Которую рассказал Коротышка Барбарис

 

Около двадцати лет назад я стал нечаянным свидетелем одного разговора… Случилось это в баре «У тролля на куличках». Время было позднее, за полночь, посетителей почти не было. Я зашел опрокинуть кружечку лучшего троллинбургского пива — такое до сих пор подают только в упомянутом мною заведении. Выбрал столик подальше от входа, в тени. Скорее по привычке. Такая уж у меня работа — до нужного момента в тени держаться. Не успела в моей кружке с пивом даже пена осесть, как в бар зашел посетитель. Признал я его сразу. Это был тогдашний глава нашей гномьей общины — Экзот Дума. Пользовался он в те времена у нашего брата большим уважением. Почти для всех гномов Троллинбурга его слово было все равно что закон. Ни единого случая не было, чтобы кто-то пошел против Экзота. И что примечательно, не перечили ему не потому, что боялись, а потому, что, когда говорил он, всем казалось, что говорит он все верно, а когда принимал решение за всю общину, ни один гном не усомнился, что мудрее решения и быть не может.

Экзот Дума сел за один из столиков, заказал себе кружку пива, как и я, и принялся попивать его, неторопливо и с расстановкой. Меня он не заметил, ибо сидел я тихо, и тень в дальнем, углу бара надежно укрывала меня от глаз.

По некоторым приметам я почти сразу смекнул, что глава гномьей общины кого-то поджидает. Чутье подсказывало мне задержаться в баре, не торопиться уходить. Было у меня ощущение, что в воздухе витает нечто особенное, что в этом полуночном посещении главою всех троллинбургских гномов бара «У тролля на куличках» замешана какая-то тайна. И чутье меня в ту ночь не подвело.

Не прошло и четверти часа, как в бар вошел еще один посетитель. Его длинный плащ и широкий капюшон, скрывающий лицо, не могли сбить меня с панталыку. Это был маг. Окинув помещение бара беглым взглядом, посетитель в плаще направился прямо к старику Экзоту и сел напротив него за тот же столик. Он тоже не заметил меня, а я на всякий случай поглубже укрылся в тени в своем укромном углу.

— Вы заставляете себя ждать, господин маг, — с упреком сказал посетителю в плаще старик Экзот.

— Избавьте меня от бессмысленных реплик, господин гном, — был холодный ответ.

Голос из капюшона прозвучал приглушенно, однако было ясно, что его обладатель довольно молод. Сказанные слова могли бы принадлежать спесивому юнцу из родовитых, избалованных влиянием отцов магов, если бы не прозвучали так холодно. Кем бы ни был молодой волшебник, он пришел на эту встречу, чтобы получить нечто, имеющее для него немалую ценность, и не намерен был обращать внимание на упреки и придирки старого гнома.

— Что ж, господин маг, это ведь вы назначили мне встречу, а не наоборот, — продолжал ворчать Экзот.

— И вы знаете, что меня интересует, господин гном, — отрезал голос из капюшона. — Насколько я помню, вас устроила моя цена.

В ответ на эти слова старик Экзот весь словно съежился и помрачневшим голосом ответил:

— Всё так, господин маг.

— Я освобожу вас от ваших обязательств передо мной, почтенный гном, — тихо и зловеще пообещал голос из капюшона. — Если вы расскажете мне то, что обещали.

Старик кивнул.

— Хорошо, — произнес молодой маг. — Тогда приступайте. Начните с вашей удивительной способности внушать людям угодные вам мысли.

Старик Экзот недовольно засопел. Было ясно, что ему страсть как не хочется делиться своей тайной, но, видимо, молодой маг имел какую-то власть над ним, поскольку хоть и без особого желания, но гном заговорил.

— Право, господин маг, не знаю, чем вас мог так заинтересовать мой скромный дар. Ваш брат волшебник наверняка знает немало способов внушить кому угодно то, что вам надобно. Разве магов не учат этому в этой вашей школе?

— Вынужден вас разочаровать, господин гном, — раздался холодный голос из капюшона, — магам не под силу внушать мысли с такой легкостью, с какой это проделываете вы. Я наблюдал за вами достаточно долго, чтобы понять, как это действует. Ваши жертвы не чувствуют ни малейшего постороннего вмешательства в течение своих мыслей. Вы не навязываете им свои желания. Вам стоит только захотеть, чтобы человек о чем-то подумал, и вот он уже воспринимает вашу мысль как свою собственную, ваше желание, как свое собственное. При этом вы не производите никаких ритуалов, не произносите никаких заклинаний. Я хорошо знаю природу магии, господин гном. Она не обладает таким могуществом. Иначе человечество уже давно превратилось бы в стадо рабов, подчиняющихся всего лишь горстке магов. А теперь перестаньте юлить, господин гном. Я хочу знать, как вы обрели свои удивительные способности. И не пытайтесь применить их на мне. Я, возможно, единственный в этом мире человек, против которого ваш дар бессилен.

Старик Экзот долго и подозрительно всматривался в темный проем капюшона. Не знаю, видел ли он лицо молодого мага, но секунду спустя старый гном потупил глаза и досадливо пробормотал:

— Хотел бы я знать, почему это не действует на вас, господин маг.

— Ваше счастье, что вы не понимаете этого, почтенный гном, — со зловещей усмешкой в голосе ответил тот. — Я все еще жду ответа. Как вы обрели свой дар?

Гном тяжко вздохнул и с неохотой произнес:

— Знаете ли вы, господин маг, о существовании одного таинственного места, которое называется руины Харакса?

— Я знаю это место, — кивнул молодой маг.

— Однажды я побывал там, — продолжал старик-гном. — Это было давно, когда я был очень молод. О руинах Харакса рассказывали разное. Большинство тех поверий казались пустыми небылицами. Но некоторые истории крепко-накрепко врезались в память. Было в них что-то такое… что трудно было выкинуть из головы… В это место меня заманило мое юношеское любопытство и легкомыслие. Я не знаю, что я рассчитывал отыскать там. Может быть, небывалые сокровища, которые сказочно обогатили бы меня. Но мне довелось обнаружить нечто совсем иное.

Старик Экзот неприятно ухмыльнулся.

— Думаю, с вами я могу говорить начистоту, господин маг. Не всякий поверил бы в то, что я скажу вам. А случилось так, что, блуждая в руинах, я попал в другой мир. Чужой мир, господин маг, совершенно чужой. Легенды не врали о чужих мирах, притаившихся в руинах Харакса! Не просите меня описать вам тот мир — я не сумею подобрать таких слов. Только одно я знаю наверняка — то место, в котором я очутился, было живым. Это был мир, который мыслил, как может мыслить в нашем мире только тот, у кого для таких целей имеется голова, а в голове мозги с парочкой-другой извилин. Но сильнее всего я испугался, когда понял, что он, этот чудовищный мир, переделывает меня! Он менял меня изнутри! Я был глиной, из которой невидимые пальцы лепили что-то неведомое моему разуму!

Старый гном замолчал. Казалось, воспоминания всецело овладели им. В черных глазах старика Экзота вперемешку плескались безумие и паника.

— Что было дальше? — нетерпеливо прозвучал из капюшона голос молодого мага.

Экзот поднял глаза. Его голос упал до шепота:

— Я бежал, господин маг, — вот что было дальше. Я бежал, не помня себя, пока не обнаружил, что каким-то образом очутился в лесу. Это был один из тех лесов, которые растут вокруг руин Харакса. В тот момент я был уверен, что избежал поистине страшной участи. Это казалось чудом — выбраться невредимым оттуда. Я еще не знал тогда, что то жуткое место успело изменить меня. Прошло время, прежде чем я осознал появившийся у меня дар — внушать людям любые мысли и желания, какие мне только взбредут в голову.

Молодой маг помолчал.

— Вот что меня удивляет, господин гном, — произнес он наконец. — Ваш дар, с какой стороны ни посмотри, очень полезная вещь. Разве не радуетесь вы втайне своей способности? Разве не пользуетесь ею в своих корыстных целях? Я ничуть не сомневаюсь, что ответ на оба вопроса будет «да». Но тогда почему же вы трясетесь от страха, говоря о своем даре? Неужто он пугает вас?

Гном недовольно засопел.

— Вы верно подметили, господин маг, — с неохотой подтвердил он. — Все это здорово пугает меня. С тех пор как я побывал в руинах Харакса, что-то чужое поселилось во мне. И дар этот — чужое, это не часть меня, как магия для вашего брата волшебника. Колдовские способности — часть вашей природы, господин маг. А это… этот дар… Нечто чужое срослось со мной. И иногда мне кажется, что я — уже и не я вовсе.

Голос из капюшона высокомерно и холодно хмыкнул.

— Вы боитесь, что ваш дар может взять власть над вашим разумом, господин гном. Вы так этого боитесь, что даже не рассматриваете другой вариант — подчинить этот удивительный дар своей собственной воле и стать его хозяином. Ваш страх так ослепил вас, что вы не в состоянии увидеть, какое могущество могут вам даровать ваши способности.

Гном болезненно скривился. Казалось, старик Экзот и правда настолько напуган, что даже разговор на эту тему причиняет ему немалые душевные терзания.

— Впрочем, мне нет дела до ваших страхов, господин гном, — резко переменил тему молодой маг. — Мне нужна карта, и я знаю, что она у вас есть.

В тот момент мне показалось, что старик Экзот не на шутку испугался. Он подался назад и вперился взглядом в темный проем капюшона сидящего напротив мага. В глазах гнома стоял ужас.

— Но откуда вы… Откуда вам это известно? — внезапно севшим голосом прошептал он.

— Вы забываете, с кем имеете дело, господин гном, — ледяным тоном отозвался голос из капюшона. — Затрудняюсь сказать, что подвигло вас нанести на бумагу путь к тому месту, где находится вход в описанный вами мир… Вы ведь испытываете животный ужас при воспоминании о нем. Не знаю, планировали вы вернуться туда или нет, но карту вы все же создали. И сейчас она при вас. Она нужна мне, господин гном.

Старик за противоположным концом стола затрясся, словно от лихорадки.

— Дайте ее мне, — спокойно и уверенно произнес маг. — Избавьте себя от искушения вернуться в то место, одно лишь воспоминание о котором заставляет вас холодеть от страха. Когда вы избавитесь от карты, вам станет легче. Отдайте ее мне. Я унесу с собою ваш самый страшный кошмар, и больше вы никогда меня не увидите. Решайтесь, господин гном.

Со своего места я видел, как старик Экзот дрожащими руками полез во внутренний карман сюртука и вынул на свет небольшой свиток пергамента. На какой-то миг он зажал его в руке, но потом с судорожным и одновременно облегченным вздохом протянул свиток сидящему напротив человеку.

Из плаща показалась рука в темной перчатке. Молодой маг принял от старого гнома свиток, который тотчас исчез под плащом.

— Вы приняли правильное решение, господин гном, — послышался из капюшона приглушенный молодой голос. — Как я и обещал вам: наши пути больше не пересекутся. Прощайте.

Не успел еще смолкнуть голос мага, как плащ его с капюшоном прямо на моих глазах с тихим хлопком упал на скамью, а хозяин этого плаща исчез, словно обернулся сизой дымкой и растворился в ночи.

Тут уж махнул я рукою на всю свою конспирацию и бросился к выходу из бара. Но кроме юркнувшего под лестницу паука, которого спугнуло мое шумное появление, во дворике никого не было.

 

— О способностях тогдашнего главы гномьей общины, — подытоживая рассказ, говорил Барбарис, — мне, конечно, пришлось доложить Триумвирату. Слишком долго старик Экзот злоупотреблял доверием нашего брата и своими тайными способностями. Гномы народ вольнолюбивый. Не любим мы, когда нами вертят, как хотят, при помощи всяких магических штучек… пусть даже они и не магические вовсе. Да и кому это вообще может прийтись по душе, когда ты не своим умом живешь, а делаешь, что тебе велят чужие мысли в твоей голове.

Барбарис глубоко вздохнул и нахмурился.

— Старик Экзот с поста главы общины ушел сам. А вскоре и вовсе покинул Троллинбург, уехав в неизвестном направлении. Что касается того молодого мага… Так и не удалось выяснить, кто он был. Как оказалось, Экзот ни имени его не знал, ни лица никогда не видел, а узнавал только по голосу, что совсем не выглядит удивительным. Я-то слышал голос того молодого мага. Такой голос ни с каким другим не спутаешь. А что связывало Экзота с этим магом, каков был перед ним долг гнома — того мы так и не узнали. Как я уже сказал, покинул Экзот Троллинбург. Скоропалительно. Никаких ниточек по себе не оставил.

Барбарис махнул рукой.

— Да и не о нем я сейчас толкую. — Он многозначительно посмотрел на Милу. — Это я тебе к тому все рассказал, чтобы ты понимала, насколько чуждо нам и насколько опасно то, что притаилось в руинах Харакса.

В глазах Барбариса мелькнула тревога, которая передалась и Миле, — рассказ старого гнома пошатнул ее уверенность, что руины Харакса не могут быть страшнее улицы Ста Личин и улицы Безликих прохожих. Теперь уже она считала иначе.

— Будь осторожна, девочка, — напоследок сказал Барбарис. — Может статься, что и магия твоя не сможет тебе помочь, если угодишь в ловушку одного из этих чужих мирков. Так что… ты уж лучше не рискуй понапрасну, смотри в оба и постарайся обойти все эти капканы чужих миров стороной. Подальше от беды.

 

* * *

 

Знакомый сон принял ее в свои безжизненные, молчаливые объятия. Она стояла на камне, венчающем похожее на холм возвышение, — босая девушка в белом платье до колен. С этого камня хорошо открывался вид на окружающий ландшафт. Но смотреть было не на что. Кругом не было ничего, кроме камней, если не считать тумана, сквозь который виднелся налитый свинцовой тяжестью окоем.

Кто-то позвал ее — не голос даже, а словно эхо, заблудившееся среди камней. Мила обернулась: позади нее, в тумане, проступали руины старой крепости. Голос-эхо вновь донесся до ее ушей. Мила поняла, что голос звал ее оттуда, из руин.

Кто-то заблудился в руинах, подумала она, спускаясь с большого камня. Ноги словно сами собой повели ее к окутанным тишиной развалинам. Она никак не могла понять, куда пропали все звуки, даже ее шаги были беззвучны. С робкой тревогой, опутывающей ее сердце невидимой паутиной, Мила посмотрела по сторонам.

«Почему так тихо?» — назойливо звучала в голове одна и та же мысль. — «Откуда сюда пришла эта тишина?».

Когда этот вопрос прозвучал в ее сознании, она уже знала каким-то невероятным образом, что давно, бесконечно давно эта земля не была такой молчаливой. Понимание возникло словно само по себе или пришло неведомо откуда, но теперь Мила знала, что тишина была здесь захватчицей. Однажды тишина пришла сюда и больше уже не уходила, пленив это место, сделавшись здесь владычицей. Но откуда она пришла? Ответа не было.

Стены, камни, башни, ступени — Мила бродила меж развалин, изо всех сил прислушиваясь. Кто-то звал ее. Этот голос-эхо был единственным звуком здесь. Она никак не могла определить, откуда он доносится до нее. Полуразрушенные стены и башни напоминали лабиринт.

Голос сделался громче и она, наконец, разобрала одно-единственное слово, дотянувшееся до нее ледяным прикосновением: «Ми-и-и-и-и-и-и-ла-а-а-а-а-а». И тотчас Милу сковал железными оковами страх. Она попятилась. Что-то опасное было в том, как произнес ее имя тот, кто звал ее. Она вдруг с пугающей ясностью поняла, что ей совсем не хочется встретиться с ним — с Тем-Кто-Зовет.

Медленно покачав головой из стороны в сторону, Мила прошептала «нет» и бросилась бежать — назад, прочь из руин! Ей казалось, что жуткое «Ми-и-и-и-и-ла-а-а-а-а» догоняет ее, касается ее волос, ее лопаток чем-то тонким, липким. Она бежала все быстрее, не слыша своего бега. Задыхаясь, Мила увидела впереди раскрытый арочный проход, где раньше должны были быть крепостные ворота. Она устремилась к спасительному выходу…

Сон переменился. По-прежнему одетая в белое платье до колен и босая, Мила стояла теперь посреди знакомого внутреннего дворика Северных Грифонов. Все вокруг было засыпано снегом — белым-бело. Со всех сторон на Милу смотрели узкие стрельчатые окна особняка и неподвижные грифоны.

Грифоны… Белые статуи — то ли мраморные, то ли из какого-то другого, неизвестного Миле белого камня — они тоже, казалось, были снежными. Впервые, и почему-то именно во сне, Мила удивилась тому, как их много здесь. Словно однажды стая перелетных грифонов решила сделать в этом месте стоянку. Они опустились на выступы крыш и балконов, на бордюры маленького фонтанчика и вмиг все до единого окаменели. Так с тех пор и смотрят со своих вечных пристанищ каменными глазами: всё видят, всё знают, всё помнят.

За спиной Милы вдруг раздались шаги — под чьими-то ногами мягко хрустел снег. Мила обернулась — фигура, возникшая в нескольких шагах от нее, на белом фоне казалась темной.

— Гарик.

Услышав ее голос, он остановился, а Мила, наоборот, бросилась к нему, не скрывая радости.

— Гарик!

Но в двух шагах от него она невольно отпрянула. Выражение на лице Гарика показалось ей пугающим: он смотрел словно бы на нее, но Мила чувствовала, что на самом деле его взгляд устремлен сквозь нее.

Хмуро вглядываясь в его отстраненное лицо, Мила все-таки заставила себя подойти ближе. Когда она приблизилась к нему вплотную, вдруг пошел снег — крупными, как тополиный пух, хлопьями. Сквозь пелену снега Мила заглянула в синие глаза Гарика — и ужаснулась. Они были пустыми — глаза не человека, а большой фарфоровой куклы. В отчаянии Мила схватила его за руки — кисти были неподвижные и холодные.

— Гарик, оживи, — испуганно попросила Мила, умоляюще заглядывая ему в лицо.

Но он даже не пошевелился, не ответил на ее взгляд! Тогда Мила потянулась к нему, чтобы прикоснуться к его сомкнутым губам и согреть теплом своего дыхания, но Гарик вдруг начал исчезать. Хлопья снега падали на его лицо, и само это лицо словно распадалось на хлопья снега. Они падали на землю — хлопья, размером с больших белых бабочек. Тяжело дыша, Мила захотела закричать, но не смогла.

Гарик исчез. Его не было. А вместо его холодных рук, которые она мгновение назад держала в своих руках, теперь были полные горсти сухого белого снега… Почти сразу пришло пробуждение.

Вскочив на кровати, Мила вытащила руки из-под одеяла и уставилась на растопыренные ладони. Из груди ее тотчас вырвался облегченный вздох — никакого снега не было, ее ладони были пусты.

Около минуты Мила просто сидела, цепко ухватив пальцами край одеяла — словно спасательный круг. Ей нужно было успокоиться, унять сумасшедшее дыхание, прийти в себя после кошмарного сна. А в том, что это был кошмар, Мила нисколько не сомневалась.

Этот сон был похож на те, что уже снились ей прежде, — сны, в которых она бродила среди каких-то камней совсем одна, пока рядом вдруг не оказывался Гарик. Она хорошо помнила, что каждый раз во сне целовала его, а пробуждаясь, была уверена, что привидевшееся — всего лишь отражение ее желаний, ее чувств к Гарику. Ей казалось — во сне просто сбывается то, о чем наяву она запрещает себе даже думать. Те сны не казались ей плохими. В отличие от этого.

Теперь они с Гариком были вместе, хотя она по-прежнему скрывала от него правду о своем прадеде и отчаянно боялась, что он узнает об этом. Но раз они вместе, отчего же во сне она все так же тянется к нему, как будто в реальности между ними расстояние? Нет, что-то было не так с этим сновидением. Что-то было неправильно.

Она снова хотела его поцеловать, но он исчез… Стал снегом… Нет, не это было самым пугающим. Мила вспомнила: страшнее всего были его глаза — пустые и стеклянные. Что же может означать этот сон? Что?

Мила сделала глубокий вздох и заставила себя слезть с кровати. Всовывая босые ноги в тапки, она мысленно пыталась восстановить душевное равновесие: глупо накручивать себя из-за какого-то дурацкого сна. Сейчас она спустится вниз, выпьет воды и сумрачное настроение, навеянное сновидением, рассеется. В конце концов, не впервые в жизни ей приснился плохой сон. Они все равно никогда не сбываются. Вот если бы это было одно из ее видений, тогда другое дело, а сон…

Спускаясь по лестнице, Мила в нерешительности вдруг остановилась на одной из ступенек. Что-то смутное тревожно шевельнулось в ее сознании. Так ли она уверена, что ее сны никогда не сбывались? Тряхнув головой, Мила отогнала от себя пугающие мысли и продолжила спуск.

Добравшись до столовой, она зажгла заклинанием свет карбункула и в рубиновом сиянии подошла к столу. Взяла чистый стакан и налила в него воды из графина. Залпом выпила, словно умирала от жажды, и вернула стакан на стол.

В свете карбункула одна из граней стакана блеснула яркой вспышкой. Ослепленная, Мила коротко мигнула, и в тот же миг… Время замерло. Звуки исчезли. Все вокруг спеленало толщей льда — Мила словно оказалась в ледяном коконе. И тогда перед ней явился город.

Черный и мрачный, он стоял будто бы в неком вакууме. Словно в ткани жизни была неведомо как образовавшаяся прореха — место без жизни. И в этой-то прорехе притаился черный город: мертвый и пустой. Его каменные башни словно касались неба. Десятки или сотни башен — Мила не смогла бы сказать точнее, она видела только, что их много, очень много. Ей казалось, что она смотрит на утыканное огромными обгоревшими дочерна деревянными кольями поле. Но не было никакого поля, не было земли — был только камень. Всюду. Перед ней прямо в воздухе материализовался город, монолитом вылепленный из чужеродного черного камня, словно из глины. На миг Миле показалось, что город словно бы открылся ей. Она заглянула вглубь и внутренним зрением открыла вдруг для себя его суть, его душу… — пустоту.

Толща льда вокруг Милы вдруг наполнилась ярким светом, словно внутри нее полыхнул пожар. Вспышка вынудила Милу зажмуриться, а когда она открыла глаза, перед ней был только стоящий на столе пустой стакан — и ничего больше. Привидевшийся ей черный город бесследно канул в небытие.

Сделав неловкое движение, Мила чуть не уронила стакан на пол, но успела схватить, когда он соскользнул со стола. Она отодвинула стакан подальше и сделала несколько шагов назад. Потом повернулась и вышла из столовой.

Поднимаясь вверх по лестнице, Мила вдруг словно прозрела. Уже трижды ей снились какие-то развалины. Последнее испытание Соревнований Выпускников должно состояться в руинах Харакса — не это ли место она видит во сне? Может ли это быть совпадением? Не верится. А если ей снятся именно они — руины Харакса, то почему? Мила никогда не видела этого места, и сны ее никогда не были пророческими. Будущее ей показывали видения Аримаспу, а не сны. И последние три раза в видениях ей являлся черный каменный город.

Войдя в комнату, Мила вернулась в кровать и забралась под одеяло. Лежа в темноте, она думала о том, что Барбарис рассказывал о руинах Харакса. Там притаились островки чужих миров. Возможно ли, что черный город из ее видений, показавшийся ей инородным, не имеющим ничего общего с реальностью, один из таких островков?

Мила вспомнила, что после второго видения собиралась узнать в библиотеке Думгрота, есть ли в Таврике место, которое показывало ей Северное Око. Но из-за Соревнований и учебы это просто вылетело у нее из головы. А теперь Мила подумала: если она права в своих предположениях, то получается, что ничего о черном городе она узнать не сможет до тех пор, пока… не попадет туда сама.

Мила еще долго думала об этом, но, в конце концов, устав от своих тяжелых, сумбурных мыслей, уснула.

 

Глава 16

Месть и предательство

 

Наутро Мила проснулась с четкой мыслью, что ей нужен совет. Самостоятельные попытки разгадать, что это за город из черного камня и может ли он иметь какое-то отношение к руинам Харакса, ничего не принесут — это было очевидно. Тогда Мила задалась вопросом, к кому она могла бы обратиться за помощью? К Акулине? Ей очень не хотелось беспокоить свою опекуншу. К тому же Мила была уверена, что Акулине известно о руинах Харакса не больше, чем рассказал вчера Коротышка Барбарис. Ромка и Белка наверняка знали и того меньше. Даже Гарик или Фреди вряд ли могли бы помочь Миле — для них руины Харакса были такой же загадкой, как и для нее. Ей нужен был совет взрослого волшебника, который мог бы знать о Хараксе больше других и которому она могла бы доверять — ведь ей придется рассказать о своих видениях. Но кто бы это мог быть?

Ответ пришел на удивление быстро. Гурий Безродный — вот у кого она может попросить совета. Мила доверяла ему, несмотря на то, что увидела в Мемории его сестры несколько месяцев назад. К тому же она была уверена, что о ее способностях Аримаспу профессору уже известно от Акулины. Опекунша Милы очень хорошо относилась к Гурию Безродному и была с ним довольно откровенна. И этот факт еще больше располагал к нему Милу — на ее памяти Акулина никогда не ошибалась в людях. Но самое главное — он был куратором Соревнований и вполне мог знать о руинах Харакса что-то такое, что не было известно прочим.

К понедельнику потеплело настолько, что высохли даже лужи на улицах города — следы недавнего снега. Решив, что в зимнем плаще на меху ей будет жарко, Мила надела легкий — осенне-весенний, который висел на вешалке в спальне еще с конца осени.

В этот день, дождавшись конца уроков, Мила сказала Ромке с Белкой, чтобы шли в Львиный зев без нее, объяснив, что ей нужно посоветоваться с профессором Безродным насчет последнего испытания, и поднялась на четвертый этаж северного крыла Думгрота.

Войдя в класс боевой магии, Мила сразу же услышала издающиеся из личного кабинета профессора звуки: скрипящее шуршание, словно кто-то писал пером по пергаменту. Мила пересекла класс и, подойдя к приоткрытой двери, постучала. Потом осторожно заглянула.

— Можно?

Профессор сидел за письменным столом. Завидев в дверях Милу, улыбнулся.

— Мила? Конечно, заходи.

Пока она входила в кабинет, он встал из-за стола.

— Ты что-то хотела?

Секунд пять Мила колебалась, потом, набираясь решимости, сделала глубокий вздох и сказала:

— Мне очень нужно с кем-то посоветоваться, профессор. Но я не знала, к кому обратиться, и вот…

— Пришла ко мне? — закончил за нее он.

Мила кивнула. Профессор указал ей на один из стульев, приглашая садиться. Мила не стала возражать и села.

— А почему именно ко мне? — слегка озадаченно спросил он, прислонившись к краю своего стола и скрестив руки на груди. — Не подумай, что я не хочу тебе помочь, напротив — я буду рад, если смогу оказаться полезным, но все же… Почему ты решила подойти именно ко мне?

Мила прикусила губу. Нахмурившись, она посмотрела на профессора и ответила:

— Потому что это касается руин Харакса.

Ей хватило десяти минут, чтобы рассказать о своих видениях, о подозрениях насчет того, что между черным каменным городом и руинами Харакса может быть какая-то связь, и даже о снах, в которых она ходила среди развалин. Мила умолчала только о той части снов, где был Гарик, посчитав, что это слишком личное и об этом не стоит говорить.

Когда она закончила рассказ, лицо Гурия Безродного было задумчивым. Пока он размышлял над ее словами, Мила молча ждала. От волнения в ожидании его ответа она не могла найти место рукам и просто засунула их в карманы плаща.

— Да, мне действительно давно известно о том, что у тебя есть Северное Око, — отстраненно глядя в пространство, произнес он.

— От Акулины? — уточнила Мила.

Профессор покачал головой.

— Нет-нет, не от Акулины. От Владыки Велемира.

Мила нахмурилась. Заметив это, профессор сказал:

— Поверь, Мила, у Владыки были причины рассказать мне об этом.

Испытывая легкое недоумение, Мила тем не менее не стала расспрашивать об этих причинах. Сейчас ее волновало другое.

— Профессор, вы знаете что-нибудь об этом городе из черного камня? — спросила она.

Гурий Безродный тяжело вздохнул. На его лице проступило выражение смешанного сожаления и разочарования.

— Увы, Мила, я никогда ничего не слышал о нем, — сказал он. — Но полагаю, что твои догадки могут оказаться верными. Ничего похожего на место, описанное тобой, в Таврике нет — за это я ручаюсь. А что касается руин Харакса… — Он задумчиво нахмурил лоб. — В этих древних развалинах может таиться все что угодно. Мне представляется вполне вероятным, что увиденный тобой город тоже находится именно там.

— Но тогда это предупреждение, — негромко произнесла Мила, словно обращаясь к самой себе.

— Возможно, — согласился профессор, внимательно посмотрев на Милу. — Однако видения Аримаспу может разгадать только сам Аримаспу, иначе говоря: только хранитель будущего имеет власть что-то изменить в нем. Извини, что ничем не смог тебе помочь.

— Это вы меня извините, — сказала Мила. — Я вообще не должна была просить вас о помощи. Это ведь против правил Соревнований?

Профессор Безродный мягко улыбнулся.

— Ты просила у меня совета насчет твоих видений, а то, что они, возможно, связаны с последним испытанием, — этого мы пока не знаем наверняка, так что никакого нарушения правил не было. Из-за этого не беспокойся.

Он огорченно качнул головой.

— Мне все-таки жаль, что я не смог помочь тебе.

— Вы помогли мне, профессор, — возразила Мила. — По крайней мере, я теперь знаю, что в Таврике ничего похожего на черный каменный город нет.

Мила не преувеличивала — она действительно считала, что и это знание для нее значит немало. Это говорило о том, что город из ее видения, с большой долей вероятности, находится в руинах Харакса. Милу расстраивало только одно — невозможность узнать о руинах больше. Если в ее видениях и было предупреждение, то она не понимала его. Из видений нельзя было сказать, чего ей следует страшиться, какая опасность ей грозит. Или, возможно, не ей, а кому-то другому. Мила даже не могла сказать с уверенностью, что речь вообще идет об опасности. Казалось, что в этот раз она поставлена перед невозможностью предупредить любые события, связанные с ее видениями. Оставалось только ждать, и это вызывало в ней тревожное напряжение.

— Спасибо, профессор, — сказала Мила, решив, что больше нет причин отнимать время у ее учителя.

— Не за что, Мила, — отозвался он; в его серо-зеленых глазах промелькнуло странное выражение — смесь грусти и благодарности. — Но я все-таки рад, что ты доверяешь мне настолько, что пришла за советом.

Ей на миг показалось, что он хотел сказать совсем другое. Что-то вроде: «Я рад, что ты доверяешь мне, зная обо мне не самые приятные вещи». В ответ она лишь кивнула.

Вставая со стула, Мила вытащила руки из карманов, и вдруг заметила, как какой-то листок бумаги упал на пол. Она не сразу поняла, что это, но когда до нее дошло, Мила в ужасе уставилась на листок, который был не чем иным, как фотографией, взятой ею два года назад из дома бабушки. В конце лета она переложила это фото из шкатулки Асидоры в карман плаща, да так и проносила его всю осень, а потом просто забыла о нем. В круговороте дел, забот и впечатлений это было не удивительно.

Мила быстро опустилась на корточки, потянувшись за снимком, однако профессор Безродный опередил ее. Подняв фотографию с пола, он уже протянул руку, чтобы отдать ее своей ученице, но, бросив мимолетный взгляд на изображение, заинтересовался и поднес фотокарточку поближе к глазам. Мила нервно сглотнула — она не имела понятия, знал ли профессор Безродный, как выглядел Лукой Многолик и кем он был, но то, как профессор нахмурил брови, рассматривая фотографию, ее насторожило.

— Кто это? — спросил Гурий Безродный; он смотрел на изображенную на фотографии черноволосую девушку.

— Моя мама, — ответила Мила.

Профессор поднял глаза и несколько секунд изучал ее пристальным немигающим взглядом.

— Твоя мама? — переспросил он.

Мила кивнула.

— Ты не похожа на нее, — с сомнением сказал Гурий Безродный.

— Да, знаю, — не сумев скрыть сожаления в голосе, согласилась Мила. — Зато мама очень похожа на Асидору — мою прабабушку.

Заметив недопонимание на лице профессора, Мила пояснила:

— Это от Асидоры я унаследовала…

— Магические способности, — задумчиво покивав головой, догадался профессор Безродный.

Мила подтвердила догадку профессора нетвердым кивком. Она очень досадовала на себя, что выронила фотографию и позволила профессору увидеть ее. Тем более, что теперь он смотрел на изображенного на фото рядом с ее мамой молодого рыжеволосого мужчину.

— А кто этот человек? — не замедлил задать следующий вопрос Гурий Безродный.

Мила колебалась — она не знала, что ответить. Если профессор спрашивал об этом, то, значит, он никогда не видел Многолика и, скорее всего, ничего не знал о нем. Молчать слишком долго было нельзя — это могло вызвать у профессора какие-нибудь подозрения. Мила готова была солгать, но как назло ничего не могла придумать, поэтому она решила сказать правду — но не всю, а лишь часть ее.

— Ну… — выдавила из себя она, видя, что профессор внимательно смотрит на нее, ожидая ответа. — Я точно… не знаю, но… Он рядом с мамой и… Я подумала, что, может быть, это… мой отец.

Гурий Безродный протянул Миле фотографию.

— Возьми.

Мила взяла из его рук снимок. Ее очень сильно смущало то, как профессор смотрел на нее, отдавая фотографию. Она еще никогда не видела его таким серьезным. Казалось, он чем-то был сильно недоволен в этот момент.

Гурий Безродный подошел к окну и, сложив руки в замок за спиной, тихо сказал:

— Сходство и в самом деле поразительное.

Тон профессора показался Миле очень напряженным. Она не понимала, что вызвало такую перемену в настроении Гурия Безродного, но почему-то ей совсем не хотелось это выяснять. Спрятав фотокарточку обратно в карман плаща, Мила нерешительно пробормотала:

— Ну… я пойду…

Она не успела сделать и шага, как профессор остановил ее.

— Подожди, Мила.

Мила замерла на месте. По-прежнему стоя к ней спиной, Гурий Безродный опустил голову и глубоко вздохнул, словно принимал решение. Потом он повернулся и, сложив руки на груди, посмотрел в растерянное лицо Милы.

— Я должен тебе признаться, Мила, — словно бы тщательно подбирая слова, произнес профессор. — Я приехал в Троллинбург не только для того, чтобы преподавать в школе боевую магию. — Он нахмурился и поправил себя: — Точнее будет сказать — я приехал совершенно с другой целью. Зная некоторые факты моего прошлого, Владыка Велемир отыскал меня в Сибири, где я жил последние пятнадцать лет, и попросил помочь ему в одном важном деле.

— Но… — начала было Мила, не понимая, зачем профессор рассказывает ей все это, однако он жестом остановил ее.

— Мила, мне известно, что, кем бы ни был этот человек на снимке, для тебя это, прежде всего, твой бывший учитель… Лукой Многолик.

Мила почувствовала себя так, словно ее ударили в солнечное сплетение. Она сделала лихорадочный вдох, но выдохнуть почему-то никак не могла. Беспомощно глядя на профессора Безродного немигающим взглядом широко распахнутых глаз, она не в силах была даже пошевелиться.

Гурий Безродный тяжело вздохнул.

— Ты кому-нибудь говорила о своих подозрениях насчет того, что Лукой Многолик — твой отец? — осторожно и, как показалось Миле, сочувственно спросил профессор.

Мила с трудом покачала головой — шея словно одеревенела. Она так долго это скрывала, а теперь каким-то немыслимым образом вышло так, что профессор обо всем догадался. Что она наделала?! Только что по неосторожности она выдала свою тайну!

— Вы… знали его? — через силу выдавила из себя Мила.

На лице профессора появилась горькая улыбка.

— Знал ли я того человека, который изображен на твоей фотографии? — зачем-то перефразировал вопрос он и тут же отрицательно покачал головой: — Нет, не думаю.

Мила непонимающе уставилась на профессора.

— Знал ли я человека, который два с лишним года назад преподавал в Думгроте искусство метаморфоз? — Профессор снова покачал головой. — Мы никогда не встречались.

Это запутало Милу еще больше.

— Знал ли я Лукоя? — после продолжительной паузы снова произнес Гурий Безродный; его лицо помрачнело, брови угрюмо сошлись на переносице, и, утвердительно кивнув, он подытожил: — Да, я знал его. Я знал его лучше, чем кто-либо другой.

Мила растерянно покачала головой, сглатывая подкативший к горлу комок.

— Но… я ничего не понимаю, профессор.

Гурий Безродный отошел от окна и приблизился к Миле. Положив обе руки ей на плечи, он пристально заглянул в ее глаза и, очень отчетливо произнося каждое слово, сказал:

— Мила, Лукой Многолик не твой отец.

 

* * *

 

Мила была настолько ошеломлена услышанным, что некоторое время просто смотрела на профессора Безродного немигающим взглядом и не могла вымолвить ни слова. Ведь если то, что он только что сказал, правда, тогда… Но откуда профессору это известно?!

— Откуда вы знаете? — обретя, наконец, способность говорить, спросила Мила.

Ее взгляд был прикован к лицу учителя, выдавая все ее чувства: нетерпение, неуверенность, волнение, а главное — острое желание, чтобы его слова оказались правдой.

— Я имею в виду… Почему?.. Как?.. — Она была настолько выбита из колеи, что даже не знала, как правильно задать вопрос.

Гурий Безродный отошел от нее и на миг прикрыл рукой глаза, словно решался на что-то. Мила пристально смотрела на него, в глубине души испытывая страх, что его слова могут оказаться ошибкой или даже жестокой шуткой. Наконец, профессор повернул к ней лицо. Снова приблизившись и положив руки ей на плечи, он спросил:

— Моих слов для тебя недостаточно, так ведь? — Он не упрекал, серо-зеленые глаза смотрели на Милу с пониманием. — Тебе нужно увериться в этом самой — раз и навсегда выяснить для себя, что Лукой Многолик тебе не отец. Я прав?

Мила кивнула, удивившись тому, как хорошо Гурий Безродный понял ее чувства. Глубоко вздохнув, он крепче сжал ее плечи.

— В таком случае… Мила, ты готова сейчас — прямо сейчас! — отправиться вместе со мной в Плутиху?

— Сейчас? — не сдержала удивленного возгласа Мила, но тут же твердо кивнула: — Да, я готова. Прямо сейчас. Но как же… Дорога до Плутихи займет много времени…

Профессор Безродный отрицательно качнул головой.

— Мы не будем тратить время на дорогу. Мы воспользуемся Порогом Темперы.

Мила озадаченно моргнула.

— Простите?

Настала очередь профессора удивляться.

— Ты не знаешь, что такое Порог Темперы?

Мила мотнула головой.

— Извините, но… не знаю.

Сосредоточенность на лице Гурия Безродного сменилась легкой улыбкой; вертикальные морщины меж бровей разгладились. Он посмотрел куда-то мимо Милы и, словно мысленно возмущаясь чему-то, покачал головой.

— Подозреваю, Акулина попросту забыла сказать тебе, зачем в доме нужны ваши портреты, — по-прежнему улыбаясь, произнес он. Мила не совсем понимала, почему забывчивость Акулины вызвала на лице Гурия Безродного такое странное выражение: снисходительное и одновременно отстраненно-мечтательное.

— Нет, она ничего не говорила об этом, — подтвердила Мила. — Но при чем здесь?..

— Портреты? — предупредил ее вопрос профессор. — Видишь ли, Мила, портрет, который с Нового года висит у тебя в комнате — дома, в Плутихе, — это не просто картина. А художник, который делал вам эти портреты, — не просто живописец. Некоторые маги, обладающие талантом достоверно изображать действительность с помощью красок, специализируются на создании Порогов Темперы — кратчайших магических путей. А самый короткий путь для человека — это путь к самому себе. Человеку, для того чтобы оказаться там, где он находится, не нужно делать ни единого шага. Впрочем, Порог Темперы потому и называется «порогом», что через него нужно переступить, то есть сделать шаг вперед все же необходимо, иначе можно застрять на пороге.

Мила озадаченно поджала губы.

— Профессор, я пока… — она покачала головой из стороны в сторону, — не очень хорошо понимаю…

Гурий Безродный ободряюще улыбнулся ей.

— Не страшно. Тебе нужно будет сделать следующее: закрой глаза, представь себе свою комнату в Плутихе, произнеси «Проксима виа» и шагни вперед.

— И я перенесусь туда? — уточнила Мила.

Профессор кивнул.

— Именно. А когда окажешься на месте, сразу же иди к моему дому. Я тебя встречу.

Настроившись, Мила сделала глубокий вдох и уже зажмурила глаза, следуя совету профессора, но тут же их открыла.

— А как мы попадем обратно? К восьми часам я должна… — Она потрясла головой. — Хотя это неважно.

Профессор покивал.

— Ты хотела сказать, что к восьми тебе нужно быть в Львином зеве. Конечно, это важно. Мы не заставим никого волноваться. Обратно наймем повозку. Если сэкономим время на дороге до Плутихи, то к восьми вечера успеем вернуться в Троллинбург. Сейчас постарайся сосредоточиться, и как можно лучше представь себе свою комнату. Готова?

Мила кивнула и снова закрыла глаза. Ей не пришлось сильно стараться — комната возникла в воображении почти мгновенно. Кровать, письменный стол, мохнатая подстилка Шалопая недалеко от двери, окно с видом на сосновый бор…

— Проксима виа! — твердо произнесла вслух Мила и без колебаний шагнула вперед.

Секунду-две Мила стояла с закрытыми глазами, прислушиваясь и пытаясь понять, вышло у нее задуманное или нет. Потом решительно открыла глаза и пораженно выдохнула — ей удалось!

Комната на втором этаже дома в Плутихе встретила Милу уютной тишиной. Окно было наполовину зашторено, из-за чего в комнате царил сумрак.

Вспомнив, каким способом она сюда попала, Мила оглянулась: за спиной на стене висел ее собственный портрет — в полный рост. Нарисованная маслом рыжеволосая девушка безмолвно смотрела на нее с полотна. Портрет выглядел неживым, и казалось, что никакого волшебства в нем и в помине нет. Однако же именно с его помощью Мила всего за одно мгновение перенеслась на восемь верст от Троллинбурга и Думгрота, где только что находилась.

Глядя на картину, в шаге от которой она стояла, Мила вдруг поняла, что имел в виду профессор, говоря, что можно застрять на пороге. Если бы, произнеся заклинание, она не сделала шаг вперед, то попросту застряла бы в картине! Воображение услужливо подсказало Миле, как бы это выглядело со стороны. От представленного ее передернуло.

Памятуя, что в эту самую минуту ее ждет профессор Безродный, Мила не стала терять время и поспешила к двери. Однако на полпути остановилась. Вынув из кармана плаща фотографию, она задумчиво повертела ее в руках. Мила еще не знала, к лучшему или к худшему случилось так, что снимок увидел Гурий Безродный, но, поразмыслив, решила, что рисковать больше не желает. Разумнее будет оставить это фото здесь, чтобы его случайно не увидел еще кто-нибудь, подумала она и, подойдя к письменному столу, положила снимок в верхний ящик. После чего, уже не задерживаясь, спешно покинула комнату.

 

* * *

 

Гурий Безродный, как и обещал, встретил Милу на подходе к его дому. Приблизившись к жилищу, которое они с Акулиной когда-то сочли непригодным для обитания, Мила заметила некоторые перемены. Дверь, прежде висевшая на одной петле, теперь плотно закрывалась и даже не скрипела. Крыша была покрыта новой черепицей, а в оконных проемах появились застекленные рамы. И все же дом по-прежнему казался неприветливым и угрюмым, как старый пес, всю жизнь просидевший на цепи.

Внутри царило запустение. Профессор, судя по всему, относился к своему жилью с тем же равнодушием, что и к самому себе. Немногочисленная мебель покрыта пылью, на скрипучих деревянных досках пола ни ковров, ни половиков. Одним глазом Мила заглянула в столовую: никакого намека на то, что в этом доме хоть раз в день кто-то трапезничает — ни посуды на мойке, ни еды на столе, если не считать засохшей и заплесневелой краюшки хлеба. Мила невольно покосилась на провожающего ее в гостиную хозяина: неужели ее учитель питался только тем, чем подкармливала его участливая Акулина?

В гостиной Мила увидела картину, на которой профессор был изображен в полный рост. Этот портрет, в отличие от висевшего в холле Думгрота, ничуть не льстил Гурию Безродному: глубокая складка меж бровей, усталый взгляд серо-зеленых глаз, в которых, казалось, давно погас живой огонь, опущенные уголки рта. Налет сумрачной тайной печали, словно паутина, окутавшей портрет, показался Миле даже преувеличенным. Человек, который в этот момент вел ее к лестнице на второй этаж, несмотря на терзающие его воспоминания, не выглядел таким обреченным.

Поднявшись наверх, они очутились в небольшой комнате с единственным окном. Оно смотрело в сторону леса. Из-за плотно стоящих высоких деревьев дневной свет сюда почти не проникал — в комнате было довольно темно. Бегло изучив обстановку, Мила заметила камин, два кресла, на одном из которых лежал желто-коричневый клетчатый плед, и стоящий возле стены плоский предмет, завешанный темным покрывалом.

Профессор подошел прямо к этому предмету и сорвал покрывало, под которым обнаружилось высокое прямоугольное зеркало в посеребренной рамке. Рамка была простая, ровная и гладкая, и, так как зеркало стояло вплотную к стене, оно довольно сильно напоминало дверь.

— Это ведь… — Мила поколебалась. — Профессор, это же еще одна Мемория! Я не ошиблась?

— Все верно. Это Мемория. На этот раз — моя собственная. В ней хранится мое самое болезненное воспоминание, — Гурий Безродный окинул зеркало медленным взглядом. — И я хочу, чтобы ты его увидела, Мила.

— Почему? — не в силах отогнать тяжелое предчувствие, посмотрела на него она.

— Потому что здесь ответ на твой вопрос, — сказал Гурий Безродный, отвечая на ее взгляд, — правда о человеке, которого ты знала как Лукоя Многолика.

Мила повернула лицо к зеркалу. Глубоко, с расстановкой вздохнула, словно собирая из самых отдаленных уголков своего сознания крошечные кусочки храбрости.

— Мы войдем туда вместе, — негромко, ободряюще сказал Гурий Безродный.

От переживаний прикусив нижнюю губу и не отрывая взгляда от зеркала, Мила пару раз кивнула головой.

— Возьми меня за руку, — скомандовал профессор.

Мила послушалась, тогда он протянул кисть другой руки вперед и коснулся серебристой поверхности Мемории. От его прикосновения по зеркалу, как по воде, пошли круги. Зеркальное озеро вдруг окрасилось в бордовые, фиолетовые и черные цвета, а со дна его поднялись на поверхность сверкающие блики — словно отражение звездного неба. Все закружилось в ускоряющемся круговороте. Профессор Безродный подался вперед, увлекая за собой Милу. Она не сопротивлялась, только закрыла глаза и перешагнула через серебряную раму.

 

* * *

 

Мила и профессор оказались в ярко освещенной комнате. Здесь было уютно и просторно. Возле окна мерно покачивалось кресло-качалка, а само окно было распахнуто настежь, впуская в комнату волну яркого солнечного света. Возле кресла, словно он только что поднялся, стоял мужчина. Мила почти мгновенно узнала в нем Гурия Безродного — на вид ему было двадцать с небольшим. Мила невольно подняла глаза на профессора, но тот лишь кивнул в сторону своего двойника и сказал:

— Смотри.

Молодой Гурий стоял, закинув голову вверх. Мила проследила за его взглядом и увидела бесшумно кружащую под потолком Почтовую торбу. Не прекращая полета, торба широко раскрыла отверстие-рот, и вниз полетел какой-то предмет.

Молодой Гурий невольно отпрянул в сторону, когда этот предмет упал прямо в кресло. В тот же миг торба молнией устремилась в открытое окно и исчезла, растворившись в дымке солнечного света.

Тем временем Гурий поднял с кресла небольшой прямоугольный сверток и осторожно развернул его.

— Книга из отцовской библиотеки? — вслух удивился он.

Озадаченно хмурясь, он повертел книгу в руках, после чего откинул обложку. Глаза его мгновенно расширились от ужаса. Он не мигая уставился в книгу и с тревогой в голосе воскликнул:

— Лиза?!

Книга тут же выпала из его рук, и Мила проследила за ней взглядом. Она только успела заметить, что произнесенное молодым Гурием имя было выведено на титульном листе книги жирными, похожими на кровь темно-красными буквами, как все вокруг поглотила кромешная бездонная тьма.

Первым, что услышала Мила, был короткий вскрик боли, словно кто-то, упав, больно ударился. Под ногами она вновь почувствовала твердый пол. В глазах прояснилось. Рядом стоял профессор Безродный, а в нескольких шагах от них лежал ничком молодой Гурий. В полуметре от него валялась книга — та самая, с кровавого цвета надписью «Лиза» на титульном листе.

Оглядевшись, Мила к своему ужасу поняла, что все втроем они оказались в большой клетке из толстых металлических прутьев, стоящей в очень просторной гостиной.

— Поместье моих родителей, — раздался рядом с ней тихий голос профессора Безродного.

Сквозь решетку Мила бегло охватила взглядом комнату. На потолке висела огромная хрустальная люстра. Полы были застланы роскошными, дорогими коврами. На каминной полке из белого мрамора в ряд стояли миниатюрные портреты — глаза Милы невольно выхватили зияющую прогалину в этом ряду, словно одного портрета не хватало. А кроме этого в комнате были еще две точно такие же клетки, как та, в которой находились сейчас они с профессором и молодой Гурий.

В гостиной были люди: вдоль стен, возле двустворчатой двери с золотыми дверными ручками, возле окон, занавешенных золотистыми портьерами из тяжелого бархата, поблизости от клеток — их было человек тридцать, но чувства столпотворения при этом не возникало. Эти люди были похожи друг на друга: все в темных серых одеждах, с угрюмыми враждебными лицами. Каким-то образом Мила знала, что это не маги, но тем не менее они пугали ее. В выражениях их лиц было столько слепой, непоколебимой ненависти, которая невидимо для глаза объединяла их во что-то страшное и беспощадное, что Мила ощутила, как по спине пробежал холодок.

В центре комнаты стояло трое. Двое из них были такими же, как остальные: серые одежды, угрюмые лица… Но третий человек — невысокий и светловолосый, он стоял спиной к Миле, — явно отличался от остальных.

На нем была длинная черная накидка с откинутым на спину капюшоном — такие накидки имелись почти у каждого жителя Троллинбурга. Еще Мила заметила, что остальные люди в гостиной все время поглядывали на светловолосого — казалось, они в любой момент готовы были сделать то, что он им прикажет.

Человек в накидке повернулся. Воздух на вдохе застрял у Милы в горле тяжелым камнем. Перед ней было самое безобразное лицо из всех, когда-либо виденных ею в жизни.

Она не могла не узнать в светловолосом отца Бледо — Тераса Квита. Это был уже не тот пугливый мальчишка из воспоминания сестры Гурия Безродного. Изменилось не только лицо Тераса — теперь это был совсем другой человек. Его взгляд источал ядовитую ненависть, а рот кривила улыбка, исполненная мстительного удовлетворения.

— У нас еще один гость, господа, — неожиданно мягким, ласкающим слух голосом сказал Терас Квит. — Рад видеть тебя, Гурий.

— Терас! — воскликнул Гурий, поднимаясь с пола. — Как я здесь оказался?

Мила заметила, что Терас собирался ответить, но его опередили.

В большой гостиной раздался холодный смех, который показался Миле пугающе знакомым. Как и молодой Гурий, она повернула голову и увидела, что во второй из трех клеток, стоящих в комнате, находится человек, которого она почему-то не заметила сразу.

Мила узнала его. Это был друг Гурия из воспоминания его сестры — черноволосый, с темными глазами и холодным голосом молодой парень. Сейчас он выглядел лет на шесть-семь старше, но выражение его лица было таким же высокомерным. Он стоял, прислонившись спиной к прутьям клетки со скрещенными на груди руками, и смотрел на молодого Гурия.

— Это самый глупый вопрос, который ты мог задать, Гурий. — В его голосе были лед и презрение. Он с пренебрежением кивнул в сторону Тераса Квита. — Этот уродец поймал нас в ловушку Цепким Арканом, как новообращенных сопляков.

Молодой Гурий смотрел на черноволосого так, словно не слышал ни единого его слова.

— И ты тоже здесь… — пробормотал он.

— Здесь, — процедил сквозь зубы черноволосый. — Из-за тебя, черт возьми!

Он вдруг разомкнул скрещенные на груди руки и бросил в сторону Гурия какой-то предмет. Ударившись о прутья решетки, этот предмет упал на пол в ближайшем к клетке Гурия углу.

Это был портрет в овальной деревянной рамке. С того места, где Мила стояла, она смогла разглядеть лицо ее еще совсем юного учителя, а поверх изображения — кроваво-красную надпись «Гурий». Мила была уверена — именно этого портрета не хватало на каминной полке.

Молодой Гурий с безразличием взглянул на портрет и поднял глаза на черноволосого.

— Ты не хуже моего знаешь, из-за чего мы здесь, — сумрачно сказал он. — И твоей вины в этом не меньше, чем моей.

Терас Квит тихо рассмеялся.

— Какая трогательная дружеская сцена! — сказал он, переводя взгляд с молодого Гурия на его черноволосого друга.

Мила впервые решилась всмотреться в лицо Тераса. С трудом преодолевая отвращение, она смогла хорошо его разглядеть. Вся правая сторона лица была вздутой, словно поднявшееся тесто, а кожа — неестественно красной, как арбузная мякоть. Левая сторона была покрыта хитином, а некоторые участки кожи на висках и на шее поросли серовато-бурой шерстью.

В его лице не осталось ничего человеческого, кроме глаз. А в них Мила видела только ненависть: тихую, но глядящую из самых глубин его души. Он был так уродлив, что поднимавшееся изнутри отвращение подавить не было никаких сил. Но, несмотря на это, Мила испытывала к нему жалость.

— Очень трогательно, — повторил с улыбкой Терас. — Но для полной картины нам все еще кое-кого не хватает.

Гурий вдруг вскинул на него полный ужаса взгляд, потом посмотрел в сторону третьей клетки, которая была пуста, и снова повернулся к Терасу.

— Нет, — медленно покачал головой он. — Только не она, Терас. Ты не тронешь ее…

— Она так же виновата, как ты и твой друг, — улыбаясь жутковатой улыбкой, откликнулся Терас Квит. — Почему же я должен щадить ее?

— Терас, послушай, — почти взмолился молодой Гурий. — Мы виноваты перед тобой…

При этих словах черноволосый гневно сплюнул на пол своей клетки и с неприкрытым презрением посмотрел на Гурия.

— Мы виноваты! — заметив этот взгляд, на этот раз жестко и категорично заявил Гурий, обращаясь к своему другу. Затем он снова повернулся к Терасу: — И на твоем месте я мечтал бы о мести. Но если ты хочешь, чтобы за случившееся с тобой кто-то заплатил, то пусть это буду я. Я заплачу. Жизнью заплачу. Только не причиняй зла сестре.

Терас задумчиво смотрел на Гурия, словно размышлял над его словами. Он больше не улыбался.

В этот момент в комнате раздался короткий вскрик. Взгляды всех присутствующих вмиг обратились к третьей клетке, в которой только что появилась девушка.

Ее, как и остальных, Мила тоже узнала. Красивое лицо, золотисто-русые волосы, зеленые глаза — это была сестра Гурия. Именно в ее воспоминании, заключенном в большом овальном зеркале, Мила побывала несколько месяцев назад. В руках девушка сжимала маленькую диванную подушку в чехле из желтого бархата, с декоративными кисточками по углам — такие же подушки лежали здесь всюду: на креслах и диванах для гостей.

— Лиза! — вскрикнул молодой Гурий при виде сестры.

Он бросился к решетке, уцепившись за нее обеими руками, словно хотел раздвинуть ими прутья.

Лиза огляделась, окинула блуждающим, отчаянно встревоженным взглядом всех, кто был в комнате. Ее взгляд едва задержался на лице брата, скользнул по серым фигурам, тенями разбросанным по гостиной, и даже на миг не остановился на человеке в черной накидке в центре комнаты, как будто он был невидим. Лиза словно искала кого-то.

Внезапно она разжала руки, вцепившиеся в диванную подушку так, словно та значила больше ее собственной жизни. Когда подушка коснулась пола, Мила увидела, что на ней большими кроваво-красными буквами написано имя — «Лукой».

Миле показалось, что в этот момент ее горло сжали невидимые руки — дыхание остановилось. Она вскинула глаза на стоящего рядом профессора, но тот лишь покачал головой и знаком велел смотреть дальше.

— Лиза! — снова позвал молодой Гурий свою сестру.

Но девушка не обратила на этот зов никакого внимания. Переступив через лежащую на полу подушку, она бросилась к решетке и, глядя на черноволосого в клетке напротив, воскликнула:

— Лукой! Лукой, ты жив!

Мила медленно повернула голову. Казалось, каждый мускул ее тела одеревенел. Она посмотрела на друга Гурия так, словно только теперь увидела его: черные волосы, цвета воронова крыла брови с крутым изломом, темные глаза с высокомерно-недоброжелательным прищуром, правильные черты красивого лица. Он безразлично и холодно смотрел на Лизу, но не отвечал ей.

— Лукой, — негромко повторила Лиза, улыбаясь и глядя преданным, влюбленным взглядом на человека, из-за которого оказалась в западне — именно его имя было выведено красными буквами на маленькой диванной подушке, именно оно было приманкой для нее.

Тот, кого Лиза назвала Лукоем, был все так же холоден — его не тронула улыбка молодой женщины. Он словно бы напряженно обдумывал нечто гораздо более важное.

— Все в сборе, — объявил Терас Квит. — Мы можем начинать.

Он медленно прошелся вдоль клеток, бросая косые, задумчивые взгляды на пленников.

— Терас, опомнись! — звенящим голосом воскликнула Лиза. — Конечно, ты ненавидишь нас, и твои чувства легко понять. Но сейчас ты помогаешь Гильдии! Нашим общим врагам! Опомнись!

Глаза Тераса гневно сверкнули. Он резко шагнул вперед, приблизившись к клетке Лизы почти вплотную, и девушка с возгласом резко отшатнулась.

— Видишь, — прошипел Терас, испепеляя ее обозленным взглядом. — Я вызываю у тебя отвращение такой силы, что ты не можешь скрыть этого, даже когда твоя жизнь висит на волоске. Мое лицо внушает тебе ужас, который сильнее страха смерти.

Лиза прикрыла рот руками. Ее глаза расширились, когда она осознала свою ошибку.

— Нет, — качнул головой Терас, — Гильдия для меня не враг, а союзник. Я помогаю им очистить мир от таких, как вы, обладающих огромной силой магов, которые считают, что благодаря этой силе им позволено все. Даже превращать в уродов глупых мальчишек, ставших у них на пути.

Лиза, по-прежнему зажимая рот руками, медленно покачала головой из стороны в сторону, словно бы оправдываясь.

— Я помогаю Гильдии, — повторил Терас, — а взамен на это Гильдия оставляет мне жизнь. И что куда важнее — мне подарена возможность отомстить тем, кто лишил меня всего: надежд, привычной жизни, будущего.

На какое-то время воцарилось молчание. Мила видела, как молодой Гурий прикрыл лицо рукой и низко склонил голову, словно он был раздавлен словами Тераса. Лиза больше не взывала к чувствам Тераса и не просила его ни о чем, только смотрела ему прямо в лицо. В ее взгляде не было отвращения, но не было и сочувствия. Однако Миле показалось, что именно осознание своей вины заставило девушку замолчать.

Терас отошел от клетки Лизы и вернулся на середину гостиной.

— Не стану более держать вас в неведении, друзья мои! — с театральным пафосом произнес Терас. — Вы здесь потому, что Гильдия приговорила вас к смерти.

В этот момент Лиза вскинула руку с алмазом в оправе изящного золотого перстня и выкрикнула:

— Сподуменос!

Одновременно ее брат всем телом кинулся на решетку.

— Лиза, нет!

Но перстень Лизы даже не загорелся магическим огнем. Девушка разочарованно смотрела на свое кольцо.

— Это. Очень. Забавно, — раздельно сказал Терас своим подкупающе мягким голосом. В его улыбке было нескрываемое превосходство. — И что же ты хотела сделать сейчас, Лиза?

Девушка нервно сглотнула. Казалось, она ни на что не рассчитывала, но все же отчаянно надеялась, что магия, такая привычная, почти обыденная вещь, поможет ей.

— Ты хотела убить меня? — таким тоном, словно речь шла о чем-то незначительном, спросил Терас. — Сжечь? Дотла, разумеется. Обратить меня… в пепел.

Он с нарочитым удивлением хмыкнул.

— Но ты ведь знала, что это за клетка, внутри которой ты находишься? Не могла не знать. Лукой!

Терас резко повернулся к черноволосому пленнику в другой клетке. Тот даже не вздрогнул. Из всех присутствующих он выглядел самым хладнокровным, хотя совсем недавно было видно, что он злится. Теперь же, казалось, даже людям Гильдии, убийцам с угрюмыми серыми лицами, было присуще больше человеческого, чем тому, кого все в этой комнате упорно называли Лукоем.

— Скажи, Лукой, — продолжал Терас, — тебе ведь известно, почему вы сейчас находитесь в этих клетках?

Тот презрительно хмыкнул.

— Потому что внутри такой клетки любой маг становится беспомощным смертным, — спокойно, почти флегматично ответил он. — Алхимики, вроде тебя, изобрели вещество, подавляющее любую магическую энергию. — Его лицо искривилось в гримасе холодной ярости. — Полагаю, к созданию этих клеток ты приложил руку лично.

— Ты прав, — улыбнулся Терас и, указав жестом на клетки, добавил: — Эти — моя работа.

Черноволосый прищурил темные глаза и, не отрывая немигающего взгляда от Тераса, холодно произнес:

— Никогда не любил алхимию.

Терас громко захохотал, и Мила вздрогнула. Но не потому, что ее напугал этот взрыв почти безумного ликования, а потому, что слова, произнесенные только что, она уже слышала прежде.

«Никогда не любил алхимию», — заговорщицки улыбаясь тринадцатилетней Миле, которую он только что спас из когтей самой Амальгамы, сказал Лукой Многолик. Это было больше трех лет назад…

Мила словно окончательно прозрела — поверила в то, во что поверить, казалось, было абсолютно невозможно.

У этого человека было совсем другое лицо. Однако имя, которым его называли, принадлежало тому, кого Мила очень хорошо знала. А его смех, встретивший ее в этой гостиной, показался до боли знакомым. И наконец — эти слова, которые намертво отложились в ее памяти, потому что три года назад она восхищалась человеком, сказавшим их, и ловила каждое его слово… Все это буквально кричало внутри нее: «Это он! ОН!».

В этот момент к Терасу подошел один из людей Гильдии, что-то тихо шепнул ему на ухо и тут же отошел.

— Да, хватит разговоров, — сказал Терас. — Пора исполнить приговор Гильдии.

— Терас, — вновь подал голос молодой Гурий, — это ведь не их приговор. — Он произнес эти слова, напряженно вглядываясь в лицо Квита. — Это твой приговор. Гильдии нужны жизни магов. Ты указал на наши. Это твой приговор, значит, сегодня решаешь ты. Я умоляю тебя, не отдавай им жизнь моей сестры. Ты хочешь, чтобы кто-то заплатил за то, что мы сделали с тобой… Я заплачу. Только не она, Терас.

Невысокий молодой мужчина с лицом чудовища и голосом, звучащим как колыбельная песня, какое-то время молча смотрел на Гурия. По его взгляду нельзя было понять, о чем он думает. Наконец он сказал:

— Вы умрете все, Гурий. Вы все приговорены к смерти. — Он слегка нахмурил брови и жестко добавил: — Но твое раскаяние и готовность искупить вину я не могу оставить без внимания. Я подарю тебе еще несколько дней жизни.

Мила видела, как потемнело лицо Гурия. В ярости он ухватился за прутья клетки так, что побелели костяшки пальцев.

— Нет! — с разочарованием и гневом в голосе выкрикнул он. — Я просил не об этом, Терас!

— Ты просил не об этом, — легко согласился Терас без тени улыбки на жутком лице. — Но я заманил вас в эту ловушку не для того, чтобы прощать, а для того, чтобы получить удовлетворение от того, что разрушу ваши судьбы, как вы разрушили мою. Ты признаешь, что виноват и заслуживаешь умереть, именно поэтому твоя смерть не принесет мне удовлетворения. Что касается твоего друга и сестры, то о