Пещерный город племени ту-пу

 

Охотники, ушедшие за оленями, явно не спешили домой. Видно полагали, что селение, окружённое большой водой, в полной безопасности. Пройти к нему по суше теперь можно только с запада. Но там-то они и охотились!

Селение купов тем временем питалось рыбой и кхетами. Женщины вытаскивали и ставили сети. Рыбу здесь, как я заметил, жарили на костре чаще всего завёрнутой в большие листья, похожие на наши лопухи. Когда лопухи разворачивали, рыбья чешуя отходила вместе с кожей, открывая нежную мякоть. Получалось что-то вроде парового леща. Вкуснятина!

На реке я пока не был, как ставили и вытаскивали сети, не видел, но рыба в селении не переводилась, и запах её плыл от всех костров.

И ещё стойко держалась над селением вонь от плохо выделанных мокрых шкур, которые сушились на нижних ветвях деревьев. Видимо, местные дамы ходили в шкурах под двухдневным ливнем, а теперь решили посушить, сменив на другие, сухие шкуры. Иметь запасную шкуру для оборачивания талии, по моим спартанским понятиям, было признаком определённой зажиточности. По крайней мере история первобытного общества, которую изучали мы в «Малахите», молчаливо предполагала, что «смены белья» у земных дикарей не было. Обходились одной шкурой.

Между шкурами болтались на деревьях и три отреза красного сатина – мокрые, грязные и неразвёрнутые. И думалось: когда дойдут у меня руки до того, чтобы научить купов кроить и резать ткань, оборачиваться всего одним слоем и хоть изредка стирать?

Но пока день затишья я решил использовать не для курсов кройки и шитья, а для рекогносцировки – посмотреть, где и как живут ту-пу, которых вскоре наверняка придётся защищать от тех же бывших каннибалов.

Карта, составленная спутником, показала вверх по реке известняковые холмы, перепиленные течением, как ножовкой. Полсотни километров на запад… С одного берега реки на другой была перекинута ровненькая тёмная чёрточка. Что она могла означать, кроме мостика, непонятно. А уж способно ли первобытное племя соорудить ровненький мостик над рекою, тоже загадка. Однако пещеры стоит искать именно тут. Сравнительно мягкий известняк – самая подходящая для них порода.

Перепилить известняковые холмы река, разумеется, самостоятельно не смогла бы. Разлом тут, видимо, произошёл тектонический. А река лишь устремилась в него и проложила себе новое русло – пониже и покороче прежнего. И, значит, рано или поздно обнаружим мы русло более древнее. И, значит, землетрясения в этих краях вполне возможны и в дальнейшем.

К этим перепиленным холмам и понёс меня ранец на следующий день после возвращения из Нефти. По пути завернул я в вертолёт, плотно позавтракал и прихватил фотоаппарат. Разведка так разведка…

Шёл я всё время над речной поймой, а сейчас практически над водой. Пойма была широка и, судя по всему, отлично приспособилась к регулярным разливам. Почти нигде вода не заходила в зону кустарников, не заливала опушки. Ничего общего с необузданными весенними разливами российских рек, когда целые рощи неделями стоят «по колено» в ледяной воде.

Природа тут как бы жёстко разграничила зоны воды и леса. И по чёткости, с которой соблюдали это разграничение две неизменно агрессивные стихии, можно было догадаться о строгой периодичности разливов и постоянстве их масштабов.

Сказывалась неизменность положения планетной оси относительно местного Солнышка. На Земле ось вращения блуждает, описывая в пространстве небольшой конус – как затухающий волчок. Происходит такое, разумеется, только под влиянием внешних сил, прежде всего Луны, и называется прецессия. Известна она страшно давно, и на неё охотно списывают самые нелепые и неожиданные капризы земной погоды, непредсказуемые повороты циклонов, антициклонов, тайфунов и ураганов. А ось вращения Риты прецессии не имеет. Ибо нет здесь Луны. Не вихляет здешняя планетная ось. И оттого климат куда постояннее, чем на Земле.

Всё как в песенке Розиты:

 

На планету,

Где нет зимы,

Где весной

Не журчат ручьи,

Где леса и луга –

Ничьи,

Навсегда

Прилетели мы…

 

И как это она умеет всё лаконично сформулировать – и в песенках, и в будничных словах?.. «Мы в конце концов уже взрослые люди, а не мальчик с девочкой…»

Где-то на полпути до известняковых холмов уходил к югу приток реки. Место слияния казалось сейчас громадным озером. На далёком южном его берегу виднелись высокие широколистные пальмы, каких на северном берегу не было. Вот, значит, откуда таскали купы массивные пальмовые листья для хижин! А я-то всё высматривал пальмы в окрестных лесах…

Полюбовавшись далёкими пальмами в бинокль, я двинул дальше на запад.

Пещеры ту-пу сверху были почти незаметны. Но хорошо просматривались площадки перед ними на разных уровнях в двух противоположных обрывах над бурлящей и стремительной здесь рекой, а также и ступенчатые тропки между площадками. На четырёх площадках, самых просторных, горели костры. Возле них сидели, стояли и ходили люди – как и купы, смуглые, полуголые, в шкурах. Кто-то поднял голову, услыхав треск моего движка. Но я не дал им возможности разглядывать себя, резко свернул на вершину холма, вырубил ранец и скрылся с чужих глаз в кустах. Надо самому спокойно оглядеть окрестности.

Из кустарника я увидел вблизи, на самом краю обрыва, два корявых полусгнивших пенька, образованных явно не железной пилой, а каменными топорами. Казалось, деревья тут не пилили, а перегрызали.

На противоположном берегу, тоже на самой вершине, торчали у края такие же два растрёпанных полусгнивших пенька. Я разглядел их в бинокль и поразился сходству. Будто один человек рубил тут деревья своей особой, только ему свойственной методой. Рубил невероятно долго, терпеливо, расчётливо, примериваясь так, чтобы деревья упали строго поперёк реки, навстречу друг другу вершинами – и никак иначе. Уроки валки деревьев, полученные в «Малахите», впервые пригодились мне – хотя бы для анализа того, что сделано другими людьми.

Теперь можно глянуть и вниз. И как раз подо мною обнаружился отмеченный спутником на карте мостик – похоже, из тех самых четырёх деревьев, что были срублены на вершинах.

Остались на противоположном обрыве даже глубокие царапины от корявых комлей, которые когда-то скользили вниз по мягкому белёсому известняку, перерезанному косыми полосами светлого песчаника. И остановились падающие деревья точно на заданной широкой площадке. А с этой стороны реки на ту же самую площадку легли вершины двух деревьев, срубленных некогда рядом со мною.

Потом были обломаны с поваленных стволов сучья, глядящие вверх. Потом стволы, наполовину оголённые, были оплетены и связаны лианами, образовавшими вполне приемлемый для перехода настил. Потом лианы, как перила, были протянуты по оставленным сбоку сучьям. И получился мост. Будто инженерами рассчитанный. Но срубленный без железных топоров и пил, скреплённый без единого гвоздя.

Наверное, недооцениваем мы людей каменного века. Если такой мостик смастерили…

Впрочем, в «Малахите» нам рассказывали о ещё более удивительном факте. В двадцатом веке был найден череп, которому все точнейшие анализы установили возраст в семь тысяч лет. А на черепе – следы двух явно профессиональных трепанаций, сделанных каменными резцами. Не иначе тогдашние колдуны орудовали. Мне таким колдуном никогда не стать!

…Зажатая в узком ущелье река сейчас наверняка поднялась намного выше обычного уровня. Прямо в воду уходили ступени и хорошо протоптанные тропки. Похоже, разлив затопил и часть лестниц и удобные площадки у самой воды – на постоянном уровне.

Двенадцать пещерных входов насчитал я в противоположном обрыве. И сфотографировал их все вместе и каждый по отдельности. Перед всеми входами были площадки, ограждённые глыбами песчаника. Видимо, их кантовали из глубины пещер, когда расширяли там жилые помещения. Одна из площадок нависла над рекой балконом. И не боятся люди, что она обрушится! На балконе пылает костёр, сушатся на «перилах» шкуры, и людей больше, чем где-либо.

Осторожно пододвинулся я к самому краю обрыва, высунул из куста голову, глянул вертикально вниз. Входы в пещеры подо мною не были видны. Хотелось хотя бы сосчитать площадки. Но и этого не успел – рядом просвистела стрела. Может, и попала бы в глаз, да куст помешал.

Пришлось отпрянуть за край обрыва, надеть защитные очки, выбраться из кустов и включить ЭМЗ. Теперь я мог встать на краю в полный рост – стреляйте, сколько хотите!

И в самом деле, несколько стрел полетели в меня с противоположного берега, будто магнитом притянутые. Но – ткнулись в круговые волны электромагнитной защиты, отскочили, как от резины, посыпались вниз, в реку.

Всё это оказалось настолько убедительно, что больше не стреляли. То ли осмысливали увиденное, то ли всё поняли с первого раза. В любом случае это говорило о сообразительности аборигенов.

Включив ранец, я перешагнул на другой берег и тоже остановился на краю, уже не скрываясь от взглядов людей. Отсюда я насчитал и сфотографировал в противоположном обрыве ещё полтора десятка входов в пещеры.

Двадцать семь входов! Это слишком много для племени с групповым браком. Ему столько не требовалось. И этого вполне достаточно для маленького племени, вроде купов, которое жило парными семьями, вырубая в известково-песчаниковой круче «отдельные квартиры». Если в каждой хотя бы по пять жителей, то племя получается чуть побольше, чем у купов.

О техническом уровне красноречиво говорили и удобный мостик над бурлящей рекой, и «балконные» площадки, и луки со стрелами, и ступеньки на самых крутых спусках тропинок, которые отлично просматривались в бинокль.

Терпеливые и работящие люди живут тут! Любимые мои купы, пожалуй, многому могут поучиться у соседей, о коих Тор говорил довольно пренебрежительно. Этому бы племени – да пилы с топорами, да каёлки с геологическими молотками, да тачки с носилками, да лопаты совковые и штыковые! Они и без этого инструмента целый пещерный город отгрохали. А что соорудили бы с инструментом?

Придёт ещё их время! Будет у них инструмент! Надо только вначале их защитить, спасти от разорения, от крови и от рабства… Потом уже всё остальное…

В общем-то схема местного «Аустерлица» теперь была ясна. Опять же ночь, неожиданность и захват женщин прежде всего из пещер на северном берегу. Так проще, быстрее и безопаснее для налётчиков. Авось усложнять себе задачу они не станут. И, если вовремя предупредить это мирное племя, увести всех на южный берег, то защитить один лишь мостик – не проблема. Племя наверняка разожжёт перед ним костры. От них и можно погнать налётчиков вниз по тропкам и дальше – в родные леса. Наглядно, убедительно и, может, достаточно для подписания ещё одного договора о дружбе с «сынами небе», скреплённого кровью.

Где вот только подписывать его? В пещере вождя? И ещё закавыка: как при этом очень удобном варианте избежать тучи стрел, которые наверняка полетят в бывших каннибалов с противоположного берега? Ведь расстреливать их можно почти в упор! Многие урумту при этом попадают в реку и погибнут. Кто сможет убедить обиженное преследуемое племя не пускать в ход оружие?

 

Телемост для вождей

 

На обратном пути завернул я снова в вертолёт, вызвал Город, подобно рассказал Розите о сегодняшнем путешествии и передал по факсу фотографии. Причём предварительно попросил записать мой рассказ, чтобы избавиться от будущих отчётов. А когда рассказ кончился, попросил запись вырубить.

– Теперь надо посоветоваться, – объяснил я. – Tet-a-tet.

– О чём? – спросила Розита нетерпеливым шёпотом.

– О высокой политике.

Розита расхохоталась. И включила экран. Я тоже включил экран и увидел, как прелестно она смеётся. Наслаждение смотреть на неё.

– Ты имеешь в виду нас двоих? – уточнила Розита.

– У нас всё безоблачно! – успокоил я. – А на остальных горизонтах – тучи. Нужны межматериковые переговоры. На самом высоком уровне.

– Не доходит…

– Я имею в виду буквальный смысл: один из здешних иерархов и один из тамошних.

– Ради чего?

– Ради того, чтоб не лить кровь. Кроме как для анализов. По-моему, сейчас подходящий момент для высокой дипломатии. Но ведь иерархи без нас, винтиков, об этом не догадаются.

– Давай конкретнее!

– Попробую… Уговорить племя ту-пу не стрелять в ненавистных хуров может, по-моему, только вождь Тор. Он знаком с тамошним вождём Уйлу. Хотя и невысокого мнения о его храбрости. А вот уговорить Тора отправиться к соседям с такой необычной просьбой может только вождь «сынов неба». Мне это явно не под силу. Он уже знает, что я не вождь.

– Попросить Тушина?

– Хорошо бы, конечно, если б он согласился! Но если ему идея не понравится, пусть будет любой, кто согласился. Ну, например, Бруно! Я согласен на всех! Кроме одного, которому не доверяю.

– А с Тором ты уже беседовал?

– Не успел. Звоню с дороги. Дома ещё не был. Да может, и рано? Решить бы сначала с Советом…

– «Дома не был?» – грустно переспросила Розита.

– Иного дома нет пока.

– А наш корабль?

– Он на другом материке.

– Меж ними было море, меж ними было горе… – Розита вздохнула. – Это из кубинского поэта прошлого века. Поэма о кубинских эмигрантах. А как актуально, правда?

– Ты всегда поразительно актуальна!

– Хорошо, – согласилась Розита. – Провентилирую твою идею. Как мы её назовём?

– Может, «телемост»?

– Пусть «телемост». Но тебе тогда ещё есть работа.

– Какая?

– Лингвистическая. Вождь «сынов неба» должен оперировать хоть несколькими словами купов. Как земные вожди, когда приезжают в дружественную державу. Я читала в той книжке, которую тебе дала, что ваш Хрущёв часто кричал в Индии с трибун: «Хинди – руси бхай, бхай!» Друзья, значит… Вот хотя бы в этих пределах.

– Попробую.

– И ещё: сколько времени у нас в запасе?

– Это только колдун в соседнем племени знает. Тор сказал, что точные сроки разливов известны лишь колдуну айкупов. А когда спадёт вода, рыцари с севера рванут на юг. Дней пять-шесть пути. Думаю, у нас не меньше недели.

– Ты повезёшь Тора на вертолёте?

– Если согласится…

– А ты здесь хоть раз водил вертолёт?

– Только к Нефти. Но на Земле, по сути, с детства.

– То на Земле… Разные вертолёты… – Розита помолчала. – Ты не обидишься на моё вмешательство?

– Не способен я на тебя обижаться. Да и вообще не обидчив.

– Ну, что «вообще», я замечала… Может, на пробу слетаешь сам? А потом уже с Тором…

– Согласен.

– Тогда – удачи! – Розита улыбнулась. – Ухр Сан!

 

21. Мы не имеем права…

 

Купы в этот вечер пировали. Запах жареного и горелого мяса перебивал остальные запахи. На раскидистом дереве в центре селения две оленьи головы были насажены на короткие обрубки нижних сучьев. Кто-то переплёл оленьи рога красными и синими лентами. Под каждой головой высилась горка целеньких свеженьких кхетов. Это было явное жертвоприношение убитым оленям – извинение перед ними за убийство. На двух кхетах, как лихо сбитые набок шляпки, сидели грязные пластмассовые миски из распотрошённого в палатке Тора мешка подарков.

Употребления мисок здесь, похоже, самостоятельно не поняли. Да и никаких супов или каш в племени не водилось. Потому и гуляли миски не там, где надо.

Пылали в селении четыре костра вместо обычных трёх. От костра к костру перебегали женщины и дети. Мужчины не суетились. Они с достоинством поедали крупные куски мяса, насаженные на обгорелые ветки.

Не успел я втащить в свою палатку баул, прихваченный из вертолёта, как вбежал Сар с двумя кусками мяса, насаженными на дымящиеся с тонких концов палочки. Мыслеприёмника на нём не было. На мне – тоже. Объясняться пришлось жестами.

Я помахал ладонью над доставленной вчера вечером из вертолёта складной табуреткой. Посиди, мол…

Сар с недоверием оглядел табуретку и сел рядом с нею на землю, скрестив ноги.

Тогда я спокойно достал из ранца и надел свой мыслеприёмник, разыскал на дне вчерашнего баула шампур, взял перочинный нож со стола и лезвием перегнал на шампур оба куска полусырой оленины. Её явно надо дожаривать, чтобы довести до уровня съедобного шашлыка. Дымящиеся ветки я втоптал в землю, а Сару взамен них вручил перочинный нож и показал, как открывать и закрывать его.

Нож вызвал у охотника полный восторг. Первым делом, конечно, Сар обнюхал его. Запах опасения не вызвал – от ножа пахло подгорелым мясом. Затем Сар осторожно провёл лезвием по пальцу, сложил и снова раскрыл нож и разразился длинной речью. Из неё я понял лишь неизменное «тун эм» и уловил часто употребляемое «кхон».

Ни Сар сегодня, ни Лу-у вчера не спросили у меня про нож: «что это?» Назначение ножа им явно было понятно. Значит, имелось и слово для него. Может, как раз «кхон»?

Под конец длинной речи Сара в палатку влетела Лу-у. Мыслеприёмник, к счастью, был на ней, и я спросил:

– Что такое «кхон»?

– Брат, – ответила она. – Разве ты этого не знаешь?

– Теперь знаю. А как на вашем языке «друг»?

– Кхун.

Для телемоста этого было пока достаточно, и я не стал углубляться в дальнейшие лингвистические исследования. Тем более что видел: Лу-у пришла не просто так. Ей не терпелось что-то сообщить.

– У купов удача, – сказала она.

– Вижу. Рад за купов.

– Купы хотят опять посмотреть сынов неба. Покажи!

– Хорошо. Подержи пока…

Я отдал ей шампур с мясом – больше некуда его деть! – и понёс к выходу телеэкран с динамиками. Потом вспомнил, что дискета с концертом второпях брошена в первый баул, который я приволок из вертолёта. Пришлось порыться. В конце концов всё было налажено, пошёл звук, пробежали настройка, заставка, и Омар стал приветствовать с экрана всех купов, Тора, Сара, Кыра…

Теперь я мог присесть к костру и осторожненько дожаривать на шампуре мясо. Очень кстати подвернулась просьба Лу-у! Никто не смотрел на меня – все смотрели на экран. Никто не мог обидеться на то, что я дожариваю блюдо, которое купы считали вполне готовым к употреблению.

Возле соседнего костра увидел я Тора. Он держал в одной руке ветку с мясом, а в другой – раскрытый перочинный нож. Тот, что вчера подарил я Лу-у. То ли отобрал у дочери, то ли сама она отдала…

Значит, надо презентовать ей ещё один!

Тор сидел возле своей хижины. Я уже вычислил её. Из неё часто выбегала Лу-у. А кроме неё, выходила оттуда и входила ещё одна женщина средних лет – возможно, жена Тора, и ещё голопузый кудрявый мальчишка лет одиннадцати-двенадцати. Вероятно, братишка Лу-у. Вся семья вождя?

Впрочем, распоряжался Тор только при появлении опасности. А в спокойной обстановке племя отлично обходилось безо всяких указаний.

В первый раз телеконцерт захватил купов врасплох, и почти все они оставались на месте до тех пор, пока не началась заразительная пляска на экране. Сейчас реакция была иной. Ребятишки рванули поближе к телевизору и уселись перед ним на землю отчётливым амфитеатром: самые маленькие впереди, те что постарше, – за их спинами. За детьми расположились женщины, отложив остальные заботы. Мужчины или стояли поодаль или остались сидеть у костров, как Тор. Правда, перед ним никто не маячил – как-то само собой получилось. Трапезу оставили все. Один я потихоньку жевал мясо, откусывая крохотными кусочками и дожаривая оставшееся на шампуре. Со стороны можно было подумать, что я тут самый голодный.

После концерта, как во всяком приличном обществе, начались танцы. Только на этот раз посреди концентрических кругов оказалась не пустота, а дерево с оленьими головами. И в припеве танцующих почти подряд звучало: ка, ка, кам… То есть, олень, олени… То ли славили животных за то, что позволили себя убить, то ли просили у них прощения.

Не участвовали в танце только старухи – я насчитал их пять! – старик-оружейник, Тор да я.

Оружейник, похоже, был отцом Кыра. И валун-наковальня лежал как раз возле их хижины. А может, хижину поставили возле удобного валуна. И в хижину эту не входила ни одна молодая женщина. Зато вбегали двое подростков, которые уже носили шкуры на поясе и даже участвовали в обороне у Кривого ручья.

Внутрь хижин меня пока никто не звал. Посмотреть, конечно, хотелось, но не напрашиваться же!.. Всему своё время. Я видел возле себя постоянно одни и те же лица, и понимал, что сие значит. Остальные купы как бы маячили в отдалении. Не то чтобы сторонились, а просто не заговаривали. Если что-то надо, всегда рядом Лу-у, или Сар, или сам Тор. Даже Кыр, охранявший меня в первую ночь, держался как бы во второй шеренге. Словно центральный полузащитник на футбольном поле. Давно хотел дать ему мыслеприёмник, но случая не возникало.

Может, именно так и было замыслено местными стратегами?

Обижаться не приходилось. Надо потерпеть.

Думалось во время телеконцерта ещё и о том, что на следующую охоту хорошо бы мне пойти вместе с купами. Чтоб не жить у них нахлебником. Вот только с чем пойти? Из пистолета убить оленя ещё можно. Но если попадётся стадо ломов, на коих положено охотиться соединёнными силами двух племён, пистолет вряд ли поможет. Не знаю уж, что такое лом, но почему-то кажется, что ему пистолетная пуля – как слону дробинка. Впору отыскивать в трюмах звездолёта крупнокалиберные охотничьи карабины. На этой планете они пока не употреблялись. Но не могут же «сыны неба» спасовать перед четвероногими ломами! Мы тут не имеем права ни в какой мелочи казаться слабыми. Первобытные люди даже жестокость могут нам простить – слабости не простят. Это мы должны всё прощать им…

И ещё думалось о том, что за шестидневку моего общения с купами у них уже второй общенародный праздник. А у землян за почти год моей жизни на этой планете не было ни одного. И нет всеобщих выходных. И нет обязательных «календарных» отпусков. То есть каждый может при личной необходимости взять выходной в любой день и нырнуть в небольшой отпуск, если вдруг приспичит. Для этого – никаких препятствий! Кто-то всегда заменит тебя на твоём месте. Но общее дело не останавливается ни на день, ни на час, ни на минуту. Общество в целом трудится как роботы, без остановок. Никакого обязательного безделья! Никакого принудительного отдыха! Всё только индивидуально.

И при этом нет никаких сожалений или сетований на то, что всё устроено именно так, а не иначе. Все довольны! Потому что заняты любимым делом, которое доставляет почти что наслаждение и от которого не хочется отдыхать. По сути, оно не утомляет.

Одно лишь исключение из общего правила – школа. У детей есть и обязательные выходные и обязательные каникулы. Как на Земле.

Когда мы улетали с Земли, так трудились там далеко не везде. Лишь в некоторых районах, городах или посёлках. Лишь в некоторых крупных коллективах. На каких-то, в общем, островках всепланетной жизни. А на остальной планете господствовал обязательный и не всегда приятный труд с гарантированными просветами в виде отпусков, праздников и общих выходных. Не всем на Земле удавалось безошибочно выбрать именно такое дело и место в жизни, которые доставляли бы удовольствие и не утомляли. Не всем удавалось достичь в своём деле высот, гарантирующих разумную свободу расписания. И те, кому такое не удавалось, вынуждены были трудиться по обязанности, за полное обеспечение со стороны общества. Сказывались тут и далеко не одинаковые природные данные самих людей и далеко не одинаковые природные условия их существования.

Однако изнуряющего труда не было нигде. Он ушёл в прошлое безвозвратно – вслед за войнами, которые варварски, в гигантских масштабах, уничтожали результаты человеческого труда. Отказавшись от войн на Земле, поставив их вне закона, человек обрёл полную свободу перехода от труда обязательного к труду желанному. И в пределах одного дня, и в пределах целой судьбы. Ведь желанный труд есть у каждого! Даже у самого великого лентяя! Задача общества – сделать индивидуальный желанный труд полезным для других людей.

Однако даже и до этого, далеко не идеального уровня жизни, земное человечество добиралось десятки тысяч лет – от сегодняшнего уровня племени купов на планете Рита.

Мы не имеем права позволить им потерять столько же времени, сколько потеряли сами. Они должны пройти этот путь в сотни раз быстрее, как минимум. Их надо настолько заинтересовать, чтобы вприпрыжку бежали к труду, дающему удовольствие или хотя бы зримые, нужные им результаты. И, если нам это удастся, если труд их окажется интереснее, увлекательнее любого отдыха и всенародного праздника – они станут в конце концов счастливыми на достойном человека уровне. И, может, когда-нибудь скажут нам спасибо. Когда поймут, что для них сделано…

А купы тем временем всё плясали, благодарили оленей за покладистость, но в конце концов решили поблагодарить ещё и самого удачливого охотника.

– Шур! Шур! – закричала вдруг одна из женщин. – Шур!

– Шур! Шур! – тут же завопили другие.

Я и удивиться не успел, откуда узнали они то моё мальчишеское имя, которым пользовалась одна только Таня на далёкой Земле, как кто-то вытолкнул к дереву с оленьими головами высокого и тоненького парня с озорными глазами и обычной гривой нечёсаных волос. Он прижался спиной к стволу в полной растерянности, а купы кружились вокруг него и кричали:

– Ухр Шур! Ухр Шур!

Мне тоже захотелось отметить его охотничью удачу, я сбегал в палатку, прихватил перочинный нож и вернулся к костру. А когда распались танцующие круги, подошёл к своему инопланетному тёзке, всё ещё стоявшему у дерева, протянул ему раскрытый нож на ладони и тоже поздравил:

– Ухр Шур!

Он взял нож осторожно, не стал его обнюхивать, слегка воткнул в кору дерева, упал передо мной на колени и завопил:

– Тун эм! Тун эм!

Мне стало не по себе. Тут же я поднял его, подхватив подмышки, обнял, похлопал по плечам, трижды повторил «кхун» и отпустил.

Схватив нож, он вприпрыжку умчался к дальним хижинам. А к дереву с оленьими рогами вдруг выскочил кудрявый голопузый сынишка вождя и звонко прокричал:

– Ухр Сан!

Внимания на это не обратили.

Однако мальчишка не унялся и заорал снова:

– Ухр Сан-Сан!

И тут же получил звонкий отеческий шлепок по голому заднему месту. Никто и опомниться не успел, как Тор оказался рядом.

И всем стало ясно, что если «Ухр Сан!» – это ещё в порядке вещей, то «Ухр Сан-Сан!» – это уже слишком.

И мне впору было признать, что публичное награждение редкостным оружием – это всё-таки прерогатива местных вождей, а не приблудных кандидатов в колдуны.