Глава 19. Лекарство от моего безумия

Прошло несколько месяцев после того, как я получил письмо, в котором мне запрещали контактировать с Майклом. Но в ноябре 2002 года я приехал в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с продюсером Марком Шаффелом и обсудить один из моих проектов. Примерно в то же время, невзирая на это письмо, я устроил для Майкла получение награды Bambi в категории «Популярный артист тысячелетия» в Германии (это уже, кажется, третья версия того, кто организовал эту награду, и все божатся, что были первыми, кому это пришло в голову. – прим. пер.), а Марк делал видеомонтаж на песню What More Cаn I Give. Я знал, что Майкл скоро поедет в Европу, поэтому позвонил ему и сказал:
– Майкл, я сейчас в ЛА и хотел бы увидеться с тобой.

Он пригласил меня в «Неверленд», где у меня все еще оставалась моя собственная комната и офис, где хранилась моя одежда, бумаги и еще Бог знает что. С момента нашей последней встречи прошло немало времени, и я с нетерпением ждал визита, а заодно захватил с собой письмо, которое получил от Брайана Волфа. Оно жгло мне карман.

По приезде в «Неверленд» меня проводили в библиотеку, потом туда пришел Майкл, и мы обнялись. Мы были счастливы видеть друг друга. Майкл, видимо, наслаждался отдыхом. Он выглядел расслабленным и спокойным, и я надеялась, что вся паранойя и злоба, сопровождавшие релиз Invincible, остались в прошлом.

Майкл поблагодарил меня за то, что я организовал Bambi, и после того, как мы обменялись последними новостями о своей жизни, я подошел к этому неловкому вопросу, походившему на слона в посудной лавке.
– Слушай, я буду честен с тобой. Я очень расстроен и разочарован одной вещью. Почему ты отправил мне это?

Я отдал ему письмо. Майкл стал читать его, и по мере чтения глаза у него вылезали на лоб.
– Фрэнк, я не посылал тебе это письмо, – сказал он будничным тоном.

Если у меня и оставались какие-то подозрения о том, что он попросту разыграл передо мной невинного младенца, то его следующее действие полностью разрушило эти подозрения. Он поднял трубку и позвонил Карен.
– Почему кто-то послал Фрэнку письмо без моего разрешения? – спросил он ее. – Скажи Брайану Волфу, пусть немедленно перезвонит мне.

Карен не была указана в получателях копии письма. Она вообще слышала об этом впервые, но она была главным контактным лицом Майкла, человеком, которому он звонил, когда ему нужно было срочно решить какие-то вопросы. Майкл рвал и метал. Он определенно говорил правду: он никогда раньше не видел это письмо. Все еще держа телефон в руке, он спросил:
– Твои родители знают об этом?
– Да, я рассказал им.

Он сразу же перезвонил моему отцу:
– Я понятия не имел, что Фрэнку отправили это письмо. Я никого на это не уполномочивал, и мне очень жаль, что так случилось.

С тех пор, как я получил письмо, я совершенно не знал, в каких отношениях я теперь пребываю с Майклом. Теперь же, увидев его реакцию, я облегченно вздохнул. У нас снова было все хорошо. Однако мне стало ясно, что я нажил себе влиятельных врагов, которые хотели убрать меня, но, несмотря на то, что Майкл тоже осознал это, он не собирался кого-либо увольнять из-за этого. Я, естественно, считал, что это письмо было основанием для увольнения, но за эти годы было множество вещей, которые, как я считал, Майклу следовало бы сделать, и если мой опыт чему-то и научил меня, так только тому, что Майкл всегда принимал решения самостоятельно, никого не слушая. Поэтому я сделал глубокий вдох и просто отпустил ситуацию.

Сделать это было гораздо проще, чем я ожидал, поскольку я с нетерпением ждал, когда же Майкл покажет мне своего третьего ребенка: удивительно, ему уже целых восемь месяцев. Майкл отвел меня в детскую, в ту же детскую, где обитали Принс и Пэрис, пока им не выделили их собственную комнату на том же этаже. Бланкет спал, и пока мы с Майклом смотрели на него, я отметил про себя, что он был такой же прелестный, как Принс и Пэрис в этом возрасте. Я перевел взгляд на Майкла и увидел у него на лице выражение, подтверждавшее, что за эти восемь месяцев с момента рождения Бланкета его отцовский энтузиазм ничуть не угас.

Вернувшись в библиотеку, Майкл вскользь упомянул двух людей, которые (хоть мы тогда этого не знали) очень скоро причинят ему невиданный ущерб. Первым был Мартин Башир, который, как сказал мне Майкл в тот день, снимал документальный фильм о нем. Друг Майкла, Ури Геллер, экстрасенс, известный своей способностью гнуть ложки силой мысли, предложил эту идею Майклу, пояснив ему, что интервью с таким уважаемым журналистом, как Башир, поможет людям понять его и, соответственно, полностью изменить их представления о нем. Майкл особенно проникся, когда Ури сказал ему, что принцесса Диана тоже давала интервью Баширу.

В последующие годы многие люди, включая и меня, не раз будут подвергать сомнению решение Майкла об участии в документальном фильме Башира. По правде говоря, я не знаю, кому и как удалось убедить Майкла сделать этот фильм, но, основываясь на словах самого Майкла, могу представить, что Ури и Башир взывали к его эго: «Майкл, посмотри на всех остальных, кто уже дал интервью Баширу. Ты Король поп-музыки. Мир знает твою музыку. Людям нужно узнать тебя получше, у тебя ведь такая увлекательная и поучительная жизнь». Как бы скептически он ни отнесся к этой идее, такие увещевания определенно возымели на него нужное влияние. Кроме того, мне совсем нетрудно поверить в то, что Майкл надеялся на этот фильм, надеялся, что интервью положит конец преследованиям прессы. В конце концов, я могу представить ход его мыслей: люди так хорошо отреагировали на откровенную речь, которую он произнес в Оксфордском университете. Возможно, если он позволит себе открыться еще раз, более широкая аудитория поймет его истинную сущность.

– Ты уверен насчет этого? – спросил я его, даже не пытаясь скрыть свое смущение. Моя осторожность была привычной для Майкла.
– Да, Фрэнк, – ответил он. – У меня все под контролем. Он не сможет ничего издать или показать без моего разрешения.

Услышав это, я немного успокоился. Он дал Баширу обширный доступ ко всему, тот даже сопровождал его на церемонию Bambi Awards, но, по крайней мере, Майкл сможет утвердить окончательную версию фильма. Если у него был решающий голос, значит, его просто не могли подать не в том свете, не так ли?

– Фрэнк, знаешь, с кем ты разминулся? – спросил он меня, отвлекая меня от сомнений насчет намерений Башира. – На ранчо пару дней назад был Гэвин.

Я долгое время не думал об этом Гэвине – что, несомненно, было к лучшему. В 2000 году, когда Гэвину Арвизо было 10 лет, ему поставили диагноз – рак. Майкл услышал о нем и организовал для него сбор крови. В ответ Гэвин выразил желание познакомиться с Майклом, поэтому тот несколько раз приглашал его в «Неверленд». В то время мальчик передвигался на костылях и был очень слаб после химиотерапии. Майкл пытался помочь ему, давал ему аффирмации, чтобы тот внушал их самому себе каждый день. Он поддерживал и всячески поощрял его в борьбе с раком, обещая ему новые поездки на ранчо, если мальчик поправится достаточно для того, чтобы перенести поездку. Помимо моральной поддержки Майкл также обеспечил им и финансовую.

Гэвин был всего лишь одним из множества детей, которым Майкл пытался помочь, и в то время как родители большинства детей были очень вежливы и благодарны ему за помощь, от родителей Гэвина у меня мурашки бежали по коже с первого же дня. Поначалу я даже не мог понять, что именно мне не нравится; это было просто неприятное чувство где-то глубоко внутри. Затем, во время одного из первых визитов семьи на ранчо Дэвид, отец семейства, попросил у меня денег, чтобы купить машину. Они были на ранчо всего пару раз, и Майкл уже сделал для этой семьи очень много, поэтому я знал, что к раздаче денег направо и налево нужно подходить с определенными тонкостями и тактом.

– Мы не можем дать вам денег, – сказал я, – но я поговорю с Майклом, может быть, у нас найдется машина, которую мы можем вам одолжить.

Оказалось, что такая машина у нас была – Майкл отдал семье видавший виды грузовичок, который не использовали на ранчо. Но сам факт того, что у меня состоялась такая беседа с Дэвидом, был тревожным признаком. После всего того, что Майкл пережил из-за Чандлеров, я всегда был начеку, когда речь шла о семьях, намеревавшихся поживиться за его счет.

В следующем году, 2001, Майкл был занят Invincible и в результате этого отдалился от Арвизо. Пока мы работали над альбомом в Нью-Йорке, Гэвин чего только не делал, чтобы добраться до Майкла – он звонил мне, звонил телохранителям и настаивал на разговоре до тех пор, пока Майкл не отвечал на звонок. Мы включали громкую связь, и пока Майкл и Гэвин разговаривали, нам было слышно, как мать суфлирует ему.
– Скажи ему, что мы хотим его видеть, – шипела она, – скажи «ты – член нашей семьи, мы соскучились по папочке».

Гэвин повторял за ней как попугай. Я несколько раз говорил Майклу, что обеспокоен насчет Арвизо, но без конкретики, в общих чертах.
– Я не хочу иметь с этой семьей никаких дел.

Майкл соглашался со мной, но ему было жаль Гэвина и его брата и сестру.
– Будь с ними вежлив, – отвечал он, махая рукой. – Это так грустно. Родители все портят. Бедняга Гэвин – невинное дитя.

Учитывая его опыт с Джорди Чандлером, мы с Майклом осознавали все опасности, которые сопутствовали длительному контакту с такой семьей. Но тогда Гэвин был на безопасном расстоянии, а Майклу было трудно отказать в телефонной беседе ребенку, который говорил, что любит его и нуждается в нем. Он считал, что вреда это не принесет.

В течение 2001 и 2002 года я ничего не слышал о Гэвине, и, насколько мне было известно, Майкл тоже не виделся с семьей – до сегодня. Когда я услышал, что Гэвин, которому уже исполнилось 13 лет, недавно был на ранчо, ко мне снова вернулся скептицизм.
– Ну, видимо, я немного пропустил, – сказал я.
– Да ладно тебе, Фрэнк, – сказал Майкл, повторяя свои собственные слова, сказанные мне два года назад. – Он милый ребенок. Не надо винить Гэвина за ошибки его родителей.
– Да, ты прав, – ответил я сухо. В принципе я с ним соглашался, но Джорди тоже был жертвой корыстных мотивов своих родителей. Я не мог не отметить некоторое сходство. В попытке убедить меня в добрых намерениях Гэвина Майкл пояснил, что мальчик даже дал интервью Баширу, в котором рассказал на камеру, как Майкл помог ему.

– Прекрасно, – сказал я, искренне довольный словами Майкла. – Всем следует знать, как ты помогаешь людям по всему миру.

Как бы я ни волновался из-за Арвизо в целом, на видео все выглядело прилично, поскольку Майкл, опять-таки, должен был утвердить готовый фильм. Раз уж Майкл так поддерживает Гэвина и его семью, вроде бы ничего страшного в том, что Гэвин рассказал об этом журналисту. Если Майклу нравилось то, что он слышал, значит, в этом не было никакого вреда, не так ли?

Знаменитые последние слова.

Перед тем, как уехать в Германию, чтобы получить награду Bambi, Майкл должен был появиться в суде по иску Марселя Аврама, в котором речь шла о миллениум-шоу. Как и в прочих подобных случаях, Майкл совершенно не спал в ночь перед походом в суд. На следующее утро он ужасно выглядел – небритый, волосы в беспорядке. В суд он пришел с пластырем на носу (назальный пластырь для облегчения дыхания при насморках и после ринопластики. – прим. пер.). Пластырь помогал ему дышать, но вряд ли любой другой человек согласился, чтобы его фотографировали в таком виде, а потом обсуждали это в прессе. Журналисты, естественно, сразу же после этого «выхода в свет» сосредоточились на внешности Майкла. Несмотря на то, что Майкл годами говорил о витилиго, они продолжали писать, что он хочет стать белым. Затем они пали еще ниже, сделав смехотворное, глупое заявление о том, что от чрезмерного количества пластических операций у него отваливается нос.

Это был не первый раз, когда пресса так бурно реагировала на внешность Майкла. Может быть, потому, что я так часто видел его, мне его внешность казалась абсолютно нормальной, как бы странно это ни звучало для некоторых людей. Осветление его кожи не было для меня секретом, да и для остальных не должно быть. Он говорил об этом много раз, но СМИ упрямо не желали это понимать или же не верили его словам. Что касается его пластических операций, большинство из них были выполнены еще до того, как я стал работать на него, а меня не особенно интересовало то, что происходило потом. Мы никогда не говорили об операциях – не потому, что эта тема была табу, а потому, что он никогда не упоминал об этом в разговорах, и я принимал его таким, какой он есть. Если он хотел что-то изменить – это его дело. Думаю, за всем этим стояло его болезненное детство. Майкл часто говорил, что отец насмехался над ним и его большим носом, когда он был ребенком. Я считал, что до всех этих изменений Майкл прекрасно выглядел, но, думаю, когда он смотрел в зеркало, он не видел того, что видели другие. Его нос теперь был гораздо меньше, но для него он все еще был слишком большим. Однако мы не обсуждали его внешность, когда проводили время вместе, поэтому, даже если у него и было искаженное восприятие самого себя, это не доминировало в его мыслях и действиях. Это не было проблемой самовосприятия и отрывом от реальности. По правде говоря, я отмахивался от операций как от совершенно обычного для Голливуда явления. Даже если некоторые люди считали, что он зашел слишком далеко, для самого Майкла это было абсолютно нормально.

Возможно, я слишком близко наблюдал за ситуацией, и мне было сложно смотреть на это под другим углом, но когда я видел, как Майкл сражается со своей внешностью, было трудно не сочувствовать ему. Я хотел помочь Майклу, поддержать его в этих негативных отзывах прессы. Он ненавидел эти идиотские, даже жестокие истории, которые таблоиды сочиняли о нем. Ему нравился собственный нос; что же касается его внешности на слушании по делу Аврама, заявления людей, на полном серьезе сделанные о том, что у него отваливается нос, были абсурдными.

– Ну почему они создают мне столько проблем? – говорил он. – Видишь, Фрэнк? Видишь, как они со мной обращаются? Если бы это был кто-то другой, это было бы совершенно нормально. Этот пластырь можно купить в любой аптеке. Он помогает мне дышать. Если бы это был кто-то другой, люди бы и слова не сказали, но они всегда пытаются найти во мне какие-то изъяны.

Конечно, он был прав, но это не останавливало желтую прессу от обсуждений того, что его появление в суде с пластырем на носу было странным. Несмотря на комментарии журналистов, он все равно продолжал носить пластырь. Он не собирался менять свое поведение только потому, что его высмеивали за это.

На следующий день, перед отъездом в Германию, Майкл познакомил меня с Мартином Баширом. Я посмотрел ему в глаза, крепко пожал ему руку, как обычно делаю, когда знакомлюсь с людьми. Его рукопожатие было вялым, а это никогда не было хорошим признаком. Когда я посмотрел ему в глаза, мне показалось, что он поторопился поскорей отвести взгляд.
– Я слышал, вы снимаете интервью. Расскажите мне об этом, – попросил я.
– Это будет здорово, – ответил Башир. – Мы представим Майкла в наилучшем свете.

Он был безукоризненно вежлив, но почему-то я ему не верил. Однако я и представить себе не мог, какой урон этот документальный фильм нанесет Майклу, а также не мог предвидеть то, что моя собственная репутация окажется при этом под угрозой.

Несмотря на отъезд в Германию, Майкл попросил меня остаться на ранчо до его возвращения. Это звучало неплохо. Мне все еще нужно было встретиться с Марком Шаффелом, который жил неподалеку, в Калабасас, поэтому «Неверленд» был для меня прекрасной «базой».

Вскоре после отъезда Майкла в новостях появились кадры из Германии. Майкл свесил малыша Бланкета с балкона гостиничного номера. Я застыл, глядя на экран, открыв рот от изумления и шока. Я уже видел заголовки завтрашних газет, и единственное, о чем я тогда подумал, было: «Это очень, очень плохо». Я попытался представить себе контекст этого видео. Поклонники хотели увидеть Бланкета, поэтому Майкл выполнил их пожелания и показал им ребенка. Он приподнял его над перилами, чтобы люди могли лучше его рассмотреть. Когда Бланкет брыкнул ножкой, Майкл забрал его обратно, крепко удерживая его, как и всегда. Он бы никогда не уронил его – ни в номере, ни тем более на балконе. Он никогда не поставил бы жизнь и здоровье своих детей под угрозу. Майкл общался со своими поклонниками с балконов отелей много лет подряд. Для него было совершенно естественно показать своего сына поклонникам.

В то же время я видел, насколько легкомысленным и опасным было поведение Майкла. Было очень глупо держать ребенка над перилами на такой высоте, даже если держишь его очень крепко. Если уж Майкл казался неуравновешенным, когда ездил на крыше даблдекера вокруг офиса Sony или когда выходил на люди с пластырем на носу, то уж теперь-то он выглядел полностью выжившим из ума, раз подверг своего малыша такому риску.

Снаружи все это выглядело очень плохо. Это было серьезным промахом, поступком вопреки здравому смыслу, а поскольку это последовало сразу после сплетен о его внешности, люди по всему миру начали сомневаться в его психическом здоровье. Я знал лучше, чем кто-либо, что Майкл не был сумасшедшим. Эксцентричным, да, но не сумасшедшим. Однако истинное состояние его рассудка не имело значения. Важным было только то, как этот момент на балконе воспримут окружающие, и то, что поначалу выглядело серьезной промашкой, быстро разрослось в полноценный таблоидный скандал. Как и большинство ошибок Майкла, эта была записана на камеру и проигрывалась повсюду миллионы раз. Теперь, вместо того чтобы обращать внимание на его нос, люди обсуждали, можно ли доверить ему воспитание детей.

Несомненно, Майкл делал много добра в этом мире, и хотя люди знали об этом, они все же не могли совместить его щедрость и благие деяния с прочими характеристиками его публичного имиджа. Это противоречие стало еще более явным на следующий вечер, когда Майкл принял свою награду Bambi, и состоялась премьера видеоклипа Шаффела What More Can I Give. Этот момент должен был быть очень эмоциональным и драматичным в длительной карьере талантливого музыканта, но, поскольку он наступил сразу после инцидента с Бланкетом, он утратил всякий смысл. Эти два события столкнулись с поистине катастрофической силой, два противоречивых образа Майкла, которые публика пыталась понять и принять: с одной стороны, непредсказуемый человек со странной внешностью, прятавший лица своих детей под масками и необдуманно свесивший одного из них с балкона; с другой стороны – гениальный музыкант, старавшийся использовать свою работу на благо всего человечества. Люди обожали этого второго Майкла, но по необъяснимым причинам предпочитали предполагать самое худшее о первом.

После того, как Майкл и дети вернулись из путешествия, мы вместе поужинали, уложили детей спать и обсудили поездку. Майкл выпустил пресс-релиз, в котором говорил, что этот эпизод на балконе был «ужасной ошибкой», что он просто «увлекся этим волнующим моментом», но никогда, ни за что «не подверг бы жизнь своих детей опасности намеренно». Он и мне говорил почти то же самое, но в слегка оборонительном тоне.

– Мои поклонники хотели увидеть малыша, – сказал он. – Я показал его им. Я крепко его держал. Я никогда бы не подверг своего ребенка опасности.

Точка. Конец дискуссии.

Разумеется, только потому, что этот инцидент завершился для Майкла, это не означало, что он завершился и для всех остальных. В глазах многих людей урон уже был нанесен.

Вскоре после его возвращения из Германии Майклу назначили еще одно слушание в суде по иску Марселя Аврама. После недавнего похода в суд пресса вовсю обсуждала его внешность. Потом был инцидент на балконе. Теперь же Майкл не явился в суд, сказав, будто бы его укусил паук (видимо, тарантул. – прим. пер.), и он страдал от боли в ране на ноге. На самом деле Майкл лег в больницу, чтобы ему сделали капельницу с питательными веществами и витаминами. Он иногда так делал. Посреди ночи он проснулся, чтобы сходить в туалет. Забыв о том, где он находится и что у него стояли капельницы, он встал с кровати и тем самым вырвал иглы из своей ноги. Объясняя суду свое отсутствие, он показал раненую ногу судье и выдумал историю про укус паука. Судья посмотрел и ничего не ответил. Вероятно, он знал, что это не укус паука, но решил не акцентировать на этом внимание.

***
Несмотря на весь медиа-цирк, разгоревшийся после инцидента с Бланкетом, Рождество 2002 года в «Неверленд» было чудесным. Приехала моя семья, Омер Бхатти со своей семьей, семья из Германии, подружившаяся с Майклом, и даже семья доктора Фаршиана. Мы обожали грандиозные празднования Рождества, с угощениями и подарками, с бегавшими вокруг детьми.

Много лет мы придерживались одного и того же рождественского ритуала. Перед праздником мы с Майклом всегда вместе покупали подарки, иногда запрашивая помощи Карен, чтобы найти то, что нам было нужно. Мы прятали все покупки в пожарном домике. (Из-за размеров ранчо и его отдаленности от других жилых объектов законы о страховании в Калифорнии требовали, чтобы на территории была собственная пожарная бригада. У нас была даже небольшая пожарная машина с логотипом «Неверленд» и постоянно дежурившая команда пожарников.) Персонал заворачивал все подарки в бумагу, надписывал на каждом, что внутри. Затем, в канун Рождества, я и Майкл писали на подарках имена и складывали их под елку, чтобы люди открыли их утром. В Рождество мы всегда долго спали, зная, что никто не начнет открывать подарки сразу же, как проснется. Поскольку мой отец всегда работал в Рождество, подарки открывали только после того, как прибывал его рейс с восточного побережья. Все наряжались, а затем ждали. Принс и Пэрис были очень терпеливы, и не только потому, что этот ритуал был им знаком, но и потому, что их отец немало потрудился, дабы вселить в них чувство благодарности и уважения. Когда приезжал мой отец, Майкл становился возле елки и выдавал всем подарки как Санта-Клаус.

Через несколько дней после празднования Нового года, когда все разъехались, мы с Майклом проводили день как всегда – смотрели кино и выполняли какую-то работу в его офисе. После обеда мы решили сходить в винный погреб, который был нашим убежищем – уютное место, скрытое от посторонних, прямо под игровой комнатой. Дверь была замаскирована в стене, поэтому, если ты не знал, где именно она находится, ты вряд ли сумел бы ее открыть.

В погребе мы открыли бутылку белого вина. Я люблю красное вино, но Майкл предпочитал белое. В тот день мы говорили о будущем, о своих целях на следующий год. С самого начала его проекты были смелыми и амбициозными, но я видел, что он не бросает слов на ветер и собирается осуществить все сказанное.

– Я выберусь из этого финансового хаоса, в который все превратили мою жизнь, – заявил он.

Майкл впервые признался мне (да и вообще кому бы то ни было), что у него были финансовые проблемы. Тот факт, что он наконец-то собирался встретиться с этим лицом к лицу, был сам по себе удивителен.
– Да, это все их вина, – ответил я. – Но и твоя тоже – ты позволил этому случиться.
– Мне нужно было сосредоточиться на творчестве, – возразил он с легким налетом самооправдания в голосе. – Знаешь, когда я создавал Off the Wall и Thriller, я был единственным, кто подписывал все чеки. В то время все было отлажено как часы.
– Так что изменилось? – спросил я, искренне желая знать ответ. – Почему ты позволил другим людям управлять твоими финансами?
– Они слишком разрослись. Для меня это было чересчур, я не мог управиться с этим сам, – ответил он.

И хоть это казалось очевидным, это признание было одним из немногих случаев, когда Майкл принял на себя ответственность за ситуацию, в которой оказался, а также за сбои в работе своей организации.

Даже сейчас, много лет спустя, очень трудно понять, почему он так не хотел обсуждать подобные проблемы – не только со мной, но и с кем бы то ни было вообще. Разумеется, частично причина кроется в его недоверии и паранойе, но для меня это была только часть уравнения. Как человек, у которого были некоторые трудности с принятием реальности, Майкл мог полностью изолировать себя от всего, он мог жить в «Неверленд», потакать своим прихотям, но все эти элементы его образа жизни были доступны благодаря его деньгам. Признание того, что финансы были в беспорядке, превращало это в серьезную проблему – проблему, от которой уже нельзя было просто отмахнуться, как раньше.

Когда Эл Малник занялся его финансами, он заверил Майкла, что вытащит его из этого болота. Но Эл также добавил: «Майкл, я не смогу сделать это, если и ты не приложишь кое-какие усилия». Теперь было похоже, что Майкл принял слова Эла всерьез. Ему пришлось это сделать, чтобы изменить ситуацию. Желание обеспечить благополучие своих детей вынуждало его разобраться с тем, чего он так долго избегал.

Мы немного поговорили о моих планах. Я все еще пытался определиться, чем хотел бы заниматься, но теперь Майкл сказал:
– Знаешь, а мне твоя помощь никогда не помешает. Ты же первым ушел от меня, помнишь? Мы могли бы снова работать вместе.
– Да, – ответил я, – можно попробовать.

В тот момент я осознавал, что большинство людей в организации, с которыми у меня были проблемы, уже не являлись частью картины; Майкл и Эл Малник избавились от них. Мы с Майклом так и не приняли какое-то решение, но когда я был с ним в «Неверленд», я снова был в своей зоне комфорта, и я имею в виду не только винный погреб, хотя мне действительно было очень уютно там. Я знал все плюсы и минусы этой работы, я знал, чего именно хочет Майкл, и как именно нужно решать все вопросы. Работа с Майклом и была моей зоной комфорта.

Это был очень приятный момент. Мы оба в каком-то смысле стояли на перепутье. Я отдалился с тех пор, как ушел от Майкла, но теперь снова нашел дорогу обратно. Он закончил очередной альбом и столкнулся с жестокой реальностью своего финансового положения, но в то же время горел желанием начать все сначала. Мы сидели в этом старом добром знакомом винном погребе, в тишине, размышляя о своей жизни, о том, как мы пришли к этому и куда отправимся дальше.

***

Вскоре после празднования Нового года Майкл и дети отправились в Майами. Майкл предложил мне пригласить гостей, если мне хочется, пока его нет. Мне нравилось делить радости «Неверленд» с несколькими друзьями, и когда Майкл уехал в Майами, мне в голову пришла смелая мысль: пригласить на ранчо Курта и Дерека.

Несмотря на то, что это было дерзко с моей стороны (вероятно, так и есть), у меня были на то свои причины. К этому времени было решено уладить иск, который они подали против Майкла, вне суда. Хоть я и знал, что Майкл был сам виноват в том, что изменил своему слову и не выполнил условия контракта, он смотрел на это куда проще. В Рождество, когда мы говорили об этом, он сказал мне:
– Ты притащил их обратно в мою жизнь. Теперь они судятся со мной, ну, так исправь это.
– Окей, – ответил я, – я говорил с ними, неофициально. Я сделаю все, что смогу, чтобы сделка завершилась успешно, а с иском разобрались.
– Передай им привет, – добавил Майкл, – и что мне очень жаль, что все так далеко зашло. Мне они все еще нравятся.

Обе стороны жаждали достичь соглашения. Майклу нравились Курт и Дерек, он уважал их, и это чувство было взаимным. Я знал это и считал, что адвокаты чрезмерно затягивали процесс, как всегда делают юристы. Пока команды адвокатов вели переговоры, я говорил с обеими сторонами. Я заверял Курта и Дерека, что эти проволочки инициировал не Майкл, и я напоминал Майклу, что он подписал с ними договор и был должен им денег.

Я ощущал, что в какой-то мере несу ответственность за эту ситуацию. Стороны уже практически договорились, но подписи на документах пока не поставили. Майкл всегда говорил, что самый лучший способ заключить сделку – это привезти людей в «Неверленд». Я подумал, что если Курт и Дерек вернутся на ранчо в качестве гостей (собственно, они и раньше бывали здесь много раз), они поймут, что дни негатива позади. Разумеется, с моей стороны было довольно радикально приглашать в дом Майкла людей, подавших на него в суд, и я знал, что адвокаты Майкла сочтут меня сумасшедшим. Но юристы всегда игнорируют человеческий фактор, когда ведут переговоры.

Поэтому, к лучшему или к худшему, два бывших коллеги Майкла приехали на ранчо. Мы провели приятный вечер. Курт и Дерек ясно дали понять, что они не очень хотели подавать на Майкла в суд. Они просто хотели получить плату за свою работу. Они уехали с ранчо с пониманием того, что Майкл уважал их, и им не нравилось, что все это так далеко зашло. Все согласились, что нам всем нужно отбросить эмоции и договориться вне суда.

В тот вечер, пока Курт и Дерек все еще были на ранчо, мне позвонил Майкл. Он был в Майами с Альдо и Мари Николь, моими братом и сестрой, и он узнал о визите Курта и Дерека.

– Фрэнк, какого хрена ты пригласил этих людей в «Неверленд»? – спросил он. Майкл использовал нецензурные слова только когда был действительно расстроен или шутил. Я был уверен, что в этот раз он не шутит.
– Ты не понял. Позволь мне объяснить, – начал было я. Я подумал, что для него будет очевидно, что я всего лишь выполнял обещание – я пытался решить вопрос с иском. А иначе для чего еще я приглашал бы этих двоих на ранчо? Каким образом это служило моим личным интересам? – Неужели ты не понимаешь, что адвокаты просто хотят затянуть этот конфликт? Чем дольше это длится, тем больше денег они зарабатывают. Теперь ты можешь с ними договориться и забыть об этом.

Неудивительно, что адвокаты Майкла видели ситуацию под другим углом. Мое приглашение и последующий визит только укрепили их в мысли, что я был проблемой. Таким образом, они тут же воспользовались возможностью поделиться своими мыслями с Майклом, убеждая его, что я опять облажался. Очевидно, я был единственным, кто считал, что экономлю ему миллионы долларов, утихомиривая чужие эго и подталкивая Курта и Дерека к компромиссу.

Я попытался успокоить Майкла, но он был очень зол. Пока я говорил, я слышал, как он переговаривается с моими братом и сестрой: «Вы не поверите, что только что вытворил Фрэнк». Когда я начал оправдываться, он перебил меня:
– Почему ты никогда меня не слушаешь?
– Нет, это ТЫ никогда не слушаешь! – огрызнулся я, а затем сдался. – Знаешь, в жопу это все. Определенно ты не видишь, что я пытаюсь для тебя сделать. Я твой друг и пытаюсь помочь, потому что чувствую, что ответственен за эти проблемы. Но давай, делай как знаешь. Продолжай тратить деньги на адвокатов и сражаться с тем, с чем сражаться вообще нет нужды. Я умываю руки.

Я повесил трубку.

С самого начала я знал, что то, что я делаю, было не по правилам, но я был уверен, что это сработает. Мне было наплевать, что обо мне думали адвокаты Майкла или кто-либо еще из его организации. Я уже нажил себе врагов, когда начал открыто говорить и делать то, что, по моему мнению, было лучше для Майкла. Для меня значение имел только Майкл. Возможно, это звучит высокомерно, но я действительно считал, что действовал в рамках его указаний. Он велел мне делать все, чтобы достичь соглашения. Он сказал, что не хочет больше ничего слышать об этом, он просто хочет, чтобы вопрос был решен.

Я отправился к бассейну и наткнулся на Маколея Калкина, который приехал на ранчо в компании своих друзей, Милы Кунис и Сета Грина (а вы говорите – Фрэнк устраивал вечеринки, да там весь Голливуд тусил, пока Майкла дома не было. – прим. пер.).
– Что ты там натворил? – спросил меня Мак и добавил. – Майкл очень злится на тебя.

Ого. Новости разлетаются быстро. Я понял, что Майкл, вероятно, только что говорил с Маком.
– А мне плевать, – ответил я и объяснил Маку, что случилось.

Через 10 минут мне перезвонила Карен. Спокойно и с сочувствием, как она всегда умела, она сказала мне:
– Майкл считает, что тебе лучше уехать с ранчо.
– Без проблем. Я уже пакую свои вещи.

Меня вышвырнули из «Неверленд».

Я ничего не сказал Курту и Дереку. Когда Майкл злился, он бывал беспощаден. У меня было чувство, что вскоре он успокоится. Естественно, через 10 минут мой телефон зазвонил снова. Это был Майкл. Я был сердит, обижен и не собирался утаивать это от него. Не дав ему сказать ни слова, я накинулся на него:
– Ты хочешь, чтобы я уехал? Ну, так я уезжаю.
– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – ответил он спокойно. – Я хочу, чтобы ты завтра прилетел в Майами.

Сам не знаю почему, но я не удивился, услышав это. Ссориться с Майклом – все равно что ссориться с моим отцом, и даже голоса моих брата и сестры на другом конце линии в точности напоминали мне об этом. Но как бы я ни злился, по его голосу я понял, что он уже простил меня. Оглядываясь назад, мне остается только удивляться тому, как быстро он переключался с одной эмоциональной крайности на другую, в считанные секунды. Всего лишь пару минут назад мы в бешенстве орали друг на друга. Но ни один из нас не мог долго злиться на другого. Это не было заложено в нашей дружбе. Мы всегда прощали друг друга.

Так что же мне оставалось делать? Я сел в самолет и полетел в Майами.

Глава 20. Непонятый

В самолете я написал Майклу длинное письмо, в котором объяснял, почему пригласил Курта и Дерека в «Неверленд». Я напомнил ему, что он сам велел мне сделать все возможное, чтобы уладить конфликт, и добавил, что я следовал его совету о том, как лучше всего заключить сделку. Я самостоятельно оценил ситуацию, как он всегда говорил мне, и, несмотря на всю неортодоксальность моих действий, я сделал все это из самых лучших побуждений. Письмо было не просто самооправданием. Я поддался сентиментальности и написал о нашей дружбе. Мы так хорошо поладили, когда говорили в винном погребе, а что же теперь? Я написал, насколько мне было больно находиться в центре этого иска, насколько мне были важны чувства обеих сторон, и я был решительно настроен разрешить эту проблему. Я хотел доказать самому себе, что могу расхлебать ту кашу, которую ненамеренно помог заварить.

Последний раз Майкл так сердился на меня, когда люди наврали ему, будто бы я просил денег, чтобы устроить встречу с ним. А теперь он гневался на меня за то, что я действительно сделал. Я завел ситуацию слишком далеко в своем желании сгладить конфликт. Я превысил свои полномочия, поскольку, по правде говоря, мне было сложно удерживаться в рамках этих полномочий. Я был молод и считал, что мои добрые намерения дают мне полный карт-бланш.

Когда я приехал в Майами, я попросил охранника передать письмо Майклу. Через полчаса тот вызвал меня к себе в номер, обнял меня, поблагодарил за письмо и извинился за свою чрезмерно бурную реакцию – довольно редкое явление.
– Ты должен предупреждать меня о таких вещах, – сказал он. – Ты не можешь просто привести людей ко мне домой. Ты должен предупреждать.
– Мне очень жаль, правда, я сожалею обо всем этом, – ответил я. – Я просто хотел разрешить эту ситуацию с Куртом и Дереком. Так не должно было случиться. Я совсем не хотел тебя расстраивать.
– Я знаю, ты всегда хочешь как лучше, но ты должен быть осторожным. Если что-то пойдет не так, выгребать придется мне, – сказал он. – Я люблю тебя, Фрэнк. Давай оставим это позади и двинемся дальше. Твои брат и сестра в соседней комнате, иди, поздоровайся с ними.

С этого момента мы вернулись к тому, на чем закончили в «Неверленд». У Майкла было отличное настроение, и было похоже, что мы «перезагрузили» наши отношения. К сожалению, едва мы погасили один пожар, тут же начался следующий.

Интервью Башира, «Жизнь с Майклом Джексоном», должно было транслироваться в Европе 3 февраля 2003 года, а в США – через три дня после этого. За пару дней до трансляции Майкл решил, что хочет побеседовать с прорицателем. В какой-то степени он верил всем этим гадалкам и хотел знать, что его ждало в будущем. По рекомендации доктора Фаршиана мы позвонили одной женщине, жившей за границей. Майкл, дети, доктор Фаршиан и я слушали, пока миссис Фаршиан переводила нам слова гадалки.

У нее были плохие новости.

– Против вас выдвинут обвинения, – сказала гадалка. – Кто-то пытается навредить вам (дословно – «устроить против вас диверсию» – прим. пер.), будьте осторожны, – а затем добавила. – Вам не следует беспокоиться, в итоге все будет хорошо.

Майкл психанул. Он не мог вынести мысль о том, что его обвинят в каких-то проступках, что его намерения снова будут ставить под сомнения. Он вылетел из комнаты, побежал в ванную и расколотил там зеркало, что лично для меня было гораздо понятнее любых слов. Он приходил в бешенство от того образа, который люди видели, когда смотрели на него. Он обратился к Баширу, чтобы люди могли лучше узнать его (Майкла), но вместо этого гадалка предсказывала, что ситуация только ухудшится.

Очень скоро эти предсказания сбылись. Однако сперва была «диверсия».

Майкл месяцами повторял, что у него решающий голос по поводу содержимого фильма Башира. Таким образом, Мартин должен был приехать в Майами и показать ему «Жизнь с Майклом Джексоном» перед трансляцией. Но Башир не явился в назначенное время, а затем стал оттягивать визит. Пока мы поняли, что он решил нас обойти, было уже поздно. Мы попытались не допустить трансляцию интервью в США, но механизм уже был запущен, и остановить его уже было невозможно.

Альдо и Мари Николь, все еще бывшие в Майами, смотрели программу в номере Майкла, но сам Майкл отказался присоединиться к ним: ему не нравилось смотреть на себя по телевизору. Пока мои брат и сестра смотрели, он ходил туда-сюда, то заходя в комнату, то выходя, и спрашивал: «Вы уверены, что хотите это смотреть? Почему вы хотите смотреть это?»

Тем временем я смотрел интервью в своем номере вместе с доктором Фаршианом, испытывая странную смесь тревоги и смирения перед неизбежным. Интервью не показало того Майкла, которого я знал – и это еще мягко сказано. Майкл, которого я знал, был скромным. Он был филантропом. Он был талантливым музыкантом. Он вкладывал деньги и силы в проекты помощи детям. Баширу было наплевать на все это. Ему нужна была сенсация, он был заинтересован только в поверхностных нюансах жизни Майкла: его шоппинговых излишествах и пластических операциях.

Все это само по себе было достаточно отвратительным, но самой ужасной частью интервью был момент, когда Башир заговорил с Майклом о его отношениях с детьми. Майкл показал в фильме Гэвина Арвизо, потому что хотел, чтобы его поняли, хотел поделиться тем, что делал, чтобы помочь нуждающимся детям, надеясь, что это поможет людям понять его. Гэвин был одним из примеров такой помощи.

В интервью Башира Майкл держал Гэвина за руку и говорил на весь мир, что дети спали в его кровати. Любой, кто знал Майкла, сразу понял бы всю честность и невинность того, что он пытался передать. Но Башир определенно был настроен показать это в другом свете.

Майкл не стал объяснять, а Башир не стал уточнять то, что комната Майкла в «Неверленд», как я уже рассказывал, была местом для семейных сборищ – внизу была общая гостиная, наверху – его спальня. Майкл не пояснил, что люди постоянно там тусовались и иногда хотели остаться там на ночь. Он не объяснил, что он всегда предлагал гостям свою кровать, а сам по большей части спал на полу в гостиной внизу. Но, вероятно, что самое важное, он не объяснил, что этими гостями всегда были близкие друзья – к примеру мы, Касио, и его огромная семья.

Одним из самых больших недоразумений, касающихся Майкла и преследовавших его много лет после документального фильма Башира, было то, что якобы у него в комнате в любой период времени спала целая толпа детей. По правде говоря, случайные дети никогда не приезжали в «Неверленд» и не ночевали в комнате Майкла. Мой брат Эдди и я ночевали там, когда были младше, семья и друзья, остававшиеся с Майклом, всегда делали это, потому что хотели побыть с ним. Майкл просто разрешал это, поскольку его друзья и семья любили находиться рядом с ним.

В фильме Башира Майкл сказал правду: «Можете взять мою кровать, если хотите, и спать на ней. Я буду спать на полу. Она ваша. Я всегда отдаю гостям самое лучшее». Майкл ни на секунду не задумался, стоит ли говорить правду, потому что ему нечего было скрывать. Он знал – умом и сердцем – что его действия были искренними, его мотивы – чистыми, как и его совесть. Майкл невинно и честно сказал: «Да, я делю свою кровать с другими людьми. Ничего плохого в этом нет». Когда он говорил, что «делит» кровать с другими, это значило, что он предлагал ее тем, кто хотел в ней спать. Бывало, что он спал там же, на кровати, но обычно ночевал на полу рядом с кроватью или на первом этаже. И хотя Башир, по вполне понятным причинам, продолжал цепляться к этой кровати, если вы посмотрите полную, необрезанную версию интервью, то с легкостью поймете то, что пытался объяснить Майкл. Когда он говорил, что делит свою кровать с другими, он имел в виду, что делит свою жизнь с теми людьми, которые были для него как члены семьи.

Знаю, большинство взрослых мужчин не делят свою спальню с детьми, а те, кто это делает, почти всегда замышляют недоброе. Но с Майклом все было иначе. Я и мой брат были одними из тех детей, которые много раз ночевали с Майклом, и я лучше других знаю, что там происходило и чего не происходило. Было ли нормально позволять детям ночевать в твоей комнате? Нет. Но для взрослого мужчины также ненормальным считается играть с Silly String (аэрозольные баллончики, которые выпускают тонкие прорезиненные нитки, этакая «вермишель», на съемках Black or White видно лучше всего. – прим.пер.) или затевать бои водяными шариками, по крайней мере, не с тем энтузиазмом, который можно было наблюдать у Майкла в этих занятиях. Точно так же ненормально для взрослого мужчины устроить парк аттракционов на заднем дворе. Но разве все эти вещи делают человека педофилом?

Я уверен, что ответ на этот вопрос – нет.

Подведем итог: интерес Майкла к мальчикам ничего общего с сексом не имел. Я говорю это с неоспоримой уверенностью, потому что я был там, я был одним из них; я говорю с уверенностью мальчика, который спал в одной комнате с Майклом сотни раз, а также с убеждением человека, который много раз наблюдал, как Майкл общается с тысячами детей. За все годы, пока я был близок к нему, я ни разу не видел ничего, что могло бы вызвать какие-то подозрения – ни будучи ребенком, ни будучи взрослым. Майкл, возможно, эксцентричен, но это не делает его преступником.

Однако проблема заключалась в том, что эта точка зрения не была представлена в фильме. Слушая Майкла, люди, не знавшие его, были встревожены его словами, и не только потому, что они были вырваны из контекста, но и потому, что Башир, рассказчик фильма, говорил им, что им следовало тревожиться. Журналист неоднократно намекал, что заявления Майкла причиняют ему большой дискомфорт. Майкл был достаточно странным и без махинаций этого охотника за новостями, но сомнений не остается – Башир потребительски манипулировал зрителями. Он задавал наводящие вопросы, а после монтажа получилась совсем другая картина. Пока я смотрел эту программу, мне показалось, что Башир с самого начала планировал выставить Майкла в таком дурном свете, лишь бы только получить высокий рейтинг для своей передачи.

На счастье, с Майклом часто путешествовал видеограф, и его личные операторы снимали интервью Башира. Эти записи без монтажа показывали более полную картину, отчетливо демонстрируя, какие вопросы Башир задавал, как обставлял их и какие мнения высказывал о жизни Майкла (неудивительно, все они были положительными). В этом более обширном контексте становится ясно, насколько меркантильным и предприимчивым был Башир, смонтировав материалы так, чтобы в них было как можно больше сенсаций.

Это касалось не только самого фильма, но и того, как Башир рекламировал его. Например, в интервью об этом фильме Башир сказал: «Одним из самых тревожных моментов является тот факт, что в «Неверленд» приезжает очень много малоимущих детей. Это очень опасное место для уязвимого ребенка». Однако Майклу он говорил совсем не это во время своих интервью. Когда они говорили о том, что городские и местные дети посещают «Неверленд», он сказал Майклу: «Я был здесь (в «Неверленд») вчера и видел все это, и это возвышенное, одухотворяющее место».

Даже «Нью-Йорк Таймс» признала, что Майкл стал жертвой (по словам их репортера) «черствого журналистского эгоизма, замаскированного под симпатию и сочувствие». Майкл честно отвечал на вопросы Башира, объясняя свое необычное, но совершенно невинное желание поиграть с детьми так, словно он был их ровесником. Он без утайки говорил об этом в своих предыдущих интервью, он рассказал журналу Vibe о том, что вдохновение на написание песни Speechless осенило его после сражения водяными шариками. В том же интервью он сказал: «Вместе с благодатью приходит волшебство, чудеса и творчество». И тогда его слова никто не подвергал сомнениям.

И все же Майкл никак не мог понять, каким образом изменчивое представление публики о нем приводило к изменениям намерений людей вроде Башира, что в свою очередь делало его уязвимым перед жадной до скандалов прессой как никогда до этого. Невзирая на эпизод с младенцем на балконе, маски на лицах его детей, его сбивающие всех с толку браки, Майкл шел по жизни так же, как и всегда – на своих условиях. Он жил в своем собственном мире и ко всему относился с той же наивностью, которая была чертой его характера много лет. Он не осознавал, как люди воспримут его слова и действия, да и не очень-то пытался понять, как его поведение выглядит со стороны.

Он годами избегал журналистов, но когда проходил мимо стендов с газетами или видел журнал, в котором его называли Wacko Jacko (на сленге это, кстати, звучит еще обиднее – «чокнутая обезьяна, макака» – прим. пер.), он обижался.
– Что же делает меня «чокнутым Джеко»? – спрашивал он. – Я кажусь тебе чокнутым?
– Нет, ты не чокнутый, – отвечал я. – Всего лишь сумасшедший. А еще у тебя воняет изо рта.

Мы смеялись над этим, но оба знали, что Майклу было не наплевать на мнение людей. Его это расстраивало, но он всегда рассматривал клевету в свой адрес как пример неверных суждений, а не истинное отражение того, кем он был на самом деле. В каком-то смысле я с ним согласен. Я видел, как развивается эта динамика в интервью Башира, и точно так же видел ее в том, как люди отнеслись к злополучному эпизоду с ребенком на балконе. Небольшие кадры из жизни, вырванные из контекста, можно легко представить так, что человек будет выглядеть сумасшедшим. Никто из нас не был подвержен такому скрупулезному и жестокому досмотру, который Майклу приходилось проходить каждый день своей взрослой жизни. К сожалению, подобные обсуждения еще больше усиливали его эксцентричность.

Вероятно, самой большой трагедией фильма Башира было то, что Майкл согласился на него, имея самые лучшие намерения. Его желание дать это интервью демонстрировало его оптимистичную веру в то, что при правильном контексте и подаче люди полюбят его и примут его таким, какой он есть. Точно так же он хотел разобраться со своими финансами, снова взяв их под свой контроль. Возможно, таким способом он хотел заодно исправить и ложное представление мира о нем, пообщавшись напрямую с публикой. Он надеялся, что интервью Башира установит связь между ним, его поклонниками и более широкой аудиторией. Он хотел открыто говорить о своей жизни и хотел быть понятым. Он считал, что этим интервью достигнет чего-то, чем сможет гордиться, чего-то, что он сможет показать своим детям однажды, как часть своего наследия.

Вместо этого, вот уже второй раз в его жизни, мир выслушал самое горячее желание Майкла (помочь детям) и обвинил его в том, что он делает прямо противоположное (то есть, причиняет детям зло). Я решил, что это уже за гранью добра и зла. Это было сущим кошмаром. Я знал Майкла на протяжении большей части своей жизни, он был самым волшебным человеком, которого я когда-либо встречал. А у людей было полностью искаженное представление о нем, когда дело касалось его отношений с детьми.

Когда мы узнали о реакции прессы и публики на этот фильм, Майкл был страшно разочарован.
– Я доверился Ури, – говорил он. – Я доверял Мартину Баширу. Поверить не могу, что это происходит. Они все перекрутили. Я должен был сам руководить монтажом.

С того дня Майкл больше не разговаривал с Ури Геллером, но винил себя в том, что доверяет не тем людям. Он не говорил этого вслух, но в его разочаровании я увидел, что он наконец-то понял – винить за эту катастрофу он мог только себя.

Раньше пренебрежительное отношение Майкла к мнению других людей не позволило бы ему публично отреагировать на такое, но теперь, когда у него были дети, он намеревался прояснить детали. Он издал пресс-релиз, в котором говорил, что считает этот фильм «пародией на правду». Затем мы с Майклом поговорили с Марком Шаффелом. Майкл знал, что Марк сделает все что нужно, и ему нравилось работать с ним, поскольку с ним можно было поприкалываться. Марк подходил к любой трудной задаче с некоторой долей баловства. Мы решили снять видеоопровержение, показать настоящего Майкла и заодно продемонстрировать, что Башир злонамеренно исказил информацию.

Я сосредоточился на том, чтобы использовать записи операторов Майкла и очистить его имя. Я сразу же начал работать с Марком Шаффелом над The Michael Jackson Video: The Footage You Were Never Meant To See. Мы хотели выпустить фильм, показывающий манипуляции Башира с компоновкой кадров, а затем реальную версию того, что было, чтобы зрители сами увидели, насколько извратили слова Майкла, чтобы выставить его в негативном свете.

Примерно в то же время Шаффел спросил Дебби Роу, не хочет ли она поучаствовать в этом опровержении. Марк знал Дебби много лет (забавно – она на суде про это ничего не сказала, хотя позднее их не раз видели вместе, в одной машине, даже в 2009 году, а на суде она всю троицу «немцев» называла ворюгами и проходимцами. – прим. пер.). Вообще-то, Марк и Майкл познакомились через ее бывшего босса, доктора Кляйна. Дебби была недовольна тем, как пресса преподносит Майкла, ее саму и детей. Некоторые истории (как, например, инцидент с балконом) определенно вызывали сомнения в компетентности Майкла как отца. Другие критиковали организацию семьи, обвиняя мать детей в том, что она бессердечно продала своих отпрысков Майклу. Дебби была расстроена тем, что не может защитить свои решения и воспитательные навыки Майкла, поскольку в ее документах о разводе был пункт о конфиденциальности.

– Мне не нравится, как пресса изображает Майкла, – сказала она Марку. – У меня нет проблем с тем, чтобы рассказать об этом, если Майкл не против.

Таким образом, Майкл и Дебби подписали новый договор, дававший ей разрешение говорить о его отцовских качествах. Там не было указано, что именно ей следует говорить; это было просто разрешение высказать свое мнение в интервью с Марком. В ходе развода адвокаты особенно настаивали на том, чтобы ей запретили говорить что-либо о детях и Майкле, поэтому она хотела убедиться, что Майкл действительно позволяет ей заговорить. Перед интервью Дебби и Майкл несколько раз разговаривали. Их беседы были дружескими, и я видел, что Майкл рад снова общаться с ней. Они были друзьями много лет, прежде чем СМИ и адвокаты усложнили их отношения. В своем интервью Дебби сказала:
– Мои дети не зовут меня мамой, потому что я не хочу, чтобы они так меня называли. Они дети Майкла. Это не значит, что они не мои дети, просто я родила их, потому что хотела, чтобы он стал отцом. Я считаю, что есть люди, которым следует иметь детей, и он – один из таких людей.

В ходе работы над опровержением мы перебрались из Майами обратно в «Неверленд», чтобы разобраться с атаками прессы после выхода фильма Башира. Вокруг так много всего происходило, что я позвонил Винни, и тот приехал, чтобы помочь мне. Гэвин Арвизо и его семья также присоединились к нам, ища убежища от вездесущих папарацци. Это напомнило мне, как журналисты окружили наш дом, когда Эдди и я вернулись из тура Dangerous. Я не очень-то любил семейство Арвизо, но поскольку я и сам проходил подобное, я решил, что они имели право укрыться от бури.

В «Неверленд» Арвизо сняли интервью для фильма-опровержения, в котором безапелляционно заявили, что поведение Майкла всегда было безукоризненным. Мальчики сказали, что он спал на полу, когда они спали на его кровати. 20 февраля Департамент по делам детей и семьи Лос-Анджелеса провел собеседование с семьей Арвизо в ответ на жалобу, поданную каким-то школьным сотрудником, увидевшим фильм Башира. Вся семья, один за другим, еще раз заверила служащих, что Майкл никогда не позволял себе какие-либо непристойные действия, и дело закрыли.

Через три дня, 23 февраля 2003 года, наш фильм вышел в эфир, всего лишь через три недели после трансляции фильма Башира. Его очень хорошо приняли, и пресса набросилась на Башира, осуждая его журналистскую тактику.

Мы делали все возможное, чтобы разогнать тучи, но помимо всего этого я должен сказать, что Арвизо были проблемной семьей. Они вели себя грубо и неуважительно. Дети гоняли на тележках для гольфа по всей территории, врезались на них во все, что встречалось на пути. (Видимо, они перепутали «Неверленд» с аттракционом, где можно было врезаться на машинках друг в друга.) Мать Гэвина, Дженет, вела себя непредсказуемо. Она то требовала, чтобы ее куда-нибудь отвезли, то запиралась в своей комнате на весь день, требуя, чтобы персонал предоставлял ей различные услуги. Их нужно было нянчить, и поскольку я работал над другими проектами, Винни был вынужден заниматься этой неблагодарной работой.

Странное поведение Дженет Арвизо вскоре стало вызывать у меня и Винни серьезную тревогу. Первым «звоночком» стал день, когда она обратилась к Винни и обвинила одного из бизнес-советников Майкла в сексуальном домогательстве.

– Он хотел со мной переспать, – сказала она Винни. – Он все время преследовал меня, спроси кого угодно.

Винни пришел ко мне, обеспокоенный. Это было шокирующее и неприятное обвинение, и мы восприняли его очень серьезно. Когда мы стали расследовать его и разговаривать с обвиняемым и другими людьми, которые, по словам Дженет, были свидетелями поведения советника, мы быстро выяснили, что ничего подобного не происходило.

Еще один случай: я был в ресторане Outback Steakhouse с Дженет и ее тремя детьми, когда оба мальчика заявили, что хотят быть актерами, когда вырастут.
– Хорошо учитесь в школе, – сказал я им, – и когда-нибудь мы поможем вам реализовать ваши мечты.

Дэйвлин, их сестра, объявила:
– Я хочу стать дантистом.

Дженет наклонилась, что-то прошептала девочке на ухо, и Дэйвлин внезапно расплакалась. Затем заявила, но менее убедительно:
– И я тоже хочу быть актрисой.

Тогда я даже представить не мог, что очень скоро дети Арвизо будут вовсю практиковать свои актерские навыки.

Вскоре после этого Винни поехал с Дженет и детьми в торговый центр. Они увидели, что мимо них идет какая-то известная личность, и Дженет внезапно оживилась.
– Гэвин! – позвала она. – Гэвин, быстрее, подойди к нему и скажи, кто ты. Скажи ему, что ты – тот мальчик в фильме про Майкла Джексона.

Гэвин не слишком горел желанием сделать это и, повернувшись к Винни, сказал:
– Я не хочу подходить к людям, которых не знаю, и говорить им, что я друг Майкла Джексона.

Он успешно «тормозил» до тех пор, пока знаменитость не исчезла из вида, зайдя в магазин. Но Винни позднее рассказал мне об этом происшествии. Дженет определенно хотела, чтобы ее дети заводили дружбу со знаменитостями. Могу только сказать, что это было отвратительно.

Затем, однажды вечером Гэвин и его брат Стар начали умолять Майкла позволить им ночевать с ним.
– Можно нам спать в твоей комнате сегодня? Можно нам спать в твоей кровати?
– Мама сказала, что все нормально, если ты разрешаешь, – добавил Гэвин.

Майкл, которому всегда было трудно отказать детям, ответил:
– Конечно, без проблем.

Но затем он подошел ко мне.
– Она навязывает мне своих детей, – сказал он, определенно обеспокоенный случившимся. Он испытывал какое-то странное неудобство от всего этого. – Фрэнк, им нельзя оставаться здесь.

Он понимал, на какой риск идет, соглашаясь ночевать в одной комнате с этими мальчишками, особенно теперь, когда именно это вызвало такой фурор в фильме Башира.

– Нет, – ответил я, – они не могут остаться. Эта семейка сумасшедшая.

Но Майкл не знал, как отказать Гэвину, поэтому поручил мне разрулить ситуацию. Я отправился к детям и сказал:
– Майклу нужно поспать. Простите, но вы не можете ночевать в его комнате.

Гэвин и Стар продолжали упрашивать, я отказывал, затем Дженет сказала Майклу:
– Они очень хотят остаться с тобой. Я не вижу проблемы.

Майкл колебался. Он не хотел разочаровывать детей. Мешало его доброе сердце, но он осознавал риск. Он сказал мне:
– Фрэнк, если они останутся в моей комнате, ты тоже останешься со мной. Я не доверяю их матери. Она долбанутая.

Я был против, но ответил:
– Хорошо. Значит, так и поступим.

Если я останусь в комнате, это убережет Майкла от каких-либо неблагонравных идей, которые могли тайно вынашивать Арвизо. По наивности мы именно так и подумали.

В ту ночь мы смотрели фильмы и просто тусовались. В какой-то момент я и Майкл отправились вниз, чтобы совершить набег на кухню, и притащили назад чипсы, ванильный пудинг, несколько баночек шоколадного напитка Yoo-hoo и арахис. Майкл недавно подарил Гэвину ноутбук, и когда мы вернулись в комнату, нас ожидало зрелище: 13-летний пацан, зависавший на порносайте в интернете. Не думаю, что парень часто смотрел порнуху. Он был просто подростком, впервые залезшим в интернет. Он все повторял: «Фрэнк, посмотри на это. Фрэнк, ты только посмотри!»

Я не очень-то обращал на него внимание, но когда Гэвин и Стар попытались что-то показать Майклу на экране, он сказал:
– Фрэнк, им нельзя это делать. Я не хочу, чтобы это потом обернулось против меня.
И ушел из комнаты.

Через некоторое время мне удалось заставить мальчишек прекратить смотреть порнуху. Я не знакомил их с порнографией, не предлагал им ее и не показывал им ничего такого. Насколько мне было известно, они просто вели себя как обыкновенные мальчишки этого возраста… Они делали то, что сделал бы любой мальчик, имевший доступ в Интернет. Позднее Майкл вернулся в комнату и включил какой-то мультфильм.

В ту ночь он и я постелили себе внизу, в гостиной, но мальчики хотели, чтобы мы спали с ними в одной комнате, поэтому они улеглись на кровати, а я и Майкл легли на полу рядом с кроватью.

На следующий день Майкл сказал мне, что мы поступили правильно, оставив меня на ночь с ними.
– Мне не нравится их мать, – сказал он.
– Я рад, что ты наконец-то это заметил. Она больная на всю голову, – ответил я.
– Я всегда это видел, – возразил он, а затем повторил ту же сентиментальную фразу, которую я слышал от него много раз. – Эти невинные дети страдают из-за родителей.

Пока продолжались мерзкие последствия интервью Башира, мы решили, что, возможно, было бы неплохо взять отпуск. Мы бы отдохнули где-нибудь на пляже, пока все не успокоится. У Марка Шаффела была квартира в Бразилии, поэтому мы решили поехать туда. Лично я очень ждал этой поездки. Пляж… девчонки… две недели отдыха. Я прямо не мог дождаться отъезда. Но Гэвину нужно было ходить к врачу, и стало ясно, что Арвизо очень не хотят уезжать, поэтому мы отменили поездку.

В конце концов, истерия в СМИ затихла. Однажды Дженет позвонила и сказала, что дедушка детей заболел, и они бы хотели поехать к нему, поэтому в марте 2003 года мы отправили их восвояси. Они жили на ранчо меньше месяца, и все в «Неверленд» (и персонал, и жильцы) были рады их отъезду.

***

Пресса долго и бурно смаковала предположения о грандиозном эмоциональном влиянии, которое оказал на Майкла фильм Башира. В газетах писали, что он никогда не оправится от этого удара, но это было очень далеко от истины. У Майкла было отличное настроение, когда шумиха вокруг этой жестокой программы улеглась.

Следующие 6-7 месяцев он жил в «Неверленд». Винни и я тоже находились там, ездили туда-сюда между ранчо и домом Марка Шаффела в Калабасас. Все прекрасно проводили время. Энергия зашкаливала. В «Неверленд» мы с Винни помогали режиссеру Бретту Ратнеру снять более длинную версию Michael Jackson’s Private Home Movies, в которую входили кадры из видео Башира, личных видеоархивов Майкла и новые интервью с друзьями и членами семьи Майкла. Мы надеялись составить истинный портрет Майкла – такой, который он хотел показать всему миру. Время от времени Бретт привозил с собой красивых женщин, с которыми было связано множество интересных моментов. Актер Крис Такер, близкий друг Майкла, жил в огромном автобусе, припаркованном на территории ранчо.

Мы снимали весь проект прямо там, не хотели, чтобы что-либо вышло за пределы ранчо, поэтому там жила вся продюсерская и съемочная группа – я и Винни, Бретт Ратнер, Марк Шаффел и другие. Вместе мы просматривали пленки и отбирали нужные кадры.

Когда настало время монтировать личные домашние видеозаписи, Майкл принимал в этом активное участие. Мы показывали ему смонтированные кадры, он высказывал замечания. Его всегда интересовал кинематограф, и этот проект здорово подстегнул его понимание того, что нужно контролировать тот образ, который он являл миру. Он хотел убедиться, что показанное точно отражает истинное положение вещей.

24 апреля 2003 года, когда двухчасовую спецпрограмму Home Movies показали на телеканале Fox, множество людей включили телевизоры, чтобы посмотреть, и Майкл ощутил, что теперь-то он оправдан. Разумеется, позитивный образ не привлекает такое же внимание прессы, как негативный. Нам приходилось положиться на то, что люди будут формировать собственное мнение. Мы надеялись, что так и будет.

После выпуска домашнего видео Винни и я начали работу над новым проектом. Все еще пытаясь исправить имидж Майкла, мы собирались заново запустить брэнд Майкла и серию рекламной сувенирной продукции. Если правильно все наладить, лицензирование имени и изображений Майкла могло стать мультимиллиардным бизнесом. И хоть я исследовал прочие возможности во время перерыва в работе на Майкла, по правде говоря, именно этим я и хотел заниматься больше всего. Это была именно та роль, которую мне хотелось играть.

По большей части я испытывал такой энтузиазм, потому что знал – у нас была замечательная команда. Эл Малник продолжал вести дела Майкла из Майами, и должен сказать, у него все ходили по струнке. Все шло через него. Но где бы мы ни находились, у всех было общее видение. Порой мы спали не более 2-3 часов в сутки, но это не имело значения, поскольку адреналин у всех зашкаливал. Мы все работали не покладая рук и веселились. Мы верили в Майкла и в то, что делали. Мы словно построили механизм, специальную машину, чтобы восстановить бизнес, карьеру и имидж Майкла.

Тем временем Майкл перестал пить лекарства, и доктор Фаршиан подключил его к программе витаминов и добавок. Похоже, что все это работало. Эл Малник руководил его организацией и намеревался вытащить Майкла из абсолютно всех судебных разбирательств. Эл снова вывел Майкла в бизнес, чтобы тот начал зарабатывать деньги. Появление этого человека было лучшим, что могло случиться с Майклом. Майкл постоянно ездил в Майами, где встречался с Элом и доктором Фаршианом. Он работал над новым альбомом – Number Ones, коллекцией лучших хитов. В студии он баловался некоторыми новыми песнями, одна из которых, One More Chance, попала в альбом. Он проводил время с детьми. Бланкет, которому в то лето было полтора года, начинал проявлять себя как очень забавную личность. Он обожал Человека-паука. (Майкл и сам любил Человека-паука и все комиксы «Марвел», поэтому вполне естественно, что его сыновья тоже любили комиксы. В тот год, на шестой день рождения Принса, он устроил вечеринку в стиле Человека-паука.)
– Я Человек-паук, – говорил я Бланкету.
– Нет, это я Человек-паук, – отвечал он своим смешным детским голоском.
– Нет, я, – настаивал я. Мы перебрасывались этими фразами какое-то время, а затем Бланкет делал вид, что стреляет в меня паутиной.
– Фрэнк, ты должен падать, – говорил он. – Я в тебя попал.
– Нет, ты промахнулся, – отвечал я. Он стрелял в меня снова, и я, скрючившись, падал на землю и делал вид, что пытаюсь выбраться из невидимой паутины.

Пресса в то время изображала Майкла как человека, попавшего в нисходящую спираль и катившегося вниз. Протесты против Sony с крыши автобуса, инцидент на балконе, фильм Башира, его меняющаяся внешность… Для внешнего мира эти нюансы полностью перекрыли жизнь Майкла, его талант и карьеру. Но для тех из нас, кто действительно знал Майкла, такой образ был далек от правды. Не было никаких признаков того, что он теряет контроль или катится по наклонной плоскости. На самом деле он был полон энергии и занят делами, чего с ним не случалось уже несколько лет. Я чу