Как Центральная Рада хотела украсть гетмана Скоропадского

 

29 апреля 1918 г. Центральную Раду сменил последний украинский гетман – генерал Павел Скоропадский. Но за кулисами этой театральной постановки скрывалась германская разведка. Еще в марте кайзеровская оккупационная армия заняла Киев. В своем обозе она привезла Центральную Раду, тут же усевшуюся в здании Педагогического музея на Владимирской улице и приступившую к привычному делу – партийным дебатам. Благо, партий и языков в первом украинском «парляменте» хватало. Точь‑в‑точь, как в нынешнем.

 

Фото 1918 года. В этом здании Педмузея с двуглавым орлом Центральная Рада прозаседала все время своего недолгого существования

 

Немцев же интересовало другое. Выиграв Первую мировую войну на востоке, они продолжали ее на западе – против Франции, Англии и США. К 1918 году экономический и человеческий потенциал германской империи находился на пределе. В армию призывали мальчишек. Продуктов не хватало. И населению, и вооруженным силам реально грозил голод.

 

Скоропадскии. Чуть не стал жертвой похищения

 

В этом смысле оккупация Украины, внезапно вообразившей себя «самостийной», оказалась как нельзя кстати. Страна буквально лопалась от обилия продуктов. Как вспоминал министр земледелия Центральной Рады Николай Ковалевский: «Що німці були голодні, було видно ще й з того, що на вулицях Києва можна часто було бачити групи німецьких солдатів, що довго вистоювали перед склепами і милувались виглядами ковбас, сала й шинки, яких вони давно вже не бачили».

Политика оккупантов была проста. Они заключили с Центральной Радой договор на поставки продовольствия и сырья из Украины в Германию и взамен взялись оберегать Украину от вторжения с севера большевиков. Однако очень скоро оказалось, что Центральная Рада никудышняя марионетка. Она не только не умела обороняться от внешних сил, но и не обладала минимальными навыками внутреннего управления. Как иронически заметил по этому поводу будущий гетман Скоропадский:

«Все поколения нынешних украинских деятелей воспитаны на театре, откуда пошла любовь ко всякой театральности и увлечение не столько сущностью дела, сколько его внешней формой. Например, многие украинцы действительно считали, что с объявлением в Центральной Раде самостийной Украины, Украинское государство есть неопровержимый факт. Для них украинская вывеска была уже нечто, что они считали незыблемым».

Но для немцев, потративших столько сил, чтобы приколотить эту вывеску на карту южных губерний бывшей Российской империи, она оставалась вывеской и не более. Рада не может организовать поставок продовольствия в Берлин? Следовательно, Раду необходимо срочно заменить новым дееспособным правительством. Такова была логика немецкого мышления.

Кроме немцев, Украину занимали еще и австро‑венгры, в зону оккупации которых входили Одесса и Екатеринослав (нынешний Днепропетровск). Поэтому существовало два взгляда на будущее только что нарисованной страны. Австрийцы, как вспоминает тот же Ковалевский, после полной победы в мировой войне видели Украину как монархическое государство во главе с принцем из династии Габсбургов. Кандидатура уже давно была готова – 23‑летний эрцгерцог Вильгельм, командовавший группой, в которую входили украинские сечевые стрельцы. Стремясь «сблизиться» с будущими подданными, Вильгельм носил вышиванку и учил украинский язык. Впоследствии он даже выпустил сборник стихов «Минають дні». За украинизированную внешность Вильгельма Габсбурга с иронией называли Василь Вышиваный.

 

Принц Габсбург. Он же неудавшийся украинский король Василь I

 

Но немцы, игравшие первую скрипку в дуэте союзников, придерживались иной модели развития Украины. Ее идеологом был молодой адмирал Канарис. Он хорошо известен широкой публике по истории Второй мировой войны как руководитель Абвера германской армейской разведки. Но и в Первую мировую был далеко не последней фигурой в рядах немецких спецслужб.

Вот как описывает его роль в гетманском перевороте Николай Ковалевский: «В ті часи прибув до Киева шеф німецької військової розвідки контрадмірал Канаріс. Його роля за кулісами німецької політики була досить значна. Він був властивим конспіратором квітневого перевороту в Україні. Адмірал Канаріс був походженням грек. Його батьки були грецькими поселенцями чи то на Північному Кавказі, чи на Криму. Потім вони виїхали до Німеччини і молодий Канаріс виховувався в німецькій школі. Він мав великі здібності, володів дуже добре російською мовою і спомини з дитинства витворили у нього певний культ до старої царської Росії… Він був прихильником реставрації монархії Романових. Створення самостійної української держави він уважав тимчасовим явищем, з яким треба було миритись до деякого часу, поки большевизм у властивій Росіі не буде зліквідований. Після цього Україна мала б бути прилучена до нововідродженої російської держави в тій чи іншій формі. Ці свої погляди мотивував Канаріс тим, що в інтересах Німеччини є відновлення російської монархії прихильної німцям, – монархії, котра творила б єдиний великий господарчий простір, що доповнював би своїми сирівцями і торговельними можливостями високо розвинену індустрію Німеччини. Поділ Росії на самостійні національні держави був би значною перешкодою для економічної експансії Німеччини в східній Європі».

 

Канарис. Хоть и грек, но немецкий разведчик

 

Мемуары Ковалевского вышли только в 1960 году в австрийском Инсбруке уже после его смерти. А в 1918‑м министру земледелия было всего лишь двадцать шесть лет. Он принадлежал к молодой клике, собравшейся вокруг Грушевского и фактически за старого профессора пытавшейся вершить дела в Украине. В нее входили премьер‑министр Голубович, военный министр подполковник Жуковский и министр внутренних дел Ткаченко. Ни одному из них не было еще и сорока.

Эта группа амбициозных украинских политиков почувствовала опасность, грозящую их карьере, и решила предпринять предупредительные меры. Весьма наивные, как станет ясно из последующих событий. На роль нового правителя Украины адмирал Канарис и командующий оккупационной армией фельдмаршал Эйхгорн выбрали Павла Скоропадского – в прошлом генерал‑адъютанта свиты Николая II и бывшего командующего одним из украинизированных корпусов, уволенного от должности Центральной Радой. Канарис, как уверяет Ковалевский, встретился с ним лично и разработал подробный план переворота в Киеве. Для придания этому акту видимости единодушной поддержки общественности в срочном порядке были созданы две организации – Протофис (эта аббревиатура означала объединение промышленников, торговцев и финансистов) и Союз хлеборобов.

Естественно, скрыть эту подготовку в небольшом городе, каким был Киев начала прошлого века, где все знали друг друга, было сложно. Скоро до молодой компании украинских министров дошли слухи, что непосредственной подготовкой общественности занимается видный киевский банкир Абрам Добрый – член финансовой комиссии Центральной Рады и директор киевского отделения Русского для внешней торговли банка. (Так он официально назывался). Банкир занимал множество общественных должностей, отличался коммуникабельностью и идеально подходил на роль координатора.

В окружении премьер‑министра Голубовича родилась веселая идейка: а что, если похитить Доброго, вывезти его из Киева и тем разрушить все планы заговорщиков? За дело взялся лично глава МВД Михаил Ткаченко. Директор политического департамента этого ведомства Гаевский с компанией подчиненных вытащил банкира‑конспиратора прямо из постели, арестовал и под охраной нескольких политических агентов отвез в Харьков, где держал в номере обычной гостиницы. От остальных членов кабинета эту акцию до поры до времени держали в тайне. Как пишет Ковалевский: «Я, як і інші члени уряду, нічого не знали про цю подію. Не знав також і голова Центральної Ради Михайло Грушевський. Вночі, коли Добрий був арештований, відбулося власне засідання кабінету під проводом Голубовича. Засідання відбувалося в приватному помешканні Голубовича у великій гарній віллі київського архітектора Воробйова на Липках. На цьому засіданні чомусь не було Ткаченка. Десь коло півночі Ткаченко нарешті з'явився, викликав Голубовича до іншої кімнати і щось йому стурбованим голосом оповідав. Після цього ми довідалися, що сталася ця подія з Добрим».

 

Всеволод Голубович. Предводитель налетчиков и украинского правительства

 

Но вышло совсем не так, как рассчитывали похитители. Кража Доброго только ускорила события, придав им видимость справедливого наказания зарвавшегося марионеточного режима. 28 апреля, как утверждал Ковалевский, он опоздал на заседание Центральной Рады – министр жил в Святошине и вынужден был долго добираться до работы. На Бибиковском бульваре возле Владимирского собора его якобы узнал какой‑то украинский офицер. Остановив автомобиль министра, он взволнованно сказал: «Прошу не їхати до Центральної Ради, бо саме тепер сотня німецьких солдат оточила будинок і частина солдат увійшла до зали засідань, щоб арештувати членів уряду».

 

Крещатик начала века. По по просторным киевским улицам было удобно драпать

 

У Ковалевского уже была заготовлена конспиративная квартира на Нестеровской улице. Бросившись туда, он связался с командиром сечевых стрельцов полковником Коновальцем и попытался выяснить, что делать дальше. Вечером в казармах сечевиков собралось то, что осталось от Центральной Рады – Грушевский, Порш, Коновалец и Петлюра. Министры‑похитители во главе с премьером были арестованы немцами. Сбежать удалось только самому шустрому из них – Ткаченко, который и руководил похищением Доброго.

Но, по‑видимому, страсть к воровству была у предводителей Центральной Рады в крови. На секретном заседании в казарме они первым делом начали обсуждать, как бы теперь украсть еще и Скоропадского. «Відділ січових стрільців, – продолжает Ковалевський, – мав дістатися на Липки, опанувати німецьку сторожу і російську старшинську охорону Скоропадського, арештувати його і вивести з Києва на деякий час, позбавивши таким чином німецьке командування кандидата до гетьманської булави».

Но довольно быстро конспираторы поняли, что у них нет никаких шансов удержаться в Киеве даже в случае успеха этой авантюры. Немцы стянули в город три пехотные дивизии. А в распоряжении Рады был только батальон сечевых стрельцов, один полк синежупанной дивизии и два батальона Богдановского полка. К тому же, никто не хотел рисковать своей шкурой в героическом налете на ставку гетмана. Красть претендента на булаву, находившегося под охраной немецких штыков, казалось куда более рискованным предприятием, чем нападение на спящего банкира, которого «охраняла» только его супруга. Решили прекратить борьбу и перейти на нелегальное положение. А напоследок прихватить пять миллионов карбованцев из Госбанка, чтобы было, на что продолжать борьбу.

Эта акция удалась блестяще. Еще за две недели до выступления гетмана деньги были выделены на счет Министерства сельского хозяйства Ковалевского. В день переворота он послал кассира Матюху под охраной всего двух служащих в банк и там без проволочек получил чемодан с наличностью. Для осторожности саквояж с деньгами был тут же отправлен еще на одну конспиративную квартиру на Мариино‑Благовещенской улице.

Это были средства на будущее «антигетьманське повстання».

 

Госбанк. В начале прошлого века он еще был 2‑этажным.

 

В мемуарах Ковалевского есть одна странная неточность. Вспоминая задним числом всю эту историю, он приурочил арест немцами членов правительства на 11 утра 27 апреля. Но как явствует из киевских газет того времени, например, «Народной воли» (№ от 30 апреля) на самом деле, это событие произошло 28 апреля. И не утром, а во второй половине дня. Газета указала даже точное время – полчетвертого. Ковалевский мог забыть дату, но утро с вечером явно перепутал намеренно.

Как явствует из того же номера «Народной воли», в Раде удалось арестовать только директора департамента внутренних дел Гаевского. Никто из министров‑похитителей на заседание не явился! Следовательно, и «опоздание» Ковалевского не было случайностью. Он никуда и не собирался ехать. Скорее всего, все члены правительства, чувствуя, что «рыльце в пушку», просто договорились не являться в этот день на заседание. Их и переловили 28 апреля по одному, начиная с премьера Голубовича. Что же касается Ковалевского, то он дал деру в провинцию и был пойман только летом.

А вот с налетом на Скоропадского авантюристы из Рады прогадали. В роковую для них ночь с 28 на 29 апреля никакие немцы гетмана не охраняли. А сам он с кучкой офицеров занял банк и военное министерство. Схватить Скоропадского можно было, чуть ли не голыми руками. Но у страха глаза велики. Получается, что «бесстрашные» сечевые стрельцы во главе с «героем» Коновальцем просто наложили в штаны.

 

Махно в гостях у Ленина

 

В июле 1918 года Нестор Махно находился накануне своей всеевропейской славы и переодетый в форму царского офицера пробирался из Москвы на свою родину в Гуляйполе.

Нестор Махно всегда пользовался популярностью у деятелей искусства. «А у батьки у Махна волосня густая», писал еще в 20‑е годы советский поэт Эдуард Багрицкий. Он стал персонажем кино и литературы еще при жизни – героем романа Алексея Толстого «Хождение по мукам», выдержавшим две экранизации и главным «злодеем» в фильме «Александр Пархоменко».

 

Ильич и Махно. В бурном 1918‑м встретились и интересно поспорили о теории и практике революции

 

«Батька», давно состригший космы, сидел в эмиграции в Париже, а в СССР шел о нем немой приключенческий фильм «Красные дьяволята» (предшественник «Неуловимых мстителей»), юные герои которого, в отличие от чекистов, с успехом поймали главного анархиста бывшей Российской империи. И даже в последние годы о нем пели группа «Любэ» («Батько Махно смотрит в окно, за окном темным‑темно»…) и «лысый и босый» Иван Миколайчук («Нестор Иванович – батько наш!»…). Человек‑легенда – лучше не скажешь!

 

Кремль. Через эти ворота Нестор вошел в логово большевиков

 

Изумляла анархистская республика в Гуляйполе и немногих очевидцев, оставивших о ней воспоминания. «То, что мы увидели в селе, нас несказанно поразило, – писал в вышедших в 1922 году в Берлине мемуарах некий Н. Герасименко. – Нам казалось, что мы присутствуем при нелепом маскараде. Возле опрятных хат толпились люди. Воистину это была современная Запорожская сечь, и нужна была мощная репинская кисть, чтобы изобразить на полотне эти ярко‑красочные, нелепые, дикие фигуры. Большинство из махновцев было одето в белые цветные фуфайки, на ногах болтались необычайной ширины шаровары с красными поясами вокруг талии, концы которых спускались почти до земли. Вооружены все были «до зубов». Помимо шашек и револьверов, у многих за поясами торчали ручные гранаты, а пулеметные ленты, очевидно как щегольство, вились по поясам или висели через плечо. Как бы дополняя полноту картины тут же, у стен, валялись винтовки и кое‑где понуро торчали пулеметы».

Фотографии подтверждают достоверность этого «исторического полотна». Правая рука Нестора Махно матрос Федор Щусь на снимках неизменно позирует в невообразимо прекрасном наряде, перед которым меркнет фантазия современных кутюрье – матросскую бескозырку с ленточками, оставшуюся от флотской службы, он носил вместе с гусарским доломаном, расшитым шнурами, щегольскими галифе и парадной кавалерийской саблей образца 1827 года в металлических ножнах. А на шее, вместо кулона, у этого модника болтался кавказский кинжал! Чтобы не испортить все это великолепие, в дождливую погоду Щусь дополнял свой туалет прорезиненным непромокаемым плащом. Простые, имевшие более скромные возможности махновцы, тоже запечатлены на снимках в самых невероятных комбинациях стиля «милитари». Рядом с папахами попадаются персонажи в гвардейских дореволюционных киверах, трофейных австрийских кепи, двуплечном офицерском снаряжении с узорчатыми запорожскими поясами поверх ремней – ни одна революционная армия, что красная, что белая, не могла соперничать с махновцами в дембельской «элегантности».

 

На этом снимке «сухопутный матрос» Щусь в бескозырке, с парадной саблей и матерчатым поясом

 

Тот, кто видел знаменитую махновскую тачанку, поймет, что в переводе на современную терминологию, эти молодцы рассекали по степи на мерседесах. По происхождению, тачанка – экипаж немецких колонистов. В гуляйпольском музее стоит такая – упругие рессоры, изящная откидная подножка, чтобы было удобнее заскакивать вовнутрь, и поворотная передняя ось, позволявшая закладывать лихие виражи. Это не крестьянская телега! Эго почти что феррари!

Но в июле 1918 года ничего этого еще не было. Была гетманская Украина, австро‑немецкая оккупация и кайзеровские отряды по деревням. А сам Махно, переодетый в форму царского офицера и еще не отпустивший свою знаменитую «волосню», пробирался из революционной Москвы на родину. По крайней мере, так он утверждал в своих мемуарах, вышедших в Париже. Многие исследователи отрицают достоверность этого маскарада. И напрасно. Оккупационная армия контролировала, прежде всего, железные дороги. Махно ехал домой на поезде. Офицерские погоны и поддельные документы идеально гарантировали его безопасность. Как следует из многочисленных воспоминаний, бывших царских офицеров немцы и австрийцы не только не преследовали, но наоборот поддерживали – те совершенно свободно разгуливали по Киеву и другим городам. Сойти за так называемого «офицера военного времени» (из «простых» – то есть, сыновей зажиточных крестьян) Махно вполне мог. Тем более, что разговаривал он преимущественно по‑русски, а «родного» украинского языка, как признавался в воспоминаниях, почти не знал.

Вообще стоит почитать книжку Нестора Махно, чтобы лишний раз убедиться: никакой украинской нации тогда не существовало. Украина для большинства ее жителей была понятием географическим, а не политическим. Посудите сами, Гуляйполе находится на территории земель бывшей Запорожской сечи. И Махно, и его соратники носят типично «украинские» фамилии – Каретник, Марченко, Гавриленко, Куриленко, Виктор Белаш (начальник штаба анархистской армии), Лепетченко, Щусь. Но украинцами они себя не считают. Наоборот, являются злейшими врагами Симона Петлюры! В начале 1919 года, сразу после антигетманского переворота, петлюровцы займут Екатеринославль. А махновцы их тут же выбьют из города! Дважды за гражданскую войну – в том же 1919‑м и в конце 1920‑го Махно будет поступать на службу к красным. Но на союз с Петлюрой не пойдет никогда!

Ни в одном из советских фильмов, где Махно представлен обычным бандитом, нет разговора Нестора Ивановича с Лениным. Зато в парижских воспоминаниях Махно такой эпизод есть. Оказавшись в июне 1918 года в Москве, он добился через Свердлова аудиенции у вождя российской революции. По его словам, тот набросился на него с вопросами: «Первое: из каких я местностей?.. Затем: как крестьяне этих местностей восприняли лозунг «Вся власть Советам на местах», и как реагировали на действия врагов этого лозунга вообще и Украинской Центральной Рады, в частности? И бунтовались ли крестьяне моих местностей против нашествия контрреволюционных немецких и австрийских армий?».

 

Восковая персона. Современная реконструкция облика «батьки»

 

Махно сказал, что лозунг «Вся власть Советам на местах» – «по‑крестьянски значит, что вся власть и во всем должна отождествляться непосредственно с сознанием и волей самих трудящихся». И добавил, что он сам так считает. «В таком случае, крестьянство из ваших местностей заражено анархизмом», – заметил Ильич. «А разве это плохо?» – спросил Махно. «Я этого не хочу сказать, – ответил Ленин. – Наоборот, это было бы отрадно, так как это ускорило бы победу коммунизма над капитализмом и его властью».

Незадолго до этой встречи большевики разгромили московский центр анархистов. Терпеть бузу в своем тылу они не желали. Зато развести анархизм за спиной гетмана Скоропадского и немцев Ленину показалось очень своевременной идеей. Вот как описывает завершение этой беседы Махно: «Заметив, что я начал постепенно таять перед его красноречием, он вдруг, совершенно неожиданно для меня спросил: «Итак, вы хотите перебраться нелегально на свою Украину?» Я ответил: «Да», «Желаете воспользоваться моим содействием?» «Очень даже», – ответил я. Тогда Ленин обратился к Свердлову со словами: «Кто у нас теперь непосредственно стоит в бюро по переправе людей на юг?» И, выяснив этот вопрос, подхватил: «Так вот, товарищ, зайдите завтра, послезавтра, или, когда найдете это нужным, к товарищу Карпенко и попросите у него все, что вам нужно для нелегальной поездки на Украину. Он вам укажет и надежный маршрут через границу. «Какую границу?» – спросил я его. «Разве вы не знаете? Теперь установлена между Россией и Украиной граница. Она охраняется немецкими войсками». «Да вы же считаете Украину югом России”», – заметил я ему. «Считать – одно, товарищ, а в жизни видеть – другое», – ответил Ленин».

Так, с поддельными документами Махно оказался в поезде, следующем на юг. Можно только удивиться, как вождь оценил потенциал этого «ходока». «Зачем в Москве такой талантливый беспокойный человек? – по‑видимому, подумал Ленин. – А на Украине он будет на своем месте – вредить нашим врагам».

Я далек от того, чтобы выставлять веселого кремлевского беса непогрешимым провидцем. Но это моментальное решение картавого лысого коротышки имело глобальные последствия. Махно фактически взбунтовал весь юг Украины. Он развалил тыл сначала Петлюре, а потом и белой армии в тот самый момент, когда осенью 1919 года она наступала на Москву. Удар махновцев в спину генералу Деникину белогвардейские историки будут называть главной причиной провала контрреволюции. Подсаженный в нужное время и в нужное место вирус анархизма уничтожил врагов большевизма на «юге России» и сам обессилел в этой борьбе. После этого кремлевским «докторам» оставалось только изгнать ослабленную «бактерию» из страны. До конца жизни Нестор Иванович так и не отдал себе отчет, что его страстность использовали в темную.

Несмотря на иностранное звучание, анархизм – чисто славянское, русское изобретение. У истоков его стояли два аристократа – Михаил Бакунин и князь Петр Кропоткин. Оба они были помещиками и офицерами, но от великосветской скуки подались в бунтари и большую часть жизни провели за рубежом. Бакунин дружил с Карлом Марксом. Кропоткин – прославился побегом из Царской тюрьмы. Однако по натуре они являлись полными противоположностями. Кропоткин муху не мог обидеть. Он испытывал отвращение к кровопролитию и настаивал только на мирных методах борьбы, грезя о всеобщем братстве трудящихся без убийств и насилия.

 

Петр Кропоткин (слева). Выдающийся князь‑анархист; Михаил Бакунин (справа). Выглядят не хуже «карлы‑марлы»

 

В противовес ему Бакунин отличался принципиальной аморальностью. Он считал, что революционер имеет право на любой обман и жестокость, лишь бы восторжествовала справедливость. По мнению этого идеолога мирового переворота, гибель сотни невинных жертв ради уничтожения всего одного врага революции, вполне оправдана.

Бакунин был одним из основателей 1‑го Интернационала. Но в 1868 году он создал тайный союз анархистов, с помощью которого попытался «подсидеть» Маркса и Энгельса и выжить их из руководства этого международного коммунистического шабаша. В 1872 году Гаагский конгресс исключил Бакунина из Интернационала за анархистскую деятельность и вскоре он умер.

 

Щусь в облике «моряка‑гусара»

 

Петру Кропоткину, кроме царской тюрьмы, удалось отсидеть пять лет еще и во французской кутузке – за принадлежность к анархистской «Международной ассоциации рабочих». К слову сказать, никаких орудий труда, кроме карандаша и ручки, он в жизни не держал. В 1917 году князь‑революционер вернулся в Россию, увидел победу Октябрьской революции и умер в Москве в 1921 году в преклонном 79‑летнем возрасте. Серьезные революционные практики считали его чем‑то вроде юродивого. Дед часто чудил. Во время Первой мировой войны, несмотря на свои «вегетарианские» воззрения, ни с того, ни с сего публично поддержал империалистическую Россию против такой же империалистической Германии, за что его критиковал Ленин, обвиняя в «социал‑шовинизме».

Кроме России, бакунинско‑кропоткинское учение особой популярностью пользовалось в горячей Испании, где любят все остренькое, вроде фламенко и боя быков. Испанцы придумали и знаменитое приветствие, которым настоящий анархист должен здороваться с другим анархистом: «Салют и бомба!». Во время гражданской войны в Испании возникла Каталонская анархистская республика. Там же был сформирован батальон имени Махно. Воевал он жестоко. В плен франкистов не брал. Те, естественно, отвечали такой же принципиальностью. В связи с физическим уничтожением большей части анархистов на земном шаре, ныне острых вспышек этого идеологического вируса не регистрируется. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.

 

Памяти атаманщины

 

Имена этих людей не вспоминают с высоких трибун. Им не ставят памятников. В их честь не переименовывают улицы. (Хотя славно бы звучало – бульвар атамана Зеленого или проспект атаманши Маруси!) В лучшем случае, герои этой статьи становились прототипами для отрицательных персонажей советских комедий – таких, как «Неуловимые мстители» и «Свадьба в Малиновке».

Тем не менее, без них история гражданской войны была бы скучна, как суп без перца. Это почувствовал уже Аркадий Гайдар. В бурном 1919‑м он служил красным курсантом в Киеве, окруженном атаманскими бандами. А в одной из самых ранних своих повестей «РВС», написанной по личным впечатлениям, вывел сразу двух таких колоритных народных «вождей» – атамана Головня и атамана Козолупа, ненавидевших одновременно красных, белых и петлюровцев, а больше всего – друг друга.

 

«Свадьба в Малиновке». Прототипом атамана Грициана Таврического был реальный атаман Григорьев

 

В атаманщине скрыта тайна украинского национального характера. Не галичанского, скупого, воспитанного в австрийской казарме палкой немецкого унтер‑офицера, а настоящего украинского – идущего от запорожской вольницы. Того характера, что не признает над собой никакой власти, кроме своей собственной, и живет по принципу: хоть день, да мой! В дневнике гражданской жены батьки Махно есть воспоминание об одном из таких отложившихся от Нестора Ивановича «крутых пацанов». Даже веселое анархистское воинство с гармошками и тачанками не удовлетворяло его широких культурных запросов. Украв часть махновской казны, он пустился в пляс, потратив две недели на кутежи с девками и самогоном. Когда после расследования весельчака расстреляли, то уже лежа в пыли и дернув на прощание ногами, он в предсмертных конвульсиях повернул голову и прошептал подбежавшим к нему хлопцам: «Зате погуляв!»

То же самое могли сказать и Ангел, и Божко, и Зеленый, и Струк, и Тютюнник, реализовавший себя не только как атаман, но еще и как один из первых национальных актеров и сценаристов. Во люди были! Восстань они из праха, мигом бы подняли упадочное украинское кинопроизводство. Уже вижу, как врывается в Министерство культуры Юрко Тютюнник с обнаженной шашкой и воплем: «Кто тут министр? А подать мне министра! Почему до сих пор наши фильмы не побеждают на Берлинском фестивале? Или вы только голодоморы свои унылые умеете экранизировать?». Ох. что бы сделал бравый атаман со всеми этими бесполезными чиновниками!

Сколько бы сала вытопил он из режиссеров! Он бы показал, что такое настоящий национализм!

Атаман – слово восточное, татарское, по происхождению. В переводе оно означает «вожак». «Словарь украинского языка» Гринченко, изданный в 1908 г., трактует понятие «атаман» так: «предводитель в войске, вообще старшее начальствующее лицо для группы людей, стоящих у одного дела, староста в артели; атаман у чумаков, косарей рыболовов, щетинников, пастухов, среди приказчиков – старший приказчик».

Это была очень понятная народу должность – демократически избранный только за личные качества лидер. Попробуй объяснить простому человеку, что такое «действительный статский советник»? А атаман – все ясно. Отсюда и обилие поговорок: «Отаманом артіль кріпка. Отаманити – не чарку в руці держати: треба в голові багато думок обертати. Добивсь до отаманства та й умер».

Но век атамана, как и кавалергарда, был недолог. Почти никто из атаманов гражданской войны не умер своей смертью. Разве что Махно в Париже от туберкулезной палочки.

Мне уже приходилось писать в книге «Революция на болоте» об исторических параллелях между нашей смутой и той. Кучма – гетман Скоропадский. Ющенко – Петлюра. Есть в этом зеркальном мире и тень Юлии Тимошенко. Даже две тени – атаманша Маруся и атаман Волох.

 

Атаманша Маруся

 

Маруся – она же Мария Григорьевна Никифорова – приходится Юлии Владимировне почти землячкой. Родилась в уездном городе Александровске, ныне переименованном в Запорожье. Это рядом с Юлиным Днепропетровском. На машине меньше часа езды.

Происхождения атаманша Маруся была темного. По одной версии – дочь штабс‑капитана, героя русско‑турецкой войны. По другой – генерала (обратите внимание, что позаимствованная от мужа фамилия Юлии Григян тоже военная – «маршальская»).

 

«Атаманша» Юля

 

Есть свидетельства, что Маруся была то ли гермафродитом, то ли трансвеститом, известным в подпольных кругах под партийным псевдонимом «Володя». Юлия Владимировна – однозначно не трансвестит и не гермафродит. Но на то они и параллели, а не копии, чтобы не повторяться буквально.

Зато «атаманшу» Юлю и атаманшу Марусю роднит другое, идеологическое совпадение. В разгар первой русской революции Никифорова оказалась втянутой в группу так называемых «анархистов‑безмотивников». Врагами свободы они объявили всех, у кого есть сбережения в банках, хорошая одежда и возможность обедать в ресторанах. Вспомните, «народную», чисто популистскую политику Тимошенко. «Враги» – в виде нефтетрейдеров и отечественных капиталистов. И «друзья» – в облике всех сирых и убогих, с которыми нужно поделиться ресторанными объедками. Перекличка с Марусей налицо!

Сразу же после падения царского режима Никифорова вернулась из эмиграции на Украину, где попыталась совершить революционный переворот в родном Александровске, а заодно познакомилась с Махно. Описывать все ее приключения подробно я не стану. Отмечу только одну характерную деталь. Подобно Юлии Владимировне атаманша обожала белые одежды. Только в тогдашнем модном варианте – белая черкеска с газырями и такого же цвета кубанка набекрень. Очень совпадают и портреты. Большевистский комиссар Киселев описывает Марусю образца 1919‑го года: «Ей около 30‑ти – худенькая, с изможденным, испитым лицом, производит впечатление старой, засидевшейся курсистки».

«Старая курсистка» – это не возраст, а социальное положение. По‑нашему переводится, как «студентка‑второгодница», засидевшаяся в альма‑матер. Всякий, кто видел Юлию Владимировну в критические моменты ее жизни, согласится, что больше всего она похожа именно на студентку, застигнутую внезапно очередным экзаменом.

Есть у Юли с Ma русей еще один общий штрих в биографии. Обе сидели в тюрьме. Тимошенко – за неподчинение Кучме и еще раз – за газовый договор. А атаманша – за бунт против советской власти. Член ЦК компартии Украины Пятаков, рассмотрев дело Никифоровой, признал ее виноватой по всем статьям. Даже назвал «бандиткой». Но Марусю (бывают же революционные чудеса!) выпустили! Причем, официально. Как нашу Юлю. За нее лично поручился в конце 1918‑го знаменитый большевик Антонов‑Овсеенко – командующий Украинским фронтом.

Не меньше похож на Тимошенко и знаменитый атаман Волох. Не внешностью (упаси Бог!), которая у него была от рябого извозчика‑ломовика, а местом в исторической трагикомедии. Бывший офицер военного времени, он начинал как самый преданный друг Петлюры. Как Витя с Юлей на Майдане, так Петлюра с Волохом вместе водили гайдамаков в атаку на киевский Арсенал. Петлюра верил ему, как брату. Чуть ли не спал с ним на одной постели! А оказалось, что пригрел на груди змея. Втайне Волох все больше склонялся к «укапизму». Было такое политическое извращение. Укапизм – это украинский коммунизм. Проникнувшись его идеями, храбрый атаман задумал перебежать к красным. Но не сам, а, прихватив с собой еще и «головного атамана» – Петлюру. Правда, захватить ему удалось только казну. И тут же прогулять ее по дороге к красным. А те вместо благодарности отстранили его от командования бандой, перевели на хозяйственную работу, а потом осудили и расстреляли.

Искренне не хочу, чтобы Тимошенко повторила его судьбу. Но, когда бывший президент Ющенко в очередной раз попрекал Юлю «изменами», мне то и дело вспоминается «укапист» Волох, поднявший руку на Петлюру.

Как уверяют адепты укропупизма, из украинской земли произошло все. В большинстве случаев верить им не стоит. Но первые борцы за экологическую чистоту действительно родились на нашей земле. Завидев приближающегося комиссара или целый продотряд, они тут же бросались на него, чтобы очистить прекрасный украинский ландшафт от этих вредных существ, и уничтожали их до последнего человека.

Возглавлял эту народную партию Данило Терпило – мужчина в расцвете сил, взявший политический псевдоним атаман Зеленый. Он родился в знаменитом селе Триполье под Киевом, очень любил читать, но еще больше захватывать пароходы и стрелять из всех видов оружия. Видимо, любимым чтением будущего атамана в детстве были пиратские романы. Но так как проклятые большевики еще не успели в 1918 году напустить для него Киевское море, где бы он игрался в кораблики, то Даниле пришлось пиратствовать просто на Днепре. Почему‑то особенно ему нравилось не просто убивать свои жертвы, но еще и скармливать их рыбам. Сказано же: эколог!

 

Атаман Зеленый (в центре). Снялся на память в родном Триполъе

 

Зеленый ходил в походы на Киев то объединяясь, то враждуя с соседними атаманами, регулярно совершал набеги на Обухов и Кагарлик. Он первым в наших местах выдвинул лозунг: «За Советы без большевиков!» и даже попал в официальную советскую историю как организатор так называемой Трипольской трагедии – избиения красного карательного отряда, состоявшего из киевских комсомольцев, китайцев и караульного полка. Как настоящий мастер маневренной войны Терпилов впустил их в село, имитируя бегство. А когда те расслабились и перепились, тут же нанес контрудар. Из полуторатысячного отряда только в плен попало четыре сотни. Пленных красноармейцев из украинцев и русских Зеленый отпустил, взяв обещание больше не воевать. А чекистов, комиссаров и комсомольцев приказал расстрелять как неисправимых.

 

Данило Терпило

 

Сам же атаман хлеб у крестьян не отбирал. Однажды он даже роздал несколько барж с солью, захваченных на Днепре, крестьянам Киевщины. Когда Зеленый погиб в перестрелке, в его смерть долго не хотели верить. До сих пор кое‑где в Триполье и Обухове о нем рассказывают легенды как о местном Робин Гуде, любившем изумлять пленных комиссаров фразой: «Ти дурний? Чи з города?» Но самым «кинематографичным» атаманом был бывший царский офицер Ефим Божко. До революции он прикидывался совершенно нормальным человеком, служил в инженерных войсках, рыл окопы и наводил переправы. Никто даже не догадывался, что под его мундиром с серебряными погонами скрывается редкий оригинал, заблудившийся во времени. Батька Божко – основоположник украинского униформистского движения. От него идут все современные военно‑исторические клубы, члены которых любят переодеваться в одежду былых эпох.

Божко вбил себе в голову, что в него вселился дух Богдана Хмельницкого. Единственный среди украинских политиков XX века он задумал возродить Запорожскую Сечь в полном объеме – с куренями, валами и кошевыми. Свой лагерь он разбил на острове Хортица, где такие же, как и он, полусумасшедшие объявили его атаманом «Новой Запорожской Сечи». Знаки власти – бунчук и булаву – Божко истребовал официальным письмом у директора исторического музея в Екатеринославле – известного казаковеда Дмитрия Яворницкого. Тот чуть не упал в обморок, когда к нему явились воскресшие «запорожцы».

 

«Новая Запорожская Сечь». Так выглядел отряд атамана Юхима Божко, когда он числился дивизией УНР На снимке Петлюра (в левом углу) лично инспектирует его

 

Ничто не нравилось новому кошевому в современности. Даже приказы он писал не стальным, а гусиным пером. Очевидцы вспоминали его владения, как настоящий дурдом – тут с утра до вечера танцевали гопак, стреляли из ружей, пели народные песни. В промежутках между этими интересными занятиями Божко успевал поучаствовать в восстании против гетмана Скоропадского, послужить в армии Петлюры, куда новую «Сечь» зачислили как одну из дивизий, а потом послать Петлюру на три буквы и снова отправиться в автономное плавание.

Как сказочного героя Божко не брала даже пуля. Во время очередных «переговоров» (разборок, по‑нынешнему) петлюровский генерал Тютюнник выстрелил атаману из револьвера прямо в глаз. Но даже после это он уцелел, наводя ужас на публику папахой и черной повязкой, как у Кутузова.

Вскоре одноглазый помирился с Петлюрой, получив от него «универсал» на земли Запорожской Сечи, а потом снова поднял восстание вместе с атаманом Волохом. Тут, однако, его ждала неудача. Новый «друг» – Волох – подкупил адъютанта одноглазого черта, и тот застрелил спящего Божко прямо в хате, где они ночевали. Убивать кошевого иначе адъютант не решался, боясь до ужаса его «магической силы».

Писатель Алексей Толстой в эмиграции в Берлине показывал своему другу Бунину фотографию еще одного знаменитого атамана – Ангела. Заливаясь от хохота, Толстой говорил: «Иван, смотри. Ты не поверишь, что такое возможно!» Поверить, действительно было трудно: похожий на орангутанга Ангел сидел на изящном венском стуле, обвешанный оружием, а рядом на блюде красовалась… отрезанная человеческая голова. Это и есть, так сказать, обобщающий портрет атаманщины.