набегов) и поддерживать правопорядок. Феннии подчинялись четырем табу: брать жен не за богатое приданое, а за личные качества, не совершать насилия над женщинами, не отказывать в пище и ценностях, отступать не менее, чем перед десятью воинами. Табу эти носят в значительной мере нравственный характер. Финн находится во вражде с Голлем — главным героем Коннахта, убившим его отца Кумала. В конце концов ему удается убить врага. Месть за отца — обычная тема архаического эпоса. Финн выступает и как победитель чудовищ, и как волшебник и поэт. Воинские и охотничьи приключения фенниев расцвечены сказочной и романической фантастикой.

Охотничьи мотивы характерны для более позднего этапа в истории цикла. Для него характерно и развитие сказаний о сыне Финна — Ойсине и внуке Осгаре. В одной из компилятивных рукописей (составлена в Шотландии в конце XV в. — «Книга Лисмора») рассказывается о том, как после победы Кайрпре Лифехайра над Ойсином и Осгаром был положен конец могуществу фенниев. Они рассеялись по стране небольшими группами. Ойсин и Кайльте, сын Ронина, нашли приют у старухи Камы, всю жизнь опекавшей Финна. Кайльте в глубокой старости (дожил до V в.!) встретился якобы со св. Патриком, который его крестил. Воспоминания Кайльте и Ойсина даны в стихах. (Ойсин является прототипом Оссиана, героя знаменитого сборника англо-шотландского поэта XVIII в. Джемса Макферсона, который незадолго до 1760 г. познакомился в Шотландии с балладами и сказаниями цикла Финна и подражал им в «Песнях Оссиана», выдавая подражание за перевод народных подлинников.)

Поэтическим шедевром является вошедшая в цикл Финна ирландская сага «Преследования Диармайда и Грайне». Престарелый Финн сватается к Грайне, дочери короля Ирландии Кормака, но она выбирает молодого богатыря Диармайда, усыпляет вином на пиру Финна и других гостей и при помощи магического заклинания (гейса) вынуждает Диармайда бежать с нею. Они долгое время живут в лесу, причем Диармайд, владеющий чудесной силой, уничтожает бесчисленных воинов, которых высылает против него Финн. Сын и внук Финна и некоторые другие вожди фенниев осуждают Финна и сочувствуют Диармайду, считая его невиновным, так как на него наложены магические «оковы любви». В конце концов они добиваются примирения Финна и Кормака с Диармайдом, но Финн

устраивает так, что колдовской вепрь убивает Диармайда во время охоты. После этого Финн женится на Грайне и примиряется с сыновьями Диармайда. Сага включает целый ряд эпизодов сказачно-авантюрного характера, в частности добывание Диармайдом чудесных плодов с древа жизни, дарующих молодость. Сага эта однотипна с «Изгнанием сыновей Уснеха» из уладского цикла и, по-видимому, является еще более близкой параллелью средневекового сказания о любви Тристана и Изольды.

За пределами уладского цикла и цикла фенниев остается значительное число саг, в которых действие нередко приурочено к «царствованиям» и прикреплено к личностям различных ирландских королей, упоминаемых в хрониках (чаще VI и VII вв.). Саги эти не героические. Они представляют собой своеобразные легенды и предания, исключительно густо насыщенные мифологической фантастикой. К тому же в них отражены сложные представления древних кельтов о переселении душ и о загробном мире. Излюбленные темы этих саг: любовь смертного и сиды (как в «Болезни Кухулина», ср. «Исчезновение Кондлы, сына Конда ста битв», «Любовь к Этайн», «Смерть Муйрхертаха, сына Эрк») и плавания смертного в «страну блаженства» («Исчезновение Кондлы», «Плавание Брана, сына Фебала», «Плавание Майль-Дуйна», «Приключения Кормака в обетованной стране» и др.). Так, в одной из саг рассказывается, как сида Этайн, жена бога Мидера, из-за зависти другой сиды превращается в насекомое, а затем возрождается в виде земной женщины, становится женой верховного короля Ирландии Эохайда и внушает иссушающую любовь его брату, а затем снова возвращается к богу Мидеру.

В замечательной саге о смерти короля Муйрхертаха (согласно хроникам, он умер в 526 или 533 г.; сага относится по данным языка к XI в.) сида Син, мстя за отца, влюбляет в себя Муйрхертаха, отвлекает его от семьи и церкви, полностью лишает воли, тешит его игрою призраков, и когда король нарушает запрет, называя ее имя (мотив из сказок о «чудесной жене»), заставляет его сгореть в покинутом дворце. Эта поэтическая сага замечательна тем, что любовная страсть рисуется в ней как губительная болезнь, порожденная колдовскими чарами.

В сагах о плавании в «страну блаженства» (куда Майль-Дуйн попадает в поисках убийц своего отца, а Бран — под влиянием манящей песни сиды) переплетаются кельтские языческие образы счастливой страны фей (осложненные представлением о греческом элизиуме и христианском рае) с туманными представлениями о далеких странах, с мотивами волшебных сказок. В «Плавании Майль-Дуйна», в этой миниатюрной «ирландской «Одиссее»», встречаются следы знакомства с мотивами настоящей «Одиссеи», с образами Циклопа и Кирки.

Ирландская народно-эпическая литература с ее высокой героикой, необузданной фантастикой и поэтическим изображением губительной любовной страсти представляет ценное художественное наследие, широко использованное в дальнейшем развитии европейской литературы. В частности, ирландский эпос оказал несомненное влияние на древнескандинавскую литературу.

Кельтская литература имела исключительно важное значение для развития западноевропейского рыцарского романа, но в последнем случае главным передатчиком кельтских традиций выступила народно-эпическая литература кельтов Британии.

Валлийская литература в Британии родственна ирландской. Но здесь хорошо сохранилась лирическая поэзия древнеуэльских бардов и скудно — собственно эпическая литература (так же, как и в Ирландии со стихотворными вставками) в виде так называемых mabinogion. Оставляя в стороне намеки на древнейших «культурных героев», научивших людей пахоте (ср. роль Бресса в ирландском мифологическом эпосе), следует упомянуть сказания о детях Лира — о Пуиле и его сыне Придери, о Доне, сходные с ирландскими сагами о детях Лира, об Этайн, о битве Мойтура. Изощренная сказочная фантастика и авантюрный элемент оттесняют героику на задний план. В одном из древнейших мабиноги повествуется, как некий волшебник, мстя королю Пуилу за несправедливость, устраивает так, что Придери, сын Пуила, и Манавидан, сын Лира, вместе с женами и свитой неожиданно переносятся в пустыню. Там они вынуждены жить среди диких зверей и добывать себе пропитание охотой. С ними происходит множество приключений. Например, Придери, преследуя кабана, попадает к таинственному замку с чудесным фонтаном, берет золотой кубок, чтоб напиться, но тут же «приклеивается»; засеянное Манавиданом поле расхищается мышами, причем мышь оказывается женой волшебника, мстящего Пуилу, и т. п.

Со времен англосаксонского нашествия (V в.) зарождаются сказания о короле Артуре — одном из вождей бриттов, оказавших сопротивление завоевателям. Постепенно эти сказания становятся центром циклизации валлийского сказочно-романического эпоса. Самым известным из дошедших до нас повествований этого цикла является «Кульвох и Ольвен».

Мать Кульвоха умерла от родов. Его мачеха — вторая жена короля, заклинает своего пасынка

жениться на Ольвен, дочери коварного колдуна Испададена Пенкавра; Кульвох влюбился в Ольвен, не видя ее, и отправился ко двору своего двоюродного брата — короля Артура — за помощью. Артур помогает ему, и, выполнив бесчисленное количество сказочных трудных задач, поставленных перед ним отцом Ольвен, Кульвох, наконец, женится на ней.

В «Сне Ронабуи» описывается, как некий приближенный князя Медавка (XII в.) во сне попадает в «ставку» короля Артура. Большая часть повествования посвящена описанию различных героев, их одежды и коней. В бардических уэльских поэмах, имеющих часто характер героических элегий, и в генеалогиях и в так называемых «Триадах» упоминаются и восхваляются различные исторические и легендарные герои, в том числе король Артур. Сохранились два стихотворных фрагмента о Тристане, которые доказывают кельтское происхождение романа о Тристане и Изольде. Многие уэльские эпические сказания, в особенности о короле Артуре, получили отражение в написанной по-латыни «Истории королей Британии» (ок. 1136 г.) Гальфрида Монмутского — английского клирика кельтского происхождения. Гальфрид чрезвычайно гиперболизировал образ короля Артура, сделав его центральной фигурой «Британской» истории, верховным королем Британии, завоевателем большей части Европы, представив его двор как средоточие самых смелых воинов, высшей доблести и куртуазности. Гальфридом составлено в стихах было также «жизнеописание» волшебника и пророка Мерлина, которого он тоже связал с темой Артура.

Сочинения Гальфрида имели большое значение для дальнейшего развития «цикла короля Артура» не только в рамках кельтской британской литературы, но и (после перевода Васом на французский язык) в масштабе так называемого «бретонского» цикла (или «цикла Артура») англо-французского рыцарского романа. Не только сочинения Гальфрида, но и кельтская фольклорная традиция, идущая из Уэльса, Корнуэльса и французской Бретани, была важнейшим источником сюжетов, персонажей, фантастических мотивов средневекового европейского романа. В этом наиболее отчетливо сказалась мировая роль кельтской народно-эпической литературы.

Сноски

Сноски к стр. 460

^* Употребление термина «сага» применительно к ирландскому эпосу неточно и потому условно.

 

467

СКАНДИНАВСКАЯ ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

Древнейшие сказания различных германских племен в большинстве случаев известны из скандинавских памятников, сохранившихся почти исключительно в Исландии, поэтому раздел о скандинавском эпосе является необходимым введением ко всей средневековой литературе германских народов.

В начале нашей эры скандинавские племена стояли на той же ступени развития, что и другие германские племена, но они не были втянуты в сношения с Римом и не принимали непосредственного участия в том «великом переселении народов», которое предшествовало гибели Римской империи. В IV—VI вв. готы и западногерманские племена переживали период «военной демократии», период разложения патриархально-родовых отношений и зарождения ранней феодальной государственности. Это был своеобразный «героический век», ставший эпическим временем в эпосе германских народов.

Исторические имена и события, упоминаемые в древних песнях германских народов, в том числе скандинавских, относятся главным образом к этой эпохе. В Скандинавии упадок родового уклада и возникновение государства происходили в IX—X вв.; военная экспансия скандинавов (большей частью в виде морских походов и пиратских набегов) и общественные отношения «эпохи викингов» в основных чертах воспроизводят особенности исторической жизни континентальных германцев эпохи «великого переселения».

Процессы феодализации сильно задержались на Севере. В особом положении при этом была Исландия, колонизованная норвежцами. Колонизация приняла широкий характер после объединения Норвегии в государстве Харальда Прекрасноволосого (872). В Исландии особенно упорно сохранялись пережитки родового строя; не было королевской власти, и вплоть до присоединения к Норвегии (1262) реальной формой правления, несмотря на наличие значительной социальной дифференциации, было народное собрание (тинг).

Христианизация скандинавских стран началась относительно поздно, на рубеже X и XI вв., а в Исландии еще в течение двух столетий после официального принятия христианства альтингом — общеисландским вече (в 1000 г.) — христианство сосуществовало с языческими верованиями. Поэтому в Исландии создавались особо благоприятные условия для сохранения архаической народно-эпической традиции, причем не только героического, но и мифологического эпоса. В XII—XIII вв., когда в Исландии получила распространение письменность, были записаны, а отчасти и созданы по традиционным образцам, многочисленные песни и прозаические сказания — саги.

Наиболее архаические (по сюжету, стилю и выраженному в них миросозерцанию) произведения древнескандинавской литературы дошли до нас в виде рукописного сборника на пергаменте

468

(так называемый «Королевский кодекс» — «Codex Regius»), судя по палеографическим данным, составленного в XIII в. в Исландии. Сборник этот был найден исландским любителем древностей епископом Бриньольвом Свейнссоном в 1643 г.

Со времен Бриньольва за анонимным сборником закрепилось название «Эдда» (или «Старшая Эдда»). Произошло это по следующим причинам. Первоначально именем «Эдда» называлась (согласно одному из списков) знаменитая книга исландского политического деятеля, историка и поэта Снорри Стурлусона (1179—1241) — своего рода учебник поэтического искусства скальдов с обширным экскурсом в область языческой мифологии. Буквальное значение слова Edda неясно («Книга из Одди» — хутор, где провел юность Снорри? «Прабабка»? «Поэзия»?). «Эдда» Снорри — замечательное произведение, подводящее итоги развития древнеисландской культуры. Написана «Эдда» в 30-х годах XIII в. и так же, как другое (историческое) сочинение Снорри, «Круг земной», является памятником так называемого исландского возрождения XIII в. Сборник отражает интерес к родной старине и скандинавским древностям в период, предшествующий потере Исландией независимости. Снорри, принадлежавший к знаменитому роду Стурлунгов, активно участвовал в междоусобной распре крупнейших исландских хевдингов. В эту распрю был втянут и норвежский король, за ослушание которого Снорри был убит в собственном доме.

Бриньольву была известна «Эдда» Снорри ранее, чем попал в его руки пергаментный список с древними песнями. В «Эдде» Снорри пересказываются сюжеты многих древнескандинавских сказаний и песен и приводятся из них цитаты. Ряд словесных и сюжетных совпадений со сборником анонимных песен заставил Бриньольва предположить, что найденная им рукопись — источник соответствующих пересказов и цитат у Снорри (его догадка верна в том смысле, что подобной рукописью или рукописями Снорри, безусловно, пользовался). Некоторые цитаты приводятся в несколько иной редакции. Поэтому Бриньольв считал, что перед ним подлинная, первоначальная «Эдда» — прообраз «Эдды» Снорри. Авторство древней «Эдды» Бриньольв ошибочно приписывал исландскому средневековому ученому Сэмунду Сигфуссону (1056—1113) и потому назвал ее «Эддой Сэмунда Мудрого». «Эдду» Снорри, чтоб отличить ее от древней (старшей) поэтической «Эдды» стали называть «младшей» или «прозаической».

«Codex Regius» включает 19 песен. Ряд песен или песенных фрагментов, аналогичных по характеру, был обнаружен в других древнеисландских рукописях. В связи с этим возникло более широкое понятие эддической поэзии как своего рода жанрового явления, в отличие от прозаических саг и стихотворений древних поэтов, так называемых скальдов.

Песни «Старшей Эдды» и родственные им памятники в целом весьма архаичны и на западноевропейской почве с наибольшей полнотой сохраняют черты древнейших этапов развития словесного искусства. Хотя в отдельных песнях чувствуется влияние поэзии скальдов, прозаических саг и даже позднейших баллад, эддическая поэзия в принципе, безусловно, предшествует другим видам древнескандинавской литературы.

В отношении датировки песен «Эдды» как литературных произведений существуют разноречивые мнения, но в общем колебания не выходят за пределы IX—XII вв.

Сопоставление эддического стихосложения и сюжетики героических песен «Эдды» с сохранившимися памятниками эпоса западных германцев убеждают в существовании непрерывной эпической традиции, связывающей «Эдду» в конечном счете не только со сказаниями, но и с песнями эпохи «переселения народов». Сравнение эддической мифологии с мифами различных народов мира подтверждает типологическую близость эддической поэзии к древнейшему творчеству доклассового общества.

«Романтическая» наука первой половины XIX в. видела в эддической поэзии плод спонтанного народного творчества, очень древнего, притом общегерманского и в конечном счете индоевропейского. В современной скандинавистике преобладает тенденция видеть в эддической поэзии результат индивидуального литературного творчества древнеисландских или древненорвежских поэтов, в основном уже после христианизации. Совпадение мотивов, словесных формул и т. п. в различных песнях «Эдды» большей частью объясняют заимствованием.

Между тем исследование как миросозерцания, так и поэтики «Эдды», например «общие места», некоторое количество постоянных украшающих эпитетов, параллелизмов, богатой синонимики, отчетливые черты народно-эпического стиля, свидетельствуют о генезисе эддической поэзии из фольклора. Неудивительно, что в памятнике, отражающем переход от фольклора к литературе, число постоянных эпитетов меньше, чем в устно-поэтических произведениях, что наряду с эпитетами известное распространение получили метафорические иносказания, так называемые кеннинги (например, вместо «Тор» — «отец Магни», вместо «корабль» — «вепрь прибоя» и т. п.), а наряду с подлинными параллелизмами — менее строгая эпическая вариация. Строгая синтаксическая и грамматическая симметрия

469

встречается главным образом в мифологических песнях, особенно в заговорных и дидактических формулах. Это, возможно, указывает на то, что не все песни имели первоначально музыкальное сопровождение и пелись в буквальном смысле слова.

Своеобразие стиля эддической поэзии заключается в относительной скупости описательного элемента, столь характерного для героического эпоса как жанра, в преобладании напряженного диалога или лирически окрашенного монолога, в вытекающей отсюда стремительности развития действия.

Эддический стих так же, как и стих дошедших до нас немногочисленных памятников западногерманской поэзии V—VIII вв., основан на принципе аллитерации, т. е. на системе повторения начального звука (в корневых слогах) слов, весомых по содержанию. Аллитерация создает своеобразный ритм, не ослабляющий, а усиливающий звуковые контрасты речи. Ритмической единицей древнегерманского стиха является так называемый короткий стих, состоящий из двух длинных тактов с непостоянным числом слогов. Два коротких стиха объединяются в длинную строку, часто с помощью аллитерации. Такая длинная строка составляет законченное синтаксическое целое. В эддической поэзии имеется тенденция к группировке длинных строк в строфы. В собственно эпических песнях преобладает соответствующий эпический размер (fornyrđislag), основанный на аллитерации в первом ударном слоге четного стиха и любом (первом или втором, все равно) — нечетного стиха. В дидактике и гномических песнях три короткие стиха объединяются в полустрофу, причем в последней строке ударные слоги аллитерируют между собой (размер ljođahattr). Соответствующие жанровые показатели включаются и в названия песен: повествовательные стихотворения называют kviđa (принято переводить как песнь), а диалогические — mál — речи. В некоторых песнях только речи героев передаются стихами, а о ходе действия кратко сообщается в прозе, в манере исландских прозаических саг.

Песни «Старшей Эдды» принято делить, не совсем точно, на мифологические и героические. Далеко не все мифологические песни повествовательны. Древнескандинавский мифологический эпос включает гномические, дидактические, ритуально-драматические произведения или фрагменты таких произведений. Героями мифологического цикла выступают главным образом три аса (основная категория древнескандинавских божеств): Один, Тор и Локи. Один — патриархальный глава скандинавского пантеона — бог колдовства (в нем есть и специфически шаманские черты), мудрости, военного искусства, «хозяин» Вальхаллы — небесного чертога, куда попадают после смерти смелые воины, павшие в бою. Они там вечно пируют и сражаются. В его образе можно прощупать весьма архаический комплекс — «культурный герой» (он добывает священный мед, участвует в создании людей и т. д.) и покровитель обрядов посвящения воинов.

Тор — бог-громовик, особо почитавшийся норвежскими и исландскими земледельцами. В отличие от мудрого и коварного Одина Тор — по преимуществу воин, силач, вооруженный каменным молотом. Локи в отличие от Одина, Тора и некоторых других богов, по-видимому, не имел своего культа и был чисто мифологической фигурой, вероятно, отрицательным вариантом «культурного героя», мифологическим озорником-плутом.

В собственно эпических сказаниях фигурируют большей частью Тор и Локи, а к образу Одина как бога мудрости прикреплены в основном песни гномического и дидактического характера.

Что касается чисто повествовательных мифологических песен, то в составе «Старшей Эдды» их, собственно, две: «Песнь о Хюмире» и «Песнь о Трюме». В первой рассказывается о том, как громовик Тор добыл у великана Хюмира огромный котел для варки пива на пиру богов, выполнив трудные задачи великана. Центральный эпизод песни — ловля Тором со дна океана страшного чудовища — мирового змея. В другой песне Тор с помощью хитроумного Локи возвращает свой каменный молот Мьёльнир, похищенный великаном Трюмом. Трюм требует взамен богиню Фрейю себе в жены. Тор переодевается «невестой», а Локи — его служанкой. Трюма поражает богатырский аппетит «невесты» и ее горящий взор. Локи объясняет это тем, что Фрейя голодала от тоски по своему жениху. Получив в руки молот, принесенный для освящения брака, Тор расправляется с великанами. Мотив борьбы Тора с мировым змеем — излюбленная тема изобразительного искусства и часто фигурирует в так называемых щитовых драпах древнейших скальдов (т. е. стихотворениях, описывающих рисунок на щите, подаренном поэту-скальду). Сама «Песнь о Хюмире» имеет следы стилистического влияния придворной поэзии скальдов (обилие метафорических иносказаний — кеннингов, более точный счет слогов, искусственная вычурная синтаксическая конструкция). В «Песни о Трюме», наоборот, намечены некоторые стилевые тенденции, ведущие к балладе (обилие параллелизмов и зародыш рифмы при неточности аллитераций), да и сам этот сюжет известен в балладной обработке.

470

Несмотря на различие между песнями о Хюмире и Трюме, заметна их жанровая близость, принадлежность к одной узкой жанровой разновидности в пределах эддической поэзии. Более полное представление об этой жанровой разновидности дают пересказы ряда аналогичных сюжетов в «Младшей Эдде». Остается открытым вопрос о том, существовали ли песни на все эти сюжеты или, может быть, некоторые из них бытовали только в виде прозаических сказаний (или в смешанной форме).

Кое-что в пересказах Снорри имеет характер стилизованной «мифологической новеллы»; встречается в «Младшей Эдде» и ряд чисто сказочных мотивов. Таковы сказочные испытания, которые Тор проходит с помощью жены великана или доброй бабки-колдуньи; чудесные предметы вроде корабля, вызывающего «попутный ветер», чудесного вепря, оживающего после того, как его съели, чудесного кольца, порождающего себе подобные, и т. д.; молодильные яблоки Идун; некоторые анекдотические этиологические мифы о добывании различных природных или культурных объектов, обычно путем похищения у их первоначальных хранителей (здесь великанов-ётунов или карликов-цвергов), а также борьба мифических героев с различными чудовищами, демоническими и хтоническими силами, мешающими мирной жизни людей.

Тор выступает в сказаниях как типичный богатырь древней формации (наподобие греческого Геракла, шумеро-аккадского Гильгамеша и т. п.), защитник людей, вечно воюющий с великанами, которые ищут случая похитить прекрасных богинь — Фрейю, Идун, Сив. Мифологический «плут» Локи является одновременно носителем демонизма и комической стихии, подобно Сырдону в нартских сказаниях осетин, многочисленным мифологическим плутам в фольклоре американских индейцев и т. п. Как «возмутитель спокойствия» в эпическом мире Локи отчасти напоминает также ирландского Брикрена.

Повествовательные песни о Торе, Локи, Одине (и соответствующие прозаические сказания) являются в известной мере наследием весьма архаического мифологического эпоса. В них совершенно отсутствуют эсхатологические мотивы (о конце мира) и фаталистическая концепция, отчетливо выступающие во многих песнях «Эдды». Юмористический колорит здесь — не результат свободной переоценки древних мифов на заре христианизации германского севера, а характерная черта архаического фольклора, не знающего еще высших форм религиозной идеализации.

Седой древностью веет и от эддических песен дидактического типа. Свод дидактики содержится в одной из древнейших (по принятой датировке) песен «Старшей Эдды» — «Речах Высокого». Сам Один, оказывается, приобрел мудрость и знание рун, принеся себя самого себе в жертву и провисев на дереве девять дней. После этого искуса, напоминающего посвящение в шаманы, Один и получает священный мед. Эта версия добывания меда несколько менее архаична, чем похищение его у первоначального хранителя, как это рассказано у Снорри и кратко упомянуто в другом месте тех же «Речей Высокого». Полученную таким образом мудрость Один передает людям.