Смута в Московском государстве 8 страница

назначал денежные сборы на ратное дело, но все это он делал "по совету всей

земли", "по указу всей земли". Всякий, кто сколько-нибудь знаком с древними

актами, поймет, что термином "земля" наши предки обозначали не что иное, как

земский собор. Стало быть, соборное начало уважалось в войске Пожарского,

чего не было в рати Ляпунова и Заруцкого, где воеводы действовали одним

своим именем. Но был ли на самом деле собор во втором ополчении? Первый

намек на существование земского собора около Поварского мы видим в грамоте

от 7 апреля в города: он просит прислать ему выборных "для царского

обирания" и для совета о дипломатических и государственных делах. Выборных

этого собора мы не знаем и не имеем о нем точных сведений; известно только,

что города присылали своих выборных еще тогда, когда ополчение было в

Нижнем. Но одно желание Пожарского иметь собор еще не позволяло бы нам

делать вывод о действительном существовании этого собора, если бы не

сохранились другие данные, сопоставление которых приводит к мысли, что собор

действительно был. Летописец говорит, что в войске многие дела решались

"всею ратью", даже и дела дипломатические, неудобные для общего обсуждения

по необходимости держать их втайне... Ясно, что не вся рать собиралась для

обсуждения этих дел, а только представители или рати, или земли. Далее в

одной грамоте земского собора 1613г. выборные пишут, что до их приезда на

собор, до начала собора 1613г. из Москвы были посланы "по совету всей земли"

особые лица для отписки в казну "на государя" дворцовых сел, захваченных в

смуту разными лицами. Тут мы видим ясный уже намек на один из при говоров

собора 1612 г. и можем поэтому заключить, что собор при Пожарском

действительно был, хотя не оставил после себя ясных следов. Есть возможность

думать, что на этом соборе были представители трех сословий: духовного,

служилого и тяглого.

Около 20 августа 1612г. ополчение из Ярославля двинулось под Москву, и

здесь между ополченцами и казаками установились сперва враждебные, потом

холодные отношения, как этого и надо было ожидать; ополчение стало особым

станом и этим навлекло на себя неприязнь казаков. Польский гарнизон в Кремле

и Китай-городе, окруженный со всех сторон и лишенный всякой серьезной

помощи, мужественно защищался и дошел до крайней нужды Но, несмотря на его

мужество, Китай-город 22 октября 1612 г. был взят, а затем сдался русским и

Кремль. По взятии Москвы Пожарский грамотой от 15 ноября звал по десяти

человек от городов для выбора царя.

Делу избрания царя помешал было поход Сигизмунда на Москву. Сигизмунд

дошел до Волоколамска; три раза подступал к Волоку, три раза был отброшен и

ушел обратно. Вот тогда на первом, так сказать, досуге, по взятии Москвы,

русские поспешили (с) избранием царя. Дело это, как они совершенно верно

понимали, было настоятельно нужно. Они говорили, что им без государя "ни

малое время быти не можно; пещися о государстве и людьми Божьими промышлять

некому". Но, думая о государе, вовсе и не думали признать им Владислава или

кого-нибудь из самозванцев. Действительно, ни Владислав, ни жалкие

самозванцы, до подлинности которых не было дела никому даже из их

приверженцев, не могли быть сколько-нибудь серьезными кандидатами в цари:

они лишились всякого кредита, как "всей крови заводчики". Царя нужно избрать

другого, чтобы его имя могло быть знаменем для всех друзей порядка. И это

знамя нужно было водрузить скорее, пока земщина была сильнее поляков и

казачества, пока элементы беспорядка не возобладали снова и не выдвинули

какого-нибудь нового претендента.

Избрание на царство Михаила Федоровича Романова. Выборные люди

съехались в Москву в январе 1613 г. Из Москвы просили города прислать для

царского выбора людей "лучших, крепких и разумных". Города, между прочим,

дожны были подумать не только об избрании царя, но и о том, как "строить"

государство и как вести дело до избрания, и об этом дать выборным

"договоры", т. е инструкции, которыми те должны были руководствоваться. Для

более полного освещения и понимания собора 1613 г. следует обратиться к

разбору его состава, который может быть определен лишь по подписям на

избирательной грамоте Михаила Федоровича, написанной летом 1613 г. На ней мы

видим всего 277 подписей, но участников собора, очевидно, было больше, так

как не все соборные люди подписывали соборную грамоту. Доказательством этого

служит, например, следующее: за Нижний Новгород на грамоте подписались 4

человека (протопоп Савва, 1 посадский, 2 стрельца), а достоверно известно,

что нижегородских выборных было 19 человек (3 попа, 13 посадских, дьякон и 2

стрельца). Если бы каждый город удовольствовался десятью человеками

выборных, как определил их число кн. Дм. Мих. Пожарский, то выборных в

Москве собралось бы до 500 человек, так как на соборе участвовали

представители 50 городов (северных, восточных и южных); а вместе с

московскими людьми и духовенством число участников собора простиралось бы до

700 человек. Собор был действительно многолюден. Собирался он часто в

Успенском соборе, быть может, именно потому, что из других московских зданий

ни одно не могло бы его вместить. Теперь является вопрос, какие классы

общества были представлены на соборе и полон ли был собор по своему

сословному составу. Из 277 упомянутых подписей 57 принадлежат духовенству

(частью "выборному" из городов), 136 -- высшим служилым чинам (боярам --

17), 84 -- городским выборным. Выше уже сказано, что этим цифровым данным

далеко нельзя верить. По ним провинциальных выборных на соборе было мало, а

на деле эти выборные несомненно составляли большинство, и, хотя с точностью

нельзя определить ни их количества, ни того, сколько было из них тяглых и

сколько служилых людей, тем не менее можно сказать, что служилых было,

кажется, более, чем посадских, но и посадских был очень большой процент, что

на соборах редко бывало. И, кроме того, есть следы участия "уездных" людей

(12 подписей). Это были, во-первых, крестьяне не владельческих, а черных

государевых земель, представители свободных северных крестьянских общин, а

во-вторых, мелкие служилые люди из южных уездов. Таким образом,

представительство на соборе 1613 г, было исключительно полным.

О том, что происходило на этом соборе, мы ничего точного не знаем,

потому что в актах и литературных трудах того времени остались только

открывки преданий, намеки и легенды, так что историк здесь находится как бы

среди бессвязных обломков древнего здания, восстановить облик которого он не

имеет сил. Официальные документы ничего не говорят о ходе заседаний.

Сохранилась, правда, избирательная грамота, но она нам мало может помочь,

так как написана далеко не самостоятельно и притом не заключает в себе

сведений о самом ходе избрания. Что же касается до неофициальных документов,

то они представляют собой или легенды, или скудные, темные и риторические

рассказы, из которых ничего нельзя извлечь определенного.

Однако попробуем восстановить не картину заседаний - это невозможно, --

а общий ход прений, общую последовательность избирательной мысли, как она

пришла к личности Михаила Федоровича. Избирательные заседания собора

начались в январе. От этого месяца до нас дошел первый по времени документ

собора -- именно грамота, данная кн. Трубецкому на область Вагу. Эта

область, целое государство по пространству и богатству, в XVI и XVII

сто-летиях обыкновенно давалась во владение человеку, близкому к царю; при

Федоре Ивановиче она принадлежала Годунову, при Вас. Ив. Шуйском -- Дмитрию

Шуйскому теперь же переходила к знатному Трубецкому, по своему боярскому

чину занявшему тогда одно из первых мест в Москве. Затем стали решать вопрос

об избрании, и первым постановлением собора было не выбирать царя из

иностранцев. К такому решению пришли, конечно, не сразу, да и вообще

заседания собора были далеко не мирного свойства. Летописец об этом говорит,

что "по многи дни бысть собрании людям, дела же утвердити не могут и всуе

мятутся семо и овамо", другой летописец также свидетельствует, что "многое

было волнение всяким людям, кийждо бо хотяше по своей мысли деяти". Царь из

иностранцев многим казался тогда возможным. Незадолго перед собором

Пожарский ссылался со шведами об избрании Филиппа, сына Карла IX; точно так

же начал он дело об избрании сына германского императора Рудольфа. Но это

был только дипломатический маневр, употребленный им с целью приобрести

нейтралитет одних и союз других. Тем не менее мысль об иноземном царе была в

Москве, и была именно у боярства: такого царя хотели "начальницы", говорит

псковский летописец. "Народы же ратные не восхотели ему быти", -- прибавляет

он дальше. Но желание боярства, надеявшегося лучше устроиться при иноземце,

чем при русском царе из их же боярской среды, встретилось с противоположным

ему и сильнейшим желанием народа избрать царя из своих. Да это и понятно:

разве мог народ симпатизировать иностранцу, когда ему так часто приходилось

видеть, какими насилиями и грабежами сопровождалось на Руси появление

иноземной власти? По мнению народа, иноземцы повинны были в смуте, губившей

Московское государство.

Порешив один трудный вопрос, стали намечать кандидатов из московских

родов. "Говорили на соборах о царевичах, которые служат в Московском

государстве, и о великих родех, кому из них Бог даст... быть государем". Но

тут-то и пришла главная смута. "Много избирающи искаху" не могли ни на ком

остановиться: одни предлагали того, другие --другого, и все говорили разно,

желая настоять на своей мысли. "И тако препроводиша не малые дни", по

описанию летописца.

Каждый участник собора стремился указать на тот боярский род, которому

он сам более симпатизировал, в силу ли его нравственных качеств, или

высокого положения, или же просто руководясь личными выгодами. Да и многие

бояре сами надеялись сесть на московский престол. И вот наступила

избирательная горячка со всеми ее атрибутами - агитацией и подкупами.

Откровенный летописец указывает нам, что избиратели действовали не совсем

бескорыстно. "Многие же от вельмож, желающи царем быти, подкупахуся многим и

дающи и обещающи многие дары". Кто выступал тогда кандидатами, кого

предполагали в цари, прямых указаний на это мы не имеем; предание же в числе

кандидатов называет В. И. Шуйского, Воротынского, Трубецкого. Ф. И.

Шереметев хлопотал за родню свою М. Ф. Романова. Современники, местничаясь с

Пожарским, обвиняли его в том, что он, желая царствовать, истратил 20 тыс.

рублей на подкупы. Нечего и говорить, что подобное предположение о 20 000

просто невероятно уже потому, что даже казна государева тогда не могла

сосредоточить у себя такой суммы, не говоря о частном лице.

Споры о том, кого избрать, шли не только в одной Москве: сохранилось,

мало впрочем вероятное, предание, что Ф. И. Шереметев был в переписке с

Филаретом (Федором) Никитичем Романовым и В. В. Голицыным, что Филарет

говорил в письмах о необходимости ограничительных условий для нового царя, а

что Ф. И. Шереметев писал Голицыну о выгоде для бояр избрать Михаила

Федоровича в следующих выражениях: "Выберем Мишу Романова, он молод и нам

будет поваден". Эта переписка была найдена Ундольским в одном из московских

монастырей, но в печать до сих пор не попала и где находится -- неизвестно,

Лично мы не верим в ее существование. Есть предание, тоже малодостоверное, и

о переписке Шереметева с инокиней Марфой (Ксенией Ивановной Романовой), в

которой последняя заявляла о своем нежелании видеть сына на престоле. Если

бы действительно существовали сношения Романовых с Шереметевым, то в таком

случае Шереметев знал бы о местопребывании своей корреспондентки, а он, как

можно думать, этого не знал.

Наконец, 7 февраля 1613г. пришли к решению избрать Михаила Федоровича

Романова. По одной легенде (у Забелина), первый на соборе заговорил о

Михаиле Федоровиче какой-то дворянин из Галича, принесший на собор

письменное заявление о правах Михаила на престол. То же самое сделал

какой-то донской атаман. Далее, Палицын в своем "Сказании" смиренным тоном

заявляет, что к нему пришли люди многих городов и просили передать царскому

синклиту "свою мысль об избрании Романова"; и по представительству этого

святого отца будто бы "синклит" избрал Михаила. Во всех этих легендах и

сообщениях особенно любопытна та черта, что почин в деле избрания Михаила

принадлежит не высшим, а мелким людям. Казачество, говорят, также стояло за

Михаила.

С 7-го числа окончательный выбор был отложен до 21-го, и посланы были в

города люди, кажется, участники собора, узнать в городах мнение народа о

деле. И города высказались за Михаила. К этому времени надо относить

рассказы А. Палицына о том, что к нему явился какой-то "гость Смирный" из

Калуги с известием, что все северские города желают именно Михаила. Стало

быть, против Михаила, насколько можно думать, были голоса только на севере,

народная же масса была за него. Она была за него еще в 1610г., когда и

Гермоген, при избрании Владислава, и народ высказывались именно за Михаила.

Поэтому возможна мысль о том, что собор приведен к избранию Михаила

Федоровича давлением народной массы. У Костомарова ("Смутное время") эта

мысль мелькает, но очень слабо и неопределенно. Ниже мы будем иметь повод на

ней остановиться.

Когда Мстиславские и другие бояре, а также запоздавшие выборные люди и

посланные по областям собрались в Москву, то 21 февраля состоялось

торжественное заседание в Успенском соборе. Здесь выбор Михаила был решен

уже единогласно, вслед за чем последовали молебны о здравии царя и присяга

ему. Известясь об избрании царя, города еще до получения согласия Михаила

присягали ему и подписывали крестоцеловальные записи. По общему

представлению, государя сам Бог избрал, и вся земля Русская радовалась и

ликовала. Дело теперь оставалось только за согласием Михаила, получить

которое стоило немалого труда. В Москве не знали даже, где он находится:

посольство к нему от 2 марта отправлено было в "Ярославль или где он,

государь, будет". А Михаил Федорович после московской осады уехал в свою

костромскую вотчину, Домнино, где чуть было не подвергся нападению польской

шайки, от которой спасен был, по преданию, крестьянином Иваном Сусаниным.

Что Сусанин действительно существовал, доказательством этого служит царская

грамота Михаила, которой семье Сусанина даются различные льготы. Однако

между историками велась долгая полемика по поводу этой личности: так,

Костомаров, разобрав легенду о Сусанине, свел все к тому, что личность

Сусанина есть миф, созданный народным воображением. Такого рода заявлением

он возбудил в 60-х годах целое движение в защиту этой личности: явились

против Костомарова статьи Соловьева, Домнинского, Погодина. В 1882 г. вышло

исследование Самарянова "Памяти Ивана Сусанина". Автор, прилагая карту

местности, подробно знакомит нас с путем, по которому Сусанин вел поляков.

Из его труда мы узнаем, что Сусанин был доверенным лицом у Романовых, и

вообще эта книга представляет богатый материал о Сусанине. Из Домнина Михаил

Федорович с матерью переехал в Кострому, в Ипатьевский монастырь,

построенный в XIV столетии Мурзой Четом, предком Годунова. Этот монастырь

поддерживался вкладами Бориса и при Лжедмитрии был подарен последним

Романовым, как предполагают, за все перенесенное ими от Бориса.

Посольство, состоявшее из Феодорита, архиепископа Рязанского и

Муромского, Авраамия Палицына, Шереме-тева и др., приехало вечером 13 марта

в Кострому. Марфа назначила ему явиться на другой день. И вот 14 марта

посольство, сопровождаемое крестным ходом, при огромном стечении народа,

отправилось просить Михаила на царство. Источником для ознакомления с

действиями посольства служат нам его донесения в Москву. Из них мы узнаем,

что как Михаил, так и инокиня мать сперва безусловно отвергли предложение

послов. Последняя говорила, что московские люди "измалодушествовались", что

на таком великом государстве и не ребенку править не под силу, и т. д. Долго

послам пришлось уговаривать и мать, и сына; они употребили все свое

красноречие, грозили даже небесной карой; наконец усилия их увенчались

успехом -- Михаил дал свое согласие, а мать благословила его. Обо всем этом

мы знаем, кроме посольских донесений в Москву, еще из избирательной грамоты

Михаила, которая впрочем, в силу ее малой самостоятельности, как мы уже

говорили выше, не может и меть особен ной ценности: она составлена по

образцу избирательной грамоты Бориса Годунова; так, сцена плача народного в

Ипатьевском монастыре списана с подобной же сцены, происходившей в

Новодевичьем монастыре, описанной в Борисовой грамоте (оттуда взял ее Пушкин

для своего "Бориса Годунова").

Как только согласие Михаила Федоровича было получено, послы стали

торопить его ехать в Москву; царь отправился, но путешествие это было

чрезвычайно медленно, так как разоренные дороги далеко не могли служить

удобным путем.

Значение новой династии. Такова внешняя сторона воцарения Михаила

Федоровича Романова. Но есть и внутренний смысл в событиях этого важного

исторического момента, сокрытый от нас ходячим преданием и восстановляемый

детальным изучением эпохи.

Посмотрим на эту, так сказать, интимную сторону московских отношений,

приведших к образованию новой и притом прочной династии.

В настоящее время можно считать совершенно выясненным, что руководители

земского ополчения 1611 -1612 гг. ставили своей задачей не только "идти на

очищение" Москвы от поляков, но и сломить казаков, захвативших в свои руки

центральные учреждения в подмосковных "таборах", а вместе с ними и

правительственную власть. Как ни слаба была на деле эта власть, она

становилась поперек дороги всякой иной попытке создать центр народного

единения; она покрывала своим авторитетом "всея земли" казачьи бесчинства,

терзавшие земщину, она грозила, наконец, опасностью социального переворота и

водворения в стране "воровского" порядка или, вернее, беспорядка.

Обстоятельства поставили для князя Пожарского войну с казаками в первую

очередь: казаки сами открыли военные действия против нижегородцев.

Междоусобная война русских людей шла без помехи со стороны поляков и литвы

почти весь 1612 год. Сначала Пожарский выбил казаков из Поморья и Поволжья и

отбросил их к Москве. Там, под Москвой, они были не только не вредны, но

даже полезны для целей Пожарского тем, что парализовали польский гарнизон

столицы. Предоставляя обоим своим врагам истощать себя взаимной борьбой,

Пожарский не спешил из Ярославля к Москве. Ярославские власти думали даже и

государя избрать в Ярославле и собирали в этом городе совет всей земли не

только для временного управления государством, но и для государева

"обиранья". Однако приближение к Москве вспомогательного польско-литовского

отряда вынудило Пожарского выступить к Москве, -- и там, после победы над

этим отрядом, разыгрался последний акт междоусобной борьбы земцев и казаков.

Приближение земского ополчения к Москве заставило меньшую половину

казачества отложиться от прочей массы и вместе с Заруцким, ее атаманом и

"боярином", уйти на юг. Другая, большая половина казаков, чувствуя себя

слабее земцев, долго не решалась ни бороться с ними, ни подчиниться им.

Надобен был целый месяц смут и колебаний, чтобы пред-родитель этой части

казачества, тушинский боярин кн. Д. Т. Трубецкой, мог вступить в соглашение

с Пожарским и Мининым и соединил свои "приказы" с земскими в одно

"правительство". Как старший по своему отчету и чину, Трубецкой занял в этом

правительстве первое место;

но фактическое преобладание принадлежало другой стороне, и казачество,

в сущности, капитулировало перед земским ополчением, поступив как бы на

службу и в подчинение земским властям. Разумеется, это подчинение не могло

сразу стать прочным, и летописец не раз отмечал казачье своеволие,

доводившее рать почти "до крови", однако дело стало ясно в том отношении,

что казачество отказалось от прежней борьбы с основами земского порядка и от

первенства во власти. Казачество распалось и отчаялось в своем торжестве над

земщиной.

Такое поражение казачества было очень важным событием во внутренней

истории московского общества, не менее важным, чем "очищение" Москвы. Если с

пленом польского гарнизона падала всякая тень власти Владислава на Руси, то

с поражением казачества исчезла всякая возможность дальнейших самозванческих

авантюр. Желавшее себе царя "от иноверных" московское боярство навсегда

сошло с политической арены, разбитое бурями смутной поры. Одновременно с ним

проиграла свою игру и казачья вольница с ее тушинскими вожаками,

измышлявшими самозванцев. К делам становились "последние" московские люди,

пришедшие с Кузьмой Мининым и Пожарским городские мужики и рядовые служилые

люди. У них была определенная мысль "иных некоторых земель людей на

Московское государство не обирать и Маринки с сыном не хотеть", а хотеть и

обирать кого-нибудь из своих "великих родов". Так само собой намечалось

главное условие предстоявшего в Москве царского избрания; оно вытекало из

реальной обстановки данной минуты, как следствие Действительного

взаимоотношения общественных сил.

Сложившаяся в ополчении 1611 -- 1612 гг. правительственная власть была

создана усилиями средних слоев московского населения и была их верной

выразительницей. Она овладела государством, очистила столицу, сломила

казачьи таборы и подчинила себе большинство организованной казачьей массы.

Ей оставалось оформить свое торжество и царским избранием возвратить стране

правильный правительственный порядок. Недели через три после взятия Москвы,

т.е. в серед и не ноября 1612г., временное правительство уже посылает в

города приглашения прислать в Москву выборных и с ними о государском

избрании "совет и договор крепкой". Этим как бы открывался избирательный

период, завершенный в феврале избранием царя Михаила. Толки о возможных

кандидатах на престол должны были начаться немедля. Хотя мы вообще и очень

мало знаем о таких толках, однако можем -- из того, что знаем, -- извлечь

несколько ценнейших наблюдений над взаимоотношениями существовавших тогда

общественных групп.

Недавно стало известно (в издании А. Гиршберга) одно важное показание о

том, что делалось в Москве в самом конце ноября 1612 г. В эти дни польский

король послал свой авангард под самую Москву, а в авангарде находились и

русские "послы" от Сигизмунда и Владислава к московским людям, именно: князь

Данило Мезецкий и дьяк Иван Грамотин. Они должны были "зговаривати Москвы,

чтобы приняли королевича на царство". Однако все их посылки в Москву не

привели к добру, и Москва начала с польским авангардом "задор и бой". В бою

поляки взяли в плен бывшего в Москве смоленского сына боярского Ивана

Философова и сняли с него допрос. То, что показал им Философов, было давно

известно из московской летописной записи. Его спрашивали: "хотят ли взять

королевича на царство? и Москва ныне людна ли и запасы в ней есть ли?" По

выражению летописца, Философову "даде Бог слово, что глаголати", он сказал

будто бы полякам: "Москва людна и хлебна, и на то все обещахомся, что всем

помереть за православную веру, а королевича на царство не имати". Из слов

Философова, думает летописец, король вывел заключение, что в Москве много

сил и единодушия, и потому ушел из Московского государства. Не так давно

напечатанный документ освещает иным светом показание Философова. В изданных

А. Гиршбергом материалах по истории московско-польских отношений мы читаем

подлинный отчет королю и королевичу князя Д. Мезецкого и Ив. Грамотина о

допросе Философова. Они, между прочим, пишут: "А в роспросе, господари, нам

и полковником сын боярской (именно Иван Философов) сказал, что на Москве у

бояр, которые вам, великим господарям, служили, и у лучших людей хотение

есть, чтоб просити на господарство вас, великаго господаря королевича

Владислава Жигимонтовича, а именно де о том говорити не смеют, боясь

казаков, а говорят, чтобы  обрать на государство чужеземца; а казаки де,

господари, говорят чтоб обрать кого из русских бояр, а примеривают

Филаретова сына и Воровского Колужскаго. И во всем де и казаки бояром и

дворяном сильны, делают что хотят; а дворяне де и дети боярские разъехалися

по поместьям, а на Москве осталось дворян и детей боярских всего тысячи с

две, да казаков полпяты тысячи человек (т.е. -- 4500), да стрельцов с тысячу

человек, да мужики чернь. А бояр де, господари, и князя Федора Ивановича

Мстиславского с товарищи, которые на Москве сидели, в Думу не припускают, а

писали об них в городы ко всяким людям: пускать их в Думу, или нет? А делает

всякие дела князь Дмитрий Трубецкой да князь Дмитрий Пожарский, да Куземка

Минин. А кому вперед быти на господарстве, того еще не постановили на мере".

Очевидно, что из этих слов отчета о показании Философова польский король

извлек не совсем те выводы, какие предположил московский летописец. Что в

Москве большой гарнизон, король мог не сомневаться: семь с половиной тысяч

ратных людей, кроме черни, годной по тем временам для обороны стен,

составляли внушительную силу. Среди гарнизона не было единодушия, но

Сигизмунд видел, что в Москве преобладают, и притом решительно преобладают,

враждебные ему элементы. Не питая надежд на успех, он и решился повернуть

назад.

Такова обстановка, в какой известно нам показание Философова. Обе

воевавшие стороны придавали ему большое значение. Москва знала его не в

деловой, а, так сказать, в эпической редакции; отступление Сигизмунда,

бывшее или казавшееся последствием речей Философова, придало им ореол

патриотического подвига, и самые речи редактировались летописцем под

впечатлением этого подвига, слишком благородно и красиво. Король же узнал

показание Философова в деловой передаче такого умного дельца, каков был дьяк

Ив. Грамотин. Сжато и метко очерчивается в отчете кн. Мезецкого и Грамотина

положение Москвы, и мы в интересах научной правды можем смело положиться на

этот отчет.

Становится ясно, что через месяц по очищении Москвы главные силы

земского ополчения были уже демобилизованы. По обычному московскому порядку,

с окончанием похода служилые отряды получали разрешение возвращаться в свои

уезды "по домам". Взятие Москвы было тогда понято как конец похода.

Содержать многочисленное войско в разоренной Москве было трудно; еще труднее

было служилым людям кормиться там самим. Не было и основания для того, чтобы

держать в столице большие  массы полевого войска -- дворянской конницы и

даточных людей. Оставив в Москве необходимый гарнизон, остальных сочли

возможным отпустить домой. Это-то и разумеет летописец, когда говорит о

конце ноября: "Людие ж с Москвы все розъехалися". В составе гарнизона,

опять-таки по обычному порядку, были московские дворяне, некоторые группы

провинциальных, "городовых", дворян (сам Иван Философов, например, был не