Обзор источников русской истории

 

В обширном смысле слова исторический источник есть всякий остаток

старины, будет ли это сооружение, предмет искусства, вещь житейского

обихода, печатная книга, рукопись или, наконец, устное предание. Но в узком

смысле источником мы называем печатный или письменный остаток старины, иначе

говоря, той эпохи, которую изучает историк. Нашему ведению подлежат лишь

остатки последнего рода.

Обзор источников может быть веден двумя путями: во-первых, он может

быть простым логически-систематичным перечнем различных видов исторического

материала, с указанием главнейших его изданий; во-вторых, обзор источников

может быть построен исторически и совместит в себе перечень материала с

обзором движения у нас археографических трудов. Второй путь ознакомления с

источниками для нас гораздо интереснее, во-первых, потому, что здесь мы

можем наблюдать появление археографических трудов в связи с тем, как в

обществе развивался интерес к рукописной старине, и, во-вторых, потому еще,

что здесь мы познакомимся с теми деятелями, которые собиранием материалов

для родной истории составили себе вечное имя в нашей науке.

В эпоху допетровскую отношение к рукописям в грамотных слоях

Московского общества было самым внимательным, потому что в то время рукопись

заменяла книгу, была источником и знаний и эстетических наслаждений и

составляла ценный предмет обладания; рукописи постоянно переписывались с

большой тщательностью и часто жертвовались перед смертью владельцами в

монастыри "по душе": жертвователь за свой дар просит монастырь или церковь о

вечном поминовении его грешной души. Акты законодательные и вообще все

рукописи юридического характера, т.е. то, что мы назвали бы теперь

официальными и деловыми бумагами, тоже ревниво сберегались. Печатных

законоположений, кроме Уложения царя Алексея Михайловича, тогда не

существовало, и этот рукописный материал был как бы кодексом действовавшего

права, руководством тогдашних администраторов и судей. Законодательство

тогда было письменным, как теперь оно печатное. Кроме того, на рукописных же

грамотах монастыри и частные лица основывали свои льготы и различного рода

права. Понятно, что весь этот письменный материал был дорог в обиходе

тогдашней жизни и что его должны были ценить и хранить.

В XVIII в. под влиянием новых культурных вкусов, с распространением

печатной книги и печатных законоположений отношение к старым рукописям очень

изменяется: упадок чувства их ценности замечается у нас в продолжение всего

XVIII века. В XVII в. рукопись очень ценилась тогдашним культурным классом,

а теперь в XVIII в. этот класс уступил место новым культурным слоям, которые

к рукописным источникам старины относились презрительно, как к старому

негодному хламу. Духовенство также переставало понимать историческую и

духовную ценность своих богатых рукописных собраний и относилось к ним

небрежно. Обилие рукописей, перешедших из XVII в. в XVIII в., способствовало

тому, что их не ценили. Рукопись была еще, так сказать, вещью житейской, а

не исторической и мало-помалу с культурных верхов общества, где прежде

вращалась, переходила в нижние его слои, между прочим и к раскольникам,

которых наш археограф П. М. Строев называл "попечителями наших рукописей".

Старые же архивы и монастырские книгохранилища, заключавшие в себе массу

драгоценностей, оставались без всякого внимания, в полном пренебрежении и

упадке. Вот примеры из уже XIX в., которые показывают, как невежественно

обращались с рукописной стариной ее владельцы и хранители. "В одной обители

благочестия, к которой в исходе XVII в. было приписано более 15 других

монастырей, -- писал П. М. Строев в 1823 г., -- старый ее архив помещался в

башне, где в окнах не было рам. Снег покрывал на поларшина кучу книг и

столбцов, наваленных без разбору, и я рылся в ней, как в развалинах

Геркулана. Этому шесть лет. Следовательно, снег шесть раз покрывал эти

рукописи и столько же на них таял, теперь верно осталась одна ржавая

пыль..." Тот же Строев в 1829 г. доносил Академии наук, что архив старинного

города Кевроля, по упразднении последнего перенесенный в Пинегу, "сгнил там

в ветхом сарае и, как мне сказывали, последние остатки его не задолго перед

сим (т.е. до 1829 г.) брошены в воду".

Известный любитель и исследователь старины митрополит Киевский Евгений

(Болховитинов, 1767--1837), будучи архиереем во Пскове, пожелал осмотреть

богатый Новгородский-Юрьев монастырь. "Вперед он дал знать о своем приезде,

-- пишет биограф митр [ополита] Евгения Ивановский, -- и этим разумеется

заставил начальство обители несколько посуетиться и привести некоторые из

монастырских помещений в более благовидный порядок. Ехать в монастырь он мог

одной из двух дорог: или верхней, более проезжей, но скучной, или нижней,

близ Волхова, менее удобной, но более приятной. Он поехал нижней. Близ

самого монастыря он встретился с возом, ехавшим к Волхову в сопровождении

инока. Желая узнать, что везет инок к реке, он спросил. Инок отвечал, что он

везет разный сор и хлам, который просто кинуть в навозную кучу нельзя, а

надобно бросить в реку. Это возбудило любопытство Евгения. Он подошел в

возу, велел приподнять рогожу, увидел порванные книжки и рукописные листы и

затем велел иноку возвратиться в монастырь. В этом возу оказались

драгоценные остатки письменности даже XI в." (Ивановский "Митр. Евгений",

стр. 41--42).

Таково было у нас отношение к памятникам старины даже в XIX в. В XVIII

в. оно было, конечно, не лучше, хотя нужно отметить, что рядом с этим с

начала уже XVIII ст. являются отдельные личности, сознательно относившиеся к

старине. Сам Петр I собирал старинные монеты, медали и другие остатки

старины, по западноевропейскому обычаю, как необыкновенные и курьезные

предметы, как своего рода "монстры". Но, собирая любопытные вещественные

остатки старины, Петр желал вместе с тем "ведать государства Российского

историю" и полагал, что "о сем первее трудиться надобно, а не о начале света

и других государствах, понеже о сем много писано". С 1708 г. по приказу

Петра над сочинением русской истории (XVI и XVII вв.) трудился тогдашний

ученый деятель Славяно-греко-ла-тинской академии Федор Поликарпов, но труд

его не удовлетворил Петра, а нам остался неизвестен. Несмотря, однако, на

такую неудачу, Петр до конца своего царствования не оставлял мысли о полной

русской истории и заботился о собрании для нее материала; в 1720 г. он

приказал губернаторам пересмотреть все замечательные исторические документы

и летописные книги во всех монастырях, епархиях и соборах, составить им

описи и доставить эти описи в Сенат. А в 1722 г. Синоду было указано по этим

описям отобрать все исторические рукописи из епархий в Синод и сделать с них

списки. Но Синоду не удалось привести это в исполнение: большинство

епархиальных начальств отвечало на запросы Синода, что у них нет таких

рукописей, а всего в Синоде было прислано до 40 рукописей, как можно судить

по некоторым данным, и из них только 8 собственно исторических, остальные же

духовного содержания. Так желание Петра иметь историческое повествование о

России и собрать для этого материал разбилось о невежество и небрежность его

современников.

Историческая наука родилась у нас позже Петра, и научная обработка

исторического материала началась вместе с появлением у нас ученых немцев;

тогда стало выясняться мало-помалу и значение рукописного материала для

нашей истории. В этом последнем отношении неоценимые услуги нашей науке

оказал известный уже нам Герард Фридрих Миллер (1705--1785). Добросовестный

и трудолюбивый ученый, осторожный критик-исследователь и в то же время

неутомимый собиратель исторических материалов, Миллер своей разнообразной

деятельностью вполне заслуживает имя "отца русской исторической науки",

какое ему дают наши историографы. Наша наука еще до сих пор пользуется

собранным им материалом. В так называемых "портфелях" Миллера, хранящихся в

Академии наук и в Московском главном архиве Министерства иностранных дел,

заключается более 900 номеров разного рода исторических бумаг. Эти портфели

и теперь еще для исследователя составляют целое сокровище, и новые

исторические труды часто черпают из них свои материалы; так,

археографическая комиссия до последнего времени наполняла его материалом

некоторые из своих изданий (Сибирские дела в дополнениях к "Актам

историческим"). Миллер собирал письменные памятники не в одной только

Европейской России, но и в Сибири, где он провел около 10 лет (1733-- 1743).

Эти изыскания в Сибири дали важные результаты, потому что только здесь

Миллеру удалось найти массу ценных документов о смуте, которые были потом

напечатаны в Собрании Государственных грамот и Договоров во II томе. При

императрице Екатерине II Миллер был назначен начальником Архива Коллегии

Иностранных Дел и имел от императрицы поручение составить собрание

дипломатических документов по примеру Амстердамского издания Дюмона (Corps

universel diplomatique du droit des Gens, 8 т., 1726--1731). Но Миллер был

уже стар для такого грандиозного труда и, как начальник архива, успел только

начать разбор и упорядочение архивного материала и приготовить целую школу

своих учеников, которые по смерти учителя продолжали работать в этом архиве

и вполне развернули свои силы позднее в так называемую "Румянцевскую эпоху".

Рядом с Миллером действовал Василий Никитич Татищев (1686--1750). Он

намеревался писать географию России, но понимал, что география без истории

невозможна и потому решил сперва написать историю и обратился к собиранию и

изучению рукописного материала. Собирая материалы, он нашел и первый оценил

"Русскую Правду" и "Царский Судебник". Эти памятники, как и самая "История

Российская" Татищева, изданы были уже после его смерти Миллером. Кроме

собственно исторических трудов Татищев составил инструкцию для собирания

этнографических, географических и археологических сведений о России. Эта

инструкция была принята Академией наук.

Со времени Екатерины II дело собирания и издания исторического

материала очень развилось. Сама Екатерина находила досуг для занятий русской

историей, живо интересовалась русской стариной, поощряла и вызывала

исторические труды. При таком настроении императрицы русское общество стало

больше интересоваться своим прошлым и сознательнее относиться к остаткам

этого прошлого. При Екатерине как собиратель исторического материала

действует, между прочим, граф А. Н. Мусин-Пушкин, нашедший "Слово о полку

Игореве" и старавшийся собрать из монастырских библиотек в столицу все

рукописные летописи в видах их лучшего хранения и издания. При Екатерине

начинаются многочисленные издания летописей в Академии наук и при Синоде,

издания, впрочем, еще несовершенные и не научные. И в обществе начинается то

же движение в пользу изучения старины.

В этом деле первое место занимает Николай Иванович Новиков

(1744--1818), больше известный нашему обществу изданием сатирических

журналов, масонством и заботами о распространении образования. По своим

личным качествам и гуманным идеям это редкий в своем веке человек, светлое

явление своего времени. Он нам уже известен как собиратель и издатель

"Древней Российской Вивлиофики" -- обширного сборника старых актов разного

рода, летописцев, старинных литературных произведений и исторических статей.

Издание свое он начал в 1773 г. и в 3 года издал 10 частей. В предисловии к

Вивлиофике Новиков определяет свое издание как "начертание нравов и обычаев

предков" с целью познать "великость духа их, украшенного простотою". (Надо

заметить, что идеализация старины уже сильна была и в первом сатирическом

журнале Новикова "Трутень", 1769--1770 г.) Первое  издание "Вивлиофики"

теперь уже забыто ради второго, более полного, в 20 томах (1788--1791).

Новикова в этом его издании поддерживала сама Екатерина II и деньгами, и

тем, что допустила его к занятиям в архиве Иностранной коллегии, где ему

очень радушно помогал старик Миллер. По содержанию своему, "Древняя

Российская Вивлиофика" была случайным сводом под руку попавшегося материала,

изданного почти без всякой критики и без всяких научных приемов, как мы их

понимаем теперь.

В этом отношении еще ниже стоят "Деяния Петра Великого" курского купца

Ив. Ив. Голикова (1735--1801), который с детства восторгался деяниями Петра,

имел несчастье попасть под суд, но был освобожден по манифесту по случаю

открытия памятника Петру. По этому поводу Голиков решил всю свою жизнь

посвятить работе над биографией Петра. Он собирал все известия, какие только

мог достать, без разбора их достоинств, письма Петра, анекдоты о нем и т. п.

В начале своего собрания он поместил краткий обзор XVI и XVII вв. На труд

Голикова обратила внимание Екатерина и открыла ему архивы, но этот труд

лишен всякого научного значения, хотя по недостатку лучших материалов им

пользуются и теперь. Для своего же времени он был крупным археографическим

фактом (1-е издание в 30 т. 1778-1798. 11-е издание в 15 т. 1838).

Кроме Академии и частных лиц, к памятникам старины обратилась

деятельность и "Вольного Российского собрания", ученого общества,

основанного при Московском университете в 1771 г. Это общество было очень

деятельно в помощи отдельным ученым, открывая им доступ в архивы, сооружая

ученые этнографические экспедиции и т. д., но само издавало немного

памятников старины: в 10 лет оно выпустило только 6 книг своих "Трудов".

Такова, в самых общих чертах, деятельность второй половины прошлого

века по собиранию и изданию материалов. Эта деятельность отличалась

случайным характером, захватывала только тот материал, который, если можно

так выразиться, сам шел в руки: забот о тех памятниках, которые были в

провинции, не проявлялось. Сибирская экспедиция Миллера и собрание

летописей, по мысли Мусина-Пушкина, были отдельными эпизодами

исключительного характера, и историческое богатство провинции оставалось

пока без оценки и внимания. Что же касается исторических изданий прошлого

столетия, то они не выдерживают и самой снисходительной критики. Кроме

разных технических подробностей, мы требуем теперь от ученого издателя,

чтобы он пересмотрел по возможности все известные списки издаваемого

памятника, выбрал из них древнейшие и лучшие, т.е. с исправнейшим текстом,

один из лучших положил в основу издания и печатал его текст, приводя к нему

все варианты других исправных списков, избегая малейших неточностей и

опечаток в тексте. Изданию должна предшествовать проверка исторической

ценности памятника; если памятник окажется простой компиляцией, то лучше

издать его источники, чем самую компиляцию. Но в XVIII в. на дело смотрели

не так; считали возможным издавать, например, летопись по одному ее списку

со всеми ошибками, так что теперь, по нужде, пользуясь некоторыми из изданий

за неимением лучших, историк постоянно в опасности сделать ошибку, допустить

неточность и т. под. Только Шлецер теоретически устанавливал приемы ученой

критики, да Миллер в издании "Степенной книги" (1775 г.) соблюдал некоторые

из основных правил ученого издания. В предисловии к этой летописи он говорит

о своих приемах издания: они у него научны, хотя еще не выработаны; но в

этом его нельзя упрекать, -- полная разработка критических приемов явилась у

нас только в XIX столетии, и ей более всего способствовали ученики Миллера.

Старея, Миллер просил императрицу Екатерину назначить после его смерти

начальником Архива Иностранной Коллегии кого-нибудь из его учеников. Просьба

его была уважена, и после Миллера Архивом заведовали его ученики: сперва И.

Стриттер, потом Н. Н. Бантыш-Каменский (1739--1814). Этот последний,

составляя описание дел своего архива, на основании этих дел занимался и

исследованиями, которые, к сожалению, далеко не все напечатаны. Они очень

много помогали Карамзину при составлении "Истории государства Российского".

Когда в первые годы XIX столетия архив Иностранной Коллегии поступил в

главное ведение графа Николая Петровича Румянцева (1754--1826), в архиве

воспиталась уже целая семья археографов, и для Румянцева были готовы

достойные помощники. Именем Румянцева означают целую эпоху в ходе нашего

народного самопознания, и справедливо. Граф Н. П. Румянцев явился в ту самую

пору, когда приготовлялась "История государства Российского" Карамзина,

когда назревало сознание, что необходимо собирать и спасать остатки старой

народной жизни, когда, наконец, явились и деятели по этой части с научными

приемами. Граф Румянцев стал выразителем сознательного отношения к старине

и, благодаря своему положению и средствам, явился центром нового

историко-археологического движения, таким почтенным меценатом, пред памятью

которого должны преклоняться и мы, и все грядущие поколения.

Родился Румянцев в 1754 г.; отцом его был знаменитый граф

Румянцев-Задунайский. Начал свою службу Николай Петрович в среде русских

дипломатов Екатерининского века и более 15 лет был чрезвычайным посланником

и полномочным министром во Франкфурте-на-Майне. При имп. Павле I хотя

Румянцев и был в милости у императора, но не занимал никаких должностей и

оставался не у дел.

При Александре I ему был дан портфель министра коммерции, а затем в

1809 г. поручено Министерство иностранных дел с сохранением поста министра

коммерции. Стечением времени он был возведен в звание Государственного

Канцлера и назначен председателем Государственного совета. Во время

управления Министерством иностранных дел и его Архивом сказалась любовь

Румянцева к старине, хотя почвы для нее по-видимому не было никакой. Уже в

1810г. граф Николай Петрович предлагает Бантыш-Каменскому составить план

издания Сборника государственных грамот и договоров. Этот план был скоро

готов, и гр. Румянцев ходатайствовал пред Государем об учреждении, при

Архиве иностранной коллегии, Комиссии для напечатания "Государственных

грамот и договоров". Все издержки по изданию он принимал на свой счет, но с

условием, что комиссия останется в его ведении и тогда, когда он оставит

управление ведомством иностранных дел. Желание его было исполнено, и 3 мая

1811 года комиссия была учреждена. Двенадцатый год задержал выпуск 1-го

тома, но Бантыш-Каменский успел спасти вместе с архивом и напечатанные листы

этого первого тома, и первый том вышел к 1813 г. под заглавием "Собрание

Государственных Грамот и Договоров, хранящихся в Государственной Коллегии

Иностранных Дел". На заглавном листе красовался герб Румянцева, как и на

всех его прочих изданиях. Во вступлении к первому тому главный его редактор

Бантыш-Каменский так объяснял потребности, вызвавшие издание, и цели, какие

оно преследовало: "Испытатели древностей Российских и желавшие приобрести

познание в дипломатике отечественной не могли довольствоваться неисправными

и противоречащими отрывками грамот, в Древней Вивлиофике помещенных, ибо

потребно было полное собрание коренных постановлений и договоров, которое бы

объясняло постепенность возвышения России. Не имев сего путеводства, они

принуждены были допытываться о происшествиях и союзах своего государства у

иностранных писателей и сочинениями их руководствоваться" (СГГ и Д, т. 1,

стр. II). Слова эти справедливы, потому что издание гр. Румянцева было

первым систематическим сводом-документом, с которым не могло соперничать ни

одно предшествовавшее издание, В выпущенном (первом) томе были собраны

замечательные грамоты времени 1229--1613 гг. С их появлением входила в

научный оборот масса ценного материала. изданного добросовестно и роскошно.

Второй том Румянцевского собрания вышел в 1819 г. и заключает в себе

грамоты до XVI в. и документы смутного времени. Бантыш-Каменский умер до

выхода 2-го тома (1814 г.), и вместо него работал над изданием Малиновский.

Под его редакцией вышел в 1822 г. третий том, а в 1828-м, когда Румянцева

уже не стало в живых, и четвертый. Оба эти тома заключают в себе документы

XVII в. В предисловии к 2-му тому Малиновский объявил, что издание грамот

переходит в ведение Коллегии иностранных дел и зависит от ее распоряжений;

однако и до сей поры дело не пошло далее начала пятого тома, который с

недавнего времени обращается в продаже и заключает в себе дипломатические

бумаги. Если бы деятельность Румянцева ограничилась только этим изданием (на

которое он затратил до 40 000 р.), то и тогда бы память его жила вечно в

нашей науке, -- такое значение имеет этот сборник документов. Как

историческое явление, это первый научный сборник актов, ознаменовавший собою

начало у нас научного отношения к старине, а как исторический источник, это

и до сих пор один из важнейших сводов материала, имеющий значение для

основных вопросов общей истории нашего государства.

Стремясь так старательно к извлечению на свет архивного материала, граф

Румянцев не был простым дилетантом, но обладал большой эрудицией в русских

древностях и не переставал жалеть, что в нем поздно пробудились вкусы к

старине, хотя их позднее появление не помешало ему потратить массу труда и

материальных жертв на отыскание и спасение памятников. Общая сумма его

издержек на научные цели доходила до 300 000 руб. сер[ебром]. Он не раз на

свой счет отправлял научные экспедиции, сам совершал экскурсии в

окрестностях Москвы, тщательно разыскивая всевозможные остатки старины, и

щедро платил за каждую находку. Из его переписки видно, между прочим, что за

одну рукопись он отпустил на волю целую крестьянскую семью. Высокое

служебное положение Румянцева облегчало ему любимое дело и помогало вести

его в самых широких размерах: так, он обращался ко многим губернаторам и

архиереям, прося их указаний о местных древностях, и посылал им в

руководство свои программы для собирания памятников старины. Мало того, он

руководил изысканиями в заграничных книгохранилищах по части русской истории

и, кроме русских памятников, хотел предпринять обширное издание иностранных

писателей о России: им было отмечено до 70 иностранных сказаний о России,

был составлен и план издания, но к сожалению это дело не состоялось. Но не

одно дело собирания памятников интересовало канцлера; часто он оказывал

поддержку и исследователям старины, поощряя их труд, а часто и сам вызывал

молодые силы на исследования, ставя им научные вопросы и оказывая

материальную поддержку. Перед смертью граф Румянцев завещал для общего

пользования соотечественников свое богатое собрание книг, рукописей и других

древностей. Император Николай I открыл это собрание для публики, под

названием "Румянцевского музея", первоначально в Петербурге; но при

императоре Александре II музей переведен был в Москву, где и соединен с так

называемым публичным музеем в знаменитом Пашковом доме. Эти музеи --

драгоценные хранилища нашей древней письменности. Так широка была

деятельность графа Румянцева на поле нашей исторической науки. Стимулы ее

заключались в высоком образовании этого человека и в его патриотическом

направлении. У него было много ума и материальных средств для достижения его

научных целей, но надо сознаться, что он не сделал бы многого из того, что

сделал, если бы за ним не стояли в качестве его помощников замечательные

люди того времени. Помощниками его были деятели Архива Коллегии иностранных

дел. Начальниками Архива при Румянцеве были Н. Н. Бантыш-Каменский

(1739--1814) и Л. Ф. Малиновский, советами и трудами которых пользовался Н.

М. Карамзин и которые очень много сделали для благоустройства своего Архива.

А из молодых ученых, начавших свою деятельность в этом Архиве при Румянцеве,

упомянем только самых видных: Константина Федоровича Калайдовича и Павла

Михайловича Строева. Оба они замечательно много сделали по числу и по

значению их работ, трудясь над научным изданием памятников. собирая и

описывая рукописи во всеоружии прекрасных критических приемов.

Биография Калайдовича малоизвестна. Родился он в 1792 г., жил немного

-- всего 40 лет и кончил умопомешательством и почти нищетой. В 1829 г.

Погодин писал о нем Строеву: "Калайдовича сумасшествие прошло, но осталась

такая слабость, такая ипохондрия, что нельзя смотреть на него без горести.

Он в нужде..." В своей деятельности Калайдович почти всецело принадлежал к

Румянцевскому кружку и был любимым сотрудником Румянцева. Он участвовал в

издании "Собрания Государственных Грамот и Договоров"; вместе с Строевым

совершил в 1817 г. поездку по Московской и Калужской губерниям для

разыскания старых рукописей. Это была первая по времени научная экспедиция в

провинцию с исключительной целью -- палеографической. Создалась она по

почину гр. Румянцева и увенчалась большим успехом. Строев и Калайдович нашли

Изборник Святослава 1073 г., Илларионову Похвалу Когану Владимиру и между

прочим в Волоколамском монастыре Судебник Ивана ///.Эта была тогда полная

новинка: Княжеского Судебника не знал никто в русской редакции, и Карамзин

пользовался им в латинском переводе Герберштейна. Граф приветствовал находки

и благодарил молодых ученых за их труды. Судебник был издан на его средства

Строевым и Калайдовичем в 1819 г. ("Законы Великого Князя Иоанна Васильевича

и внука его Царя Иоанна Васильевича". Москва 1819 г., второе издание, Москва

1878 г.). -- Кроме своих издательских трудов и палеографических разысканий,

Калайдович известен и своими филологическими исследованиями ("Иоанн, Экзарх

Болгарский"). Ранняя смерть и печальная жизнь не дали этому таланту

возможности вполне развернуть свои богатые силы.

В близком общении с Калайдовичем во дни юности был П. М. Строев.

Строев, происходя из небогатой дворянской семьи, родился в Москве в 1796 г.

В 1812 г. он должен был поступить в университет, но военные события,

прервавшие ход университетского преподавания, помешали этому, так что только

в августе 1813 г. стал он студентом. Замечательнейшими из учителей его здесь

были Р. Ф. Тимковский (ум. 1820 г.), профессор римской словесности,

знаменитый изданием летописи Нестора (вышла в 1824 г., к изданию ее он

применил приемы издания древних классиков) и М. Т. Каченовский (ум. 1842 г.)

-- основатель так называемой скептической школы. Тотчас по поступлении в

университет, т.е. 17 лет, Строев уже составил краткую Российскую Историю,

которая издана была в 1814г., стала общепринятым учебником и через пять лет

потребовала нового издания. В 1815 г. Строев выступает уже со своим

собственным журналом "Современный наблюдатель Российской Словесности",

который он думал, сделать еженедельным и который выходил только с марта по

июль. В конце того же 1815 года Павел Михайлович выходит из университета, не

окончив курса, и поступает по предложению Румянцева в Комиссию печатания

Государственных Грамот и Договоров. Румянцев высоко ценил его и, как увидим,

был прав. Кроме удачных кабинетных работ, Строев с 1817 по 1820 г. на

средства Румянцева объезжает вместе с Калайдовичем книгохранилища Московской

и Калужской епархий. Мы уже знаем, какие важные памятники были тогда

найдены. Кроме находок, было описано до 2000 рукописей, и Строев в этих

поездках приобрел большое знание рукописного материала, которым он много

помог Карамзину. И после своих экспедиций, до конца 1822 г., Строев

продолжает работать при Румянцеве. В 1828 г. Строев был избран

действительным членом Общества Истории и Древностей Российских при

Московском университете (это Общество учреждено было в 1804 г. для издания

древних летописей). В заседании Общества 14 июля 1823 г. Строев выступил с

грандиозным проектом. По поводу своего выбора он сказал блестящую речь, в

которой благодарил за избрание, указал, что цель Общества -- издание

летописей -- слишком узка, и предложил заменить ее разбором и изданием всех

вообще исторических памятников, какими Общество будет иметь возможность

располагать:

"Общество должно, -- говорил Строев, -- извлечь, привести в известность

и, если не само обработать, то доставить другим средства обрабатывать все

письменные памятники нашей истории и древней словесности..." "Пусть целая

Россия, -- говорил он, -- превратится в одну библиотеку, нам доступную. Не

сотнями известных рукописей должны мы ограничить наши занятия, но

бесчисленным множеством их в монастырях и соборных хранилищах, никем не

хранимых и никем не описанных, в архивах, кои нещадно опустошают время и

нерадивое невежество, в кладовых и подвалах, не доступных лучам солнца, куда

груды древних книг и свитков, кажется, снесены для того, чтобы грызущие

животные, черви, ржа и тля могли истребить их удобнее и скорее!.." Строев,

словом, предлагал Обществу привести в наличность всю письменную старину,

какою располагали провинциальные библиотеки, и предлагал для достижения этой

цели послать ученую экспедицию, чтобы описать провинциальные книгохранилища.

Пробная поездка этой экспедиции должна была быть совершена по проекту

Строева в Новгороде, где следовало разобрать находившуюся в Софийском соборе

библиотеку. Далее, экспедиция должна была совершить свою первую или северную

поездку, в район которой входили по плану Строева 10 губерний (Новгородская,

Петербургская, Олонецкая, Архангельская, Вологодская, Вятская, Пермская,

Костромская, Ярославская и Тверская). Эта поездка должна была занять два с

лишним года и дать, как надеялся Строев, блестящие результаты, "богатую

жатву", потому что на севере много монастырей с библиотеками; там жили и

живут старообрядцы, которые очень внимательно относятся к рукописной

старине; а затем, на севере меньше всего было неприятельских погромов.

Вторая или средняя поездка, по проекту Строева, должна была занять два года

времени и охватить среднюю полосу России (губернии: Московскую,

Владимирскую, Нижегородскую, Тамбовскую, Тульскую, Калужскую, Смоленскую и

Псковскую). Третья или западная поездка должна была направиться в

юго-западную Россию (9 губерний: Витебскую, Могилевскую, Минскую, Волынскую,

Киевскую, Харьковскую, Черниговскую, Курскую и Орловскую) и потребовала бы

год времени. Этими поездками Строев надеялся достичь систематического

описания всего исторического материала в провинции, преимущественно в

духовных библиотеках. Издержки он определял в сумме 7000 р. в год. Все

составленные экспедицией описания он предполагал слить в одну общую роспись

летописного и историко-юридического материала и предлагал Обществу издавать

потом исторические памятники по лучшим из описанных экспедицией редакциям, а

не по случайным спискам, как это делалось до того времени. Рисуя такие

привлекательные перспективы, Строев искусно доказывал возможность исполнения

своего проекта и настаивал на его принятии. Речь свою он закончил хвалой

Румянцеву, благодаря которому он мог приобрести навык и опыт в

археографическом деле. Конечно, Румянцевская экспедиция 1817--1820 гг.

заставила Строева размечтаться о той грандиозной экспедиции, какую он

предлагал.

Общество, в своем большинстве, приняло речь Строева за смелую мечту

молодого ума и дало Строеву средства для обозрения одной лишь Новгородской

Софийской библиотеки, которая и была им описана. Речь Строева даже не была

напечатана в журнале Общества, а появилась в "Северном Архиве". Ее прочли и

забыли. Сам Строев занимался в то время историей донского казачества и

составил свой известный "Ключ к истории Государства Российского" Карамзина,

писал в журналах, поступил библиотекарем к графу Ф. А. Толстому, вместе с

Калайдовичем составил и издал в свет каталог богатого собрания рукописей

графа Ф. А. Толстого, ныне находящихся в Императорской Публичной Библиотеке.

Труды Строева были замечены Академией наук, и она в 1826 г. дала ему звание

своего корреспондента. Среди своих последних трудов Строев как будто забыл о

своей речи: на самом же деле оказалось не так. По преданию, великая княгиня

Мария Павловна с большим участием отнеслась к речи Строева, которую

прочитала в "Северном Архиве", и это участие, как говорят, побудило Строева

обратиться с письмом к президенту Академии наук графу С. С. Уварову. В этом

письме он развивает те же планы, которые развивал и в Обществе, предлагает

себя, как опытного археографа, для археографических поездок и сообщает

подробный план практического исполнения предлагаемого им дела. Уваров

передал письмо Строева в Академию, Академия же -- своему члену Кругу

поручила его разбор и оценку. 21 мая 1828 г. благодаря прекрасному отзыву

Круга, важное дело было решено. Академия, признавая, что археографическая

экспедиция есть "священная обязанность, от которой первое ученое заведение

Империи не может уклониться, не подвергаясь справедливым упрекам в

равнодушии", решила отправить Строева в путешествие, ассигновав 10 тыс. руб.

ассигнациями. Археографическая экспедиция была таким образом учреждена.

Выбор помощников для археографической экспедиции был предоставлен самому

Строеву. Он выбрал двух чиновников Архива Министерства иностранных дел и

заключил с ними очень любопытное условие, где, между прочим, писал

следующее: "Экспедицию ожидают не забавы различные, но труды, трудности и

лишения всякого рода. Поэтому спутники мои должны одушевиться терпением и

готовностью переносить все тяжкое и неприятное, да не овладеют ими

малодушие, нерешительность, ропот!"... Далее он предупреждает своих

помощников, что им часто придется иметь дурную квартиру, телегу, вместо

рессорного экипажа, не всегда чай и т. п. Строев, очевидно, знал, в какой

обстановке будет он трудиться, и сознательно шел навстречу лишениям. Первые

же его спутники, испытав трудности дела, через полгода от него отказались.

Приготовив все для поездки, запасшись официальными бумагами, которые

должны были открыть ему вход во все архивы, Строев в мае 1829 г. выехал из

Москвы к берегам Белого моря. Слишком долго было бы излагать любопытнейшие

подробности этой экспедиции. Лишения, трудности сообщений и самой работы,

убийственные гигиенические условия жизни и труда, болезни, подчас

недоброжелательство и подозрительность невежественных хранителей архивов и

библиотек, -- все это стоически вынес Строев. Всего себя отдавал он работе,

часто удивительно трудной и сухой, и лишь изредка, пользуясь отпусками для

отдыха на какой-нибудь месяц, возвращался к своей семье. Утешительно то, что

в этих трудах он нашел себе достойного помощника в лице Як. Ив. Бередникова

(1793--1854), которым он в 1830 г. и заменил прежних чиновников. Энергия

этих двух тружеников достигла чудесных результатов;

пять с половиной лет трудились они, изъездив всю северную и среднюю

Россию, осмотрели более 200 библиотек и архивов, списали до 3000

историко-юридических документов, относящихся к XIV, XV, XVI и XVII вв.,

обследовали массу памятников летописного и литературного характера.

Собранный ими материал, будучи переписан, занял 10 огромных фолиантов, а в

их черновых портфелях осталась масса справок, выписок и указаний, которые

позволили Строеву составить два замечательных труда, появившихся в печати

уже после его смерти. (Это "Списки иерархов и настоятелей монастырей

Российской церкви", всех, которых помнит история, и "Библиологический

словарь или алфавитный перечень всех рукописей исторического и литературного

содержания", какие только Строев видел на своем веку.)

За путешествием Строева следила вся образованная Россия. Ученые

обращались к нему, прося выписок, указаний и справок. Сперанский, готовя

тогда в печать "Полное Собрание Законов Российской Империи", обращался к

Строеву за помощью в собирании указов. Ежегодно, 29 декабря, вдень годичного

заседания Академии наук, между прочим, читались отчеты и о действиях

археографической экспедиции. Сведения о ней помещались в журналах. Император

Николай прочитывал "от доски до доски" большие томы переписанных набело

актов, собранных экспедицией.

В конце 1834 г. Строев был близок к окончанию своего дела. Северная и

средняя поездки его были окончены. Оставалась самая меньшая -- западная,

т.е. Малороссия, Волынь, Литва и Белоруссия. В своем отчете Академии за 1834

г. Строев с торжеством заявлял об этом и, перечисляя результаты

археографической экспедиции за все время ее существования, говорил: "От

благоусмотрения Императорской Академии наук зависит: а) продолжать

археографическую экспедицию в остальных областях Империи, дабы утвердить

решительно: более сего нет, т.е. нет неизвестного материала, или б) начать

печатание актов историко-юридических, почти приготовленных, и собрание

разных писаний (т.е. летописных) по моим указаниям..." Этот отчет Строева

читался в торжественном собрании Академии 29 декабря 1834 г., и почти в тот

же день Строев узнал, что волей начальства (не Академии) археографическая

экспедиция прекратила свое существование, что для разбора и издания добытых

Строевым актов при Министерстве народного просвещения учреждена

Археографическая комиссия. Строев был назначен простым членом этой комиссии

наравне с своим прежним помощником Бередниковым и еще двумя лицами, к

экспедиции вовсе не причастными [* Тяжело было Строеву видеть дорогое дело в

чужом распоряжении; поэтому он скоро выходит из комиссии, поселяется в

Москве, но невольно сохраняет с членами комиссии живые сношения. На первых

порах комиссия много зависела от него в своей научной деятельности; для нее

он продолжает работать и до конца жизни, разрабатывая московские архивы.

Здесь под его руководством начинают свои труды всем известные И. Е. Забелин

и Н. В. Кялачев. В то же время Строев продолжал трудиться и для Общества

истории и древностей, описывая, между прочим, библиотеку Общества. Скончался

он 5 января 1876 г., восьмидесяти лет.]. Учреждением комиссии, скоро

превратившейся в постоянную (она существует и до сих пор), начинается новая

эра в издании памятников нашей старины.

Археографическая комиссия, которая была учреждена сначала с временной

целью издания найденных Строевым актов, стала с 1837 г., как мы упомянули,

постоянной комиссией для разбора и издания исторического материала вообще.

Деятельность ее выразилась за все время ее существования многочисленными

изданиями, из которых необходимо указать главнейшие. В 1836 г. издала она

четыре первых своих фолианта под заглавиями: "Акты, собранные в библиотеках

и архивах Российской империи Археографической экспедицией Императорской

Академии наук". (В просторечии издание это носит название "Актов

Экспедиции", а в ученых ссылках означается буквами АЭ.). В 1838 г. явились

"Акты юридические или собрание форм старинного делопроизводства" (один том).

В этом издании помещены акты частного быта до XVIII в. В 1841 и 1842 гг.

вышли пять томов "Актов исторических, собранных и изданных Археографической

комиссией" (I т. [содержит] акты до XVII в., от II до V тома -- акты XVII

в.). Затем стали выходить "Дополнения к актам историческим" (всего XII

томов, заключающих документы XII--XVII вв.). С 1846 г. комиссия принялась за

систематическое издание "Полного Собрания Русских Летописей". Довольно скоро

успела она выпустить восемь томов (I том -- Лаврентьевская летопись. II --

Ипатьевская летопись. III и IV -- Новгородская летопись, конец IV и V --

Псковская, VI -- Софийский Временник, VII и VIII -- Воскресенская летопись).

Затем издание несколько замедлилось, и лишь через много лет вышли тома

IX--XIV (заключающие в себе текст Никоновской летописи), а затем XV том

(заключающий Тверскую летопись), XVI том (Летопись Аврамки), XVII

(Западнорусские летописи), XIX (Степенная Книга), XXII (Русский Хронограф),

XXIII (Ермолинская летопись) и др.

Весь этот материал, громадный по числу и по важности документов, оживил

нашу науку. Почти исключительно на нем основывались многие монографии

(напр., прекрасные труды Соловьева и Чичерина), были уяснены вопросы

древнего общественного быта, стала возможна разработка многих частностей

древней жизни.

После своих первых монументальных трудов комиссия продолжала деятельно

работать. До сих пор ею выпущено более сорока изданий. Наибольшее значение,

сверх уже названных, имеют: 1) "Акты, относящиеся к истории Западной России"

(5 томов), 2) "Акты, относящиеся к истории Западной и Южной России" (15

томов), 3) "Акты, относящиеся до юридического быта древней России" (3 тома),

4) "Русская Историческая библиотека" (28 томов), 5) "Великие Минеи Четьи

митрополита Макария" (до 20 выпусков), 6) "Писцовые книги" Новгородские и

Ижорские XVII в., 7) "Акты на иностранных языках, относящиеся к России" (3

тома с дополнением), 8) "Сказания иностранных писателей о России" (Rerum

Rossicarum scriptores exteri) 2 тома и т. д.

По образцу Императорской Археографической комиссии возникли такие же

комиссии в Киеве и Вильне -- как раз в тех местах, где не успел побывать

Строев. Они занимаются изданиями и исследованиями местного материала и

сделали уже очень много. Особенно успешно идет дело в Киеве,

Помимо изданий археографических комиссий, мы располагаем еще целым

рядом правительственных изданий. Второе отделение Канцелярии Его Величества

не ограничилось изданием "Полного Собрания Законов Российской империи"

(Законы от 1649 г. до настоящего времени), оно издало еще "Памятники

дипломатических сношений Московского государства с Европой" (10 томов),

"Дворцовые разряды" (5 томов) и "Книги разрядные" (2 тома). Рядом с

правительственной развернулась и частная деятельность по изданию древних

памятников. Московское Общество Истории и Древностей Российских, которое во

времена Строева едва влачило свое существование, ожило и постоянно заявляет

о себе новыми изданиями. После "Чтений в Московском Обществе Истории и

Древностей", редактированных О. М. Бодянским, оно издало под редакцией И. Д.

Беляева: "Временник Императорского Московского Общества Истории и

Древностей" (25 книг, заключающих богатый материал, исследования и целый ряд

документов). В 1858 г. секретарем Общества был вновь избран Бодянский,

который стал издавать по-прежнему "Чтения" вместо "Временника" Беляева.

После Бодянского секретарем был избран в 1871 г. А. Н. Попов, а после смерти

его в 1881 г. Е. В. Барсов, при которых и продолжаются те же "Чтения".

Издавали и издают свои труды и археологические общества: Петербургское,

называемое "Русским" (основано в 1846 г.), и Московское (основано в 1864

г.). Занималось и занимается археологией и историей Географическое Общество

(в Петербурге с 1846 г.). Из его изданий для нас интересны в особенности

"Писцовые книги" (2 тома под редакцией Н. В. Калачева). С 1866 г. работает

(преимущественно над историей XVIII в.) Императорское Русское Историческое

Общество, которое успело издать уже до 150 томов своего "Сборника". Ученые

Исторические Общества начинают основываться и в провинции, например:

Одесское Общество Истории и Древностей, губернские ученые архивные комиссии.

Проявляется и деятельность отдельных лиц: частные собрания Муханова, кн.

Оболенского, Федотова-Чеховского, Н. П. Лихачева и др. заключают в себе

очень ценные материалы. С 30-х и 40-х годов в наших журналах начинают

печататься материалы для истории, являются даже журналы, специально

посвященные русской истории, например: Русский Архив, Русская Старина и др.

Перейдем к характеристике отдельных видов исторического материала и

прежде всего остановимся на источниках летописного типа, и в частности на

летописи, так как ей, главным образом, мы обязаны знакомством с древнейшей

историей Руси. Но для того, чтобы изучать летописную литературу, надобно

знать употребительные в ней термины. В науке "летописью" называется погодный

рассказ о событиях, местами краткий, местами более подробный, всегда с

точным указанием лет. Летописи наши сохранились в огромном количестве

экземпляров или списков XIV--XVIII вв. По месту и времени составления и по

содержанию летописи делятся на разряды (есть Новгородские, Суздальские,

Киевские, Московские). Списки летописи одного разряда разнятся между собою

не только в словах и выражениях, но даже и в самом выборе известий, и часто

в одном из списков известного разряда есть событие, которого нет в другом;

вследствие этого списки делятся на редакции или изводы. Различия в списках

одного разряда и навели наших историков на мысль, что летописи наши суть

сборники и что их первоначальные источники не дошли до нас в чистом виде.

Впервые эта мысль была выражена П. М. Строевым еще в 20-х годах в его

предисловии к "Софийскому Временнику". Дальнейшее знакомство с летописями

привело окончательно к убеждению, что летописи, которые нам известны,

представляют своды известий и сказаний, компиляции из нескольких трудов. И

теперь в науке господствует мнение, что даже древнейшие летописи суть

компилятивные своды. Так, летопись Нестора есть свод ХII в., Суздальская

летопись -- свод XIV века, Московские -- своды XVI и XVII вв. и т. д.

Знакомство с летописной литературой начнем с так называемой летописи

Нестора, которая начинается рассказом о расселении племен после потопа, а

кончается около 1110 г.; заглавие ее таково: "Се повести временных лет (в

иных списках прибавлено: черноризца Федосьева Печорского монастыря) откуда

есть пошла Русская земля, кто в Киев пача первые княжити, и откуда Русская

земля стала есть". Таким образом по заглавию мы видим, Что автор обещает

сказать только следующее: кто первый стал княжить в Киеве и откуда произошла

русская земля. Самая история этой земли не обещана и между тем она ведется

до 1110 г. После этого года мы читаем в летописи следующую приписку:

Игумен Селивестр  Святого Михаила, написав книги си летописец, надеяся

от Бога милость приняти, при князе Володимире княжащю ему в Киеве, а мне то

время игуменящу у Св. Михаила в 6624, индикта 9 лета (т.е. в 1116 г.). Таким

образом выходит, что автором летописного свода был Сильвестр, по другим же

данным не Сильвестр, игумен Выдубицкого монастыря, написал летопись,

известную под названием "Повести временных лет", а монах Печерского

монастыря Нестор; еще Татищев приписывал ее Нестору. В древнем "Патерике

Печерском" мы читаем рассказ о том, что Нестор пришел в монастырь, к

Феодосию, 17 лет был им пострижен, писал летопись и умер в монастыре. В

летописи же под 1051 г. в рассказе о Феодосии летописец говорит о себе: "К

нему же (Феодосию) и аз приидох худый и прият мя лет ми сушу семнадцати".

Далее, под 1074 г. летописец передает рассказ о великих подвижниках

Печерских и по поводу их подвигов говорит, что многое он слышал от монахов,

а другое "и самовидец бых". Под 1091 г. летописец от своего лица

рассказывает о том, как при нем и даже с его участием печерская братия

перенесла на новое место мощи св. Феодосия; в рассказе этом летописец

называет себя "рабом и учеником" Феодосия. Под 1093 г. следует рассказ о

нападении половцев на Киев и о взятии ими Печерского монастыря, рассказ

целиком веденный в 1-м лице; затем под 1110 г. мы находим вышеприведенную

приписку Сильвестра игумена не Печерского, а Выдубицкого монастыря.

На том основании, что автор летописи говорит о себе, как о печерском

монахе, и ввиду того, что известия, посторонние летописи, называют в

Печерском монастыре летописцем монаха Нестора, Татищев так уверенно

приписывал летопись до 1110 г. Нестору, -- а Сильвестра считал только

переписчиком ее. Мнение Татищева встретило поддержку в Карамзине, но с тою

лишь разницею, что первый думал, что Нестор довел летопись только до 1093

г., а второй -- до 1110-го. Таким образом вполне установилось мнение, что

летопись принадлежала перу одного лица из Печерской братии, составлявшего ее

вполне самостоятельно. Но Строев, при описании рукописей графа Толстого,

открыл греческую хронику Георгия Мниха (Амартола), которая местами оказалась

дословно схожею с введением к летописи Нестора. Такой факт осветил этот

вопрос с совершенно новой стороны, явилась возможность указать и изучить

источники летописи. Строев первый и намекнул, что летопись есть не что иное,

как свод разного историко-литературного материала. Автор ее действительно

сводил и греческие хроники и русский материал: краткие монастырские записи,

народные предания и т. д. Мысль, что летопись есть компилятивный сборник,

должна была вызвать новые изыскания. Многие историки занялись исследованием

достоверности и состава летописи. Этому вопросу посвящал свои ученые статьи

и Каченовский. Он пришел к тому выводу, что первоначальная летопись

составлена не Нестором и вообще нам не известна. Известные нам летописи, по

словам Каченовского, суть "сборники XIII или даже XIV столетия, коих

источники большею частью нам неизвестны". Нестор, по своему образованию,

живя в эпоху общей грубости, не мог составить ничего подобного дошедшей до

нас обширной летописи; ему могли принадлежать только те вставленные в

летопись "монастырские записки", в которых он, как очевидец, повествует о

жизни своего монастыря в XI в. и говорит о самом себе. Мнение Каченовского

вызвало основательные возражения со стороны Погодина. (См. "Исследования,

замечания и лекции" Погодина, т. I, М. 1846.) Погодин утверждает, что если

мы не сомневаемся в достоверности летописи начиная с XIV в., то не имеем

основания сомневаться и в показаниях летописи о первых веках. Идя от

достоверности позднейшего рассказа летописи, Погодин восходит все в большую

и большую древность и доказывает, что и в древнейшие века летопись

совершенно верно изображает события и состояния гражданственности.

Скептические взгляды на летопись Каченовского и его учеников вызвали в

защиту летописи книгу Буткова ("Оборона летописи русской", М. 1840) и статьи

Кубарева ("Нестор" и о "Патерике Печерском"). Трудами этих трех лиц,

Погодина, Буткова и Куба-рева, утвердилась в 40-х годах мысль, что именно

Нестору, жившему в XI в., принадлежит древнейший летописный свод. Но в 50-х

годах это убеждение стало колебаться. Трудами П. С. Казанского (статьи во

Временнике Московского Общества Истории и Древностей), Срезневского ("Чтения

о древн. русск. летописях"), Сухомлинова ("О древн. русской летописи, как

памятнике литературном"), Бестужева-Рюмина ("О составе древнерусских

летописей до XIV"), А. А. Шахматова (статьи в научных журналах и громадное

по объему и очень важное по ученому значению исследование "Розыскания о

древнейших русских летописных сводах", вышедшее в 1908 г.) вопрос о летописи

был поставлен иначе: к исследованию ее были привлечены новые

историко-литературные материалы (несомненно принадлежащие Нестору жития и

проч.) и приложены новые приемы. Компилятивный, сводный характер летописи

был установлен вполне, источники свода были указаны очень определенно;

сличение трудов Нестора с показаниями летописи обнаружило противоречия.

Вопрос о роли Сильвестра, как собирателя летописного свода, стал серьезнее и

сложнее, чем был раньше. В настоящее время первоначальную летопись ученые

представляют себе, как свод нескольких литературных произведений,

составленных разными лицами, в разное время, из разнообразных источников.

Эти отдельные произведения в начале XII в. были не раз соединяемы в один

литературный памятник, между прочим, тем самым Сильвестром, который подписал

свое имя. Внимательное изучение первоначальной летописи и позволило наметить

в ней весьма многие составные части, или точнее, самостоятельные

литературные произведения. Из них всего заметнее и важнее: во-первых,

собственно "Повесть временных лет" -- рассказ о расселении племен после

потопа, о происхождении и расселении племен славянских, о делении славян

русских на племена, о первоначальном быте русских славян и о водворении на

Руси варяжских князей (только к этой первой части летописного свода и может

относиться заглавие свода, приведенное выше: "Се повести временных лет и

проч."); во-вторых, обширный рассказ о крещении Руси, составленный

неизвестным автором, вероятно, в начале XI в., и, в-третьих, летопись о

событиях XI в., которую приличнее всего назвать Киевской первоначальной

летописью. В составе этих трех произведений, образовавших свод, и особенно в

составе первого и третьего из них, можно заметить следы других, более мелких

литературных произведений, "отдельных сказаний", и, таким образом, можно

сказать, что наш древний летописный свод есть компиляция, составленная из

компиляций, -- настолько сложен его внутренний состав.

Знакомясь с известиями Лаврентьевского списка, древнейшего из тех,

которые содержат в себе так назыв. Нестерову летопись (он написан монахом

Лаврентием в Суздале в 1377 г.), мы замечаем, что за 1110 г., за летописью

первоначальной, в Лаврентьевском списке идут известия, по преимуществу

относящиеся к северо-восточной Суздальской Руси; значит, здесь мы имеем дело

с летописью местной. Ипатьевский список (XIV--XV вв.) за первоначальной

летописью дает нам очень подробный рассказ о событиях киевских, а затем

внимание летописи сосредоточивается на событиях в Галиче и Волынской земле;

и здесь, стало быть, мы имеем дело с местными же летописями. Этих местных

областных летописей дошло до нас очень много. Виднейшее место между ними

занимают летописи Новгородские (их несколько редакций и есть очень ценные) и

Псковские, доводящие свой рассказ до XVI, даже XVII в. Немалое значение

имеют и летописи Литовские, дошедшие в разных редакциях и освещающие историю

Литвы и соединенной с ней Руси в XIV и XV вв.

С XV в. являются попытки собрать в одно целое исторический материал,

разбросанный в этих местных летописях. Так как эти попытки совершались в

эпоху Московского государства и часто официальными средствами правительства,

то они слывут под именем Московских сводов или Московских летописей, тем

более, что дают обильный материал именно для Московской истории. Из этих

попыток более ранняя -- Софийский Временник (две редакции), который

соединяет известия Новгородских летописей с известиями Киевской, Суздальской

и других местных летописей, дополняя этот материал отдельными сказаниями

исторического характера. Софийский временник относится к XV в. и

представляет собою чисто внешнее соединение нескольких летописей, соединение

под определенным годом всех относящихся к последнему данных безо всякой их

переработки. Такой же характер простого соединения материала из всех

доступных составителю летописей имеет Воскресенская летопись, возникшая в

начале XVI в. Воскресенский свод сохранил до нас в чистом виде массу ценных

известий по истории удельной и московской эпох, почему и может быть назван

самым богатым и надежным источником для изучения XIV--XV вв. Иной характер

имеют Степенная книга (составленная лицами, близкими к митрополиту Макарию,

XVI в.) и Никоновская летопись с Новым Летописцем (XVI--XVII вв.). Пользуясь

тем же материалом, как и прежде названные своды, эти памятники дают нам этот

материал в переработанном виде, с риторикой в языке, с известными

тенденциями в освещении фактов. Это первые попытки обработки исторического

материала, вводящие нас уже в историографию. Позднейшее русское летописание

пошло в Московском государстве двумя путями. С одной стороны, оно стало

официальным делом, -- при дворе московском записывались погодно дворцовые и

политические события (летописи времени Грозного, напр.: Александро-Невская,

Царственная книга и вообще последние части Московских сводов, --

Никоновского, Воскресенского, Львовского), а с течением времени и самый тип

летописей стал изменяться, они стали заменяться так называемыми разрядными

книгами. С другой стороны, в разных местностях Руси стали являться летописи

строго местного, областного, даже городского характера, в большинстве

лишенные значения для политической истории (таковы Нижегородская, Двинская,

Угличская и др.; таковы до некоторой степени и Сибирские).

С XVI в., рядом с летописями, возникает новый вид исторических

произведений: это -- Хронографы или обзоры истории всемирной (точнее,

библейской, византийской, славянской и русской). Первая редакция хронографа

была составлена в 1512 г., преимущественно на основании греческих источников

с дополнительными сведениями по русской истории. Она принадлежала псковскому

"старцу Филофею". В 1616--1617 гг. был составлен хронограф 2-й редакции. Это

произведение интересно в том отношении, что более древние события изображает

на основании первой редакции хронографа, а русские -- начиная с XVI, XVII

вв. -- описывает заново, самостоятельно. Автор его несомненно обладает

литературным талантом и, кто хочет ознакомиться с древнерусской риторикой в

ее удачных образцах, должен прочитать статьи по русской истории в этом

хронографе. В XVII в. московское общество начинает проявлять особенную

склонность к хронографам, которые растут в большом количестве. Погодин в

свою библиотеку собрал их до 50 экземпляров; нет сколько-нибудь крупного

собрания рукописей, где бы их не считали десятками. Распространенность

хронографов легко объяснить: краткие по системе изложения, написанные

литературным языком, они давали русским людям те же сведения, что и

летописи, но в более удобном виде.

Кроме собственно летописей, в древнерусской письменности можно найти

много литературных произведений, служащих источниками для историка. Можно

даже сказать, что вся древнерусская литературная письменность должна

рассматриваться как исторический источник, и часто трудно бывает

предугадать, из какого литературного труда историк почерпнет лучшее

разъяснение интересующего вопроса. Так, например, смысл сословного

наименования Киевской Руси "огнищанин" толкуется в историографии не только

из памятников законодательства, но и из древнего славянского текста поучений

св. Григория Богослова, в котором встречаем архаическое речение "огнище" в

смысле "рабы", "челядь" ("гредящеися многы огнищи и стады"). Переводы

священных книг, сделанные кн. А. М. Курбским, дают материал для биографии и

характеристики этого знаменитого деятеля XVI в. Но при таком значении всего

историко-литературного материала некоторые его виды имеют все-таки особенный

интерес для историка;

таковы отдельные сказания о лицах и фактах, носящие на себе характер то

исторический, то публицистический. Ряд исторических сказаний целиком занесен

в наши летописные своды: таковы, например, сказания о крещении Руси, об

ослеплении князя Василька, о битве на Липице, о Батыевом нашествии, о

Куликовской битве и много других. В отдельных списках или также сборниках

дошли до нас любопытные публицистические произведения древней Руси, которыми

особенно богат был XVI век; из них видное место занимает "История