И церковнославянской традиции

                  

1. Роль церковнославянской языковой и церковной

культурной традиции для поэзии начала XIX в. обычно ре-

шается как стилистическая проблема:                   

соотношение "высокого" и "среднего" слога. Церков-

нославянизмы воспринимаются в отношении к их стилисти-

ческой функции в системе Ломоносова, то есть внутри

русской секуляризованной культуры послепетровской эпо-

хи. В первую очередь при этом, естественно, рассматри-

ваются стилистические дублеты, слова, в которых одному

лексическому значению соответствуют две стилистические

формы. При таком подходе получается смещенная картина:

Пушкин, находящийся явно вне русской церковной куль-

туры и видевший в старославянском культурном пласте

лишь резерв для выражения "высоких" эмоций, оценивается

как поэт, для которого церковнославянская стихия поэти-

ческой речи обладает высокой значимостью. Лермонтов же,

который вел непрерывный "диалог с Богом" то как богобо-

рец, мятежник, романтический демон, то как автор "Мо-

литвы" ("Я, Матерь Божия..."), рассматривается как по-

эт, находящийся вне церковной языковой традиции. По

словам                                                

  

1 Корректурное примечание. Данная работа находилась

в печати, когда высказанное в ней пожелание в значи-

тельной степени реализовалось. В "Тезисах межвузовской

научной конференции литературоведов, посвященной 50-ле-

тию Октября" (Л., 1967) появилось краткое изложение

доклада Г. И. Сенникова "Сибирский вольнодумец XVIII

века".  Анализируя творчество П. А. Словцова, автор так

же, как и мы, приходит к выводу о принадлежности "Древ-

ности" перу сибирского поэта. К сожалению, аргументации

в этом кратком тексте не приводится. Можно лишь поже-

лать скорейшего опубликования полного текста работы Г.

И. Сенникова.                                         

 

В. В. Виноградова, эта традиция "усыхает" в поэзии Лер-

монтова. "Лермонтов делает дальнейший шаг за Пушкиным

по пути освобождения русского языка от пережитков ста-

рой церковно-книжной традиции".                      

2. Для решения этой проблемы полезно обратить внима-

ние не только на стилистику, но и на общую соотнесен-

ность структуры семантики русского романтизма и церков-

ной культурной традиции. "С небом гордая вражда" роман-

тизма определила тенденцию к кощунственному, "богохуль-

ному" словоупотреблению. А это, в свою очередь, повлия-

ло на создание "обращенной" семантической системы,

построенной на той же структуре смысловых сцеплений,

что и в церковной традиции, но ориентированной противо-

положным образом. В секуляризованной системе стиля из

старославянского в основном заимствовались формальные

элементы (морфо-фонологические и синтаксические), кото-

рые выполняли роль сигналов высокого стиля. Церковная

культура просто была вычеркнута как некоторый особый

тип смысловой организации мира. Романтизм (романтичес-

кий индивидуализм) возобновил борьбу с церковной куль-

турой и тем самым оживил память о ней.                

3. Рассмотрим некоторые опорные слова-символы в сис-

теме романтизма. Напомним, что всякий русский человек

начала XIX в. самим фактом причастности к православной

церкви, необходимостью выполнять обряды и знакомиться с

текстами был поставлен в условия, исключающие незнание

церковнославянского значения этих слов.               

а. Мечта, мечтание, мечтательный - в церковной куль-

туре означало нечто не только призрачное, но и ложное,

мнимое. Оно прилагалось к деяниям бесовским и в антите-

зе "земля - небо" характеризовало именно землю. Если у

Пушкина в стихах:                                     

  

  Когда, к мечтательному миру                   

Стремясь возвышенной душой (II, 59)           

  

"мечтательный" означает "неземной", то в выражении

Владимира Мономаха "света сего мечетнаго кривости ради

налезохъ грехъ co6e2, то "мечетный" ("мечтательный") -

именно земной. "Мечтанья бесовския" упоминаются в

Ипатьевской летописи под 6758 г. и в ряде других мест.

Под влиянием церковных текстов такое употребление про-

никало и за их пределы. Когда В. Г. Анастасович в пос-

лании И. И. Варакину (1812) опровергал утверждение дво-

рян о своем врожденном превосходстве, он писал:       

 

  С мечтой их всех ли мненья сходны?            

Ты первый против, как и я.                   

  

В. Ф. Раевский при аресте был характеризован началь-

ством как "мечтатель политический", то есть человек

ложных мнений.                                        

  

1 Виноградов В. В. Очерки по истории русского лите-

ратурного языка XVII-XIX вв. М., 1982. С. 310.        

2 Полн. собр. русских летописей. М., 1962. Т. 1.

Стб. 253.                                             

3 Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1971. С. 567.       

 

б. Страсть, страстный - в "Церковном словаре" Петра

Алексеева (СПб., 1819. Т. 4. С. 174 и 176) первое опре-

делено как "бедность, напасть", второе - "окаянный,

бедный".                                              

в. Обычные для определения женской красоты в системе

романтизма слова очарованье, чары, прелесть, прелест-

ный, обаяние, соблазнять, искушать в церковных текстах

относились к семантическому полю колдовства, обмана,

волхования и связаны были с безусловно отрицательной

оценкой. И. И. Срезневский поясняет "обаяние" как "вол-

хование" или "чародейское снадобье" и приводит пример:

 (Срезневский. Т. 2. С.

499). "Прелестный" употреблялось как "ложный", "обман-

ный" еще в деловом языке XVIII в. ("прелестные письма"

о воззваниях Пугачева).                               

4. Романтический текст с героем-демоном жил в двой-

ной проекции - на традиционную церковную семантическую

структуру и отвергающую ее - романтическую. В этом слу-

чае семантика не менее, чем стилистика, позволяет су-

дить об отношении новой светской культуры к церковной

традиции.                                             

  

1970