Самоубийца‑самостийник

 

Несмотря на то, что «Самостийная Украина» Николая Михновского вышла в Австро‑Венгрии во Львове, ее автором был не галичанин, а 27‑летний харьковский адвокат с сердцем, разбитым неудачным романом, – сын православного священника села Туровка Полтавской губернии. После всех административных перетурбаций XX века Туровка относится теперь к Киевской области.

Блудный подданный Российской империи Николай Михновский, опубликовавший в 1900 году от имени насчитывавшей всего несколько человек Революционной Украинской Партии вышеупомянутую 22‑страничную брошюрку, и есть, как бы кому ни хотелось, отцом украинской независимости. Самым первым и самым непризнанным. Других детей у него не было. Увы, никто из современников не хотел признавать его приоритет в темном вопросе «делания Украины». И, прежде всего, прочие самозваные «отцы». Хотя юридических прав на отцовство у них было значительно меньше, зато настойчивости на порядок, а то и два, больше, чем у вспыльчивого, но неорганизованного Михновского.

 

Киев, 1917 г. III Украинский военный съезд. Михновский стоит на ступеньку ниже Петлюры и Грушевского

 

Суть характера первого самостийника замечательно передает эпизод из его раннего детства, описанный современным биографом «великого человека» Федором Турченко в книге «Николай Михновский. Жизнь и слово»: «Міхновський належав до людей холеричного типу… В родині жив переказ, як Микола трирічним хлопцем побачив уперше свого небожа Василя Совачева на хрестинах із золотим хрестиком і запитав, звідки у нього ця прикраса. Одержавши у відповідь, що небіж «знайшов його собі», Микола схопив Василя за чуба і запитав: «А мені чом не знайшов?» Родичі і близькі казали, що ця фраза досить точно характеризувала вдачу Міхновського – енергійну, імпульсивну до нестримності, волелюбну».

Не знаю, где тут можно отыскать волелюбие. По‑моему, налицо обычная зависть. Увидел на другом малыше блестящую цацку и тут же набросился с кулаками, словно тот в чем‑то перед ним виноват. Всю жизнь потом Михновскому будет казаться, что ему недодали, недосыпали – в общем недооценили.

Но если ему и не повезло с чем‑то, так это с характером. Даже коллеги по «украинской справе» шарахались от бешеного адвоката, как от чумного! И отнюдь не по причине идейных разногласий. Просто Михновский был хамом. Но не заурядным, а выдающимся – «непересічним». Выдающимся именно в хамстве, а не в политической деятельности. То набросится на знакомых с упреками, то устроит публичную истерику. Как охарактеризовала его одна из знакомых дам – Анна Берло в воспоминаниях «Мои знакомства с некоторыми украинским деятелями», Михновский был человеком «грубым и невоспитанным». Но себе самому он, естественно, казался тонкой возвышенной натурой.

Коллег‑украинофилов в Киеве конца XIX века можно было пересчитать по пальцам. По‑украински ради оригинальности разговаривали всего несколько приличных семей. Лояльный имперский город – «мать городов русских»! Как же могло быть иначе? Но как раз ближний круг – свою украинскую «тусовку» Михновский и не жаловал больше всего. «Ах! Коли б ви знали, яка тут брудота у сім чудовім граді Київі, – писал он своему другу Борису Гринченко. – інтриги, плітки, злість і ненависть панують серед нашого суспільства. І то мають бути патріоти».

Зато братья‑патриоты и отплатили ему – по‑иезуитски. Как только в 20‑е годы появилось слово «фашизм», непревзойденный тролль Михаил Грушевский тут же обозвал в мемуарах Михновского «фашистом», хотя как тот мог им стать в 1900 году за два десятилетия до рождения фашизма? А интеллигентный с виду Петлюра, умевший выслушать и утешить чуть ли не любого дурака в вышиванке, сделал исключение только для одного из представителей этой породы – для Михновского. «Головной отаман» лишил его мечты всей жизни – возглавить украинскую армию и повести ее на москалей.

Михновский первым среди национально‑сознательных тугодумов докумекал, что государство – это, прежде всего, армия. Задолго до великого Мао он мог бы сказать: «Винтовка порождает власть». Но не сказал, а основал в 1917 году в Киеве Украинский военный клуб имени гетмана Полуботко, который занялся разложением киевского гарнизона, верного Временному правительству. Петлюра (в то время еще не самостийник) деятельность Михновского публично осудил, а сам втихаря при деятельной поддержке Грушевского и Винниченко пробрался на должность военного секретаря Центральной Рады (по‑нынешнему – министра), присвоил идеи конкурента, творчески их развил, а подлинного автора спровадил из Киева на Румынский фронт – заниматься украинизацией.

И даже когда в 1924 году бывший адвокат скоропостижно (как и все, что он делал) отбыл в мир иной, его же духовные наследники – уже настоящие фашисты – просто вышвырнули Михновского из истории национализма.

Капеллан дивизии СС «Галичина» Исидор Нагаевский, который сочинил в эмиграции толстенький томик «История Украинского государства XX столетия», изданный Украинским католическим университетом имени папы Климента в Риме и перепечатанный в Киеве в 1993 году, не постеснялся даже обобрать труп покойного и приписать его идею украинской самостийности своему земляку – некоему отцу Василию Подолинскому родом из Галичины. Во всей его лживой книжке о Михновском не сказано ни слова! Позор бывшему эсесовцу!

Не отдают должное первому самостийнику и нынешние профессиональные националисты. Даже у великого «просветителя» всех несвидомых Виктора Ющенко руки до увековечивания памяти Михновского так и не дошли. Почему? Скорее всего, из суеверия. Наши шароварные патриоты считают неприличным вспоминать с высоких трибун, что идею независимости выдумал самоубийца. Разве могла такому человеку прийти в голову хорошая идея? А если все‑таки пришла человеку именно с суицидальными наклонностями, то не означает ли это, что она недостаточно хороша? Видимо, это кажется новым носителям старой идеи не очень вдохновляющим примером для подрастающего поколения. Тому же Исидору Нагаевскому служить в дивизии СС было нестыдно. Хорошая сытая служба, и форма красивая… Как раз для доброго пастыря! А сказать пару добрых слов об отце независимости – самоубийце Михновском – язык не поворачивался! Ну, можно ли построить с такими, с позволения сказать, «людьми» настоящую державу? Ведь те же японцы не постеснялись возвести самоубийство в государственный культ и провозгласить вершиной развития человеческой личности самурая, вспоровшего себе брюхо. А наши псевдодержавотворцы только распевают тоскливые песни, а добровольно отдать жизнь за Украину, как Михновский, не спешат.

Не хотят даже достойно переиздать научное наследие самоликвидировавшегося мыслителя! Хотя написал он немного. Совсем чуть‑чуть. Если собрать все в кучу, то к двадцати двум страницам «Самостийной Украины», в лучшем случае, еще с десяток листиков наберется. Это же не полное собрание сочинений Карла Маркса! Но денег украинская держава на творческое наследие Михновского жалеет – и даже цитировать его в полном объеме биографы Михновского боятся. Стыдно им признать, что автор идеи самостийности был редким мракобесом и теоретиком этнических чисток. «Усіх, хто на цілій Україні не за нас, той проти нас, – писал он. – Україна для українців. І доки хоч один ворог чужинець лишиться на нашій території, ми не маємо права покласти оружжя».

 

Н. Михновский: «Наша нація некультурна… Україна для українців»

 

А собирался строить Микола «самостийную» с размахом – «від гір Карпатських аж по Кавказькі». Идея, прямо скажем, не только шовинистическая, но и нереальная. Замечу, что в 1900‑м году, когда автор «Самостийной Украины» это изрек, на территории, которую облюбовал для своего государственного проекта Михновский, помещалось еще и Войско Донское, населенное отнюдь не украинцами. Куда, спрашивается, собирался беспокойный «батько» нации девать этих донских казачков? Да еще и вооруженных сплошь новенькими трехлинейными винтовками и шашками? Ведь вряд ли они мечтали добровольно вступить в подданство фантастической Великой Украины киевско‑харьковского мечтателя, что и доказали на деле, повоевав в 1918 году с петлюровцами за Донбасс.

Однако такие несуразности Михновского практически не смущали. Мысли его неслись, как скакуны в известном шлягере – целыми эскадронами. В той же «Самостийной Украине» он придумал еще и «Переяславскую конституцию» Богдана Хмельницкого, якобы на полвека опередившую разрекламированную ныне «конституцию» Пилипа Орлика. Правда, текст своей научной «находки» Михновский так и не предъявил. Но это его не беспокоило. Он был из тех людей, которые выдумывают нечто возбуждающее, а потом сами верят в свои фантазии. Множество популярных националистических мифов ведут свое происхождение именно от его крошечной брошюрки 1900‑го года. При этом, рисуя картины националистического соблазна, Михновский, как и положено настоящему садо‑мазохисту, тут же впадал в истерическое самобичевание. «Так, ми не культурні, – в порыве откровенности сознавался он. – Це безперечна правда: наша нація некультурна». Но именно это его и вдохновляло безмерно: «Але в самім факті нашої некультурності знаходимо ми найліпший, наймогутніший, найінтенсивніший аргумент і підставу до того, шоб політичне визволення нашої нації поставити своїм ідеалом». Именно из прославления варварства Михновским вырос впоследствии интегральный национализм Донцова и Бандеры с его культом вождя, насилия и террора. Так что, в этом он был хоть и не фашистом, но явным предшественником фашизма.

Особенно же адвокат Михновский ненавидел интеллигенцию: «В історії української нації інтелігенція її раз‑у‑раз грала ганебну й сороміцьку ролю. Зраджувала, ворохобила, інтригувала, але ніколи не служила своєму народові». При этом автор «Самостийной Украины», как видно из его писаний, плохо понимал, что означает само слово «интеллигенция», причисляя к этой категории даже феодальных разбойников XVI–XVII веков – князей Четвертинских, Черторыйских и Вишневецких, предавших, по Михновскому, украинский народ. Интересно, что бы сказал автору этой концепции князь Ярема Вишневецкий, любивший «интеллигентно» сажать своих политических противников – запорожских казаков – на кол?

Николай Михновский принадлежал к тому истеричному типу личностей, которые прячут свою неспособность к созидательной деятельности под громкой фразой. Когда читаешь его «Самостийную Украину», просто в восхищение приходишь от бесстрашия авторской мысли. Но восторг проходит, когда узнаешь, что смелая книжица вышла… без указания имени автора. Михновскому ничего не грозило за ее публикацию. Мало ли какую ерунду печатали за границей во Львове всевозможные «интеллигенты»? Тот же Грушевский. Царскую полицию это абсолютно не беспокоило. Она занималась реальными противниками режима – эсерами и анархистами.

Публикуя анонимно свой «труд», Михновский без отрыва от его сочинения делал совершенно легальную карьеру адвоката в Российской империи. Характерно, что до революции его ни разу не привлекали за политическую деятельность к ответственности. Более того! Первую мировую войну выдающийся «самостийник» провел в глубоком тылу – в Киеве в должности военного прокурора! Один из видных деятелей украинского движения Евгений Чикаленко вспоминал, как в 1916 году Михновский, щеголявший в русской военной форме и раздражавший его своей, как он выразился, «театральностью», набросился на него с упреками, что украинская общественность не созвала в начале войны съезд и не послала «до царя депутації, яка заявила б, що українське громадянство цілком лояльне, що воно стоїть за цілість Росії й зовсім не думає про прилучення України до Австрії, але просить дати українському народові такі права, якими він користується в Австрії». Как утверждал Михновский, «якби це було зроблено, то правительство «не вважало б усіх українців за зрадників». Иными словами, автор «Самостийной Украины» ничем не отличался принципиально от своих нынешних наследников, многие из которых полжизни прожили убежденными борцами с национализмом, а другую половину – провели в поклонении тем божкам, которых сжигали.

 

Главный труд. 22 страницы без подписи, обеспечившие бессмертие самоубийцы

 

Увы, и для него украинская независимость была просто навязчивой идеей. Отдаст ей должное в состоянии умоисступления, выплеснет эмоции на бумагу или в лицо знакомым, обозвет их последними словами, а потом тихо ходит на службу в имперское судебное ведомство и на чистом русском языке зарабатывает языком (простите за тавтологию) на новый фрак.

Но для профессионального украинца у Михновского был один существенный недостаток – он постоянно опережал события и говорил сегодня то, что все остальные начнут болтать только завтра. Эту способность забежать вперед, свидетельствующую о некотором умственном превосходстве над серой массой единомышленников, другие профессиональные украинцы и не могли ему простить. На протяжении всего 1917 года киевская Центральная Рада «дружила» с петроградским Временным правительством. А Михновский уже тогда собрался отделяться и мутил воду в частях киевского гарнизона. Поэтому «свои» же Винниченко и Петлюра устроили ему командировку в действующую армию, договорившись об этом с русскими военными властями. «Вони обидва, – жаловался «ссыльный», – звернулись до командуючого тоді Київським округом Оберучева, кажучи йому, що, коли він не хоче заколоту в військових сферах, то нехай вишле Міхновського з України, і Оберучев, знісшись з Керенським, перевів мене на Румунський фронт».

Автор такой радикальной «Самостийной Украины» так и не создал собственной политической силы. Вредный характер и некоторые странности психики отпугивали от него потенциальных сторонников. Его Революционная Украинская Партия осталась в основном даже не на бумаге, а в перевозбужденном мозгу ее создателя. Партийные ряды руповцев ограничивались преимущественно личными друзьями Михновского. Как сказали бы сегодня, это была «виртуальная» партия. Ни царское правительство, ни большевики, ни националисты‑конкуренты ее даже не замечали. Вершин в политической биографии Михновского было всего две. Летом 1917 года толпа дезертиров, наслушавшись его речей, объявила себя «полком гетмана Полуботко» и вышла на демонстрацию с лозунгом, на котором белым по красному было написано: «Хай живе Міхновський!». Обрадованный великий политик потом долго надоедал знакомым, рассказывая об этом доказательстве своей популярности.

А второй случай «вознесения» произошел через год. Гетман Скоропадский подбирал кандидатуру для должности премьер‑министра. Никто из идейных украинцев не хотел идти к нему на службу – бывший царский генерал раздражал их. Тогда гетман вспомнил о Михновском и приказал привезти его в Киев из родного села, где тот якобы лечился от ревматизма. Но после непродолжительной беседы с отцом украинской самостийности Скоропадский пришел к выводу, что на должность главы правительства тот не тянет, и предложил ему стать просто советником. Михновский же видел себя в истории, как минимум, премьер‑министром и начинать государственную службу Украине с более низких постов наотрез отказался. Мол, как можно иначе: я самостийную Украину придумал, а другие ею командовать будут?

Предложение гетмана пионер самостийности гордо отверг и после этого всю гражданскую войну прятался от всех, сбежав на самую границу своей воображаемой державы – на Кубань, откуда в хорошую погоду отчетливо видны те самые Кавказские горы, которыми должна была кончаться Украина Михновского.

 

Жилянская, 76. Во дворе дома, где повесился Михновский, теперь детская площадка Ничто не напоминает о трагедии 1924 года

 

Рослый, широкоплечий, с пушистыми усами, бодро торчащими в стороны, как у породистого кота, Михновский казался просто созданным для героических подвигов уровня Петра Великого. Но в реальности его преследовали одни неудачи. Даже личная жизнь не сложилась. Женщины боялись хама и не спешили связывать с ним свою судьбу. Ни одна не решилась выйти за него. Он так и остался «самостийником» во всем – одиноким и по большому счету никому, кроме себя, не нужным.

Правда, устроившись после окончания Киевского университета Святого Владимира помощником присяжного поверенного Фурмана, Михновский начал свою юридическую карьеру с того, что соблазнил его супругу. По словам той же Анны Берло, амбициозный юрист завів роман із жінкою свого патрона, підмовив її покинути чоловіка і повіз її до своїх батьків на село». Вероятно, хотел похвастаться своим успехом перед папашей‑попом. Номер не удался. Старосветский батюшка не оценил вольнодумство сына, наплевавшего на Божью заповедь № 10, которая запрещала возжелать жену ближнего свого. Да и госпоже Фурман и село, и любовник с замашками просвещенного дикаря скоро надоели. Дамочка вернулась к обманутому супругу, а Михновский, потеряв работу и репутацию, сбежал от позора в Харьков, где его еще не знали.

Там, тоскуя без женского общества, адвокат‑беспредельщик с горя подался «в террор». Ему взбрело в голову подорвать памятник Пушкину как символу имперского деспотизма. Подговорил знакомых юнкеров Чугуевского пехотного училища – самого раздолбайского во всей Российской империи! Недоучки взялись за дело, но заложили слишком слабый заряд. Бронзовый Александр Сергеевич устоял назло горе‑подрывникам. Слегка повредить удалось только постамент. Да еще пару стекол вылетело в соседних домах.

И так вся жизнь! За что ни возьмется, все валится, горит, разлезается по швам и оборачивается не подвигом, а скандалом. Как будто Бога прогневил впавший в гордыню сын поповский.

Даже повесился Михновский только со второго раза. К пятидесяти годам жизнь ему окончательно осточертела. Уехать с Кубани в эмиграцию не удалось – на белогвардейском пароходе сепаратисту не нашлось места. Да и не ждали его в Европе. Там своих дураков не знали, куда девать. Вроде, и Первую мировую войну устроили, чтобы сократить их поголовье, ухлопали почти десять миллионов человек, а идиоты снова собирались в толпы на улицах Берлина и Рима и ходили колоннами под развевающимися знаменами, выпрашивая у Сатаны нового поводыря.

А дома совершенно другие, глубоко чуждые Михновскому, но, как и он, не чуждые идиотизма люди строили после гражданской войны тоже глубоко враждебную ему Украину – советскую. Несостоявшийся «батько нации» впал в глубочайшую депрессию, с которой и прежде водил дружбу.

Весной 1924 года он вернулся в Киев и остановился у своих друзей Шеметов. А 22 апреля в Чистый Четверг, то есть за три дня до Пасхи предпринял первую попытку повеситься в саду хозяев дома. Веревка оборвалась! Висельник‑неудачник только ошарашил хозяйку, зайдя утром на кухню с петлей в руке и детски наивными словами игрока в русскую рулетку: «Виходить, я ще довго буду жити».

«Довго» затянулось почти на две недели – утром 4 мая после очередной депрессии приятели обнаружили его висящим на яблоне. О том, как потом есть с этого дерева плоды, эгоист‑самостийник не подумал.

И последнее. Михновский оставил что‑то вроде политического завета – так называемые «Десять заповедей». Десятый пункт их гласил: «Не бери собі дружини з чужинців, бо твої діти будуть тобі ворогами», а четвертый: «Усюди й завсігди уживай української мови». Сам их автор не следовал своим принципам. Супруга присяжного поверенного Алексея Дмитриевича Фурмана, на которой Михновский хотел жениться в бытность юным адвокатом и теоретиком, не имела чести быть украинкой, а на службе в военной прокуратуре ему приходилось не только говорить, но и (страшно подумать!) даже писать на «ворожій мові». И все‑таки было бы интересно узнать, на каком языке он разговаривал с бесами, толкнувшими его в петлю?