Предварительное решение еврейского вопроса 1 страница

 

Гитлеровцы охотно устраивают средневековые еврейские погромы.

И. Сталин, 6 ноября 1941 г.

 

В последние дни сентября сорок первого года на всех киевских заборах висели небольшие объявления сразу на трех языках. По-русски, по-украински и по-немецки приказ оккупационных властей звучал по-разному, но смысл был одним.

 

Saemtliche Yuden der Stadt Kiew…

…Наказуеться всiм жидам мiсца Киева…

…Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник, 29 сентября 1941 года, к 8 часам утра на угол Мельниковской и Дохтуровской (возле кладбища).

Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч.

Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян.

Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян.[273]

 

Эти усеявшие город объявления появились через десять дней после того, как немецкие войска захватили столицу Украины. К тому времени киевляне уже почувствовали, что значит жить под оккупацией. Под страхом смертной казни после семи часов вечера жителям нельзя было появляться на улицах. Слова не расходились с делом: на телах повешенных зачастую висела табличка: «Шел в десять минут восьмого».[274]

Однако новое мероприятие оккупантов поражало своей масштабностью: как можно выселить из огромного города десятки тысяч людей только из-за их национальности? И зачем?

В том, что речь идет о выселении, ни у кого сомнений не возникало.

Утром 29 сентября со всех концов города к месту сбора потянулись толпы народа.

«Они выходили еще затемно, чтобы оказаться пораньше у поезда и занять места, – вспоминал много лет спустя Анатолий Кузнецов. – С ревущими детьми, со стариками и больными, плача и переругиваясь, выползало на улицу еврейское население… Перехваченные веревками узлы, ободранные фанерные чемоданы, заплатанные кошелки, ящики с плотницкими инструментами… По Глубочице поднималась на Лукьяновку сплошная толпа, море голов, шел еврейский Подол… От шума и галдения у меня голова лопалась. Сплошь разговору: куда повезут, как повезут?».[275]

В многонациональном Киеве евреи давно перемешались с русскими и украинцами. Как разделить семью? «Русские мужья провожали своих еврейских жен. Русские жены провожали своих еврейских мужей», – вспоминала артистка Киевского ТЮЗа Дина Проничева.[276] Еврейка, она вышла замуж за русского; на семейном совете было решено, что она проводит своих родителей до поезда, а сама вместе с детьми останется – будь что будет. Тем более что провожающих было много: соседи, друзья, родственники – русские и украинцы – помогали донести вещи, довести больных.

Но чем ближе было место сбора, тем больше вокруг становилось немецких солдат. Сосредоточенные, вооруженные, они знали то, о чем не догадывались, не хотели даже думать киевляне, – о том, что евреев не будут выселять.

Их будут расстреливать.

На месте сбора улицу перегораживали противотанковые ежи и проволочное заграждение с проходом посередине, стояли цепи немецких солдат и украинских полицейских. Евреев группами пропускали на ту сторону, выжидали какое-то время и впускали новых.

И только тут люди стали понимать, что их ждет что-то ужасное.

«Мы услышали стрельбу и нечеловеческие крики, – рассказывала Дина Проничева. – Я начала понимать, что здесь происходит, но маме ничего не говорила.

Когда мы вошли в ворота, нам велели сдать документы и ценные вещи и раздеться. Один немец подошел к маме и сорвал с ее пальца золотое кольцо.

Я увидела, как группа за группой раздеваются женщины, старики и дети. Всех подводят к открытой яме, и автоматчики расстреливают их. Затем подводят другую группу…

Я своими глазами видела этот ужас. Хотя я находилась не совсем близко от ямы, я все равно слышала жуткие крики обезумевших людей и приглушенные голоса детей, звавшие: «Мама, мама…».[277]

Огромный овраг, раскинувшийся между тремя киевскими районами: Лукьяновкой, Куреновкой и Сырцом, звали Бабьим Яром. Крутые отвесные склоны делали его похожим на горное ущелье, а по дну протекал ручеек. До войны это было любимое место игр окрестной ребятни.[278] Захватив Киев, оккупанты сочли это место очень полезным.

Критерий полезности был прост: в Бабьем Яру могло поместиться очень много трупов.

До позднего вечера 29 сентября 1941 года киевских евреев расстреливали в Бабьем Яру; согласно отчету зондеркоманды 4-а за день было уничтожено 33 771 человек.[279] Расстрелы продолжались и на следующий день, и через два дня, и через неделю, и через год. Кроме евреев, в огороженном колючей проволокой овраге расстреливали военнопленных, коммунистов, русских и украинцев. Когда немецкие войска стали гнать с советской земли, нацисты постарались скрыть следы своих преступлений. Три недели над Бабьим Яром полз черный дым: это сжигали трупы. И когда войска Красной Армии наконец освободили Киев, они нашли в овраге полуметровый слой пепла и костей. И по сей день неизвестно, сколько народу было убито там; современные исследователи говорят о 150 тысячах одних только евреев.[280]

Бабий Яр стал одним из символов «окончательного решения еврейского вопроса» – жестокого и массового уничтожения евреев на всей территории Европы.

С символами трудно спорить, однако для понимания прошлого важно не путать причину и следствие.

Не Бабий Яр стал следствием нацистского геноцида евреев; напротив, «окончательное решение еврейского вопроса» – endlosung,  как это называли сами нацисты – стало возможным лишь после Бабьего Яра.

А Бабий Яр, в свою очередь, стал возможен вследствие истребительной войны против Советского Союза.

 

* * *

 

С самого начала еврейская угроза была навязчивой идеей нацистов. Сразу после прихода Гитлера к власти еврейское население Германии начало подвергаться гонениям. Один за другим выходили все новые законы, ограничивающие права евреев. Евреям не разрешалось иметь германского гражданства. Евреям запрещалось состоять в браке с лицами германской национальности. Евреи лишались права голоса. Евреи не могли состоять на государственной службе. На евреев накладывались огромные налоги, их собственность экспроприировалась.[281]

Чем дальше, тем больше было этих ограничений; евреев принуждали к эмиграции из страны. Именно в эмиграции нацисты видели решение «еврейского вопроса»: Германия должна была стать чистой в расовом отношении страной. Но европейские страны принимали эмигрантов, только если они имели достаточно денег; чтобы решить эту проблему, «еврейский» отдел IV управления РСХА (гестапо) планировал изощренные комбинации, в результате которых богатые евреи финансировали эмиграцию бедных, а Рейх избавлялся от тех и от других, не затратив ни пфеннига.[282]

Казалось, решение «еврейского вопроса» было найдено; однако после начала новой мировой войны каналы эмиграции евреев оказались перекрыты. Когда же большая часть Европы оказалась под контролем Берлина, вопрос о евреях снова встал перед нацистским руководством. «Еврейский» отдел гестапо, переименованный в «отдел по борьбе с мировоззренческим противником», строил планы, как бы выселить всех оказавшихся на подконтрольных Рейху территориях евреев куда-нибудь подальше – например, на Мадагаскар.[283] Настроенный более прагматично рейхсфюрер СС Гиммлер приказал изолировать евреев в гетто на территории Польши; туда же стали свозить евреев из Рейха. «Антисемитизм – это точно то же самое, что и санитарная обработка, – объяснял своим подчиненным Гиммлер. – Избавление от вшей – это не вопрос идеологии, это вопрос гигиены. Скоро мы избавимся от „вшей“. У нас осталось только 20 тысяч „вшей“, и затем с этим вопросом будет покончено по всей Германии».[284]

При планировании истребительной войны против Советского Союза столь удачно найденный способ «решения еврейского вопроса» было решено использовать и на вновь оккупированных советских территориях. В специальной директиве, изданной незадолго до нападения на Советский Союз, Альфред Розенберг – один из главных антисемитов в нацистской верхушке – писал:

 

После того как евреи будут отстранены от работы во всех гражданских учреждениях, еврейский вопрос будет разрешен созданием гетто.[285]

 

К весне сорок первого года нацистское руководство еще не пришло к идее полного уничтожения целого народа. Поэтому, вступая на территорию СССР, нацисты первоначально не имели намерения целенаправленно заниматься уничтожением евреев – по крайней мере в масштабах, превосходящих уничтожение мирного населения прочих национальностей.

В «преступных директивах», в изобилии разработанных нацистами в преддверии нападения на Советский Союз, евреи практически не упоминаются.

Первое упоминание мы встречаем в изданных в апреле сорок первого «Директивах о поведении немецких войск в России», где евреи вместе с партизанами и «коммунистическими подстрекателями» намечены для уничтожения. Этот подход положен в основу и специального распоряжения начальника ОКВ от 19 мая 1941 г., в котором евреи были приравнены к «партизанам и саботажникам».[286]

Приблизительно в это же время глава РСХА Гейдрих отдал командованию айнзатцгрупп устный приказ ликвидировать всех евреев, в том числе и не состоявших в партии, потому что «иудаизм стал источником большевизма и, следовательно, должен быть уничтожен».[287]

Вскоре, впрочем, Гейдрих пошел на попятный. В изданной им 2 июля специальной директиве уже указывалось, что уничтожению подлежат не все евреи, а лишь «члены партии и занятые на государственной службе, а также прочие радикальные элементы (диверсанты, саботажники, пропагандисты, снайперы, убийцы, поджигатели и т. п.)».[288]

Это разъяснение было в своем роде уникальным, поскольку не расширяло, а ограничивало  круг подлежащих уничтожению евреев членами партии и бойцами советского сопротивления.

Таким образом, войска вермахта, вступавшие на территорию СССР, руководствовались распоряжением, согласно которому все  евреи являются партизанами и саботажниками и как таковые должны уничтожаться. В то же время согласно директиве, которой руководствовались айнзатцгруппы СД, уничтожению подлежала лишь некоторая часть  еврейского населения, а для остальных предназначались гетто.[289]

…Сначала через захваченный город проходили германские войска. Солдаты вермахта законодательно разрешили убивать кого угодно и за что угодно; они, однако, готовы были повременить с уничтожением русских свиней – лишь бы сперва расправиться с евреями.

Убийства евреев с первых дней стало для наступавших немецких войск таким же любимым развлечением, как насилие и убийства женщин, как уничтожение раненых красноармейцев.

Горели синагоги, на улицах лежали расстрелянные евреи, а по деревне Зеленцово возили захваченного в плен красноармейца-еврея: медленно умирающего, с забитым в горло колом.[290]

В Виннице немецкий офицер убил четырехмесячного младенца, ударив его головой о чугунную плиту.

Возле Одессы пьяный румынский полковник устроил учения: солдаты должны были стрелять в убегавших еврейских детей.

В Прилуках немцы связали шестерых еврейских девушек, изнасиловали их и оставили голыми с надписями: «Уборная для немецких солдат».[291]

Потом войска уходили дальше, а вслед приходили оккупационные власти.

Время индивидуальных развлечений заканчивалось; наступал новый порядок.

Сначала в дело вступали айнзатцкоманды СД.

Ими двигала не ненависть, не жажда развлечений, а четкий расчет. Несмотря на то что действия против евреев были достаточно строго регламентированы: уничтожению подлежали лишь члены партии и радикальные элементы, главный принцип, положенный в основу деятельности айнзатцгрупп, – возможность уничтожать любого, кто покажется подозрительным, – делал любые ограничения фикцией.

Евреев было достаточно объявить подрывными элементами, чтобы уничтожить. Один из первых опытов был проведен 4 июля под Лиепаей; там расстреляли 47 евреев и пять латышских коммунистов. Через три дня комендант увеличил число подлежавших расстрелу до 100 человек.[292]

Вскоре расстрелы мужчин-евреев стали обыденностью. «Под чертовски чувственную музыку пишу я сейчас первое письмо моей Труде, – записывал в дневнике один из эсэсовцев. – И пока я пишу, раздается команда: „Выходи строиться!“ Карабины, каски, боекомплект по 30 патронов… Скоро возвращаемся назад. Там уже были построены 500 евреев, готовых к расстрелу».[293]

Это вселяло ужас; однако точно так же расстреливали русских, белорусов и украинцев – за лояльность к советской власти. В отчетах СД можно увидеть, что если сначала каратели расстреливали больше евреев, чем представителей других национальностей, то постепенно соотношение выравнивалось.[294]

И когда сходила первая волна оккупационного террора, начиналось то, что нацисты изящно называли «изоляцией евреев», то, что уже произошло в Польше.

…Толпы людей стекались в гетто; тех, кого ловили снаружи, немедленно расстреливали. «Грустное это зрелище, – вспоминал позже Сидни Ивенс, – толпы мужчин, женщин и детей, стариков и инвалидов. Люди тащили с собой, что могли унести, – кто в тележках, кто даже в детских колясках».[295]

Гетто, создаваемые в крупных и средних городах, представляли собой огороженные колючей проволокой городские кварталы под двойной охраной: контролируемой оккупантами еврейской «службой порядка» внутри и местными полицейскими снаружи. Для управления согнанными в гетто людьми из их числа создавались «органы самоуправления» – юденраты.

«В каждом городе был назначен временный председатель еврейского совета, которому поручено создать еврейский совет в количестве от 3 до 8 человек, – говорилось в сообщении полиции безопасности и СД. – Еврейский совет полностью несет ответственность за поведение еврейского населения. Кроме того, он незамедлительно должен начать регистрацию всех евреев, проживающих в населенном пункте…».[296]

Юденраты отвечали за регистрацию, учет и расселение в гетто, сбор контрибуций и за все вопросы, которые могут возникнуть, если множество людей заставить жить в изолированном от остального мира месте.

А также за поставки рабочей силы для нужд оккупационных властей.

«Евреи обоего пола в возрасте от полных 14 до 60 лет, которые проживают во вновь оккупированных Восточных территориях, обязаны работать, – указывал министр Альфред Розенберг. – Они должны быть собраны для этого в отделе принудительных работ».[297]

В гетто людям приходилось существовать в условиях жуткой скученности и недостатка пищи; получить работу означало стать «полезным евреем». «Полезным евреям» давали еду, выводили на работы и даже могли разрешить жить вне гетто – в каких-нибудь бараках рядом с местом работы. «Полезный еврей» мог тешить себя надеждой, что его не расстреляют просто развлечения ради.

Впрочем, из гетто можно было попасть на работы и в трудовые лагеря, режим которых был так же жесток, как в лагерях советских военнопленных, а возможность выжить – так же призрачна. Однако в сорок первом году таких лагерей было еще немного.[298]

О поголовном уничтожении не шло и речи – да и зачем? Ведь воюющему Рейху нужны рабочие руки, а евреи трудятся ничуть не хуже тех же русских или поляков.

Другое дело, что нацисты считали полезным, чтобы число евреев (как и, к примеру, славян) значительно уменьшилось.

Для этого был выбран довольно нетривиальный подход.

Нацисты проявили странную щепетильность. Залив кровью захваченные территории, оставляя за собой обезображенные трупы изнасилованных женщин и замученных красноармейцев, они тем не менее предпочли перепоручить уничтожение евреев местным националистам, вылезшим из подполья.

Германские спецслужбы имели с антисоветским националистическим подпольем давние и прочные связи. В РСХА были твердо уверены в двух вещах – в управляемости националистов и в их ненависти к «жидобольшевизму», а следовательно, к русским и евреям. Уже 29 июня шеф РСХА Гейдрих в одном из оперативных приказов специально указывал подчиненным:

 

Стремлению к самоочищению антикоммунистических или антиеврейских кругов во вновь оккупированных областях не следует чинить никаких препятствий. Напротив, их следует – конечно, незаметно – вызывать, усиливать, если необходимо, и направлять по правильному пути, но так, чтобы эти местные «круги самообороны» позднее не могли сослаться на распоряжения или данные им политические гарантии.

…Такие действия по вполне понятным причинам возможны только в течение первого времени оккупации.[299]

 

Первый опыт был поставлен в Прибалтике. Командир действовавшей в полосе группы армий «Север» айнзатцгруппы «А» бригаденфюрер СС Штальэккер впоследствии вспоминал, что одной из задач его подразделений было «стимулирование стремления населения к самоочищению, придание этому стремлению нужного направления, с тем чтобы как можно быстрее достичь цели чистки. Не менее важным был сбор фактов и доказательств того, что население прибегло к самым жестоким мерам против большевиков и евреев самостоятельно».[300]

Все это бригаденфюреру удалось в полной мере.

Как только немцы вступали на территорию прибалтийских республик, там начинались еврейские погромы. Большинство погибших при этом людей были убиты не эсэсовцами, а местными националистами, проявлявшими исключительную жестокость, не щадившими ни женщин, ни детей.

За одну ночь на 26 июня в Каунасе озверевшими националистами было убито более полутора тысяч человек. Улицы города были залиты кровью; еще через несколько ночей число уничтоженных евреев было доведено до четырех тысяч.[301] В Риге к началу июля были, как говорилось в докладе шефа полиции безопасности и СД, «разрушены все синагоги, расстреляно пока 400 евреев».[302] То, что на территории Латвии в уничтожении евреев на первых порах удалось достичь лишь весьма скромных успехов, бригаденфюрер Штальэккер объяснял весьма доходчиво:

 

В основном это объяснялось тем, что национальное руководство было угнано Советами. Однако путем оказания влияния на латышскую вспомогательную полицию удалось организовать еврейский погром.[303]

 

«Латыши, в том числе и находящиеся на руководящих постах, держали себя по отношению к евреям совершенно пассивно и не отваживались против них выступать, – отмечалось в другом документе СД. – Значительно ослабляет активность латышского населения то обстоятельство, что за две недели до возникновения войны русские вывезли около 500 латышских семей, которых можно считать относящимися к интеллигенции, в глубь страны».[304]

Эсэсовцы честно признавали то, что приводит в бешенство их современных последышей: благодаря грамотным действиям органов НКВД, сумевших перед войной депортировать из Прибалтики часть местных радикальных националистов, оккупантам не сразу удалось развернуть массовое уничтожение прибалтийских евреев.

Впрочем, эта заминка была недолгой.

 

Члены «Перконкруста» 4 июля сожгли в хоральной синагоге Риги 500 евреев, бежавших из литовского города Шауляй. В тот же день местными националистами в Риге было сожжено и уничтожено более 20 синагог и молельных домов. Летом – осенью 1941 г. члены отряда Арайса на специальных автобусах, окрашенных в синий цвет, регулярно выезжали в провинцию… Они разыскивали и убивали евреев и коммунистов в Абрене, Кулдиге, Круспилсе, Валке, Елгаве, Балви, Бауске, Тукумсе, Талси, Екабпилсе, Виляни, Резекне. Только в Виляни 4 августа ими было уничтожено около 400 евреев.[305]

 

Жестокость, проявлявшаяся в ходе этих акций, потрясала. Евреев сжигали в синагогах, до смерти забивали ломами, топили в воде, насиловали и убивали в собственных квартирах. Уничтожали всех, включая женщин и детей. Ефрейтор 415-го пехотного полка Карл-Гейнц Дроссель с ужасом вспоминал о зрелище, свидетелем которого он стал: «Я видел мальчика, вероятно, лет шести, который все порывался пойти направо. Думаю, там стоял его отец. Тогда стоявший за ним человек выстрелил мальчику в затылок и пинком сапога сбросил его тело в яму. Этого я вынести не мог. Образ того маленького мальчика и сегодня не дает мне покоя».[306]

Оккупационные власти спешно формировали из проявивших себя прибалтийских националистов подразделения вспомогательной полиции. У этих карательных частей было много работы на прибалтийской земле, а еще больше – на оккупированных немцами территориях России, Украины, Белоруссии.

…В конце октября из Каунаса в белорусский Слуцк прибыл 12-й литовский полицейский батальон. Командир батальона заявил немецкому коменданту города, что получил приказ в течение двух дней ликвидировать все еврейское население города и что к выполнению этого приказа его батальон приступит немедленно.

 

 

Прибалтийские националисты приняли деятельное участие в решении еврейского вопроса. Сначала они сгоняли евреев в гетто…

 

 

…а потом уничтожали. В дюнах под Лиепаей каратели из латышских националистов расстреляли десятки беззащитных женщин.

 

Немецкий комиссар от такой постановки вопроса пришел в некоторое изумление и стал возражать, что, во-первых, проводить такую операцию «с колес» нельзя, а во-вторых, евреи города нужны для производства, да и устраивать бойню на глазах у населения нецелесообразно. Однако все возражения были проигнорированы литовскими карателями, без промедления приступившими к делу. «Их действия, – докладывал немецкий комендант, – граничили с садизмом».[307]

Евреев выгоняли из домов; по всему городу слышались выстрелы. На некоторых улицах появились горы трупов расстрелянных. Перед убийствами евреев жестоко избивали чем только могли – палками, резиновыми шлангами, прикладами, не щадя ни женщин, ни детей. Попутно литовские полицейские грабили все попавшиеся им дома. Не различая, кто обитает в этих домах – евреи, русские или белорусы, – каратели забирали все, что только могло пригодиться, – обувь, кожу, ткани, золото и другие ценности. По рассказам солдат вермахта, литовцы буквально вместе с кожей стаскивали кольца с пальцев своих жертв. Даже склад, в котором хранилось имущество немецких гражданских учреждений, был ограблен. Каратели врывались в дома и на предприятия, где работали евреи, и немецкий комендант был вынужден с оружием в руках «спасать то, что можно спасти». Тех евреев, кого не убили сразу, вывозили за город, заставляли выкапывать могилы и расстреливали. Еще несколько дней спустя из закопанных ям выползали раненые.[308]

Действия прибалтийских националистов очень скоро вышли за всякие рамки; речь шла уже не об уничтожении части евреев, а об их поголовном истреблении. Прибалтийские каратели превзошли своих учителей из айнзатцкоманд: они впервые продемонстрировали нацистам, что «решения еврейского вопроса» можно достигнуть не выселением евреев из страны или заключением их в гетто, а уничтожением.

Куда как просто!

Еще один вывод, который сделали нацисты из прибалтийского опыта, заключался в том, что «борьба с евреями» мобилизует местных националистов, вяжет их кровью. Из натасканных на евреях карателей можно создавать подразделения «вспомогательной полиции» – очень полезные подразделения. Во-первых, «вспомогательная полиция» помогает усмирить оккупированную территорию. Во-вторых, она с легкостью выполняет акции по массовому уничтожению советских недочеловеков – необходимые, но морально очень тяжелые для немцев. В-третьих, каждый батальон местной полиции позволяет высвободить необходимые для фронта подразделения немецких войск: ведь русские войска продолжают ожесточенно сопротивляться!

Пока в айнзатцгруппах, РСХА и аппарате рейхсфюрера осмысляли этот опыт, произошло еще одно очень важное событие – корректировка действий пропагандистского аппарата.

Еще до войны ведомство Геббельса выработало основные положения пропаганды, направленной на население Советского Союза. «Никакого антисоциализма, никакого возвращения царизма, не говорить открыто о расчленении русского государства (иначе озлобим настроенную великорусски армию), против Сталина и его еврейских приспешников, землю – крестьянам, но колхозы пока сохранять, чтобы спасти урожай. Резко обвинять большевизм, разоблачать его неудачи во всех областях».[309]

Десятки миллионов листовок, сброшенных на советскую землю, кричали о том, что Германия воюет не против русских, а за их освобождение от большевизма. Что германские власти начали войну потому, что не могли более спокойно смотреть на варварство Сталина и коммунистов против собственного населения.

Однако вся эта пропаганда оказалась далеко не столь продуктивной, как хотелось доктору Геббельсу. Успехи на Востоке базировались на военном превосходстве вермахта, а не на разложении советских войск. Бойцы Красной Армии сражались стойко и мужественно, вовсе не стремясь сдаваться в плен «освободителям», а, напротив, встречая их штыком и пулей. Практически каждый день Геббельс записывал в дневнике: «Противник сражается хорошо… Русские обороняются отчаянно… Русские сражаются очень упорно и ожесточенно… Они стоят насмерть… Красный режим мобилизовал народ… Наши солдаты едва справляются…» В конце июля министру пропаганды пришлось расписаться в собственном поражении:

 

На стороне противника распространяется демонстративный оптимизм. Для этого в данный момент имеются по крайней мере некоторые основания. Большевики держатся гораздо более устойчиво, чем мы это ожидали. Они, конечно, знают, что борьба идет за само их существование. [310]

 

Под «большевиками» Геббельс имел в виду советский народ в целом, убедить который в «освободительном» характере войны никак не удавалось.

Направление пропаганды необходимо было скорректировать.

12 августа в дневнике появляется примечательная запись. «В настоящий момент большевистская пропаганда овладела опасным лозунгом, в котором она заставляет звучать панславянские мотивы. Правда, это происходит еще в небольшом размере, но мы должны быть в этом вопросе очень внимательными и осторожными… Еврейский вопрос опять… сделался актуальным».[311]

Антисемитизм был старым, проверенным и одним из наиболее эффективных орудий нацистской пропаганды. В течение нескольких десятилетий именно евреи были основной мишенью нацистских пропагандистов. Разжигание ненависти к евреям уже показало себя хорошим способом мобилизации немецкого народа под нацистскими знаменами.

Газеты, радиопередачи, уроки в школах – всюду говорилось одно.

Евреи разложили страну во время Первой мировой войны и способствовали падению Второго Рейха. Евреи эксплуатируют немецкое население внутри страны. Евреи строят козни извне. Евреи насилуют девушек, чтобы те никогда уже не смогли родить чистокровных арийцев. Евреи являются злейшим врагом арийской расы.

«Секретным оружием Германии является антисемитизм, потому что если он будет систематически проводиться Германией, то станет проблемой всеобщего значения, с которой будут вынуждены считаться все народы», – писал рейхсляйтер Роберт Лей.[312]

«Антисемитизм является удобным революционным средством, – указывал своим соратникам Гитлер. – Антисемитская пропаганда во всех странах является почти необходимым условием для проведения нашей пропагандистской кампании. Вы увидите, как мало времени нам потребуется для того, чтобы перевернуть представления и критерии всего мира только и просто с помощью нападок на еврейство. Вне всякого сомнения, это самое сильное оружие в "нашем пропагандистском арсенале».[313]

Теперь испытанное оружие нацисты собирались использовать на оккупированной территории для того, чтобы расколоть советские народы, воспитать в них ненависть к «жидовской» Москве. И раньше связь между большевизмом и «жидовством» не обходилась вниманием нацистских пропагандистов; однако теперь это стало главным направлением удара.

 

Советский Союз был раем практически только для евреев… Помимо их неограниченной тяги к деньгам, их грязного поведения и их извращенной жажды мести наши солдаты прежде всего столкнулись с евреями как садистскими организаторами массовых убийств и злодеяний…

 

 

Только еврей может быть большевиком; для этих кровопийц нет ничего лучше, если их некому остановить. Куда ни плюнь, кругом одни евреи, что в городе, что в деревне… Даже самые маленькие кровопийцы имели должности с большими привилегиями. Они жили в лучших домах… Настоящие рабочие жили в маленьких домишках или бараках для скота….[314]

 

Листовки, брошюры и газеты подобного содержания наводнили оккупированную территорию. Но, как известно, пропаганда становится более эффективной, если дополняется наглядным действием. Акции по уничтожению евреев должны были придать пропаганде борьбы с «жидоболыиевизмом» большую актуальность и правдоподобность.

Айнзатцкоманды постепенно начали переходить к поголовным расстрелам евреев.

Действовали они с присущей немецкой нации педантичностью.

…Белая Церковь неподалеку от Киева уже пережила вторжение наступавших германских войск с непременными расстрелами, насилиями и грабежами; в августе, однако, в город пришли каратели – зондеркоманда 4-а штандартенфюрера Пауля Бломбеля. Целью карателей были евреи. Жители Белой Церкви с ужасом вспоминали случившееся: «Всех жителей-евреев города семьями… согнали во двор лагеря. Потом, раздев донага, сгоняли ко рву, ставили на колени и расстреливали. Стоял душераздирающий плач, крик. Люди прощались, прятали детей, пытались бежать, но их расстреливали. Мы были бессильны чем-нибудь помочь».[315]