Отсутствует часть книги: Радищев - поэт-переводчик 16 страница

Близкий друг Мерзлякова, введенный им в литературу,

Ф. Ф. Иванов создал в статье "К несчастным" впечатляю-

щий образ бедняка, страдающего от нищеты и попранного

человеческого достоинства. "Несчастливец есть предмет

весьма любопытный для людей. Его рассматривают, любят

дотрагиваться до струн его страдания, дабы иметь удо-

вольствие изучать сердце в минуту судорожного терза-

ния". От праздных богачей бедняку "не должно ожидать

ничего, кроме оскорбительного сожаления, кроме подаяний

и вежливостей, тысячекратно более отяготительных, неже-

ли самая обида". Единственное оружие в руках гонимого

бедняка - "гордость, непреклонная гордость". Она "есть

добродетель злополучия; чем более фортуна нас унижает,

тем более возноситься должно; надобно помнить, что вез-

де уважают наряд, а не человека. Какая нужда, что ты

бездельник, когда ты богат? Какая польза, что ты чес-

тен, когда беден? Легко забываются с несчастными, и он

беспрерывно видит себя в горестной необходимости припо-

минать о самом себе, о личном достоинстве, как челове-

ка, ежели не хочет, чтобы другие о том забыли"'. Как и

в лирике Мерзлякова (а позже - Кольцова), речь идет не

о традиционных элегических жалобах на "злых людей", а о

горестях вполне реальных, об унизительной зависимости,

нужде действительной, в первую очередь материальной: "N

говорил мне: истинное несчастье терпит тот, кто не име-

ет насущного хлеба. Когда человек имеет пропитание,

одежду и под кровом скромный огонек, - тогда все прочие

бедствия исчезают"2.                                  

Требование материальной обеспеченности человека,

входя в общую систему прогрессивных идей, могло сде-

латься мощным орудием протеста. Однако оно же могло

быть в иных условиях истолковано как оправдание бегства

от общественных вопросов. Новый идеал Мерзлякова, хотя

и сохранил антидворянский характер, но, утратив боевое

звучание, окрасился в тона мещанской ограниченности.

Мерзляков проповедует:

                               

...спокойство и скромность,                   

И маленький ум для себя.                       

                        

В этом отношении показателен переход Мерзлякова от

переводов из Тиртея к одам Горация с их проповедью "зо-

лотой середины". Такое истолкование Горация характерно

было именно для недворянской литературы, не поднявшейся

еще до революционного протеста.                       

В конце 1804 - начале 1805 г. в жизни Мерзлякова

произошло заметное событие. Он был вызван в Петербург.

Жизнь в столице оставила глубокий след в памяти писате-

ля: "Это драгоценнейшее время всегда вспоминает он", -

писал Мерзляков в автобиографии3. Пребывание в Петер-

бурге не способствовало служебному продвижению. В за-

писной книжке В. Г. Анастасевича

       

1 Иванов Ф. Ф. Соч. и переводы. М., 1824. Ч. 1. С.

26-28. Составителем и редактором этого посмертного из-

дания был Мерзляков.                              

2 Там же. С. 29. По характеру высказывания можно

предположить, что "N" - это Мерзляков.                

3 РО РГБ. Фонд Погодина. (II. 8) 22. Л. 2.         

находим любопытную запись: "Мерзляков рекомендован

был в учители великих князей. Не показался".         

"Драгоценнейшим" время петербургской жизни, видимо,

было по тем дружеским и литературным связям, которые

завязались в этот период. В доме М. Н. Муравьева Мерз-

ляков познакомился с передовым литератором В. В. Попу-

гаевым и был представлен последним в Вольное общество

любителей словесности, наук и художеств - объединение

свободолюбиво настроенных писателей-демократов. В архи-

ве общества сохранилась копия письма В. В. Попугаева, в

котором автор его от имени М. Н. Муравьева рекомендовал

Мерзлякова "президенту" общества2. 3 октября 1804 г.

Мерзляков был принят корреспондентом в Вольное общест-

во. На собраниях общества он, как можно полагать, поз-

накомился с Востоковым. Об укреплении литературных свя-

зей Мерзлякова свидетельствует опубликование одной из

песен в связанном с Вольным обществом "Журнале российс-

кой словесности" Брусилова. В Петербурге же в 1805 г.

отдельной брошюрой было опубликовано программное для

Мерзлякова стихотворение "Тень Кукова на острове Ов-

ги-ги". В это же время, очевидно, укрепились его дру-

жеские связи с Н. И. Гнедичем.                        

Знакомство Мерзлякова с Гнедичем, вероятно, завяза-

лось еще в бытность последнего в университетском панси-

оне. Письмо Буринского Гнедичу в 1803 г. свидетельству-

ет о близких дружеских отношениях и единстве воззрений

политических и литературных кружка Мерзлякова и будуще-

го переводчика "Илиады"3. Позже, когда ходом литератур-

ного развития Мерзляков был отодвинут в рады второсте-

пенных литераторов, а за Гнедичем утвердилась слава от-

ца русского гекзаметра, обиженный Мерзляков писал М. П.

Погодину: "Гекзаметрами и амфибрахиями я начал писать

тогда, когда еще Гнедич был у нас в университете учени-

ком и не знал ни гекзаметров, ни пентаметров и даже не

писал стихами, свидетель этому "Вестник Европы" и гос-

подин Востоков, который именно приписывает мне первую

попытку в своем "Рассуждении о стихосложении", так как

песни мои русские в этой же мере были петы в Москве и

Петербурге прежде, нежели Дельвиг существовал на све-

те". Если отвлечься от общего обиженного тона письма,

то интересно указание Мерзлякова на то, что Гнедич "се-

бя называет моим первым почитателем и другом"4. В одном

из писем Жуковскому Мерзляков просил передать Гнедичу

"поклон усердный".

                   

1 РО РНБ. Ф. 18. Ед. хр. 4. С. 81. Запись сделана в

1811 г., однако рассмотрение заметок в книжке показыва-

ет, что владелец фиксировал в ней не события текущего

времени, а  любопытные литературные известия, порой

большой давности. Изучение биографии Мерзлякова указы-

вает на пребывание в Петербурге как наиболее вероятное

время "рекомендации". Последняя, вероятно, исходила от

М. Н. Муравьева.                                  

2 Рукоп. собр. б-ки СПбГУ. Архив Вольн. об-ва люби-

телей словесности, наук и художеств. № 151. Дело о при-

нятии в корреспонденты г. Мерзлякова. Л. 1.           

3 Письмо интересно тем, что воссоздает атмосферу

кружка Мерзлякова 1803 г.:                            

"Досадую на себя, что не читал еще Вашего Дон-Корра-

да; правда, я не виноват, ибо все усилия и старания,

какие только можно, употребил для того, чтобы достать

это творение, которое покажет немцам, что не у них од-

них писали порой Мейснеры, Лессинги и Шиллеры. Слава

нам и языку русскому!" (Отчет Имп. Публ. б-ки за 1895

год. СПб., 1898. Прил. С. 46-47).                     

4 Старина и новизна. М., 1905. Кн. 10. С. 512.      

Гнедича и Мерзлякова сближала общность интереса к ан-

тичной литературе. Белинский высоко оценивал переводы

Мерзлякова с латинского и греческого, ставил их имена

рядом. В статье о стихотворениях Ивана Козлова он гово-

рит о поэтах, которые "умерли, еще не сделав всего, что

можно было ожидать от их дарований, как например. Мерз-

ляков и Гнедич"2. Современники склонны были даже под-

черкивать приоритет Мерзлякова в деле разработки русс-

кого гекзаметра. М. А. Дмитриев писал: "Гекзаметры на-

чал у нас вводить Мерзляков, а не Гнедич Мерзля-

ков и Гнедич - это Колумб и Америк-Веспуций русского

гекзаметра"3. То же подчеркивали Надеждин и Погодин.

Дело в данном случае, конечно, не в том, у кого из двух

поэтов прежде определился интерес к гекзаметру, а в

том, что оба они продолжали традицию, которая шла от

Тредиаковского и Радищева в обход господствующего нап-

равления дворянской поэзии.                           

Интерес к античной поэзии, отчетливо проявившийся в

русской литературе конца XVIII - начала XIX в., был

связан с общим направлением литературного развития. Об-

разцы древнегреческой и римской поэзии, привлекавшие

внимание Мерзлякова в предшествующий период как источ-

ник героических образов, удобный материал для выражения

гражданственных, свободолюбивых идей, теперь получают

для него новый смысл. Неоднократно отмечалась связь

между интересом к белому безрифменному стиху и стремле-

нием к преодолению ломоносовской поэтической системы

как характерная черта в развитии русской поэзии конца

XVIII - начала XIX в. Однако необходимо иметь в виду,

что само это "преодоление" могло приобретать различный

смысл в зависимости от того, имело ли оно целью отка-

заться от придворной оды во имя медитативной элегии и

дружеского послания или же имелось в виду создание "вы-

сокой", гражданственной лирики, эпических произведений,

воплощающих идеи народности.                          

Понятно, что белый стих в элегиях Хераскова и посла-

ниях карамзинистов выполнял не ту роль, что в стихотво-

рениях Радищева или переводах из античных авторов Вос-

токова и Гнедича. В данном случае существенно не только

то, что отделяло оба эти направления от предшествующего

периода - эпохи Ломоносова, но и то, что разделяло их

между собой.                                      

Требование белого стиха в системе Радищева и его

последователей означало перенесение внимания на содер-

жание, объект поэтического воспроизведения. Содержа-

тельность делалась критерием художественности. Харак-

терно, что Радищев, для того чтобы узнать, "стихотворен

ли стих", предлагал пересказывать его прозой. Идеи бе-

лого стиха, ритмов, прямо подчиненных   

    

1 В статье "Разделение поэзии на роды и виды" он

иронически отзывается о "торжественных и казенных лиро-

пениях" Мерзлякова, имея в виду заказные оды, которые

Мерзляков писал как университетский профессор, но тут

же оговаривается: "Здесь разумеются только оды Мерзля-

кова, а не его переводы из древних и русские песни,

большая часть которых превосходна" (Белинский В. Г.

Полн. собр. соч. Т. 5. С. 47).                        

2 Там же. С. 68.                                   

3 См.: Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти.

М., 1869. С. 166-167;                                 

Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб.,

1890. Т. 3. С. 170.                                   

содержанию, и звукоподражания как средства достижения

"изразительной" гармонии (выражение Радищева) и призва-

ны были создать художественную систему, обеспечивающую

наибольшую содержательность произведения'. Вслед за Ра-

дищевым в конце 1790-х гг. против рифмы выступил С.

Бобров, писавший с характерной ссылкой на авторитет

Мильтона, Клопштока и Тредиаковского: "Рифма часто слу-

жит будто некиим отводом прекраснейших чувств, убивает

душу сочинения". Как и Радищев, Бобров считал, что

"до-брогласие" состоит "не в рифмах, но в искусном и

правильном подборе гласных или согласных, употребленных

кстати"2, то есть связанных с содержанием. Для поэтов

карамзинистского лагеря, в творчестве которых объект

изображения заслоняется субъектом, личностью изображаю-

щего, главным критерием художественности делалась не

"содержательность", а проблема слога. Отказ от рифмы

связан был здесь с противопоставлением "надутой" оде -

простоты и изящества слога, избавленного от архаизмов и

тяжелых конструкций. С этим связано и двоякое восприя-

тие античной поэтической традиции.                    

Для Радищева, Востокова, Гнедича, Мерзлякова перево-

ды из древних поэтов, наряду с изучением народной пес-

ни, были одним из путей, по которому шли поиски решения

проблемы системы русского стиха. Гекзаметры Радищева и

его "Сафические строфы" (они представляют собой, что не

было отмечено комментаторами, вольный перевод 15-го

эпода Горация: "Nox erat et caelo fulgabat luna sere-

no...") неразрывно связаны с его интересом к русскому

народному стиху и с опытом ритмической реформы на осно-

ве своеобразно истолкованного "Слова о полку Игореве" в

"Песнях, петых на состязании...". Подобная связь приме-

нительно к Востокову уже отмечалась3.                 

Необходимо также иметь в виду, что возникавший таким

образом интерес к античности был связан не с утвержде-

нием классицизма, а с его разрушением, поскольку в

древней поэзии видели не воплощение вечных норм абс-

трактного разума, а реальную, исторически сложившуюся

форму человеческой культуры, притом форму наиболее на-

родную. С этим связано, в частности, стремление обра-

титься к античной поэзии прямо в оригиналах, а не через

французские переводы. Борьба вокруг белого стиха явля-

лась лишь составной частью общего столкновения двух те-

чений в поэзии - так называемой "легкой поэзии", субъ-

ективистской лирики, с ее культом изящного слога, с од-

ной стороны, и "поэзией содержания", с ее ориентацией

на эпические жанры и высокую гражданственную тематику -

с другой.                                             

Интерес к античности возникал в творчестве Мерзляко-

ва как ответ на стремление создать высокое искусство,

противостоящее в этом смысле "легкой

1 О позиции Радищева в этом вопросе и о борьбе вок-

руг его наследства см.:                               

Берков П. Н. А. Н. Радищев как критик // Вестник

ЛГУ. 1949. № 9; Орлов В. Н. Из истории гражданской поэ-

зии 1800-х годов // Орлов В. Н. Русские просветители

1790- 1800-х годов, 2-е изд. М., 1953; Лотман Ю. М. О

некоторых вопросах эстетики А. Н. Радищева // Науч.

труды, посвящ. 150-летию Тарт. гос. ун-та. Таллин,

1952.                                                 

2 Бобров С. Таврида, или Мои летний день в Тавричес-

ком Херсонесе. Николаев, 1798 (страницы не нумерованы).

3 См. вступ. ст. и коммент. В. Н. Орлова к кн.: Вос-

токов А. X. Стихотворения. Л., 1935.                  

поэзии" карамзинистов. Вместе с тем античный эпос восп-

ринимался им как произведение простонародное, фольклор-

ное. Мерзляков разделял требование обращаться к антич-

ной литературе прямо, а не через посредство французской

поэзии, требование, которое под пером немецких писате-

лей конца XVIII в. и Радищева (фактически на том же пу-

ти стоял еще Тредиаковский, обратившийся не только к

роману Фенелона, но и к гомеровскому эпосу) связано бь-

шо с преодолением классицизма. "В рассуждении образцов,

- писал Мерзляков, - должно признаться, что мы не там

их ищем, где должно. Французы сами подражали. По-

чему нам для сохранения собственного своего характера и

своей чести не почерпать сокровищ чистых, неизменных из

той же первой сокровищницы, из которой они почерпали? -

Почему нам так же беспосредственно не пользоваться нас-

тавлениями их учителей, греков и римлян?"'            

Приблизительно около 1806 г. в отношении Мерзлякова

к античной культуре намечаются перемены. Если в период

создания переводов из Тиртея Мерзлякова интересовала

главным образом политическая заостренность, гражданская

направленность произведения, античный мир воспринимался

сквозь призму условных героических представлений в духе

XVIII в. (поэтому он и мог, зная греческий язык, пере-

водить с немецкого), то теперь позиция его меняется.

Интерес к подлинной жизни древнего мира заставляет изу-

чать систему стиха античных поэтов и искать пути ее

адекватной передачи средствами русской поэзии. Внося в

интерес к античности требование этнографической и исто-

рической точности, Мерзляков расходился с классицизмом.

Античность не была для него в этот период условным ми-

ром общих понятий, противостоящим зримой действитель-

ности как абстрактное конкретному. Античный мир в сис-

теме классицизма не мог иметь конкретных примет дейс-

твительности. Это был мир "вообще", мир общеобязатель-

ных, отвлеченных идей, реальных именно потому, что "на-

ши идеи, или понятия, представляя собой нечто реальное,

исходящее от бога, поскольку они ясны и отчетливы"2,

противостоят "нереальному" и "неистинному" миру эмпири-

ческой действительности.         

Глубоко отлично понимание Мерзляковым античности и

от решения  этого вопроса в творчестве Батюшкова. Для

Батюшкова это был условный гармонический мир, созданный

воображением поэта, - не царство вечных истин, но и не

мир действительности. Поэтому, как ни различны были по

своей природе картины древнего мира в произведениях

классицистов и Батюшкова, они имели одну общую черту:

они не выдерживали сопоставления с реальным миром; вве-

дение в текст конкретных жизненных деталей разрушило бы

всю стилевую систему произведения. Язык произведения

должен был быть выдержан в условной системе "поэтичес-

кого" слога.                                          

Позиция Мерзлякова была иной. Литература древнего

мира воспринималась им как народная. В статье "Нечто об

эклоге" он сочувственно отмечал, что "вероятное",  по

его терминологии, состояние первобытного счастья "пока-

залось тесным для поэтов. Они смешивали с ним иногда

грубость 

                      

1 Мерзляков А. Ф. Рассуждение о российской словес-

ности в нынешнем ее состоянии // Труды Об-ва любителей

рос. словесности. 1817. Ч. 1. С. 106.                 

2 Декарт Р. Рассуждение о методе // Избр. произведе-

ния. М., 1950. С. 287.                                

действительного". Однако реалистическое представление

о том, что каждодневная жизненная практика является

достойным предметом поэтического воспроизведения, было

Мерзлякову чуждо. Обращение к античным поэтам давало в

этом смысле возможность героизировать "низкую", практи-

ческую жизнь. Это определило особенность стиля перево-

дов Мерзлякова, соединяющего славянизмы со словами бы-

тового, простонародного характера.

                  

 Два рыбаря, старцы, вкушали дар тихия ночи    

На хладной соломе, под кровом, из лоз соплетенным...

                                       

  С изношенным платьем котомки и ветхие шляпы   

Висели на гвозде - вот всё их наследно именье,

Вот всё их богатство! - ни ложки, ни чаши домашней,

Нет даже собаки, надежного стража ночного (с. 130).

 

Сочетания: "хладная" - "солома", "собака" - "страж"

по традиционным представлениям XVIII в. стилистически

противоречили друг другу. В дальнейшем мы встречаем в

этом же стихотворении: "зыбкий брег", "зрел снови-

денья", "времена все текут постоянной стопою" и т. п. -

с одной стороны, и выражения типа "поужинав плохо, за-

рылся в солому, пригрелся, уснул я" - с другой.       

Кроме того. Мерзляков вводит в переводы элементы

русской фольклорной стилистики. Так, в идиллии Феокрита

"Циклоп" встречается стих: "От горести вянет лице, и

кудри не вьются!" Он вызвал характерное замечание Гне-

дича:                                                 

"Стих сей, незнакомый Феокриту, знаком каждому русс-

кому, он из песни"2. Интересно, что Гнедич, пародиро-

вавший перевод Мерзлякова, сам в дальнейшем избрал

именно этот путь, создавая идиллию "Рыбаки"3, написан-

ную тем же размером, что и переводы Мерзлякова, и, мо-

жет быть, с учетом опыта последнего.                  

Обратившись к русскому гекзаметру, Мерзляков, вслед

за Тредиаковским и Радищевым, истолковал этот размер

как дактило-хорей. Он широко разнообразит звучание сти-

ха, заменяя одну или несколько дактилических стоп - хо-

реическими. Приведем примеры:

                        

 Дактиль:

                                           

Руки о весла протерты, и мышцы в трудах ослабели.

 

Первая стопа хореическая:

                            

Сколь великие пали герои мечами аргивян.

 

Вторая стопа хореическая:

                               

Мыслью какой подвигнута дщерь всемогущего бога.

 

Третья стопа хореическая:

           

Эклоги Публия Виргилия Марона. М., 1807. С. X.   

2 Гнедич Н. И. Стихотворения. Л., 1956. С. 99.     

3 См. в ст.: Кукулевич А. М. Русская идиллия Н. И.

Гнедича "Рыбаки" // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та.

1939. № 46. Филол. серия. Вып. 3.                     

Тако вещая, из врат блистательный Гектор исходит.

 

Четвертая стопа хореическая:

                             

  Пусть он бесстрашен и пусть ненасытим в сече кровавой.

                                                 

Иногда заменяются две стопы. Мерзляков, наряду с

гекзаметром, обращается к белому пятистопному и шестис-

топному амфибрахию, также с заменой отдельных стоп хо-

реем.                                                 

Особенно интересны опыты Мерзлякова в так называемом

"сафическом" размере. В своих "народных песнях" Мерзля-

ков еще очень робко пробует разнообразить традиционный

силлабо-тонический стих тоникой, и стихи типа:        

"Я не думала ни о чем в свете тужить..." были исклю-

чением. Именно в работе над переводами из Сафо Мерзля-

ков приходит к отказу от силлабо-тоники, к тому тони-

ческому размеру, который был охарактеризован Востоковым

как присущий русской песне. Понятие "стопы" было заме-

нено Востоковым "прозодическим периодом". В основе раз-

мера - ударения, "коих число не изменяется". Перевод

из Сафо был впервые опубликован в 1826г., и Мерзля-

ков, видимо, учитывал рассуждения Востокова, сознатель-

но сближая античную поэзию с системой, осознаваемой им

как русская, народно-поэтическая:

                     

Низлетала ты - многодарная                    

И, склоня ко мне свой бессмертный взор,        

Вопрошала так, с нежной ласкою:               

"Что с тобою, друг? что сгрустилася?"           

             

Интонационное приближение к русской народной песне

поддерживалось и подбором лексики и фразеологии: "кра-

совитые воробушки", "не круши мои дух", "ударяючи кры-

лами", "что сгрустилася". Такой стих, как: "Отыми, от-

вей тягость страшную", звучит почти по-кольцовски.    

Переводы из античных поэтов - самое ценное в твор-

ческом наследии Мерзлякова этого периода. Они были свя-

заны с поисками решения одной из основных проблем лите-

ратуры 1820-х гг. - создания народного и монументально-

го искусства. Однако в позиции Мерзлякова этих лет была

и слабая сторона. Стремление воспроизвести подлинную, а

не условно-героическую античность представляло собой

значительный шаг вперед, знаменовало интерес художника

к реальной истории и в какой-то мере подготавливало

вызревание принципов реализма. Но это же самое приводи-

ло к ослаблению непосредственного политического  пафоса

стихотворений, ослабляло связь их 

         

1 Востоков А. Опыт о русском стихосложении. СПб.,

1817. С. 95.

                    

с романтической поэзией русского освободительного дви-

жения этих лет. Если стихотворения молодого Мерзлякова

(равно как и Гнедича) входили в общий поток русской

гражданской лирики, то его переводы и подражания, хотя

и могли быть, так же как и перевод "Илиады", истолкова-

ны в свободолюбивом духе, нуждались, однако, для этого

в специальной интерпретации, бесспорно, лишь частично

соответствовавшей авторскому замыслу. Мерзляков не при-

нял позицию романтического индивидуализма, как ранее -

поэзию последователей Карамзина. В борьбе с ними он об-

ращался к традиции литературы XVIII в.                

Эта традиция тяготела над Мерзляковым и, по выраже-

нию Белинского, "часто сбивала его с толку"1. Особенно

это проявилось в переводе "Освобожденного Иерусалима"

Тассо. Мерзляков дорожил этим трудом, который был начат

задолго до Отечественной войны 1812 г., но увидел свет

лишь в 1828 г. Замысел перевода возник в обстановке

борьбы с легкой поэзией карамзинистов и нараставшего к

середине десятых годов интереса к эпическим жанрам. Од-

нако художественное решение проблемы перевода, избран-

ное Мерзляковым, было архаично не только к моменту вы-

хода поэмы, но и значительно ранее.                   

Интерес Мерзлякова к эпическим жанрам, конечно, не

дает основания для причисления его к шишковистам. Линг-

вистические теории и литературная позиция главы "Бесе-

ды..." не встречали с его стороны сочувствия. Характер-

но, что Мерзляков полемически подчеркивал в воззрениях

Шишкова именно дилетантизм, то есть черту, общую всем

дворянским писателям, и в качестве противоположного

примера выдвигал Ломоносова, поэта-разночинца и учено-

го. В 1812 г. Мерзляков писал: "...часто погрешают и

некоторые страстные любители языка славянского. Что

встречаем в их сочинениях? Слова обветшалые славянские

вместе с простыми и общенародными и притом в образах

чужестранных или сряду старый язык славянский, от кото-

рого мы уже отвыкли. Возьмите оды и похвальные слова

Ломоносова и сравните их с некоторыми нынешними стихот-

ворными славяно-российскими сочинениями. - Читая перво-

го, я не могу остановиться ни на одном слове: все мои,

все родные, все кстати, все прекрасны; читая других,

останавливаюсь на каждом слове, как на чужом... Поздно

уже заставлять нас писать языком славянским, осталось

искусно им пользоваться. Вот особливое достоинство Ло-

моносова"2.                                           

Не примыкая к шишковистам, Мерзляков в еще большей

степени был и всегда оставался чуждым карамзинско-арза-

масскому лагерю. В этом отношении особенно показательна

история его взаимоотношений с Жуковским.              

Мерзляков и Жуковский познакомились во время форми-

рования дружеского кружка Андрея Тургенева и долгое

время находились в близких товарищеских отношениях. В

1800-х гг. для московской читающей публики имена их

стояли рядом. Попав в 1807 г. в окружение шишковистов,

Жихарев 

                      

1 Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. 3. С. 47.    

2 Мерзляков А. Ф. Рассуждения о российской словес-

ности в нынешнем ее состоянии.                        

С. 72.                                             

изумлялся тому, что "почти все эти господа здешние ли-

тераторы ничего не читали из сочинений Мерздякова и Жу-

ковского"'. Однако личная дружба не препятствовала дли-