История всемирной литературы 28 страница

Среди других произведений хэйанского периода рассказы этого сборника выделяются присущим им своеобразием. Они носят ярко выраженный юмористический характер, причем насмешка автора направлена против вкусов и обычаев, выработанных на протяжении веков в аристократической среде и воплотивших ее эстетические вкусы, против излюбленных в этом обществе идеалов. Все, что служило для хэйанских аристократов источником наслаждения, поэтического вдохновения, безраздельно господствовало в литературе и искусстве, в быту и в любовных отношениях, в глазах автора сборника не более чем предмет, заслуживающий осмеяния, тема для юмористического рассказа. Похищение возлюбленной — классический поступок хэйанского кавалера — приводит к конфузу, любовные приключения дают автору повод показать смешное тщеславие своих героев. Таким образом автор обнаруживает способность более трезво судить о привычках и нравах аристократической среды, чем другие писатели и поэты его времени. Однако тон его нигде не переходит в сатирический, насмешка скользит по поверхности жизненных явлений. Сборник «Повесть о советнике по прозвищу „Плотина”» — одно из свидетельств заката хэйанского общества, упадка его литературы: все, что долгое время почиталось прекрасным, явственно оборачивается пустым и смешным.

В конце хэйанского периода появилось еще одно крупное произведение — сборник легенд, преданий и народных рассказов — «Кондзяку моногатари» («Повести о ныне уже минувшем», начало XII в.). Автор его неизвестен, хотя среди различных версий, существующих в отношении авторства сборника, особенно популярной является та, которая считает его составителем некоего Минамото-но Такакуни, жившего в период между 1004 и 1007 гг. в местности Удзи (окрестности Киото), где он, как рассказывает предание, приглашал к себе всех прохожих и проезжих людей и, записывая их рассказы, составил книгу. Такакуни имел звание дайнагона (крупный правительственный чиновник), и первоначальное название сборника было будто

бы «Удзи-дайнагон моногатари» («Повесть о дайнагоне из Удзи»), но так как каждый рассказ сборника начинается со слов «не теперь, а в древности» (кондзяку), то и всей книге дали название «Кондзяку моногатари».

«Кондзяку моногатари» — обширное собрание отдельных произведений — 1063 рассказа, составляющих 31 книгу. Три книги — 8-я, 18-я и 21-я — не сохранились. Весь сборник распадается на три больших тематических раздела: Индия (в ее старинном названии Тэндзику), Китай (Синтан) и Япония (также именующаяся старым словом Хонтё). Самый большой раздел — с 18-й по 31-ю книгу, за исключением недостающих, составляет раздел Японии. Внутри сборника проведена строгая классификация рассказов по темам и частично по хронологическому принципу. Так, в разделе Индии книга 4-я содержит рассказы об Индии «после Будды», а книга 5-я — рассказы об Индии «до Будды». В разделе Китая книга 9-я посвящена теме «почитание родителей», а 12-я содержит рассказы об истории страны и т. д. Тематически связаны между собою группы рассказов внутри книг, составляющих раздел Японии. Так, особой группой идут рассказы «о том, как богиня Каннон милость свою явила», как людям, совершившим плохие поступки, «знамение было», рассказы о ворах, раскаявшихся и «вступивших на путь благочестия», и многое другое. Есть даже группа рассказов «о том, как муж после смерти жены слагал песни». Особенный интерес представляют собой рассказы о житейских делах, где речь идет о повседневной жизни простого народа.

Большинство рассказов сборника носит дидактический характер, демонстрирует приверженность автора к буддизму. Материал из народной жизни, в большом количестве вошедший в книгу, зачастую обработан в нем особым образом, соединен с буддийской моралью, в рассказах речь часто идет о чуде, в них присутствует фантастика. Однако фантастика здесь в корне отлична от той, которая характерна для народного творчества, допускающего фантастическое истолкование явления, но заставляющего само явление развиваться по законам реального мира: так, если «скатерть-самобранка» пропадает, то ее либо выманили хитростью, либо просто украли. Жизненные законы не нарушаются в сказке; иначе обстоит дело в рассказах и притчах сборника «Кондзяку моногатари». Как основной закон здесь выступает действие мистических сил, воля верховного божества, а событие из народной жизни служит лишь поводом для проявления этих чудесных сил. Так обстоит дело, например, в рассказе о бедной женщине, не имевшей денег на то, чтобы соорудить себе домик для родов. Рассказ заканчивается сообщением о том, как «богиня Каннон милость свою явила», послав женщине сверток с деньгами; чудесным образом наказан был человек, жестоко обращавшийся с лошадьми: «Кипятил он однажды у себя дома воду в котле. Вдруг оба глаза его выскочили, упали в котел и сварились. Убивался он, печалился, но помочь беде не мог. А люди, осуждая его, говорили так: за то, что он не однажды убивал лошадей, — ему возмездие». «Такое вот знамение ему было, — заключает автор, — и о страданиях будущей жизни тоже подумать надо. Так передают».

Мотив гуманного отношения к животным, помощникам трудового человека, часто встречается в рассказах сборника — он свойствен народному творчеству, но концовка приведенного рассказа, как и многих других, чужда ему. Она не вытекает из законов жизни, неожиданна в рассказе, имеет характер религиозного чуда. И, словно чувствуя, что подобная концовка насильственна, противоречит естественному развитию сюжета, автор добавляет в каждом случае пояснение, а вместе с ним свою морализаторскую сентенцию, причем для большей убедительности то и другое вкладывается в уста людей, якобы бывших свидетелями происшедшего. Единодушность их суждения должна подтвердить истинность случившегося. Той же цели служит обязательное в каждом рассказе указание места происшествия — «в таком-то уезде, такой-то провинции...», — а также называние полного имени и прозвища героя рассказа. Есть, однако, в сборнике и чисто народные рассказы, как, например, рассказ о веселых мастерах-умельцах — строителе и живописце, о сбежавшем ученике художника и другие, пронизанные теплым юмором, восхищением народными талантами.

Сборник «Кондзяку моногатари» не относится, как мы видим, к линии придворной литературы, но не может рассматриваться в целом и как памятник народного творчества. Скорее его можно охарактеризовать как «литературу для народа». Подобные сборники черпают свой материал в народном быту, стремятся говорить языком, близким и понятным простому народу, но произведения в них облечены в форму притчи, дидактической новеллы, проповедующей расхожую мудрость. Обработка рассказов «Кондзяку моногатари» в буддийском духе как бы вводит в единое русло весь его огромный и пестрый материал, и лишь те рассказы, которых подобная обработка не коснулась, остаются самобытными, полностью сохраняют свой народный характер.

Литература, созданная в хэйанской среде, большая часть которой отразила жизнь узкого

круга — придворной аристократии, стала тем не менее важнейшей частью культурного наследия японского народа. Здесь был достигнут высокий уровень художественного мастерства, созревал метод тонкого и детального изображения психологии людей, раскрытия внутреннего мира человека.

Развитие личности в дворцовой среде было противоречивым и односторонним. Недаром эпоха развитого феодализма, позже признавшая культурную утонченность «древних» и обратившаяся к культуре прошлых веков, начала с обвинения хэйанского общества в изнеженности и слабости, видя в этом причину его падения. Но иными и не могли быть люди, воспитанные обществом, где сама принадлежность к дворцовой среде, к аристократическому роду обеспечивала высокое положение, доходы, развитие эстетических потребностей и досуг, необходимый для их удовлетворения.

Но если мужчины были заняты поддержанием дворцового церемониала, развитого и сложного, борьбой за власть, если на них губительно сказывалась система многоженства, то женщина могла свободно отдаваться своим эмоциональным переживаниям, устремлять все силы своей души в область чувств. Воспитанные в духе покорности, хэйанские женщины находили выход своим чувствам в занятиях изящными искусствами, в сочинении стихов, дневников, эссе и романов.

Эмоциональный мир женщины, несмотря на ограниченность и односторонность их развития, оказывался более богатым, чем духовный мир мужчины, мир рациональный, формировавшийся целиком в русле конфуцианской морали. Трагедия женщины и заключалась в том, что власть мужчины над ней была почти абсолютной, хотя духовно мужчина часто оказывался ниже возлюбленной, чью судьбу он держал в своих руках. И настроения женщины, испытываемая ею печаль глубоко согласовывались с буддийскими идеями бренности земного, связи причин и следствий, одной из проявлений которой была неизбежность кармы — расплаты за содеянное.

Блестящая эпоха господства хэйанской аристократии продолжалась четыре столетия. Упадок этой аристократии, предопределенный ее обособлением, замкнутостью в дворцовом кругу, вел ее к уходу с исторической арены. Одновременно с этим, экономическая основа благополучия правящей верхушки подрывалась извне: крестьяне, подвергавшиеся жестокой эксплуатации на государственных надельных землях, бежали с них в поместья, возникавшие на окраинах страны, на северо-востоке. В этих отдельных поместьях складывалось и накапливало силу военно-феодальное сословие самураев. Период Хэйан, названный периодом «мира и покоя», в действительности знал и острую борьбу внутри правящей верхушки, и массовые крестьянские волнения. Все более грозными становились и противоречия между центральной властью и поместными феодалами. И в конце XII в. поместные самураи уничтожили господство старой аристократии и установили свою власть над Японией.

Вместе с этими бурными событиями и глубокими социальными изменениями происходят и принципиальные изменения в литературе.

 

 

185

ЛИТЕРАТУРА XIII ВЕКА (Пинус Е.М)

В период с конца XII по XIV в. в социально-политической жизни Японии произошли изменения настолько крупные, что они дали повод ряду национальных исследователей назвать их революцией. В эти века борьба за власть между крупными феодальными домами приняла особенно острую форму, начались открытые выступления поместных феодалов против правящей верхушки, попытки свергнуть ее вооруженной силой. В результате всех этих столкновений образовалось два враждебных лагеря: северо-восточные феодалы, ставшие вассалами сильного дома Минамото, и юго-западный лагерь под управлением близкого к императорскому трону аристократического дома Тайра.

На протяжении ряда десятилетий шла с переменным успехом кровопролитная борьба, закончившаяся к концу XII в. разгромом и гибелью Тайра. Древняя аристократия во главе с императором полностью лишилась своего господства, власть перешла в руки нового сословия — суровых воинов (самураев). Во главе страны встали военачальники (сёгуны), которые затем управляли Японией вплоть до буржуазной революции, так называемой Революции Мэйдзи.

Мы помним, что в хэйанский период в Японии была создана богатая и разнообразная литература, достигшая в своих лучших образцах высокого художественного совершенства. Эта литература перестала развиваться с падением придворной аристократии, в среде которой она создавалась. Новые хозяева Японии принесли с собой свое мировоззрение, стали создавать свою культуру, глубоко отличную от утонченной, аристократической культуры предшествующих веков.

Неограниченная власть, оказавшаяся в руках воинов-самураев, побуждала их считать себя выше других людей. «Среди цветов — вишня, среди людей — самурай» — в этой формуле нашла выражение мысль о превосходстве воинского сословия над «простыми» людьми. Понятно,

что в самурайской среде должен был сложиться и свой особый кодекс поведения, взглядов, морали. Этот кодекс, окончательно оформившийся к XII в., получил название бусидо — «путь воина». Основной чертой его являлось стремление увековечить отношения господства и подчинения, иерархию внутри самого самурайства. Бусидо предписывал самураю беззаветную преданность военачальнику, готовность принести в жертву воинскому долгу не только себя, но и своих близких. «Когда стоишь перед господином, не оглядывайся ни на отца, ни на сына», — гласила самурайская пословица. Высшей доблестью считалось презрение к смерти. Гибель на поле боя возвышала воина, самоубийство (харакири), совершаемое вассалом вслед за кончиной военачальника, рассматривалось как дело чести. Искусство владения оружием, управления конем должно было отличать самурая, суровая жизнь в походах, аскетизм в быту должны были являться его уделом.

Все содержание и направленность бусидо глубоко согласовывались с идеологией буддизма, претерпевшего в самурайской среде значительные изменения: исчезли эстетизация, любование внешней обрядностью, свойственные придворной знати.

Отношение к буддизму самурайства носило другие черты: оно отличалось суровым фанатизмом, слепой верой в карму — неразрывную цепь причин и следствий, определяющих жизнь каждого человека еще до его появления на свет и в последующих перерождениях, так же как и судьбу его потомков, вплоть до последнего колена.

Все эти черты мировоззрения воинского сословия нашли полное воплощение в произведениях, получивших название гунки — военные эпопеи, или, точнее, историко-героические повести. Гунки стали основной повествовательной литературой, оставшейся от начального периода господства самураев — первых веков классического Средневековья в Японии (периода Кама-кура). Это не значит, что японская литература того времени не знала других жанров и форм. Продолжалось успешное развитие поэзии (в частности, танка, например, в творчестве Сайгё-хоси, 1118—1190, и Фудзивара Садаиэ, 1162—1241), зафиксированное в антологии «Син Кокинсю» («Новая Кокинсю»), составленной в первой половине XIII в. Появились исторические трактаты типа «Гукансё». Существовала обширная литература буддизма, теоретиками которого выступили Хонэи (1133—1212), Синран (1173—1262) и Нитирэн (1222—1282). Однако самым распространенным и наиболее типичным жанром литературы в период Камакура оставались гунки.

Крупнейшие из гунки — это записанные в XIII в. «Хогэн моногатари» («Сказание о годах Хогэн»), «Хэйдзи моногатари» («Сказание о годах Хэйдзи»), повествующие об определенных исторических моментах жизни Японии (годы Хогэн — 1156—1158, годы Хэйдзи — 1159—1160), а также «Хэйке моногатари» («Сказание о доме Тайра»), «Гэмпэй сэйсуйки» («Записи о расцвете и упадке Минамото и Тайра»). Позднее, в начале следующего столетия, появилось еще одно произведение типа гунки — «Тайхэйки» («Записи о Великом мире»).

Материалом сказаний, основой их сюжета стали исторические события — эпизоды борьбы двух сильнейших домов Минамото и Тайра.

Главное внимание авторов сказаний направлено на изображение судьбы Тайра, и прежде всего судьбы военачальника Киёмори, стоявшего во главе рода Тайра в период их наибольшего расцвета и славы. Род Тайра, хотя и происходил от одной из ветвей императорского дома, долгое время не был близок ко двору. Однако Киёмори сыграл главную роль в подавлении первых же выступлений против двора, в которых участвовали и Минамото. Военная удача привела его к власти и, по образному выражению автора «Хэйке моногатари», он «зажал в своей ладони Поднебесную четырех морей» (т. е. Японию).

Эти мятежи и возвышение Тайра описаны в двух первых сказаниях — «Хогэн моногатари» и «Хэйдзи моногатари». И в самом крупном из сказаний, «Хэйке моногатари», из составляющих его двенадцати (в других вариантах — тринадцати) свитков шесть посвящено рассказу о жизни и смерти Киёмори.

Киёмори занимает пост канцлера, и дом Тайра за недолгий срок превращается в такую силу, перед которой склоняют головы другие феодалы и сам император. Проходит время, и Киёмори, обойдя законного наследника, возводит на престол своего малолетнего внука. Неудивительно, что непомерно растут упоение властью, гордыня возвысившегося рода. «Человек ничего не стоит, если не принадлежит к дому Тайра» — эти слова, слетевшие с уст одного из Тайра, стали ходячей поговоркой в те времена.

Автор «Хэйке моногатари» рисует гигантскую фигуру Киёмори с его неудержимыми страстями и неописуемой храбростью, о которой в воинской массе ходили легенды. Киёмори — типичное порождение своего времени, политический и военный деятель современного ему мира. Он — олицетворенная воля к власти, человек необузданный в желаниях, надменный даже в отношениях с приближенными, неумолимо жестокий с врагами рода, с Минамото. В ослеплении властью он замахивается на религиозные

Иллюстрация: «Хэйке моногатари» («Повесть о доме Тайра»)

Фрагмент свитка XIII в. Токио, Национальный музей

святыни: предает огню храм Миидэра в старинной столице Нара, приказывает разрушить огромную статую Будды, драгоценное наследие отошедшей эпохи. В 1181 г. Киёмори умирает, и тотчас же начинает идти под уклон судьба гордых Тайра. Они вынуждены покинуть столицу Киото, затем терпят поражение от дружин Минамото в битве при Ити-но-тани, а год спустя, в 1185 г., последние Тайра вместе с малолетним императором находят свою гибель в водах бухты Дан-но-ура, в Симоносекском проливе.

«Гордые — недолговечны:

они подобны сновидению весенней ночью.

Могучие — в конце концов погибнут:

они подобны лишь пылинке пред ликом ветра» —

(Перевод Н. И. Конрада)

так вещает колокол в обители Гион. Этими словами, звучащими торжественно и величаво, начинается «Хэйке моногатари». Гордые — это Тайра, и век их оказался недолгим, могучие — это Тайра, и они погибли.

Самурайские усобицы не прекратились с приходом к власти дома Минамото, на смену ему приходят властители из других домов, и так продолжается вплоть до XVI столетия, когда сёгун Ода Нобунага предпринял первые шаги к объединению страны.

При знакомстве со сказаниями возникает ряд вопросов, нелегко поддающихся разрешению. К какому жанру следует отнести эти произведения, кто их авторы и какую позицию они занимают по отношению к изображаемым событиям и людям, их участникам и героям? Сказаниям свойственны многие черты, характерные для эпоса.

Главнейшая из них — масштабность изображаемых событий. Борьба Тайра и Минамото не была усобицей местного значения — она всколыхнула всю Японию. Самураи вставали под знамена того или другого из борющихся князей, образуя конные дружины, крестьяне сгонялись в пешие отряды, их хижины сгорали в огне пожаров, засаженные поля вытаптывались копытами самурайских коней. На протяжении трех десятилетий борьба двух могущественных домов определяла жизнь страны. Это были феодальные усобицы, близкие тем, которые раздирали общество и в Западной Европе и отразились там в ряде эпических циклов (например, во французских жестах цикла Гильома Оранжского).

188

Для стилистики сказаний типично обилие устойчивых поэтических формул. В описаниях боевых схваток ее характеризуют свойственные эпосу приподнятость и гиперболизм, динамика, передающая напряженность и быстроту действия. В изображении авторов сказаний сила и ловкость воинов превосходят все возможное для простых смертных. Воин способен орудовать глыбой камня, которую «и сотне человек трудно было бы сдвинуть с места», он «врезается в самую гущу пятисот конных воинов и гонит их с запада на восток и с севера на юг», ему удается неожиданным натиском «разметать врагов и уложить их крестом вокруг себя» и т. п. Гиперболически изображается могущество Киёмори. Так, застигнутый сумерками на переправе, он приказывает солнцу остановиться, и солнце, уже ушедшее за горизонт, снова появляется на небе. Киёмори велик и страшен и в самый час своей смерти: предавший огню религиозные святыни, он словно сгорает заживо, испепеленный внутренним огнем. Наряду с этим описания личных переживаний героев сказаний отличаются глубоким лиризмом, а строки, содержащие философские раздумья авторов, образуют ритмически организованные периоды, читающиеся, как стихи.

Язык сказаний насыщен китаизмами, лексика и обороты, характерные для речи придворной аристократии, перемежаются с речью простых дружинников, и все это вместе образует оригинальную стилистическую ткань, присущую в японской литературе только гунки. Н. И. Конрад полагает, что стиль гунки во многом связан с тем, что многочисленные сказания, вошедшие в их число, бытовали в устной традиции. Монахи-слепцы, бродившие по дорогам страны, сказывали их, аккомпанируя себе на струнном инструменте бива. Существование устной традиции, как и в западноевропейском эпосе, объясняет и тот факт, что, например, «Хэйке моногатари» известно более чем в ста вариантах.

Есть основания для того, чтобы рассматривать сказания (гунки) как эпические памятники Средневековья. Но наряду с приметами, восходящими к устному сказу, в сказаниях явственно проступают черты, которые сближают их с хрониками, историческими записями, т. е. с памятниками общекультурного значения, не относящимися к собственно художественной литературе. Это длинные списки титулов и званий действующих лиц, отступления, в которых рассказывается о строительстве того или иного храма, выдержки из китайских исторических хроник. Они соседствуют со страницами, обработанными с применением всех средств художественной стилистики и образности. Эту особенность сказаний можно, в свою очередь, объяснить, учитывая культурную обстановку того времени, когда они создавались как письменные произведения. До их появления в Японии существовали исторические хроники, а также слегка беллетризованные повествования, рассказывавшие о годах правления, о славе и могуществе регентов из дома Фудзивара, стоявшего у власти в период раннефеодальной монархии. «Беллетристика» же этого времени повествовала о частной жизни людей.

Новая эпоха, характеризующаяся острой политической борьбой, вовлекла в исторические события огромные массы людей, сделала их участниками и деятелями этих событий. Сюжетом художественных произведений становится сама историческая борьба, их героями — исторические деятели. И в ряде случаев авторы как бы не решаются оторваться от исторической документации, и это заставляет их подкреплять изображение событий вставками документального характера. Подчас и сами события излагаются хроникально. Так, еще тяготея к исторической хронике, рождается художественная литература об исторических событиях и исторических деятелях. К ней принадлежат гунки. Не приходится удивляться, что они писались прозой, и лишь кое-где в них встречаются стихотворные вставки, подаваемые как цитаты. Эта черта сказаний позволяет сопоставить их с исландскими сагами и ирландскими эпическими сказаниями, но японский эпос отражает иную, более развитую форму феодального строя.

В тесной связи с вопросом о жанре сказаний находится и вопрос об их авторах. История японской литературы не оставила последующим поколениям почти ничего, что могло бы послужить материалом для решения этого вопроса. Единственное прямое указание — оно относится к «Хэйке моногатари» — содержится в известном произведении XIV в. «Записки от скуки» («Цурэдзурэгуса»). Автор «Записок...» — поэт-отшельник Кэнко упоминает о том, что некий Юкинага, происходивший из аристократического рода и также нашедший убежище в монастыре, «сочинил» «Хэйке моногатари» и научил слепца-сказителя по имени Сёбуцу рассказывать его народу.

В целом история сложения сказаний может быть представлена следующим образом: отдельные эпизоды их рождались в устном виде в среде воинов-дружинников, большей частью еще не приобщившихся к письменной культуре. Затем они разносились по стране бродячими монахами-слепцами, постепенно складывались в циклы и в таком виде приходили в монастыри. Монастыри средневековой Японии, так же как и в средневековой Европе, были центрами культуры, здесь шла оживленная и кипучая жизнь.

Сюда сходились люди из всех уголков страны — крестьяне, бежавшие от поборов и притеснений, аристократы-изгнанники, не сумевшие сделать карьеру при дворе, и младшие сыновья родовитых фамилий, не получившие наследства, наконец, странствующие бива-бодзу — слепые сказители, приносившие в монастыри богатый запас сведений о бурных событиях междоусобных войн.

Ученые монахи составляли здесь летописи событий, переписывали старинные произведения — известно, например, что именно в монастыре в XIV в. был изготовлен древнейший из дошедших до нас списков первого литературного памятника Японии — «Кодзики». Так могли быть обработаны и записаны в монастыре и гунки. И хотя истоки их лежат в устном сказе, в них явственно ощущается позиция авторов, их взгляд на изображаемые события.

Авторы сказаний неуклонно и последовательно проводят через все повествование две основные идеи, строят изложение событий таким образом, чтобы эти идеи выступили как непреложные истины, как выражение закона. Одна из них — мысль о бренности, общей непрочности «всех человеческих деяний». «Хэйке моногатари» — эпопея, повествующая о судьбе Тайра и их гибели, излагающая события с точки зрения оправдания ими общего закона — «живущее погибнет». Целью безымянного автора является не столько повествование о возвышении Тайра, сколько рассказ об их падении. Отсюда и основной мотив, звучащий здесь: все суета сует, жизнь и мирская слава бренны.

Но, наряду с идеей бренности, непрочности, через все сказания проходит и другая, не менее активно выдвигаемая авторами мысль о гибельности стремления к власти тех, кто не имеет на нее законного права, пытается узурпировать ее. Так, приступая к изложению событий, автор «Хогэн моногатари» говорит: «Если правитель, вознесенный выше других, совершает ошибку, в стране происходят беспорядки, народ страдает. Если вассалы его, находясь под его управлением, изменяют своим правилам, они теряют свой род и свою семью и сами погибают... Им не избежать возмездия».

По поводу многочисленных несправедливых поступков Киёмори, его произвола по отношению к императору, его старший сын Сигэмори, человек, приверженный справедливости и гуманности, говорит отцу: «Когда судьба человека начинает идти под уклон, он непременно замышляет дурные дела». Страшная смерть Киёмори и последовавшее затем падение Тайра подтверждают эти слова.

Идея верности «законной» — императорской — власти пронизывает и последнее крупное произведение типа гунки, «Тайхэйки». Здесь носителем этой идеи выступает центральный герой повествования, преданный императору князь Кусуноки Масасигэ, и рядом с ним — верный вассал императора Нитта Есисада, жена Масасигэ, его юный сын Масацура и другие персонажи. Отрицательными красками, как изменник и предатель, обрисован выступивший против трона Асикага Такаудзи.

Известно, что каждая эпоха вырабатывает свой идеал. Таким идеалом для феодализма является могущественный, справедливый сюзерен и верный вассал. Однако этот идеал верности сплошь и рядом нарушался в реальных отношениях японских феодалов. Вся атмосфера борьбы за власть между ними была насыщена коварством и предательствами. Жертвой коварства и зависти со стороны Ёритомо пал его младший брат, храбрый и благородный Есицунэ, который был вынужден покончить с собой. Его отрубленную голову один из Фудзивара послал Ёритомо в знак своей вассальной верности.

Ожесточенная борьба феодалов против законного сюзерена — императора сама являлась нарушением основного феодального завета — верности господину. И люди, вовлеченные в эту борьбу, вынужденные служить неправому делу, оказывались перед лицом неразрешимых, зачастую трагических противоречий. Это хорошо видели авторы сказаний. Они видели и то, что пагубные раздоры истощали страну, влекли за собой бедствия для народа. И в «Хэйке моногатари», сквозь всю присущую этой эпопее героику, явственно слышится сурово-печальный голос автора, глубоко переживающего трагедию целого рода, обреченного на бесславную гибель. Гибнут преданные, храбрые вассалы, воины, исполненные отваги и благородства. Печальна судьба любящих, верных жен — в хаосе и беспорядках, охвативших страну, они разлучаются с мужьями, дети теряют родителей или оказываются вместе с ними в ссылке и заточении. «Давнее прошлое, годы Хогэн — это цветы, расцветающие весной, — говорится в «Хэйке моногатари» о годах подъема Тайра, — а нынешнее время осенними, красными листьями клена опадает».

Тысячи людей, составляющих основные силы феодального сословия, попадают в безвыходное положение, — такова мысль автора «Хэйке моногатари».

Трагизм исторических событий, происходивших в стране, нашел свое обобщенное выражение в повествовательной литературе — гунках. Позже, когда в Японии окреп и развился театр, наиболее яркие эпизоды из гунки обрели отдельную, самостоятельную жизнь в пьесах средневекового театра Но.

 

РАЗДЕЛ III. ЛИТЕРАТУРЫ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ [II—XII ВВ.]

 

190

ВВЕДЕНИЕ (Тенишев Э.Р.)

Во II—XII вв. в Центральной Азии обитали племена и народы, стоявшие на различных ступенях социально-культурного и общественного развития. Среди них были народы относительно высокой городской и земледельческой культуры (уйгуры, тибетцы), но основную массу составляли кочевые тюркоязычные и монголоязычные племена. Бесконечные войны и столкновения приводили к частым сменам власти, к падению одних и возвышению других государств и племенных союзов. Так, в VI в. был создан на огромной территории Центральной, Средней Азии и Южной Сибири мощный Тюркский каганат; до IX в. в Восточном Туркестане господствовали уйгуры. Позднее енисейские киргизы создали свою державу. В результате многочисленных войн в IX в. возвысились монголоязычные кидане и тибетоязычные тангуты.

Становление культуры наиболее крупных племен и народов Центральной Азии происходило в сложных социально-политических условиях, во взаимодействии и взаимовлиянии различных культур. Помимо Китая, оказавшего влияние на развитие культуры Великой Степи, на Западе существовала мощная держава Кушан, отношения с которой во II—IV вв. сыграли позитивную роль в культурном обмене. В самом деле, Кушан, в состав которого входили такие древнейшие страны, как Северная Индия, Согдиана, Бактрия, Парфия, Тохаристан и другие, имел свою цивилизацию.