Глава 21. Лживые обвинения

18 ноября 2003 года был издан сборник Number Ones, но более серьезные новости почти мгновенно отодвинули дебют альбома на задний план.

На следующий день после релиза я снова был в Нью-Джерси, чтобы поработать с Винни над новой сувенирной продукцией Майкла. Сам Майкл был в Лас Вегасе – снимал клип на песню One More Chance, но съемки были приостановлены после очередного конфликта с Томми Моттолой. Майкл хотел, чтобы мой брат Альдо и сестра Мари-Николь (оба танцоры) снялись в видеоклипе, но Моттола был против того, чтобы в видео появлялись какие-либо дети. Марк Шаффел слышал бурный разговор Майкла с Моттолой.

– Идите-ка вы в задницу, ребята, – сказал Майкл через Шаффела, служившего посредником между ним и Томми. – Я не собираюсь делать это без детей. Закрываем проект.

One More Chance была одной из новых песен в Number Ones (вообще-то, единственной новой – прим. пер.), и компании Sony нужен был видеоклип, чтобы рекламировать альбом. Потребовались месяцы упорного труда и подготовки, чтобы оборудовать студию в Вегасе.

– Мне все равно не нравится концепция, – сказал Майкл Моттоле. – Это слишком похоже на Smooth Criminal. Нам нужно сделать что-нибудь свежее и новое. Будем снимать сами, во время поездки.

Съемки отменили. Через Марка Майкл спланировал шестимесячное путешествие по Европе, Африке и Бразилии, в течение которого он и собирался снимать клип. Вместе со своим сопровождением он должен был вылететь на следующий день, но планы изменились.

Я был официально бездомным, как и большую часть своей взрослой жизни. Майкл превратил меня в парня, живущего в отелях. Поэтому Винни и я обустроились в доме моих родителей, работали с включенным телевизором, как вдруг заметили новостную ленту на экране. В ней говорилось, что полиция проводила обыск на ранчо Майкла. На экране появились кадры «Неверленд», снятые с воздуха. В ленте было сказано, что Майкла обвиняли в «непристойных и развратных действиях» по отношению к малолетнему моложе 14 лет.

Мы с Винни в ужасе переглянулись, затем снова уставились на экран. Вот дерьмо.

– Кто это сделал? – спросил Винни. – Кто обвинил Майкла?

В новостях не называли имя обвинителя, но мне это и не нужно. Я и без того знал, что это Арвизо.

Я позвал родителей в комнату, и мы попытались дозвониться до Майкла, но у нас ничего не вышло. Звонили все наши телефоны – вереница обеспокоенных звонков от друзей, спрашивавших, что случилось, и коллег, которые рассказывали нам новости. Кто-то подтвердил, что обвинения действительно исходили от Арвизо. Разумеется, от кого же еще?

Мы это уже проходили. Я в то время был слишком молод, но я видел, какой долгоиграющий урон нанесли Майклу первые обвинения и как пострадал его имидж. На него снова набросились лгуны. Мы никогда не доверяли семье Арвизо, и вот, случилось самое худшее. Ну почему Майкл не разорвал с этой семейкой все связи еще в 2000 году? Почему он снова впустил их в свою жизнь, чтобы снять фильм с Баширом? Почему мы приняли их тогда, чтобы помочь им справиться с последствиями фильма? Я был зол на мать Гэвина, но я также злился и на Майкла за то, как глупо он повел себя, позволив ей выйти сухой из воды при всех этих манипуляциях с собственными детьми. Злился и на себя за то, что не был более напористым. В конце концов, у нас всех были причины сомневаться в намерениях Дженет Арвизо с самого начала, но мы ничего не сделали, когда она создавала все подоплеки для этой ситуации.

Все обвинения были полной ерундой. Ничего двусмысленного в этом деле не было – эти люди охотились за деньгами Майкла. Но он был невиновен, и мы попросту уничтожим их в суде. Я был уверен в этом. Чего я на тот момент не осознавал, так это того, какой грандиозный бой нам придется дать и насколько тяжелыми будут последствия. Я понятия не имел, что это вобьет клин в мои отношения с Майклом – такой клин, который не пережила бы ни одна дружба. Наша и то выжила с трудом.

Майкл, Альдо и Мари-Николь проводили свой последний день в Лас Вегасе, когда им сообщили, что на ранчо снова обыск. Они сразу же отправились к себе в отель, однако отель не принимал их из страха, что это привлечет внимание прессы. Они поехали в другой отель, но и там им отказали в поселении. Один отель за другим отказывали им из боязни облавы СМИ. Они втроем ездили по Вегасу и не могли найти пристанище, а Майкл тем временем все больше нервничал. Наконец, Карен нашла им какой-то номер.

Из того, что рассказали мне мои брат и сестра: едва Майкл вошел в номер, он сорвался с цепи. Он никак не мог поверить в то, что происходило. Опять. Он взбесился, переворачивал столы, швырял стулья, уничтожая все, что попадалось ему под руку. Если бы Альдо и Мари-Николь не были с ним, я бы всерьез тревожился о его безопасности. Путешествие в Европу отменили, съемки клипа One More Chance так и не назначили повторно, а Альдо и Мари-Николь вернулись домой в Нью-Джерси.

Майкл не хотел возвращаться в «Неверленд», он считал, что его осквернил полицейский обыск. Вместо этого он арендовал дом в Колдуотер Кэнион в Лос-Анджелесе. Примерно через неделю я отправился к нему, но, поскольку окружной прокурор пытался вызвать меня повесткой в суд, и ходили слухи о том, что был выписан ордер на мой арест, мне не хотелось светиться на их радарах. Поэтому я полетел в Лас Вегас. Водитель Майкла забрал меня из аэропорта и отвез в ЛА.

Когда я приехал, в доме был брат Майкла, Рэнди. За все годы, проведенные с Майклом, я особенно не общался с Рэнди и был немного удивлен, увидев его там, хотя мне стало ясно, что он пришел поддержать Майкла. Он пытался помочь своему брату разобраться с делами, и Майкл, который обычно сопротивлялся, сейчас был благодарен за это. Мы втроем сели за кухонный стол, чтобы обменяться новостями. Было приятно провести время с Рэнди. Он нравится мне, и Майкл был определенно рад, что тот был рядом. Я заверил их обоих, что сделаю все, что смогу, чтобы помочь, и что я буду с Майклом до самого конца.

Следующие пару дней мы тусовались, стараясь не думать и не говорить о том, что занимало наши мысли. В доме был боулинг, и мы часто играли. Гэри, тот же водитель, который годами возил Майкла, вывез нас в город за покупками, и мы взяли на вынос жареные куриные крылышки Kentucky Fried Chicken. После того, как дети легли спать, мы открыли бутылку вина и стали прикалываться друг над другом. Все прочие дела были отложены – нашей первой и главной задачей было пережить суд, но мы были настроены оптимистично.

Майкл неплохо держался, надеясь на лучшее, но я видел, что он сам не свой. В его глазах сквозила печаль.

После визита в «Неверленд» я вернулся в Нью-Йорк, вроде как для того, чтобы снова заняться своей жизнью. Определенно, я уже не мог работать над запуском брэнда Майкла Джексона. Вместо этого я занялся продюсированием трибьют-шоу для Патти ЛаБелль на UPN, организовывая «звездный» концерт на Багамах, чтобы отпраздновать ее 45-летие в музыкальном бизнесе. Я перебрался в квартиру на Манхэттене.

Как раз перед Рождеством, 18 декабря 2003 года, против Майкла были официально выдвинуты обвинения по семи пунктам растления малолетнего и двум пунктам применения опьяняющего вещества, т.е. Арвизо утверждали, что он напоил Гэвина, чтобы растлить его. Согласно юридическим документам эти преступления были совершены в феврале и марте 2003 года, когда мы все были в «Неверленд» после фиаско с фильмом Башира.

Вскоре после официальных обвинений мне и Винни стали звонить из окружной прокуратуры и вызывать нас на допрос, поскольку мы были в «Неверленд» в то время, когда были совершены преступления.
– Фрэнк, – сказал мне Винни, – послушай, я не знаю, какова наша позиция, но думаю, нам пора нанять адвоката.

Я позвонил Элу Малнику, и тот дал мне несколько имен. Я записал их, не совсем осознавая происходящее. После встречи с несколькими крутыми юристами мы с Винни забрели в офис Джо Такопины на Манхэттене. Там, в приемной, первым, что я увидел, был снимок адвоката с женой и детьми. Семейный человек. Мне это понравилось. Затем я увидел на заднем плане телевизор, на экране которого шел футбольный матч с участием «Ювентус», моей любимой футбольной команды. Джо сказал мне, что он тоже любит эту команду. Нас троих объединял футбол. Это и решило дело. Он стал нашим адвокатом.

Джо поговорил с прокуратурой. Они отметили, что собираются созывать Большое жюри присяжных, а это, по их мнению, означало, что у них достаточно доказательств, чтобы гарантированно довести дело до суда. Они утверждали, что я и Майкл учинили заговор, в котором я помог ему добраться до Гэвина, а затем прикрывал различные неподобающие действия и запугивал свидетелей.

На нескольких встречах мы с Винни детально рассказали Джо о нашем взаимодействии с Арвизо. Я хотел убедиться, что Джо понял – я считаю Арвизо лгунами, нам нечего было скрывать, и я хотел сделать все, что в моих силах, чтобы помочь Майклу. Джо считал, что у нас есть существенные доказательства, подтверждавшие отсутствие заговора, но это было очень важное дело, в котором участвовал (по его словам) «фанатичный прокурор с предельно ясными намерениями». Он беспокоился, что меня и Винни втянут во все это, поскольку сама идея заговора придавала делу зловещий оттенок. Он работал с адвокатом Майкла, предоставляя ему наши доказательства, чтобы обосновать линию защиты, если ему это потребуется.

В то Рождество Джо не советовал мне видеться с Майклом. Мы не знали, будет ли мне предъявлено обвинение, любые дальнейшие контакты между мной и Майклом могли быть использованы против меня. Поэтому мои братья Эдди, Альдо и Доминик поехали в ЛА, чтобы провести Рождество с Майклом в доме на Колдуотер Кэнион, а я провел тихий праздник с родителями. Майкл, выступавший в роли Санта-Клауса даже издалека, прислал мне подарки: цифровой фотоаппарат и iPod. Я был благодарен ему, поскольку расценил это еще и как признак того, что он все еще оставался самим собой.

Однажды утром в январе я спустился на улицу, чтобы сходить в магазинчик на углу, купить кофе и сигарет. В то время у меня были длинные волосы, и на мне были солнечные очки и толстовка с капюшоном, которые я обычно носил. В магазинчике работал телевизор, шло шоу Celebrity Justice. Пока я расплачивался за свои покупки, телеведущий рассказал, что я бандит из Нью-Джерси, пытавшийся похитить семью Гэвина Арвизо и удерживать их заложниками в «Неверленд». СМИ даже сообщали, что я попытался похитить Арвизо и вывезти их в Бразилию, вероятно, чтобы заставить их «исчезнуть». Из этого получилось бы отличное кино. Когда-то давно, когда я впитывал в себя советы Майкла стать чайкой Джонатаном Ливингстоном, вести необычную жизнь, фальшивое обвинение в похищении было совсем не той картиной, которую я себе представлял.

Передо мной в очереди стояла милая пожилая дама.
– Надеюсь, они схватят этого ублюдка, – сказала она.
– Да, я тоже надеюсь, – ответил я.

Я подумал обо всех тех временах, когда мы с Майклом выходили в люди, используя маскировку, которая была необходима ему, а мне – просто так, для прикола. Теперь же у меня была настоящая причина скрывать свою личность, и это было ужасно. По всему миру люди слушали эти идиотские обвинения и составляли мнения обо мне. Поскольку они не знали правды, то с чего бы им и не поверить в то, что они слышали? Таким образом, я испытал на себе небольшую часть того, с чем Майклу доводилось жить каждый день. Единственной милостью было то, что во всех этих репортажах, а также в судебных документах я шел под именем «Фрэнк Тайсон» (также известный как Касио). Мои предыдущие старания разделить работу и семью возымели положительный побочный эффект, о котором я и помыслить не мог. Имя моей семьи осталось незапятнанным, а это значило, что мои родители будут защищены от этого, да и у меня было место, куда я мог пойти. В своей деловой жизни я снова стал Фрэнком Касио. Прошло много времени, но я наконец-то снова был собой.

Мне не предъявили никаких обвинений, но из программы Celebrity Justice и прочих источников мы знали, что я имел к этому делу какое-то отношение. Позднее, в январе 2004 года, когда Майклу предъявили обвинения, меня и Винни указали как сообщников заговора, не привлеченных к ответственности. Как пояснил Джо, обвинение в сообщничестве означало, что нас не обвиняли в каких-либо преступлениях, а у прокурора не было против нас никаких доказательств. Пока что мы были в безопасности, но если Майкла осудят, тогда, вероятно, обвинят и нас. Моя судьба, как и в течение большей части моей жизни, была снова связана с судьбой Майкла.

Вскоре после предъявления обвинений я перезвонил Майклу. Он и дети вернулись в «Неверленд». Я попросил разрешения поздороваться с детьми, и к телефону подошел Принс.
– Фрэнк, – сказал он, – папа очень грустный. Ты приедешь? С папой все будет в порядке?

Это разбило мне сердце.
– Конечно, с папой все будет в порядке, – заверил я его. – Все замечательно. Я приеду, как только смогу.

Меня не обвинили вместе с Майклом, а это означало, что мне не пришлют повестку и не арестуют, но Джо все еще был против того, чтобы я контактировал с Майклом. Вопреки его советам я полетел в ЛА со своим отцом и Эдди, чтобы проведать Майкла. В самолете я сидел рядом с братом; мой отец сидел один. Десять лет назад мы втроем отправились в Тель-Авив, чтобы заверить Майкла в своей поддержке в скандале с Джорди Чандлером. Теперь ситуация повторялась. Будучи детьми в 1993 году, Эдди и я пребывали в блаженном неведении относительно ситуации с Майклом. В этот раз, уже будучи взрослыми людьми, мы целиком и полностью осознавали всю тяжесть обвинений и влияние, которое они окажут на Майкла.

Когда мы пришли в дом, мой отец поздоровался с Майклом и заверил его, что мы все его поддерживаем. К нам подбежали дети и обняли нас. Несмотря на то, что сказал мне Принс по телефону, они выглядели счастливыми и беззаботными. Они, конечно, знали, что у папы проблемы, но Майкл был осторожен и оберегал их от подробностей. Он всегда тщательно следил за тем, чтобы защитить их и от позитивных, и от негативных сторон своей славы. Он не хотел, чтобы на них набрасывались его поклонники, не хотел, чтобы они видели, как он выступает перед переполненными стадионами. Он не хотел, чтобы они залезали в Интернет, поскольку боялся, что они введут его имя в поисковик и увидят сплетни о своем отце, для нормального восприятия которых они еще слишком малы. И сейчас он делал все, что мог, лишь бы защитить их от того безумия, которое уже стояло на пороге. Как только дети вышли из зоны слышимости, мы поговорили о предстоящем суде (нам пришлось это сделать), но затем немного повеселились.

В 1993 году, во время тура Dangerous, мы отвлекали Майкла, гуляя по разным городам, швыряя из окон отеля шарики с водой и разнося в щепки номера (правда, это было только один раз). Став взрослыми, мы ограничились просмотром кино и просто тусовались все вместе. Мы всегда говорили: «Давайте просто заляжем в берлоге и завоняемся», и это больше всего походит на то, чем мы занимались. И хотя мы не говорили об этом прямо, все наши усилия были направлены на то, чтобы показать Майклу – все будет хорошо.

Хоть мы и пытались казаться беззаботными, было очевидно, что эти новые обвинения оказывали подавляющее воздействие. Майкл был истощен морально и физически. Он очень много спал. Я вспоминал то, чему он учил меня – как контролировать последствия ситуаций. Я не знал, прибегал ли он к визуализации результата, чтобы вызвать это в реальности. Мы не разговаривали об этом. Но я знал, что это будет самым большим испытанием его силы воли и веры в себя.

Первое, что я сделал, когда приехал на ранчо – отправился проверить, на месте ли мой небольшой запас травки у меня в комнате. Я волновался, что полиция могла обнаружить его во время обыска и использовать это против Майкла. Майкл всегда был против марихуаны и прочих незаконных препаратов. Но в Майами, годом ранее, Майкл был в гостях у двух бывших участников Bee Gees, Мориса Гибба, который уже тогда был при смерти, и Барри Гибба. Когда Барри сказал Майклу, что написал свои лучшие песни, пока курил траву, Майкл был заинтригован. Он был большим поклонником Bee Gees. Песни How Deep Is Your Love, Stayin’ Alive и More Than a Woman были среди его любимых. Поэтому Майкл покурил со мной травку, когда мы были на ранчо и работали над домашними видео. Думаю, это был первый раз, когда он это делал. Помню, как «Неверленд» сразу же расцвел яркими, живыми красками, пока мы были в таком состоянии.
– А, ну вот теперь я вижу, в чем смысл, – сказал Майкл, пока мы катались по территории. – Именно это делали индейцы, когда передавали по кругу трубку мира.

Ему нравилось то, что марихуана происходила от земли, это помогало ему оправдать что-то, чего он никогда не одобрял.

За последний год мы несколько раз накуривались в дым, когда ездили в горы. Майкл предельно ясно дал понять, что не хочет, чтобы об этом знала хоть одна живая душа. Хорошие новости: моя заначка была нетронутой, полиция не нашла ее, и однажды днем, в попытке подбодрить нас обоих, я скрутил косяк и пошел к Майклу в офис, который находился в пристройке к дому – комната в теплых тонах, с темным деревянным полом, красивым письменным столом и кушеткой. На одной стене в ряд висели телевизоры с плоским экраном, на каждом проигрывались разные мультфильмы. Стену над камином украшал огромный, почти двухметровый портрет спящего Принса в возрасте 2-3 лет, а мы с Эдди стояли по обе стороны от него, охраняя его сон.

– Давай-ка немного оторвемся от дел, – предложил я.
– Ладно, давай, – ответил он. Мы вышли на улицу и сели в тележку для гольфа. Мы поехали в горы, передавая друг другу косяк, и вели себя гораздо тише, чем обычно. Не то чтобы нам не о чем было поговорить, но нам не хотелось говорить об обвинениях, а ничего другого мы придумать не могли. Мне хотелось сказать ему «А я предупреждал!», но я промолчал. А Майкл хотел спросить: «Как же это случилось?», но не спросил. Вместо этого мы молчали, и только я время от времени возмущался: «Нет, ты можешь поверить, что вытворила эта уродская семейка?»
– Поверить не могу в это дерьмо, – отвечал Майкл. Мы смотрели друг на друга и качали головами. Это было похоже на дурной сон. Обычно мы катались вот так, с косяком или без, впитывая красоту природы, наслаждаясь мгновением. Теперь же мы пытались отвлечься от реальности, но нам это не удавалось. Насколько мне известно, это был последний раз, когда Майкл курил травку. Для нас обоих это было кратковременным этапом.

Когда пришло время возвращаться домой, я пошел к Майклу в комнату, чтобы попрощаться. Хоть он и вернулся в «Неверленд», он отказывался жить в доме, поскольку считал, что его осквернила полиция. Он обосновался в гостевом блоке со всеми тремя детьми. Было раннее утро, и Майкл все еще был в постели. Дети спали в соседней комнате, поэтому мы говорили тихо.
– Нужно помолиться, – сказал я Майклу. – Господь знает правду, и она всегда выплывет наружу. Тебе не нужно думать об этом дважды. Я здесь, я тебя поддерживаю. Моя семья тебя поддерживает. Я люблю тебя и твоих детей. Если тебе что-нибудь нужно – что угодно – просто дай мне знать. Мы покажем всем, какие они идиоты.
– Не беспокойся, – ответил Майкл. – Просто оставайся сильным.

Так он обычно признавал, что у меня есть свои причины для беспокойства по поводу суда.
– Молись, – сказал он, – а потом мы отпразднуем, когда все это закончится.

Когда ему предъявили обвинения 16 января 2004 года, Майкл заявил о своей невиновности по всем пунктам. Затем он вышел на улицу и стал танцевать на крыше своего внедорожника для сотен поклонников, собравшихся у здания суда – чтобы выразить им признательность и показать, что он собирается сражаться всеми доступными ему средствами. Я рассматривал это как действо, которое мог устроить только абсолютно невиновный человек. И вот теперь я сказал ему:
– Когда все это закончится, я залезу на крышу машины и буду танцевать с тобой.

Злость придавала мне сил. Они что, думают, что им это сойдет с рук? А ну подходи!

– Ладно, Фрэнк, – смеясь, ответил Майкл. – Я люблю тебя. Удачного перелета.
– Смотри хоть, не забудь душ принять и зубы почистить, прежде чем идти в суд, а то убьешь присяжных, – сказал я, улыбаясь. Я поцеловал спящих детей и выскользнул из комнаты. Мой отец уже попрощался вечером, но Эдди пошел к Майклу после меня, чтобы повидаться напоследок.

Я попрощался с Майклом, но мне так жаль, что я не задержался по дороге к машине и не огляделся вокруг лишний раз, чтобы полюбоваться прекрасным домом, природой, озером, дорожками, горами. Тогда я еще не знал, что в тот день я видел «Неверленд» в последний раз.

***

После той поездки мой адвокат, Джо Такопина, и адвокат Майкла, Том Месеро, строго наказали мне не вступать в дальнейшие контакты с Майклом. Если меня вызовут в суд давать показания, и прокурор спросит: «Когда вы в последний раз говорили с Майклом», они хотели, чтобы я ответил, что не разговаривал с ним с момента предъявления обвинений. И хотя мне так и не предъявили никаких обвинений, Дженет Арвизо обвиняла в преступлениях и меня. Если бы в ходе суда возникли какие-либо доказательства в поддержку ее глупых заявлений, было бы лучше, если бы у меня не было никакой связи с Майклом. Адвокаты не хотели, чтобы мы выглядели сообщниками в сговоре.

Эти обоснования были мне вполне понятны, но такая принудительная разлука с Майклом была для меня настоящим ударом. Мы вместе пережили нашествие семейства Арвизо; нас обоих обвиняли; а теперь мы даже не можем поддержать друг друга на суде.

Я был убежден в том, что наши адвокаты откроют людям правду, но наше дело на суде общественного мнения – отдельная тема. Журналист Роджер Фридмен освещал суд для развлекательного блога Fox News – FOX411. Он попытался установить со мной контакт через общих знакомых, но я не отозвался на его призывы. Я никогда не говорил с прессой о Майкле до этого, но этот Фридмен писал ежедневные истории, и вся его информация не соответствовала истине. Теперь же, расстроившись из-за того, что я видел в его статьях, я решил, что если они собирались писать обо мне, то пусть у них, по крайней мере, будет точная информация. Я хотел рассказать правду.

Винни и я встретились с Роджером в кофейне на углу Семьдесят шестой и Бродвея. Винни положил на стол большой дипломат и открыл его с громким щелчком. Роджер наклонился, чтобы заглянуть в него. Внутри лежали стопки чеков. Мы пояснили ему, что это были квитанции абсолютно всех наших затрат за тот период, когда мы нянчились с Арвизо, пока они жили в «Неверленд». Там были чеки из отелей, кинотеатров, ресторанов и spa-салонов. Пресса обвиняла нас в том, что мы похитили ее, но, как сразу стало ясно Роджеру, это не было похоже на траты злостных похитителей и их беспомощных жертв. Мы окружили ее всеми удобствами и развлекали ее, пока ожидали спада шумихи вокруг фильма Башира. После этой встречи настроение статей Роджера изменилось. Значит, я не был так уж бессилен, как думал. Я мог поддержать Майкла, даже не разговаривая с ним.

Той весной, до обвинительных заключений, Джо говорил с Томом Снеддоном, окружным прокурором Санта-Барбары.
– Послушайте, – сказал ему Снеддон, – Фрэнк находится на тонущем корабле. Он может либо принять нашу спасательную шлюпку, либо пойти на дно вместе с судном.

Он предложил мне неприкосновенность, если я приду в прокуратуру и дам показания против Майкла. Я знал, что люди, которые смотрят шоу вроде «Закон и порядок», привыкли считать, что окружная прокуратура – хорошие ребята, но в этот раз они были не на той стороне. Даже если бы я был абсолютно честным с ними, они все равно нашли бы способ использовать мои слова против Майкла.

Джо пояснил мне, что это было обычной уловкой стороны обвинения. Он встречался с этими людьми и был убежден в том, что у них не было против меня никаких доказательств. Они блефовали. И все же, в обязанности Джо входило напомнить мне, что меня могли обвинить в серьезном преступлении, и в такой ситуации многие люди сразу побежали бы к прокурору. Для меня это было элементарно. Я сказал, что буду защищать Майкла и стоять на своем.

Чтобы отвлечься, я поехал проведать Валери, которая отдыхала от учебы в Риме. Я полетел в Италию, провел с Валери какое-то время, поужинал с ней и ее друзьями. Через пару дней после моего приезда я лежал в постели вместе с Валери, когда зазвонил телефон. Это был Джо Такопина. Он сказал, что Винни нанял своего собственного адвоката. Я просто не мог в это поверить. Джо велел мне не волноваться, но для меня это было обидным. Почему Винни это сделал? Неужели мы были во всем этом не вместе? Я отчасти потому хотел объединиться с Винни, что чувствовал себя ужасно и ощущал некую ответственность за то, что втянул его в это. Я знал его с 13 лет. Я привел его в мир Майкла, а теперь он попал в эту немыслимую ситуацию из-за всего этого.

Я перезвонил Винни, и тот попытался успокоить меня.
– Фрэнк, тебе незачем беспокоиться. Мы все еще работаем вместе. Просто будет лучше, если у нас будут разные адвокаты.

Мне не нравилась эта идея, но он хотел этого, поэтому я не стал спорить. Но затем Винни решил побеседовать с прокурором. Он кое-что почитал о других делах, в которых против людей выдвигались сфабрикованные обвинения, и они с адвокатом решили, что лучше рассказать свою версию истории. Доказательств заговора практически не было, поэтому Винни считал, что может продемонстрировать прокурору, что их дело развалится, если они не привлекут кого-то еще. Он объяснил, что не удерживал Дженет Арвизо в заложниках, и когда он возил ее по различным местам, у нее была масса возможностей позвать на помощь или «сбежать». Он считал, что с его стороны это было хорошим правовым шагом и демонстрировало публике, что нам нечего скрывать. Разумеется, он устал от того, что его втягивали в эти тяжбы, что его поливали грязью акулы пера.

Хоть я и принимал такую логику, беседа с прокурором в моих глазах приравнивалась к беседе с самим сатаной. Они шили дело против Майкла, а также против Винни и меня. Они уже собирались идти в суд. Правда для них была несущественной; им нужно было сфабриковать дело и выиграть его. Я просто не мог поверить, что он сделал это. Я чувствовал, что меня предали. Мне казалось, что мы переживем все это вместе, но остаток суда и после него я ни разу не говорил с Винни. В итоге я понял, что у Винни не было такой длительной истории отношений с Майклом, как у меня, и он не был настолько верен ему. В то время как я был готов пожертвовать ради Майкла всем, Винни хотел убедиться, что не сядет в тюрьму, и если беседа с прокурором могла это гарантировать, значит, он пойдет к прокурору. Я был так зол на Винни, что несколько лет не разговаривал с ним. В итоге мы все же поговорили, и я простил его. Винни должен был делать то, что было лучше для него. Он все еще был моим другом, с восьмого класса. Наши семьи очень давно знали друг друга. Все это не стоило того, чтобы потерять его. Мы переживем и это.

Когда я вернулся в США, я продолжил работу над шоу Патти ЛаБелль, но у меня началась серьезная депрессия, тянувшаяся почти до конца 2004 года. Я не хотел выходить из квартиры и видеться с людьми. Я не хотел даже говорить с ними по телефону. Это влияло на мою работу. Я недавно узнал, что был на пике своих способностей, когда работал бок о бок с Майклом. Теперь всего этого не было, наша связь была потеряна, а моя жизнь застопорилась. Я потерял себя. Я потерял то, что делало меня мной.

Со временем моя депрессия переросла в состояние, которое вы бы могли назвать тщательно рассчитанной осторожностью и даже паранойей. Я всегда продумывал свои действия на десять шагов вперед. Я думал, что у меня все предусмотрено, но потребность маневрировать с такой тщательностью отнюдь не была приятным ощущением. Казалось, что каждый мой шаг вызывал изменения, которые мне надо было предусмотреть и контролировать, но эта потребность в контроле была единственным способом, которым я мог сражаться с беспомощностью ожидания окончания суда. Я наконец-то понял бесконечную паранойю Майкла. Когда тебя несправедливо обвиняют, когда тебя осуждает публика, ты начинаешь гореть отчаянным желанием восстановить контроль.

Нет нужды говорить, что это было очень тяжелое время для моих отношений с Валери. Мы любили друг друга и заботились друг о друге. Она училась в институте, жила счастливой студенческой жизнью, пока я пребывал в депрессии и чувствовал себя несчастным. Мы с Валери были молоды, нам еще нужно было взрослеть, и мы уже отдалились друг от друга в географическом плане. Проблемы назревали какое-то время. Помимо отношений на расстоянии между нами всегда были какие-то неувязки – секретность моей работы, необычный стиль жизни, полная самоотдача. Суд и мое моральное состояние стали последней соломинкой. Во время суда у меня было ощущение, будто рушится весь мой мир, и мои отношения с девушкой оказались очередной потерей.

ГЛАВА 22. ПРАВОСУДИЕ

Судебный процесс над Майклом стартовал 31 января 2005 года, когда начался отбор присяжных, и затем, месяц спустя, последовали непосредственно сами судебные слушания. Вполне ожидаемо, аттракцион, который устроили представители СМИ из этого события, завертелся с бешеной скоростью, и возле здания суда закипела бурная жизнь – тысячи репортеров сновали взад и вперед и круглосуточно стряпали репортажи для всех существующих новостных передач.

Мы с Джо скрупулезно следили за каждым словом свидетельских показаний, которые слышали, и я в мельчайших подробностях пытался запомнить версию произошедшего в изложении прокуроров на тот случай, если мне все же придется выступить в суде. Параллельно с этим мы прорабатывали варианты защиты, если они вдруг понадобятся. В конце концов, мое дело было напрямую связано с делом Майкла. Если ему удастся опровергнуть обвинения, выдвинутые против него, я так же окажусь чист. Поэтому Джо находился в тесном сотрудничестве с адвокатом Майкла Томом Мезеро. Когда свидетель со стороны обвинения делал заявление, которое я мог опровергнуть, Джо тут же доводил это до сведения Тома. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы помочь им выиграть дело.

 

Заявленные инциденты растления, по версии прокуроров, имели место в период между 20 февраля и 12 марта 2003 года, когда сразу же после съемок документального фильма Башира и истцы и ответчик находились в Неверленде. Даже если бы я не знал Майкла так близко, мне все равно показалось бы абсурдным и нелепым, что кто-то на его месте выбрал бы именно это время для развращения ребенка: СМИ в тот момент публично пригвоздили его к позорному столбу за что, что он, не стесняясь камеры Баширы, демонстративно держал Гевина за руку. С чего бы ему, имея в перспективе сколько угодно времени, выбирать для своего гипотетического преступления именно тот момент, когда он максимально уязвим и находится под пристальным вниманием общественности? Это просто не имело под собой никакой логической основы.

Вдобавок, становилось совершенно очевидно, что у семейства Арвизо с самого начала все не заладилось. В тот период, когда они еще регулярно посещали Неверленд, они снова и снова выступали на стороне Майкла, поддерживая его в различных интервью - в том, которое мы снимали для фильма-опровержения, и, что более важно, в официальном интервью для Департамента по Делам Детей и Семьи. И так как их положительная оценка, данная Майклу, была неоднократно задокументирована, окружному прокурору приходилось выкручиваться и доказывать, что всякий раз, когда Арвизо высказывались в пользу Майкла, их к этому вынуждали.

Каждая деталь теории, выдвинутой стороной обвинения, была искаженной версией правды. Меня обвинили в том, что я показывал Гевину и его брату порно в тот самый вечер, когда они попросились остаться на ночь в спальне Майкла. На самом деле все произошло с точностью до наоборот: братья Арвизо самостоятельно откопали в интернете «клубничку», и Майкл специально вышел из комнаты, чтобы никоим образом не иметь отношения к этой ситуации.

Представитель обвинения заявил, что Майкл угощал мальчиков вином, перелитым в банки из-под содовой, которое называл “Соком Господа”. В реальности он использовал эти банки исключительно для себя, чтобы не моделировать у детей нездорового отношения к алкоголю. И уж тем более он никогда не давал им ни глотка спиртного.

Список ложных заявлений рос и ширился. Как будто недостаточно было яростных и злобных издевательств масс-медиа, которые годами терпел Майкл – теперь мы были вынуждены слушать и смотреть, как лгут и извращают правду, занося каждое слово в протокол в зале суда, все это время зная, что вскоре будем обязаны защищаться и опровергать каждый пункт из этого списка. Сущий цирк, пародия на правосудие.

После того как окружной прокурор закончил со своими свидетелями и подвел итоги в заключительной речи, настал черед команды адвокатов Майкла оспорить все вышесказанное. К счастью, карточный домик, возведенный Арвизо, рассыпался, едва Том Мезеро приступил к защите. Все дело было выстроено на противопоставлении слов Дженет Арвизо и Майкла Джексона; и на то чтобы дискредитировать остальную часть семейства Арвизо ушло не слишком много времени.

Пока Дженет находилась на трибуне для дачи свидетельских показаний, была раскрыта ее долгая и не слишком красивая история использования собственных детей и рака Гевина для эксплуатации знаменитостей, включая Джея Лено, Криса Такера и Джорджа Лопеза, которые становились в буквальном смысле дойными коровами. Что еще более дико, в прошлом она дважды выдвигала обвинения в сексуальном насилии и удержании против воли – в первый раз против своего бывшего мужа, в другой – против сотрудников супермаркета JC Penny. По мере того, как детализировался длинный список ее предыдущих обвинений, один грязный иск за другим, воспоминания о самых первых встречах с ней всплыли у меня в памяти. И я задался вопросом - отчего, с самого начала чувствуя, что она принесет нам неприятности, не доверился я интуиции и не предпринял решительных действий? Отчего не настоял на своих опасениях в разговоре с Майклом, когда тот пытался защищать это семейство? Как мы вообще допустили, чтобы эта женщина проникла в наши жизни?

Кульминационным для меня стал момент, когда Дженет под присягой поведала, будто она была уверена, что соучастники Майкла – включая меня - планировали сделать так, чтобы их семья попросту исчезла.

- И кто-то предложил вам воспользоваться воздушным шаром (для побега из Неверленда – прим. пер.)? – спросил Мезеро.

- Это был один из возможных вариантов, - подтвердила Дженет.

Присутствующие в зале суда разразились хохотом. Для нее все явно складывалось не лучшим образом.

Мальчики, Гевин и Стар, несмотря на очевидную «тренерскую подготовку», проведенную матерью, тем не менее, противоречили друг другу в своих показаниях, а дело, состряпанное прокурором, приобрело вид совершенной карикатуры, чем оно и являлось с самого начала. И не только показания их изобиловали несостыковками, но добрая часть всей теории обвинения попросту не имела смысла. Арвизо не были заслуживающими доверия людьми, и их история была неправдоподобна.

Был, однако, и один трогательный момент во время процесса. Все случилось, когда Дебби Роу вызвали на место для дачи свидетельских показаний. Пару лет назад они с Майклом решали вопрос об опеке над детьми, а вот теперь она выступила в его поддержку, так же как и в фильме-опровержении. Ее показания были правдивы, а она сама оказалась достаточно порядочна и отважна, чтобы открыто признать ошибки, допущенные в прошлом. Дебби сделала все, что было в ее силах, чтобы помочь Майклу. Я был рад, что их отношения снова обрели почву под ногами. Они заботились друг о друге; у них были совместные дети; и вместе с этим поступком Дебби вернулись их прежние доверие и любовь.

***

Мы с Майклом не разговаривали с той самой последней поездки, которую предприняли Эдди, отец и я в Неверленд. Как я уже писал раньше, нам не позволяли этого делать, поскольку если бы Майкла признали виновным, тогда и я столкнулся бы с обвинением в заговоре. К концу 2004 года Эдди стал проводить много времени, общаясь с Майклом по телефону. Время шло и, казалось, Эдди был на пороге вступления в ту роль, которую раньше занимал я. Майкл привык, чтобы рядом всегда был друг - союзник и помощник, которому он мог бы полностью доверять. В этом смысле Эдди был идеальным выбором: он был следующим в очереди, законным преемником, если угодно. Я был счастлив, что Майклу есть с кем поговорить из нашей семьи, потому что не находил себе места, переживая за него и с грустью вспоминая то чудесное время, что мы проводили в Неверленде в 2003 вплоть до того момента, когда неожиданно в ноябре обвинения покрыли мраком наши жизни. Я понимал, что эти обвинения откинут Майкла назад на многие годы, если не навсегда, и ненавидел сам факт того, что не могу быть рядом с ним и поддержать в такую минуту.

И затем, незадолго до окончания суда, мои родители сообщили мне шокирующую новость. Они сказали, что Майкл очень огорчен на мой счет. Должно быть ему напели, что я не хочу давать показания и выступать на его стороне. Это было чудовищно, потому как ничего не могло быть дальше от правды.

Один из племянников Майкла, Огги, позвонил мне с той же новостью. Майкл рассказал ему, что я не собираюсь давать показания, был очень расстроен и метался по комнате со словами: «Нет, ты можешь поверить, что Фрэнка нет здесь, рядом со мной, в такой трудный для меня час? Он ведь был мне, как сын. Он предал меня».

- Огги, я бы никогда так не поступил, - сказал ему я.

Во время суда я дал интервью для передачи «20/20», которую вела Кэтрин Крайер, и появился на шоу «Good Morning America». На телевидении я защищал Майкла и как мог дискредитировал семейство Арвизо. Я был одним из тех немногих, кто публично выступил в защиту Майкла, причем сделал это на свой страх и риск. Если бы присяжные вынесли обвинительный вердикт, именно я понес бы всю тяжесть последствий своих публичных высказываний. Но я знал правду и искренне верил, что весь мир должен узнать ее. Я не мог бездействовать, стоя в стороне.

Правда заключалась в том, что я жаждал давать показания в суде. Из всех свидетелей именно я точно знал, что конкретно происходило во время визитов Арвизо на ранчо. И я хотел увидеть, как свершится правосудие. Сторона обвинения никогда не вызывала меня; в конце концов, если бы это произошло, я давал бы показания в пользу противной стороны. Изначально план заключался в том, что я должен был выступить со стороны защиты в числе последних свидетелей. Но незадолго до означенного дня Джо Такопина позвонил и сказал, что они вместе с Томом Мезеро полагают, что это больше не имеет смысла.

- Том считает, что дело сейчас находится как раз в той самой точке, где он хочет, - объяснил он. – Нет нужды выставлять тебя.

Том не хотел втягивать меня в процесс и таким образом открывать для потенциальных вопросов 20 лет, что я знаю Майкла. Кроме того, по словам Джо, те самые «разумные сомнения», необходимые для того, чтобы выиграть дело, были не только заронены, но и доказаны.

Проблема заключалась в том, что Майкл не слышал этих разъяснений касательно сложившейся ситуации. Ему сказали, что я отказался давать показания. Если я когда и думал, что мои подозрения, будто кто-то из организации Майкла жаждет подсидеть и убрать меня, только лишь паранойя, то теперь у меня были неопровержимые доказательства обратного. Это было откровенным саботажем. «Но от кого же все исходит», - задавался я вопросом. И раз никто не смог мне ответить на него, я стал одержим желанием найти предателя. Я спрашивал своего адвоката, должно быть, сотни раз: «Джо, ты ведь не говорил им, будто я не хочу давать показания, правда?» Эта мысль сводила меня с ума тогда и преследует по сей день.

Я был в бешенстве, что кто-то снова клевещет на меня Майклу. Но намного хуже, чем сама по себе ложь (мы проходили это и раньше), был тот факт, что на этот раз Майкл поверил. Однажды он засомневался, когда ему наплели, будто я воспользовался своим положением и требовал взятку, и это было уже достаточно плохо; но то, что происходило теперь, не шло ни в какое сравнение. Сама мысль о том, что я могу не поддержать Майкла, шла вразрез со всем, что я знал о себе, о том, каким я был человеком, и тем, что имело для меня ценность. Как Майкл мог поверить в это после всего того, через что мы прошли вместе, что мы сделали друг для друга, кем мы были друг для друга, чем мы делились… как он мог поверить в то, что было полностью противоположно всей моей натуре? Ради всего святого, он ведь вырастил меня! Он знал все обо мне. Всю свою жизнь я не делал ничего другого, кроме как поддерживал и защищал его. Я знаю, что не был идеален, что совершал ошибки, но также я знаю, что мои намерения всегда были хорошими, а приоритеты – ясными. И Майкл знал это. И тем не менее, несмотря на все это, Майкл отвернулся от меня и сделал это легко и уверенно. Он говорил членам своей семьи, членам моей семьи и друзьям: «Нет, ну вы представляете, что Фрэнк сделал? Он не встал на мою защиту в такое тяжелое для меня время».

Слова, которые Майкл сказал мне однажды, принимая меня на работу, вновь и вновь звучали у меня голове: «Фрэнк, ты теперь обладаешь властью. Люди будут завидовать тебе. Они попытаются рассорить нас и настроить друг против друга. Но, обещаю тебе, я никогда не позволю этому произойти». Его слова оказались пророческими, но вместо того, чтобы стоять рука об руку, как он и обещал, Майкл, казалось, позабыл свое собственное предсказание. И когда дошло до дела, его вера в меня рассыпалась. Это предательство полностью уничтожило меня.

Я знал, что Эдди и Майкл близко сошлись, и надеялся, что брат сможет развеять посетившие моего друга сомнения. Но Эдди также считал, что я не поддерживаю Майкла, а мое появление на передаче 20/20 счел попыткой привлечь к себе внимание. Это не имело никакого смысла. Ведь если бы я жаждал внимания, то в моих эгоистических интересах было бы выступить свидетелем и дать показания, а не отказываться от них. И после этого за свое отдаление и разрыв с Майклом я начал частично винить брата. Так ли все было или нет – позже он полностью отрицал это – Эдди все равно мог бы сказать: «Майкл, ты абсолютно точно знаешь, что Фрэнк ничего подобного не делал. Ты ошибаешься. Он любит тебя». Но он не сказал.

Мой брат застрял посередине. Эдди, как и я, вырос рядом с Майклом. Но в отличие от меня, его полученный в детстве идеализированный образ Майкла остался нетронутым. В течение многих лет, проведенных с Майклом, я смог принять его несовершенство. Я был рядом, чтобы оберегать его, но это значило также, что я должен принять его недостатки и защищать в том числе от событий, происходивших по его вине. Майкл никогда не показывал свою обратную, темную сторону в присутствии моей семьи. Эдди не видел, как он, охваченный ликующей паранойей, безжалостно сжигал мосты и выкидывал людей из своей жизни. Он не видел сражений Майкла с пристрастием к лекарственным препаратам. Он не видел, как трудно тому было открыть глаза на финансовые проблемы. В результате, когда Майкл отвернулся от меня, Эдди поверил его суждениям, как послушный сын верит отцу. Мы с братом всегда были близки, но суд пролег между мной и ним, так же как между мной и Майклом. Я потерял Винни, я потерял Майкла и в тот момент чувствовал, будто потерял еще и брата.

Наш конфликт и тяготы судебного процесса неизбежно отразились на всей остальной моей семье – жизнерадостных, веселых рестораторах. Они были потрясены и сколь сильно ни любили меня, все же не имели ни малейшего понятия, как теперь относиться ко мне. Откровенно говоря, я не виню их. Все оказалось намного сложнее, чем я ожидал и мог себе представить. Мама любила, когда все в ее жизни было просто и ясно: он желала знать, что со мной все в порядке, и, общаясь с ней, в большинстве своем я никогда не вдавался в детали проблем до тех пор, пока все уже не было улажено. Она не знала или не понимала, почему Эдди и Майкл питали такие враждебные чувства ко мне. Мы много раз говорили на эту тему, но я и сам не мог толком объяснить, что пошло таким чудовищно неверным образом.

Казалось, мой отец был единственным, кто на самом деле понимал, через что мне пришлось пройти. Я приезжал к нему, когда бывал расстроен и хотел выговориться. Но, не смотря на это, вдали от Майкла, вдали от моей тихой гавани, которой всегда был дом в Нью-Джерси, я чувствовал себя изолированным и одиноким. Чему я и научился за годы с Майклом, так это тому, как, защищаясь, отгораживаться от окружающего мира; вот и в этот раз я инстинктивно ушел в себя еще глубже. Депрессия, накрывшая меня в 2004 году, продолжалась в течение долгих месяцев судебного процесса. Я стал практически отшельником.

***

Вердикт был вынесен 13 июня 2005 года. Я был в родительском доме вместе со всей семьей перед телевизором, и по причине, которой сейчас уже и не вспомнить, занял место на кресле. Майкл был признан невиновным по всем пунктам обвинения, и я был свободен.

Добрые новости для Майкла, были добрыми новостями и для меня. Если бы его признали виновным, окружной прокурор, возможно, предъявил бы мне обвинение в сговоре, и передо мной замаячила бы перспектива от 2 до 6 лет тюремного заключения. Но, говоря в двух словах, вся эта отвратительная ситуация, наконец, стала историей. Мы кричали от радости, прыгали и обнимались.

После оглашения вердикта Майкл позвонил нам в Нью-Джерси, чтобы поговорить с каждым. Его разговор со мной, что не стало сюрпризом, был немного странным.

- Как ты, в порядке? – спросил я.

- Я очень рад слышать твой голос, - ответил Майкл. – Мы прошли через все и справились, но это было непросто. Это высосало из меня все силы, Фрэнк. Я собираюсь уехать отсюда. Уехать из этой страны. Они не заслуживают меня! Шли бы они все! Не хочу больше иметь ничего общего с Соединенными Штатами. Никогда не вернусь сюда».

Мы не говорили о том, как он поверил, будто я отказался давать показания в его пользу. Подробности и мучения, через которые прошел я во время этого суда, также не поднимались. У меня было такое чувство, что он сделал это звонок, потому что не мог иначе, но по его тону я прочитал, что сейчас не подходящий момент поднимать болезненные, глобальные темы.

После вынесения приговора Майкл отправился в Бахрейн. Отчасти эта поездка была обусловлена тем, что в США он больше не чувствовал себя как дома. Он говорил, публично и в частных беседах, что Неверленд был осквернен полицейским рейдом. Неверленд, дом, который он горячо любил, представлял собой квинтэссенцию его стремления к чистоте и невинности, - тех самых качеств, которые судебный процесс посмел поставить под вопрос. Поэтому он бросил ранчо и оставил свою мечту, ту которую лелеял больше всех.

8 ноября 2005 года состоялось шоу «An All-Star Salute to Patti LaBelle: Live from Atlantis». Сидеть за кулисами и наблюдать за воссоединением Bluebelles было сплошным удовольствием, и карьера моя была на высоте. После того как шоу подошло к концу, гордость и счастье на мгновение вспыхнули во мне. Но это продлилось совсем недолго. Шоу прошло удачно, но его успех был для меня не большим утешением. Мои эмоции, словно не принадлежали мне больше. Я ничего не чувствовал.

Майкл пригласил мою семью в Бахрейн, чтобы вместе отпраздновать рождество, но я не поехал. В тот момент у меня шли переговоры с Расселом Симмонсом, одним из основателей Def Jam, относительно проведения концерта-трибьюта, на котором была бы отдана дань его вкладу в хип-хоп музыку. Но это было лишь предлогом. Истинная причина же заключалась в том, что я был зол. Я жаждал оставить прошлое позади и насколько же верил в собственное великодушие, но правда заключалась в том, что я попросту не мог простить его. Я все еще не мог поверить в то, что Майкл усомнился в моей непоколебимой преданности ему, особенно после всех страхов, тревог и депрессии, которые я пережил с ноября 2003 года. Я не хотел ни видеть его, ни говорить с ним.

Какая-то часть меня желала все выяснить и расставить точки над i, но с годами я стал очень упрям. Когда Майкл впервые попросил меня работать на него, я знал, что это, фактически, приглашение на безумный аттракцион, и с радостью согласился. В процессе этого взаимодействия я пережил лучшее время в моей жизни, и хотя моменты сомнений Майкла во мне были болезненны, я летел вниз и вверх по его американским горкам, призывая все свои терпение и снисходительность, на какие только был способен. И среди всех сумасшествий, которые мы разделили, суд стал самым жестоким аттракционом, на котором я когда-либо катался. Я пережил и вынес все это только ради него, только из-за нашей дружбы и из-за моей преданности. Прожив в тени всего происходящего больше двух лет, я решил, что заслуживаю нормальный телефонный звонок и настоящий разговор по душам. Разговор с другом, а не шаблонный обмен приветствиями.

После суда возникло впечатление, что Майкл не собирается налаживать со мной контакт. И он не то чтобы сквозь землю провалился, нет. Он регулярно общался с остальными членами нашей семьи и лишь меня избегал. Зная, что он с легкостью поверил в ложь относительно моего нежелания давать показания, я не ожидал простого и радостного воссоединения. Но я ожидал, что мы хотя бы поговорим. И ожидал, что у меня будет шанс высказаться в свою защиту. И что он извинится. Возможно, я слишком замкнулся на себе или был невнимателен. Безусловно, то, через что пришлось пройти Майклу, было куда серьезнее и болезненнее, чем мои тяготы. Но он даже не понял, что я переживал все это вместе с ним; и что для меня это тоже был один из самых темных периодов жизни.

Майкл воплощал для меня много ролей, он был и начальником, и наставником, и братом, и отцом. Но более всего другого он был старым и очень близким другом. Когда он отверг меня, я чувствовал себя сбитым с толку и потерянным. На моих глазах подобное много раз происходило с его друзьями и коллегами, но я всегда думал, что совокупность нашей совместной истории и моей преданности сделает меня счастливым исключением. Определенно, я ошибался.

Не считая Рассела Симмонса, я не знал, что делать дальше. Найти другую работу во время суда была крайне непросто. И я сомневался, с чего начать. Обивать пороги в поисках работы я не собирался. Даже с учетом всего полученного опыта, в моей профессиональной истории зияли фундаментальные дыры. Я не привык каждый день появляться в определенном месте в определенное время; и строить отношения с начальником – настоящим начальником, который говорил бы мне, что делать, - было для меня в диковинку. Я подумал, что в теории не плохо бы продолжать продюсировать концерты и шоу, но на самом деле мое внутренне состояние совершенно не соответствовало всему этому. Я и всегда-то был довольно замкнутым, но в тот момент полностью ото всех закрылся. Я производил впечатление высокомерного, заносчивого, даже слегка странного типа. Возможно, самым худшим последствием моего несчастья стало то, что мной овладела паранойя Майкла. Я больше никому не верил. И как бы пафосно это ни звучало, правда заключалась в том, что я потерял веру в человечество.

Спустя несколько месяцев я собрался и открыл офис в здании на Пятой Авеню, мой первый офис. Началось время самовосстановления. Выяснилось, что у меня есть необходимые навыки, и я приобрел репутацию человека, который хорошо делает свое дело. Я знал, как выстраивать отношения, заключать сделки и получать доход. Люди обращались ко мне за помощью в заключении всевозможных договоров, и я начал брать свой процент за консультации. Вместе с этим начало приходить понимание, что расставание с Майклом было единственным способом обнаружить, что я могу быть успешным и могу процветать без него. Это стало важным уроком. Моя самоидентичность, которая так долго была закутана и прикрыта личностью Майкла, вдруг начала проявляться. Впервые за всю мою взрослую жизни, я поставил на первое место самого себя.