Бурые птицы» – зловещие предвестники беды

В первые недели после начала военной кампании на Западе на Тирпиц–Уфер царили мрачное уныние и напряженность. Время от времени сюда доходили отголоски событий в Риме, произошедших в начале мая. Мюллер, выполнив задание оппозиции, лишь формально продолжал оставаться на службе в абвере и уехал из Берлина в Мюнхен, где занимался своими делами. Именно сюда поступил ему в середине июня 1940 года тревожный звонок от Донаньи через специальную абверовскую «сеть А», которая гарантировала защиту от «прослушки». Донаньи сказал, что Мюллеру нужно срочно приехать в Берлин, но при этом, чтобы не привлекать внимания, он не должен был воспользоваться поездом или самолетом.

По тону звонка Мюллер понял, что надвигается катастрофа. С тяжелым сердцем позвонил он своему другу Нехёслеру и договорился срочно встретиться с ним в знаменитом мюнхенском Английском парке. Во время встречи он сказал, что с ним, судя во всему, все кончено, и попросил священника позаботиться о будущем его дочери. Его жена, у которой до замужества с ним был опыт работы в офисе, сможет как–то устроиться, а вот дочери «осужденного изменника» без помощи и поддержки его друзей придется очень трудно.

Устроив, как смог, свои личные дела, Мюллер отправился на машине в Берлин; за рулем был его товарищ по абверу капитан Икрат, который сочувствовал Сопротивлению. Приехав в Берлин, Мюллер направился, согласно полученным инструкциям, прямо к Остеру домой, где застал руководителя абверовской оппозиционной группы действий в состоянии тягостной озабоченности и напряжения. Остер сказал, что они оба замараны по уши, и никто не может сказать, что теперь произойдет. Ясно одно, что каждый из них должен разбираться с возникшей ситуацией сам и пытаться найти наилучший выход, памятуя при этом о взятых ранее на себя взаимных обязательствах, что если кому–то из них будет суждено отправиться на виселицу, он последует туда один, не выдав товарищей. А теперь, сказал Остер, Мюллер должен срочно встретиться с Канарисом, который проинформирует его о происходящем.

По–прежнему заинтригованный и ничуть не успокоенный услышанным, Мюллер направился на Тирпиц–Уфер, где застал Канариса, который уже собирался уходить на ежедневное служебное совещание. Говоря почти шепотом и фамильярно обращаясь к Мюллеру на «ты», что было характерно для адмирала, когда тот сильно волновался, Канарис выпалил: «Бурые птицы! Ты видел бурых птиц?» Мюллер отрицательно качнул головой, и тогда Канарис направил его к Донаньи, чтобы он изучил ситуацию и подумал над тем, что делать, пока Канарис будет на совещании.

Несколько лет назад Геринг создал «Исследовательский центр», который представлял собой «черный ящик», или центр по перехвату и расшифровке информации. Сообщения, передаваемые иностранным правительствам, перехватывались, расшифровывались, а затем направлялись тем ведомствам и подразделениям в Берлине, которых данная информация касалась. Поскольку текст перехваченных сообщений печатался на коричнево–бурой гербовой бумаге с изображением официального герба рейха – орла, держащего свастику, в абвере их насмешливо называли «бурыми птицами».

В данном случае среди расшифрованных телеграмм оказались два послания Ньювенхайза – от 2 и 4 мая 1940 года[206].

Мюллер, крайне взволнованный и обеспокоенный, все еще вчитывался в донесение, в котором он характеризовался либо как предатель, либо как провокатор, когда вошел Канарис, вернувшийся с закончившегося совещания. Адмирал спросил: «Это о тебе?» «Адмирал, – последовал ответ, – я не могу сказать с уверенностью; может быть, да, а может быть, и нет». Хладнокровие Мюллера произвело впечатление на Канариса, который положил руку ему на плечо и, улыбаясь, сказал: «Наш непоколебимый колосс в бурном вихре событий». Затем, демонстрируя свое уважение к договоренности между ним и Мюллером о том, что последний не будет получать никаких команд по служебной линии, Канарис спросил: «А ты готов получить мой приказ и выполнить его?» Мюллер ответил на это, что все зависит от того, что это за приказ. «В таком случае, я приказываю вам, – Канарис перешел на официальный тон, – отправиться в Рим со специальным заданием расследовать обстоятельства произошедшей там утечки информации». Ехать нужно немедленно; из Берлина следует позвонить в Мюнхен, чтобы необходимый дополнительный багаж был доставлен прямо в мюнхенский аэропорт. Как только самолет поднимется в воздух, Канарис даст приказ «вести» Мюллера на всех пунктах пересечения границы с Италией. «Я должен позаботиться о том, чтобы на это не наложил свою лапу Гейдрих», – сказал он. В Риме Мюллер должен пойти в отделение абвера, штаб–квартира которого располагалась в том же здании, что и военное министерство Италии; возглавлял отделение полковник Гельферих, который обеспечивал связь абвера с вооруженными силами Италии. Гельферих будет предупрежден о приезде Мюллера и о том, что он пребывает в статусе особого уполномоченного. А такой статус позволял его обладателю давать поручения и тем, кто был выше его по рангу. Все «расследование», таким образом, будет сосредоточенно в руках Мюллера.

Старый лис Вильгельм Канарис, непревзойденный мастер перемешивать правду с вымыслом, вновь пришел на помощь чрезмерно активной группе Остера, когда ее члены оказались в крайне опасной ситуации. Назначение Мюллера «надзирателем за самим собой», как он охарактеризовал свое положение Нехёслеру, было поистине гениальным ходом со стороны адмирала. Теперь Канарису оставалось только заверить фюрера, который находился в сильнейшем раздражении и яростно требовал немедленно и самым тщательным образом выяснить, как и почему в Риме произошла утечка, что он нашел идеально подходящего для выполнения этого задания человека, каковым является один из его лучших агентов Йозеф Мюллер, обладающий прекрасными связями и контактами в Ватикане[207].

Группа Остера отнюдь не была настроена благодушно относительно того, какой может, в конце концов, оказаться реакция Канариса на все происходящее. Им было хорошо известно, что он крайне серьезно относился к вещам, которые, по его мнению, могли характеризоваться как национальная измена. Очевидно, что в данном случае Канарис отодвинул на второй план все подобные соображения и просто решил помочь своим друзьям, попавшим в беду. Также, вероятно, он чисто инстинктивно решил ответить на раззадоривший его вызов со стороны СД и не дать возможности своим конкурентам одержать верх в данном вопросе.

Итак, Мюллер вновь отправился в Рим; на этот раз у него были полномочия использовать все возможности, имевшиеся в распоряжении у местного отделения абвера для выполнения поставленной перед ним задачи – провести «расследование» в отношении самого себя. В первую очередь он проинформировал обо всем отца Ляйбера. Бельгийского посла, отметил Мюллер, следует убедить немедленно укрыться на какое–то время в Ватикане, где его «достать» будет не так–то просто. Донаньи сообщил, что, по слухам, посол обладал склонностью к гомосексуализму и что поэтому СД немедленно этим воспользуется, подослав к нему соответствующих людей для работы с ним. Однако в данном случае произошла ошибка, поскольку, как объяснил Нутс, гомосексуальными наклонностями обладал не бельгийский посол в Ватикане, а один из высокопоставленных сотрудников бельгийского посольства в Италии; агенты СД вскоре убедились, что вышли не на того человека. Мюллер и Ляйбер были согласны в том, что необходимо отвести внимание от той роли, которую в передаче информации бельгийцам играл Нутс. Было решено, что теперь Мюллер будет посещать дом главного аббата только после того, как стемнеет.

Затем Мюллер отправился в отделение абвера и первым делом попросил полковника Гельфериха предоставить ему папку с уже собранными материалами по вопросу об утечке. Мюллер вздохнул облегченно, убедившись, что среди собранных материалов не было ничего, что могло бы заставить его волноваться. Стремясь убить одним выстрелом несколько зайцев, он попросил и получил список агентов абвера и (насколько это было известно Гельфериху) СД, которые работали в Ватикане. Наконец, зная, что его друзья сидят как на иголках и ждут от него вестей, а также желая показать Гельфериху важность и значимость своей миссии, Мюллер прямо в присутствии полковника позвонил по «сети А» Канарису и сказал, что его работа идет успешно и что у него была «весьма удовлетворительная» беседа с руководителем римского отделения абвера. К счастью, Гельферих оказался человеком довольно беззаботным, который был только рад тому, что с него снята часть обязанностей, и поэтому у него не вызвал подозрений или «профессиональной ревности» тот факт, что в данный вопрос вмешался и стал им заниматься непосредственно Берлин.

Вечером того же дня Мюллер вновь встретился с Ляйбером и передал ему буквально с неба упавший ему в руки список агентов абвера и СД, после чего посетил Нутса и просто умолял его какое–то время никуда не выходить из дому. На следующий день рано утром Мюллера вновь можно было увидеть в Григорианском университете, где он встретился с буквально сияющим Ляйбером. «Доктор, на меня снизошло озарение, – сказал священник, глаза которого буквально светились от радости. – Один из наших святых отцов, бельгиец, уехал в Конго и сейчас находится вне досягаемости. Почему бы не связать все с ним и всучить СД историю о том, что именно он и является тем «соотечественником», который передал информацию бельгийскому послу и на которого Ньювенхайз ссылался в двух своих телеграммах? Таким образом, мы отвлечем внимание от Нутса и отведем от него подозрения». За обликом этого строгого и подчас сурового иезуита явно скрывался маленький шалунишка.

Теперь оставалось закрыть другую сторону проблемы – из чьих «первых рук» информация попала в Рим? Тут в дело вступил Нутс, который показал себя не менее находчивым, чем его коллеги–священнослужители. С его помощью Мюллер состряпал историю, которая во многом выглядела очень правдоподобно. Всем было хорошо известно, с каким презрением и отвращением Гиммлер относился к Риббентропу; также все хорошо знали и о том, что Гиммлер испытывал открытую неприязнь к Чиано. Итальянский министр иностранных дел был знаменит своим обширным кругом информаторов, которых он имел в светском обществе Рима и которыми буквально кишели все места в городе, где проводились светские приемы, вечеринки и коктейли. Вот этой сети осведомителей и можно было приписать выуживание информации из окружения Риббентропа. Затем можно сказать, что Чиано передал информацию кронпринцессе Мари–Жозе; как мы знаем, именно это Чиано проделал в январе 1940 года.

Таким образом, в этой истории правда и вымысел были перемешаны таким образом, что различить их было невозможно; причем полностью были учтены те настроения и предрассудки, которые действительно существовали в СС. Конечно, следовало соблюдать повышенную бдительность и осторожность. Гиммлер лично проявлял большой интерес к тому, как ведется в СД расследование вопроса об утечке. К счастью для оппозиции, это расследование велось весьма неуклюже, а при изучении списка людей, пересекавших границу, фамилия Мюллера практически не привлекла никакого внимания. Была предпринята попытка выйти на Ньювенхайза через посредника, однако она не дала никаких результатов. Наибольшее подозрение вызвало то откровенное любопытство, которое проявляли к расследованию СД в абвере. Канарис постоянно расспрашивал, как оно движется, но, поскольку он сам ничего не сообщал о ходе расследования, ведущегося абвером, то Гейдрих приказал, чтобы вся информация по расследованию СД направлялась исключительно лично ему. Поскольку Гейдрих этой информацией впоследствии с абвером не делился, то расследование по линии обоих ведомств шло параллельно, и в одном ведомстве не знали о том, как оно идет в другом.

Казалось, на Тирпиц–Уфер удалось преодолеть очередной кризис, самый опасный из всех, когда–либо случавшихся; однако ситуация по–прежнему оставалась напряженной и шаткой, несмотря на то что Мюллеру удалось искусно замести следы в Риме. В Берлине же пришлось пережить еще ряд неприятных и волнительных моментов, прежде чем обстановка в связи с делом «бурых птиц» окончательно успокоилась и опасность сошла на нет.

Не имеющий никакого отношения к политике, офицер третьего отдела абвера (занимавшегося контрразведкой) полковник Роледер был одним из тех немногих, кто знал о перехваченных сообщениях. Движимый желанием найти преступника, он пошел простым путем: самым тщательным образом изучил список лиц, состоящий примерно из сорока человек, которые пересекали границу Италии в тот период времени. В этом списке он обнаружил фамилию Мюллера, о котором ему было известно, что тот работает с Остером.

Отложив этот факт временно в сторону, Роледер дал задание своим агентам за рубежом сообщать ему любую информацию, которая могла бы пролить свет на произошедшую в Риме утечку. Однажды руководитель отделения абвера в Стокгольме полковник Вагнер сообщил ему, что новообращенный еврей по фамилии Ашер утверждает, что у него есть контакты с высокопоставленными лицами в Ватикане, и считает, что может быть полезным Германии, если она намеревается «запустить пробные шары» через Ватикан относительно заключения мира. Вагнер предложил использовать этого человека для проведения расследования, связанного с утечкой, непосредственно в Риме. Ашера пригласили в Берлин. Он произвел на Роледера самое неприятное и отталкивающее впечатление; в то же время Роледер обратил внимание на то, что тот, безусловно, умен. Взвесив все за и против, полковник счел кандидатуру Ашера приемлемой и решил поручить ему провести расследование. Вскоре Ашер, получив соответствующую сумму денег, был уже на пути в Рим[208].

Две недели спустя Ашер вернулся и представил Роледеру доклад о проделанной работе, который, по словам полковника, «логически убедительно и окончательно» указывал на то, что «злодеем», виновным в утечке, может быть только Мюллер. К докладу прилагался внушительный и впечатляющий список «информаторов», которые якобы были использованы Мюллером. Список включал имена священнослужителей из Милана и Генуи, а также третье по занимаемому посту лицо в Ватикане, с которым якобы общался отец Ляйбер. Вооружившись всей этой информацией, Роледер направился к Остеру, которого он застал беседующим с Донаньи. Выслушав его, оба были крайне взволнованы; Остер настаивал на том, что все утверждения Ашера являются полной чушью и инспирированы конкурирующей группировкой в Ватикане, которая пытается таким образом очернить Мюллера и его друзей. Видя, что прийти к согласию не удается, все трое направились к Канарису. Адмирал, по словам Роледера, «под влиянием Остера» заявил, что он считает представленные материалы «неубедительными» и откладывает принятие решения по этому вопросу.

Возникла ситуация, где лисья хитрость уже не действовала. Только прямой приказ мог заставить замолчать низшего по званию Роледера. Мюллера вновь вызвали в Берлин, где с ним на этот раз долго беседовал Донаньи; их беседа происходила в одном из общественных мест рядом с железнодорожным вокзалом. Донаньи показал Мюллеру доклад Ашера и те обвинения, которые Роледер выдвинул против Мюллера на основании этого доклада.

Необходимо, чтобы в досье по этому вопросу был документ, опровергающий подобные обвинения; также, подчеркнул Донаньи, некоторое время Мюллеру не следует появляться на Тирпиц–Уфер. Баварец отправился к своему другу, адвокату Максу Дорну, который был ему многим обязан, и в его офисе надиктовал Дорну ответ на все обвинения, который адвокат сам же напечатал на машинке, после чего этот документ был своевременно передан Канарису.

Канарис вызвал Роледера – это произошло спустя три дня после их последней встречи – и сказал ему, что, всесторонне изучив данный вопрос, он пришел к выводу, что его следует закрыть, а от Ашера избавиться. Полковник протестовал против этого, особо подчеркивая то, что Остер по–прежнему продолжает работать с Мюллером; Роледер и представить себе не мог, что Остер является организатором всего этого дела; он думал, что Мюллер предпринимал все по своей собственной инициативе. Так как адмирал продолжал настаивать на своем, Роледеру не оставалось ничего иного, как подчиниться.

Таким образом, непосредственная угроза миновала, а с ней и повод для Гитлера отомстить Ватикану, что он мог сделать в то время весьма эффективно, поскольку руки у него были тогда развязаны, как никогда до или после этого. 22 сентября 1944 года подчинявшиеся Кальтенбруннеру следователи СД, ведшие дело об «июльском заговоре», наткнулись в Цоссене на неприметный сейф, содержавший массу документов, хранившихся в личном архиве Донаньи, включая «доклад Х» и множество других подобных материалов, на основании которых можно было выдвинуть обвинения в серьезных государственных преступлениях. Однако подходящее время для удара по Ватикану уже прошло, было поздно как потребовать от Святого престола подробных объяснений, так и предпринять в его отношении какие–либо репрессивные меры. Четырьмя месяцами ранее Рим был уже занят союзными войсками, и обстановка была неподходящей как для каких–либо «карательных» мер в отношении Ватикана, так и для аналогичных действий по отношению к церкви внутри самой Германии.