Человек – продукт биологической или социальной системы?

В знании о человеке много не устоявшегося, лишенного статуса истинности, и даже ложного и мистического. Сложность и неднозначность самого объекта, различие принципов и подходов к нему, множество наук, так или иначе с ним связанных, все это породило вокруг «человека» особый сплав научных, около научных и мистических рассуждений. Здесь и «пришельцы», и «птица без перьев», и «совокупность общественных отношений», и т. д. Не удивительно, что в самом конце XX века сформировалась познавательная специальная ниша – паранаука. Среди самых древнейших проблем социального познания нет таких, где бы отсутствовали те или иные элементы паранауки. На грани наука – паранаука находится и толкование понятия человека.

На сегодня нет разработанной и тем более общепризнанной теории человека, хотя на его «определение» претендуют многие науки. Однако это, скорее, ухудшает положение. Ухудшает потому, что действительная сложность исследования порождает иллюзию правомерности и способности любой дисциплины на категориальный статус ее определения. Какая наука должна (обязана) «отвечать» за сущность человека: антропология, психология, социология, философия, а может быть, теология? Но ведь, если некое «нечто» не просто выступает объектом исследования для нескольких (многих) наук, а они при этом выделяют и некое сходно-общее в нем, то ближе всего к истолкованию сущности стоит самая общая из них. А если для данной общей дисциплины исследуемая проблема при этом выступает «собственной» (и обязательной), то именно ее понятийные определения обязаны использовать все другие науки как методологические категории. И потому только философские определения должны приниматься всеми другими науками в качестве исходных для своих собственных.
В случае истолкования природы и сущности человека именно философия выступает общей теорией для всех человековедческих наук. Что, конечно, не запрещает в такие исходные понятия вводить какие-то уточнения в силу специфики той или иной определенной науки.

Мы не рассматриваем естественно – биологическую историю происхождения человека, анатомические переходные формы предлюдей. Это задача не философии, а антропологии. Как специальная отрасль знания, и научная дисциплина, антропология к XXI веку еще до конца не установила все органические, телесные переходные формы от обезьяны к человеку. В этой области философия корректирует лишь отдельные суждения антропологов, касающиеся не их профильно-специальных выводов о факторах и причинах таких переходов.
В свое время дарвиновская позиция происхождения видов подвигла антропологов к выводу об орудийно-трудовой основе появления человека. Эту позицию поддержал Ф. Энгельс, и она была принята философами. Но в XX веке установлено, что физические исследования орудийных останков позволяют их датировать чуть ли не 2,5 миллионами лет тому назад. И это притом, что человеку современного типа – кроманьонцу – около 40 тысяч лет. Сегодня продолжает удерживаться «орудийная» позиция в виде отнесения начала «человеческой» истории к тем же двум миллионам лет, а время «предлюдей» относят чуть ли не к эпохе гибели динозавров. Нет сомнения, что необходимо воссоздать всю цепочку антропологических переходов, особенно в период между 8-ю и 2-мя миллионами лет. Но нельзя допускать, чтобы при этом происходила подмена предмета обсуждения. Антропологическая проблема физиологической и анатомической «подготовки» возникновения человека как «Homo sapiens» многими воспринимается как история становления самой социальной сущности человека. Антропогенез и социогенез – это принципиально разные по механизмам и по закономерностям процессы. Социогенез и является целью и проблемой социальной философии.

В современной мировой литературе, в советской и российской философии особенно больше всего распространено толкование человека на основе принципа суммирования его поведенческих свойств. Согласно им, человек – это разумное существо, субъект труда, отношений и общения. Но слабости полной индукции известны, а здесь еще не так прост выбор оснований для суммирования свойств. Почему поведенческие, а, скажем, не цивилизационные свойства? Вообще, любые определения через перечисление всегда неполны. А в толковании человека при таком подходе никак не уберечься от биологических и психологических характеристик. Потому и неудивительно, что в большинстве философских школ широко распространено представление о человеке как о биосоциальном существе, а то и вовсе биологическом, правда, «особенном». Так, у А. Г. Спиркина, автора известного пособия по философии, человек вообще биопсихосоциальное существо: «...человек представляет собой целостное единство биологического – (организменного) – психического и социального уровней, которые формируются из двух: природного и социального, наследственного и прижизненно приобретенного. При этом человеческий индивид – это не простая арифметическая сумма биологического, психического и социального, а их интегральное единство, приводящее к возникновению новой качественной ступени – человеческой личности»[54]. В данном определении вторая фраза близка к истинности, если считать, что здесь понятия «человек» и «личность» – синонимы. Но тогда это не философское определение человека, а характеристика индивида, отдельного человека как чувственно воспринимаемой нами «вещи».

Конечно, к объекту любого исследования можно подходить с разных сторон, с разными измерениями. Дерево – и украшение, и строительный материал, и дрова. Но одновременно многие его виды при цветении являют свое «мужское» и «женское» основание. Можно добавить еще ряд «измерений». Так означает ли приведенная выше совокупность, даже в интегральном, не арифметическом воплощении, понятие «дерево»? Вполне очевидно, что нет. И уже хотя бы поэтому, верно ли к человеку как особой сущности подходить одновременно с двумя измерениями: биологическим и социальным? Тем более, с только что приведенной тройственной позицией: единство биологического, психического, социального.

Это, по-сути, эклектика. Кто будет спорить против наличия связи и взаимозависимости животного мира и социального, а, рассматривая отдельного конкретного индивида, игнорировать наличие в таковом биологического и психического? Однако если не поддаваться предубеждению, невозможно не заметить, что вся действительность и ее история, само социальное познание убеждают: несмотря на взаимосвязь и взаимозависимость животного мира и человека, биологического и социального, они различаются качественно. По существу, это две качественно различные субстанции, разные формы нашего мира, два качественно различных способа движения, две качественно различных закономерности функционирования особых форм Действительности. Стоит достаточно серьезно отнестись к факту: не только знание не терпит эклектики, но и сама природа. Хотя, конечно, отступления имеют место, но они из области случайного или продукты человеческой фантазии. Только человеческое воображение способно «рождать» русалок, кентавров, Маугли как интерпретацию восприятия аномалий рождений и природных обстоятельств.

Вот почему «биосоциальный» путь, выглядевший очевидным и прямым и ставший достаточно традиционным, не способен вывести дискуссию о человеке из узкого круга биологической проблематики. Более продуктивен в данном случае подход, основанный на иных принципах, когда человек рассматривается не просто как особая сущность, а качественно иная, нежели биологическая. Человек – это проблема социального уровня, это феномен социальной действительности как единства информационной, рационально–эмоциональной и практической деятельности людей. И потому человек как понятие, как философская категория – отражение не биологической субстанции, а обозначение своеобычной формы жизни, особого общественного формирования.

Ведь каким бы нормальным ни был новорожденный ребенок, то есть с полным набором анатомо-физиологических свойств и сторон Homo sapiens, становится он человеком только в обществе, только в общении с себе подобными, а не с животными. А почему? – Да потому что человек потребляет совсем по другой мерке и совсем иные предметы, чем какое бы то ни было биологическое существо. Хотя мы едим и пьем, мы люди потому, что потребляем культуру своего общества (рода, племени, народа, нации) во всех ее ипостасях. Потому-то уже древние отмечали именно эту особенность, по-своему рассуждая о двойном рождении человека: первый раз – физическом, второй – духовном. А уже состоявшись человеком, тот же ребенок (да и взрослый) развивается только в обществе, только в деятельности, осваивая опыт и практику людей. Реальные множественные эпизоды таких феноменов, как «Маугли» и «Робинзон Крузо», увы, свидетельствуют об обратном описанному в одноименных литературных произведениях. Но вот любое животное всегда и при любых обстоятельствах остается тем, кем рождено. И кем бы ни было выращено, становится своим органическим видом.

Человек, как и «человеческое» – особый феномен Действительности, специфический результат формирования личности, взаимодействия людей и общественно-социальной среды. Одну сторону этого результата очень тонко выразил Ф.Тютчев, говоря, что нет ничего более человечного в человеке, чем потребность связывать прошлое с настоящим. И это потому, что человек порожден и сформирован социально-общественной системой как ее особый элемент; он не что иное, как особая форма существования: общественное формирование, социоморфема. Вот почему необходимо определять сущность, существенные стороны человека как общее в общественном формировании и в то же время видеть его особенное, которое есть проявление качества своеобычного вида среди других разнообразных типов общественных формирований, как социоморфемы.

Что человек теснейшим образом связан с обществом, общеизвестно и за небольшим исключением чуть ли не общепризнанно. Достаточно широко распространено аристотелевское «политическое животное» и марксистское толкование, сущности человека не как абстракта, присущего отдельному индивиду, а в своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений. Но именно в «совокупности всех общественных отношений» завязывается узел непонимания и конфликтности вокруг истолкования принципиальных проблем человека и общества.

Ф. Энгельс сам через критику Фейербаха уточняет, что марксизм считает заблуждением предположение о наличии «внутренней, немой всеобщности» сущности человека. «У него (у Л. Фейербаха, авт.) человеческая сущность может рассматриваться только как «род», как внутренняя, немая всеобщность, связующая множество индивидов только природными узами»[55]. Но основоположники марксизма «род» и «природу» воспринимали только как естественно-биологические понятия. И потому они были убеждены, что ложен подход к понятию человека как абстракции конкретных людей. Отсюда и пошла интерпретация проблем человека в философии через призму «совокупности общественных отношений», в которой есть место только рабу и рабовладельцу, крестьянину и феодалу, рабочему и капиталисту. Но, видимо, прав-то Л. Фейербах, а не основоположники марксизма: не бывает как раз «изолированного человека», изолированный – это индивид, отдельное, а понятие «человек» относится не к отдельному индивиду, а к роду. Правда, к особенному, к роду социальных феноменов.

Возможно, ошибались не классики, а их эпигоны и интерпретаторы, не желая «разводить» концептуально понятия «человек» и «личность» или не видя принципиальной важности их различения. Формально не игнорируя различия между ними, они фактически перенесли достаточно верные высказывания Маркса и Энгельса относительно «личности» на «человека». К тому же, в «Немецкой идеологии» человек трактуется нередко как индивид, который явно обладает свойствами «изолированности», отдельности.

Но ныне, в XXI веке, совершенно недопустимо в методологических исследованиях ставить знак равенства между «человек» и «личность». Конечно, как понятия, «человек» и «личность» – общие. Однако в понятии «человек» фиксируются всеобщие социальные свойства людей, тогда как в понятии «личность» – лишь их особенно-индивидуальные, среди которых и ряд генетических (особенное и единичное). И тогда бесспорно: нет ни «личности вообще», ни абстрактной личности. Она всегда конкретный продукт исторической эпохи, конкретного содержания отношений, состояния культуры и духа народа: эллин, рос, рабовладелец, рабочий, Иванов И. И. и так далее.

Нельзя оставить без внимания еще один важный момент в рассуждении о природе и сущности человека. В явной форме для одних, в неявной – для других на представление о человеке влияют традиционные, но конкурирующие принципы: субстратный и функциональный подходы к объектам исследования. Если в качестве иллюстрации обратиться, например, к философии Гегеля, то у него явно выраженный субстанциальный подход, тогда как у Конфуция и Маркса – выраженный несколько по-разному, но функциональный. Субстратный подход «лавров не снискал», поскольку он традиционно базировался на телесности индивида, не сдвинул заметно проблему с места. Ныне представляется более популярен функциональный подход. Однако он, пожалуй, еще больше «напускает туману» в ответ на первоначальный вопрос: что же все-таки есть человек.

Функциональный подход обращен на результат действия, на следствия, но не на причины и не на стороны их вызывающие. В той или иной мере объясняя место и роль человека в обществе, такой подход оставляет без ответа вопрос о сущности самого носителя этой функции. «Совокупность общественных отношений», «человек предназначен для его социальной функции», «благородный муж» не дают оснований для исследования сторон и свойств самого индивида. Мы различим политика и предпринимателя, начальника и подчиненного, рабочего и крестьянина, но ведь все эти различия статусные, они относятся не к отдельному индивиду, не к личности.

Формулируя понятие «человек» как философскую категорию, нельзя обойти вниманием логические принципы исследования понятий. Вот потому вопросы соотношения содержания и объема понятий, равно как и рассмотрение «человека» в качестве специфического предмета познания, отличного от индивида как иного предмета, возвращают к позиции, обозначенной как «не снискавшей лавры», то есть обязывают решать проблему человека на субстанциальной основе. Но на существенно иной основе, при которой субстанция – далеко не привычное для всех физическое тело индивида. Методологическая проблема заключается как раз в том, что когда речь идет о субстанциальности индивида, то естественно представляется его телесность, а она-то – явно биологической природы. И тогда невозможно толковать об особой природе и сущности человека. Вот почему следует поставить такой вопрос: а всегда ли в истории знания человеческая природа и сущность соотносились с телесностью, с биологической природой?

Такой вопрос позволяет увидеть, что подход к человеку не как к биологическому «существу», а как специфической и своеобычной форме бытия, возник не сегодня и даже не в ХХ в. Он возник давно и остался определенной, хотя и неоднозначно выраженной традицией. Можно по этому поводу приводить множество высказываний. Но ведь сами цитаты – не аргумент. Аргументом является то, что таких цитат множество и принадлежат они представителям разных эпох, разных специальностей, наконец, разных мировоззренческих позиций. Но если в них опустить непринципиальные для поставленного выше вопроса различия и свести их к дилемме: биологическое – небиологическое, то окажется возможным выделить три основные исторические традиции в толковании человеческой сущности.

Поскольку для указанных целей такие обобщения не делались и именно как традиции не выделялись, то условно обозначим их следующим образом: восточная, библейско-христианская и социально-политическая (государственная). Еще раз для ясности поставленного вопроса имеет смысл заметить, что важно проследить: имеются или нет в истории человеческой мысли достаточно закрепившиеся представления, позволяющие рассматривать человека не как «птицу без перьев», не как «мыслящее животное» и так далее, а как «нечто», порожденное не биологической природой и потому обладающей своей, особенной субстанцией.

Итак, восточная традиция. Если не вдаваться в изложение восточных учений, тем более – в детали и строго придерживаться ограничений поставленного здесь вопроса, легче обратить внимание на то, что в древнейших мифологических сказаниях о Брахме и в истоках восточных религиозно-философских учений, использующих принцип космологизма, человек не является выходцем из животной среды. В них «линия» рождения людей и их становления в своем истоке абсолютно не имеет общей (переходной) точки с животным миром. Более того, человеческие проявления – добро и зло, любовь и ненависть и т. п. (по сути нравственная, иначе – социальная составляющая человечества) – наследуются людьми отнюдь не от «братьев меньших». Фактически на той же позиции стоит и Платон. Ведь у него эйдосы людей и животных друг в друга не превращаются. Собственно, такое неудивительно, так как в философии Платона прослеживаются восточные корни. К тому же следует заметить, что Платон одновременно утверждает дуализм души и тела, а «телесное» – как равенство животному царству.

Меньше всего требует обоснования аналогичное вышеприведенному выводу библейско-христианское толкование происхождения и сущности человека. Во-первых, «создание» человека выделено в акт абсолютно самостоятельный и изолированный от предшествующих творений. Во-вторых, человеческая суть – в «образе и в подобии Богу», а это не имеет ничего общего с телесностью, тем более – с биологией и физиологией. Наконец, в-третьих, вспомним, что, осмотрев всех животных, человек (Адам) не нашел себе «помощника, подобного ему» (Быт. 2, 20). А помощником стала жена. Тем самым еще раз выражена не только уникальность человека, но и его принципиальное отличие от всех иных «тварных существ». Это еще в XIII веке подтверждал Ф. Аквинский, разъясняя, что человеческая душа не просто двигатель тела, а его субстанциальная форма.

Естественно, к Библии можно относиться по-разному, но не иначе, как к историческому памятнику культуры и адекватному своему времени рассуждению людей о мире, о человеке, об отношениях человечества с действительностью, о важности нравственности.

Сложнее показать исторической традицией социально-политическую (государственную) позицию. Трудность в том, что в античной философии восприятие человека разнопланово, а рассуждения о нем с точки зрения его сущности неочевидны. К тому же уж очень стереотипизировано современное восприятие античной философии. Как правило, в нем в явной или скрытой форме присутствует доминирующее основание: предметом истолкования выступают онтологические и гносеологические ракурсы философии. В XX веке прибавился аспект противостояния идеализма и материализма. Вот и знаменитое изречение «мера всех вещей – человек, существующих, что они существуют, а не существующих, что они не существуют» – традиционно и, в известной степени, справедливо рассматривается именно в аспекте гносеологической проблематики. Но здесь Протагор рассуждает о человеке именно как о родовом существе, а тогда «человеческое» отнюдь не производное от «биологического».

Здесь и заложены основания указанной традиции. Особенно показательно, что, говоря о человеке, все древние философы имели в виду отдельного индивида. Их заслуга в том именно, что вся проблематика человека проникнута политическими, этическими и эстетическими моментами. Античные философы не природное и даже не космологическое переносили на человека, а напротив, все за его пределами как бы принимало человеческий, социально-политический смысл и государственную организованность.

В этом плане характерна позиция Аристотеля. Человека отличает душа, мышление, склонность к искусству, воля, но при этом душа и есть аристотелевская «форма» (для тела). И тогда достаточно очевидно, что его утверждение «человек есть политическое животное» – указывает на социальную сущность человека, а не на животную. Это подкрепляется и рядом его рассуждений о государстве: человек есть «существо, созидающее государство», а перед тем – семью, род-поселение, а не биологическое существование. К тому же человек вне государства теряет именно человеческое. Это, уместно заметить, фактически зафиксировано у многих народов как обычай изгнания, притом как самое суровое наказание, равнозначное смерти.

Иначе говоря, еще в античной древности зародилась идея о неразрывности и о взаимообусловленности сущности (даже «рождения») человека и государства (общества). Потому и любопытны рассуждения современника Пифагора – врача и натурфилософа Алкмеона. Казалось бы, главное внимание он, как врач, должен бы уделить природно-биологическому в человеке. Однако именно тело индивида он рассматривал не только как вместилище бессмертной части – души, но и как внешний аналог государства. Даже в описании болезней он применяет политические термины. Здоровье – это демократическое равноправие. Монархия – власть какой-либо из сил: горячего-холодного, влажного-сухого, горького-сладкого – приводит к угнетению другую и вызывает болезнь.

Подобного рода указания на особую природу и сущность человека во множестве присутствуют в работах философов неоплатоновского толка, так или иначе отстаивающих принцип независимости души и тела. Фактически это во многом философия XVII века. Так, Декарт, признавая правомерность исследования человека как природного тела средствами медицины и физиологии, все же сущность его усматривает в разумности, в мышлении: «Я мыслю – следовательно, я существую» – именно это стало отправной точкой для многих философов, начиная с Декарта. Сущность человека, прежде всего его разумность и духовность, непосредственно не выводится из природного, из животного мира.
С тех пор и до настоящего времени в философии человека актуальной остается проблема уяснения особой, отличной от биологии сущности человека.

Такой подход к проникновению в человеческую сущность можно отметить и у Спинозы, и у многих представителей Просвещения, в первую очередь у французских. Последние внесли большой вклад в обоснование наличия неразрывной связи между техническим развитием общества и нравственностью, в истолкование влияния предрассудков на разум и потому на поведение людей. Гольбах и Гельвеций многое прояснили в проблеме интересов, выведя их за рамки чисто биологических потребностей, хотя, конечно, одновременно говорили и об органической связи души и тела. Если обратиться к Гегелю, и у него человек не производное от биологического существования, а совершенно новое качество, иная ипостась абсолютной идеи: субъект, субъективный дух.

Все это позволяет сделать далеко не умозрительное заключение, что существенные свойства и собственная природа человека – не естественно-биологические, а социальные. Большинство философов выделяют среди них сознание, волю, деятельность, нравственность. В том же русле, возможно, следует интерпретировать и рассуждения Канта, когда человека он истолковывает как источника и законодателя собственной деятельности, суть которой – в стремлении к осуществлению нравственных идеалов. Но идеалы-то – не в чувственном мире, что, естественно, для решения проблемы сущности человека означает одно: не в биологической природе. Можно долго продолжать аналогичные примеры, но они уже будут демонстрировать лишь количественное прибавление фактов.

В том же русле, но в качественном отношении новым подходом следует рассматривать суждения основоположников марксизма. Понимание человеческой сущности как совокупности всех общественных отношений естественно вытекает из принципа единства человека и общества, из общественной природы. Сегодня эта позиция достаточно известна, и если стоит на что обратить внимание, так на то, что более поздняя интерпретация: биосоциальная, биопсихосоциальная – имеет мало общего с исходной марксистской. Скорее, ближе к марксизму Ж.-П. Сартр: «Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Человек есть не что иное, как совокупность своих поступков…, он есть сумма, организация, совокупность отношений, на которых составляются эти поступки»[56]

Все сказанное выше – это непосредственные рассуждения самих философов о человеке как данности. Однако не менее важным для понимания его сущности являются еще два момента: имеются ли в действительности какие-то принципиальные отличия человека и животного в организации их жизни и её структурирования, или они не более чем одни и те же, хотя видоизмененные, биологические, во-первых. Во-вторых, а о чем, собственно, речь, когда дело касается проблем развития и прогресса?

Есть известное: труд создал человека. Если это понимать широко, то такая позиция не отличается от естественного отбора Дарвина. Ведь и ноги лошади, и хобот слона, и ультразвуковая локация летучих мышей и дельфинов сформировались в результате упражнений и приспособления, в результате «усилий» самих животных. К тому же многие из них даже пользуются внешними вещами. А если «труд» рассматривать узко (но как особенное), как исключительно человеческое свойство, в котором принципиальное основание принадлежит сознанию, мышлению, то вообще парадокс: человек должен быть до труда, а не после.

На это многие обращали внимание, но специально рассмотрел этот «порочный круг» Б. Ф. Поршнев в своей книге «О начале человеческой истории»[57]. А сегодня вновь «орудийная» основа стала проблемной: как объяснять признанные всем мировым научным сообществом новые данные о возрасте древнейших «орудий труда» чуть ли не в 2, 5 млн. лет, тогда как человеку (кроманьонцу) всего-то около 40 тыс. лет? Признавать человеком хотя бы неандертальца? Или все же «орудийная деятельность» не самая «суть» человеческого?

И здесь можно начать с известного и общепринятого: мыслить без языка нельзя, невозможно. Деятельность, труд как ее вид сознательны и целеположены, следовательно, никак не могут быть раньше человека, уже человека. И нам ничего не остается, как признать: в начале было «обретение» мыслить, осознавать себя и оценивать вещи, относиться к ним и к среде как средствам жизни, а не только манипулировать ими. А это невозможно не только вне общения с себе подобными, но главное и вне особой системы отношений и разнообразных форм поведения. Для чего вначале не могло не идти становление понятийного языка и только затем (хотя, бесспорно, и параллельно) – деятельность в ее отличии от разнообразных действий животных. Деятельность как сознательное действие субъекта – это завершающий акт и этап в оформлении человека и общественной формы живой природы и способ их существования. Потому даже в среде материалистов трудно не признать больше правыми тех, кто принимает, конечно, не в библейской интерпретации, «в начале было слово», а не Фаустовское «в начале было дело».

Таким образом, здесь не просто еще раз подтверждается, что сознание есть принципиальное отличие человека от животного. Главное и концептуальное в том, что деятельность именно как познавательно творческая ни коем образом не оказывается «формой» ли, «видом» жизнедеятельности животных, хотя бы и на качественно новой основе. Именно слово и деятельность окончательно «отвязали» человека от природы, но именно слово и деятельность «законсервировали» нас как антропологический вид «Homo sapiens». Всё это означает одно: природа человека социальная, это своеобразный продукт общества как среды и специфической организации жизни людей. Принципиальное, качественное отличие биологического и социального имеет место не только «внутри» человека, не только как существенное свойство людей. Существенные различия характеризуют как связи людей, так и организацию их жизни, «правила», по которым эта самая жизнь протекает. Но об этом ещё будет специальный раздел в следующих лекциях.

Тема человека необозрима, поэтому ограничимся минимумом, позволяющим высветить только качественную несводимость биологического и социального в том, что касается сущности человека, определения «человеческого». Нельзя не обратить внимание на принципиальное различие организации стадной (биологической) и социальной, родовой, семейной жизни и принципы её иерархии у животных и у людей. В стаде господствует сила и, как утверждают этологи, агрессия. У людей абсолютно всё иное. И хотя трудно говорить о доисторических временах, тем не менее, все современные исследователи архаических племён отмечают кооперацию, уравнительность в отношениях и авторитет мышления в качестве базовых оснований внутриродовых отношений. Ценятся ум, смекалка, предвидение результата. Но самое знаменательное и при этом важное: у людей животные инстинкты во внутриродовых, в семейных, в це-
лом – общественных отношениях подавляются, они осуждаются и пресекаются самим родом, обществом. Именно это прекрасно демонстрирует практически повсеместное «табу» на внутрисемейные, на внутриродовые брачные отношения.

Долгое время по поводу таких запретов в научной литературе господствовало почти что убеждение, которое в сути своей соответствует оценке «биологизаторство», хотя формально объяснялось через сознание: понимали, мол, древние генетические неблагоприятные последствия кровнородственных брачных отношений. Но и сегодня-то люди мало задумываются над уроками инцеста и часто поступают вполне осознано против него. А как показали современные исследования, выяснилось: племена, живущие на стадии каменного века, вообще не осознавали механизма девятимесячного срока зачатия, не то чтобы учесть фактор наследственности. Ответ по поводу «табу» на кровнородственные браки лежит совсем в иной плоскости. Только рассматривая человека как общественное формирование в особой, социальной системе, можно понять, что именно ее целостность и укрепление её через внутриродовое единство является ведущим фактором в поведении индивидов и критерием оценки правильности своего поведения. Отсюда подавление агрессии и запреты кровнородственных и даже внутриродовых брачных отношений. Не будь на них «табу», невозможным становится формирование рода, так как между мужчинами существовал бы постоянный трагический конфликт, разрешение которого, очевидно, не в пользу «мыслителей». А существование человека как «волка одиночки» и человечества на основе изолированных «семей» в рамках семьи невозможно.

Социальное (общественное) и биологическое – разное не только по структуре и «архитектуре», но и по механизмам взаимодействия и результатам того, что выступает итогом развития. Человек и человечество живут по законам общественно-социального функционирования. Даже рождаемость, какой бы случайностью не оборачивалась, обусловливается общественными причинами. Только общество может породить поощрение в виде звания «Мать-героиня» либо, напротив, установить санкции за рождение второго ребенка (Китай), а индивид – принять или не принимать это, пойти или нет на добровольную стерилизацию. Причины этого и в первом, и во втором случае – не биологические, не голод, например. Причины социальные, политические, экономические и нравственные.

Вот потому-то «человек» – это понятие, обобщающее специфику особых и необычных для биологической природы объектов, выступающих элементами общества как своеобычной системы. Одновременно человек – понятие, определяющее различие одного множества форм элементов этой системы (общества как целостности) в сравнении черт сходства и различия с иными элементами той же самой системы. А ими сегодня, например, выступают предприятия, вузы, больницы, партии, различные учреждения и так далее. У них единая база в том, что всех их связывает общая природа: все они – общественные формирования, хотя и разные по видам, иначе: порожденные обществом формы социальной действительности. Понятно, что высказанная излишне прямолинейно догадка древних: человек – это общество, государство, была не лишена основания.

Человека как особую форму Действительности, как общественное формирование определяют именно социальные характеристики: наличие сознания, деятельности, способностей, социальные потребности, нравственность, специфический тип связей – отношения. Именно в совокупности социальных свойств проявляется родовая сущность всех людей. И опять-таки ближе к истине был
Л. Фейербах, утверждая, что «Искусство, религия, философия или наука составляют проявление или раскрытие подлинной человеческой сущности»[58] А чем не показательны такие высказывания, как «тело человеку нужно только для ношения головы» (Т. Эдисон), или «человек только начинается там, где кончается животное» (В. Белинский)?

Но есть ещё понятия «индивид» и «личность», о чём они? В реальности, которую мы чувственно воспринимаем и познаем, в социальной действительности, в обществе человек – это уже не нечто абстрактное, а отдельный элемент общества, отдельное как конкретный объект – он индивид. И только тогда, только как конкретный действующий носитель «человеческого», индивид в то же время становится актуальным субъектом, обретает собственное «лицо» как специфическое единство всех своих свойств. В данном случае, включая и не существенные для характеристики человека, но неотъемлемые при квалификации лица, персоны индивида биологические и психические особенности. Иначе, проявляющий себя, действующий как человек как отдельное, как индивид и есть – личность. В свою очередь, личность конкретизируется в понятиях преподаватель, рабочий, кандидат наук, Петров и т. д., и т. п.

В качестве предмета исследования любую личность можно рассматривать достаточно традиционно, методологически используя философское понятие «отдельное», то есть как носителя единства общих, особенных и единичных свойств. При этом невозможно уже не то чтобы элиминировать, но и «закрыв глаза», абстрагироваться от биологии, от физиологии. Однако важно и необходимо заметить: во всем, что касается даже этой стороны свойств личности (в том числе психики и витальных потребностей людей), в той или иной мере присутствует «человеческое», контролируется им. Личность обладает конкретной нравственностью и определенным видом деятельности, и только личность (индивид пока он – человек) принимает решение: можно или нельзя «пить из-под копытца». Вот почему не исключительно в рамках социальной философии (здесь это исходный принцип, сущность человека как элемента общества), но и в любой социальной сфере при ее осмысливании личность – не что иное, как мера человеческого в индивиде, это уровень, зрелость и степень человеческого в конкретном индивиде.

Надо понимать, что когда говорим о человеке как ином по сравнению с биологическим существовании, то «человека» не может быть больше или меньше. В личности, напротив, в целом и в отношении каких-либо отдельных проявлений «человеческого» они обретают индивидуальную, а потому количественную характеристику. Иными словами, здесь необходим разговор не о сознании как свойстве (есть оно, или его нет), а о знании, о его широте и глубине. Не о деятельности как таковой, а о различных ее формах и о состоянии способностей личности и так далее. А поскольку личность – это реальный субъект в системных отношениях с другими общественными формами, то она обретает ряд свойств именно как специфический элемент общественной системы: в личности таковыми являются воля, владение языком, свобода, цели, мировоззрение, мотивы, интересы, ценности и ряд других свойств.

Естественно, теперь имеются все основания для ответов на вопросы о развитии, о том, в чем это развитие можно фиксировать. Развитие в приложении к «человеку» означает, что речь идет не об изменениях во «внутренней немой всеобщности», которая, как здесь выяснилось, не только есть, но и неизменна, ибо именно и составляет его сущность. Развитию подвержена именно мера человеческого в индивиде, развивается, тем самым, социальная составляющая личности. К примеру, социальные потребности, изменение которых целиком и полностью обусловлено предметами их удовлетворения. И далее следует рассматривать развитие личности как те или иные изменения в других составляющих его сущности. Но общий принцип: должно быть в движении все составляющее человеческую сущность, во-первых, и у всего человечества – во-вторых. При всём важно учитывать основное: человеческого для «человека» не может быть больше или меньше, оно либо есть, либо перед нами не человек.
В личности это сглаживается «мерой человеческого». Что, кстати, давно человечество интуитивно поняло и ныне в праве закрепило обязательность медицинской экспертизы в рамках закона на дееспособность для всех, совершивших преступление.

Только о личности можно говорить как развитой или неразвитой, что фиксируется многими факторами. Уровень совершенства личности заключается в том, насколько индивид способен проявлять все свои качества: от воображения, воли до реализации свободы. И потому развитие личности характеризуют прогрессивные изменения любого ее качественно определяющего свойства. Иначе говоря, если вести разговор о том же сознании, то в данном случае это уже не демонстрация какого бы то ни было его наличия (мифологического, например), а скажем так: мудрости, логичности мышления и проч. Что касается деятельности, то круг способностей и профессионализм – объективная характеристика развитости личности. В том же плане решается проблема изменения в области нравственности, общения людей и реальных форм отношений, ибо все это имеет ценностную и количественную характеристики.

Завершая разговор о проблеме человека в философии, следует сделать два основных вывода. Первый состоит в том, что тема человека, общества и личности не решаема до тех пор, пока не отыщутся объективные основания их сходства и различия. Второй связан с установлением демаркационного разграничения биологического и социального, общественного. Понятие «общественное формирование» как раз и позволило не только «развести» биологическое и социальное, но по иному интерпретировать некоторые «старые», дискуссионно воспринимаемые факторы. Вот потому-то мы начали разговор о социальной философии с выяснения природы и сущности человека. Понимая человека как социоморфему (особый, уже далее не раскладывающийся вид среди других типов общественных формирований), оказывается возможным в единстве логического и практического осмысления социальной действительности понять и общество, и его структуру, и механизмы взаимодействия его элементов, и источники движения. И, наконец, объяснить появление и значение целей в социальных процессах. Обо всем этом и пойдет разговор в следующих главах данного учебного пособия.