I. Вавилон, Ассирия, халдейское царство

Плодородные, красивые берега Тигра и Евфрата манили к себе полчища орд, кочевавших по широким просторам Передней Азии, а поскольку места эти, словно райский сад, заключены между гор и пустынь, то орды неохотно расставались с ними. В наши дни эта область Земли утратила немало прелестей, поскольку совершенно лишена всякой культуры и с давних времен сделалась добычей рыщущих тут орд, но некоторые места вполне подтверждают единодушное свидетельство древних авторов, которые не находят слов для того, чтобы по достоинству расхвалить эту местность^2*. Итак, вот родина первых монархических держав всемирной истории, вот древняя кузница полезных искусств.

Племена вели кочевую жизнь, так что самое естественное, что могло прийти на ум какому-нибудь честолюбивому шейху, было присвоить себе прекрасные берега Евфрата, утвердить на них свою власть и подчинить себе другие кочевые народы. Еврейский рассказ называет этого шейха Нимродом; он основал свое царство с городами Вавилоном, Эдессой, Несибином и Ктесифоном, а вблизи от его царства рассказ помещает другое — ассирийское, с городами Ресен, Ниневия, Адиабена и Калах, Географическое положение этих царств, природа их и история возникновения завязывают нить судьбы, которая и вилась вплоть до самой гибели обеих держав; ведь если оба государства, основанные разными племенами, расположены были слишком близко друг от друга,— что могло воспоследовать из такого соседства, если не обоюдная вражда, когда оба царства то оказывались под началом одного государя, то дробились под натиском горных племен, спускавшихся с севера? Вот вкратце и вся история царств, основанных на берегах Тигра и Евфрата, история, которая не могла, конечно, не исказиться в чем-то при такой древности событий и противоречивости рассказов разных народов. Но в чем все летописи и сказки согласны,, так это в том, что касается возникновения этих царств, их духа и внутреннего строя. Кочевники положили им начало, и захватнический дух орды всегда был присущ им. И даже сам развившийся в них деспотизм и прославившая Вавилон искусность в ремеслах — все это вполне отвечала духу этого края и национальному характеру населявших его людей.

Ведь что такое были, к примеру, первые города, основанные первыми мифическими монархами мира? Это были огромные огороженные стоянки.

2* См. «Описание Земли» Бюшинга, т. V, ч. 1 ³.

318

укрепленные лагеря племени, что паслось на плодородной земле и совершало отсюда набеги на соседей. Вот почему Вавилон, стоило только основать его, сделался столь чудовищно огромен и раскинулся по обе стороны реки; вот почему столь колоссальны были стены его и башни. Эти стены были высокими, широкими валами из обожженной земли, и они должны были защищать громадный лагерь кочевников; башни были смотровыми башнями; город, утопавший в садах, по выражению Аристотеля, был целым Пелопоннессом⁴. Земля в изобилии давала материал для стройки — глину, чтобы делать кирпичи, и асфальт, чтобы связывать эти кирпичи. Итак, природа облегчала труд человека, а коль скоро город был заложен на манер кочевников, то совсем не трудно было на тот же самый манер, то есть путем грабительских набегов, украшать город и умножать его богатства.

Ведь достославные завоевания Нина, Семирамиды и т. д.— это просто те же самые набеги, которые до сих пор совершают арабы, курды и турко-маны. Ассирийцы по своей породе как раз и были таким горным племенем, так что они только поэтому и сохранились в памяти людей: ничего они не делали, а только воевали и грабили. С самых древнейших времен, как знаем мы из рассказов, в войсках этих завоевателей мира служили арабы, а ведь давний жизненный уклад этого народа не для кого не секрет, он и не изменится, пока цела Аравийская пустыня. Позже на сцену выходят халдеи — курды — разбойники по природе и первоначальному местожительству^3*. Во всемирной истории они не примечательны ничем, кроме опустошительных походов, ибо если они славятся своей наукой, то, по всей видимости, они попросту грабительски захватили чужую славу, когда завоевали Вавилон. Итак, можно думать, что прекрасная область Земли, Тигр и Евфрат с их берегами,— это место сбора кочующих племен и разбойничьих народов, которые складывали здесь, в укрепленных ими городах, свою добычу, пока, наконец, не изнежились под теплым небом этих широт, не утомились от роскоши и сами не сделались добычей других народов.

Да и знаменитые художественные творения Семирамиды или даже Навуходоносора свидетельствуют все о том же. Первые походы ассирийцев направлялись на юг, в Египет; таким образом, художественные создания этой мирной цивилизованной нации и послужили первыми образцами для украшения Вавилона. Знаменитые колоссы Бела, портретные изображения на кирпичных стенах великого города — все это, как кажется, вполне выдержано в египетском вкусе, а если легендарная царица отправилась на гору Багистан, чтобы напечатлеть свое изображение на склонах ее, то это, несомненно, было подражанием Египту. Дело в том, что царица вынуждена была пуститься в путь, потому что в ее южной стране не было гранитных утесов, пригодных для строительства вечных памятников, как в Египте. И Навуходоносор не строил ничего, кроме колоссов, кирпичных

3* См. сочинение Шлецера о халдеях в «Репертория. литературы Ближнего Востока»⁵, ч. 8, с. 113 сл.

319

дворцов и висячих садов. Не имея нужного материала и не обладая должным искусством, пытались превзойти образцы объемом и размерами, и лишь приятные сады придавали вавилонский дух этим недолговечным памятникам. Поэтому я не очень жалею, что распались эти чудовищные массы глины; великими творениями искусства они не были, а вот чего мне хотелось бы, так это того, чтобы среди оставшихся груд развалин поискали таблички с халдейскими письменами, которые, если верить свидетельствам путешественников, непременно должны находиться здесь^4*.

Достоянием этой области, и это подсказывалось самим ее географическим положением, были торговля и ремесла — ремесла не в собственно египетском духе, а ремесла кочевых племен. Евфрат широко разливался, затоплял землю, и воды его приходилось отводить с помощью каналов, с тем чтобы обширные участки земли становились плодородными благодаря его наносам; так были изобретены колеса и насосы, если только устройства эти не были взяты у египтян. А в наши дни прежде населенные и плодородные земли, совсем немного удаленные от реки, страдают от засухи, потому что нет больше людей, которые прилежно бы трудились на этих землях. От животноводства к земледелию был всего один шаг, потому что сама природа звала обрабатывать почву постоянного обитателя этих краев. Растения и деревья с какой-то ужасающей силой, сами собою, идут в рост из этой почвы, богато вознаграждая малый труд по уходу за ними, так что, сам не заметив того, пастух превратился в земледельца и садовника. Лес прекрасных финиковых пальм дал стволы для жилища, заменившего неверные шатры, и дал плоды в пищу человеку; помогала строительству и легко обожженная глина, так что обитатели шатров незаметно для самих себя очутились в куда лучшем, хотя и глинобитном доме. Эта же почва подарила человеку глиняные сосуды, а вместе с ними тысячу жизненных удобств. Люди научились выпекать хлеб, приготовлять пищу и, наконец, благодаря торговле дожили до пышных пиров и празднеств, которыми славились в древности вавилоняне. Сначала из обожженной глины изготовляли маленьких идолов, терафимов, вскоре научились ваять и обжигать колоссальные статуи, а от них нетрудно было перейти и к отливу форм из металла. Нанося на мягкую глину рисунки или буквы, закрепляя их путем обжига, незаметно научились сохранять на обожженных кирпичах доступные этим временам знания, а потому могли уже опираться на наблюдения и опыт прежних времен. Даже и астрономия была счастливым изобретением кочевников этих мест. На своих бескрайних прекрасных равнинах, предаваясь праздности н покою, пастух мог наблюдать, как восходят и заходят на бесконечном светлом небосводе яркие, сияющие звезды. Он называл их именами своих овец и в книгу своей памяти стал записывать перемены, происходящие с ними. Такие наблюдения удобно было продолжать, расположившись после знойного дня на плоских крышах вавилонских домов, и вот, наконец, целый особый, специ-

^4* См. делла Балле «О руинах близ Аргии», Нибур о руинах близ Хелле я др.

320

ально для этой цели основанный орден взял в свои руки занятия этой волнующей и притом столь необходимой дисциплиной и с тех пор уже не переставал писать анналы небес. Так сама природа подвела людей к знаниям и наукам, и дары эти — такие же местные произведения, как и любой взращенный природой плод. У подножья Кавказских гор природа дала в руки людей источник нефти, так что несомненно миф о Прометее берет свое начало в этих местах; а в финиковых рощах на берегах Евфрата природа нежно и кротко лелеяла пастуха-кочевника, перевоспитывая его и превращая в прилежного, трудолюбивого жителя сел и городов.

С другой стороны, ряд известных в Вавилоне ремесел возник благодаря тому, что местность эта с давних времен была и остается центром торговли между Востоком и Западом. В центральной Персии не сложилось столь знаменитого государства, потому что здесь нет реки, которая втекала бы в океан, и насколько более оживленные места по берегам Инда, Ганга и здесь — на берегах Тигра, Евфрата! Близко отсюда и Персидский залив^5*, склады и перевалочные пункты индийских товаров, они обогащали и Вавилон, ставший покровителем купеческого усердия. Известно, как любили в Вавилоне пышность льняных тканей, ковров, вышивок, всяких прочих одежд; богатство творило роскошь жизни, роскошь и усердие особенно сближали мужчин и женщин (в отличие от других провинций Азии), чему немало способствовало правление нескольких цариц. Короче говоря, культура народа всецело шла от его географического положения и образа жизни, и нам пришлось бы удивляться, если бы, при наличии столь благоприятных условий, в этой местности не возникло ничего достойного внимания. У природы на Земле есть свои любимые места — это прежде всего берега рек и изысканные участки морского побережья; в таких местах пробуждалась и по достоинству награждалась деятельность людей. На берегах Нила возник Египет, на берегах Ганга — Индия, а здесь построены были Ниневия и Вавилон, а позднее — Селевкия и Пальмира. И, если бы желание Александра исполнилось и он воцарился и стал править миром в Вавилоне, как переменился бы — на целые века — весь облик этого прекрасного, прелестного края!

Населяющие Ассирию н Вавилон народы знали и письменные знаки — сокровище, с незапамятных времен бывшее достоянием кочевых племен Передней Азии. Оставлю в стороне вопрос, какому народу принадлежит честь этого великолепного изобретения^6*; довольно того, что все арамейские племена гордились этим даром далекого прошлого и какой-то священной ненавистью ненавидели иероглифы. Поэтому я никак не могу согласиться с тем, что вавилоняне пользовались иероглифами: ведь их толкователи толковали все на свете — движение планет, события, случайности, сны, тайнопись, но только не иероглифы. И знаки судьбы, что

^5* «История торговли с Ост-Индией» Эйххорна⁷, с. 12; «Введение в синхронистическую универсальную историю» Гаттерера, с. 77.

^6* Об атом — в другом месте.

321

явились пирующему Валтасару^7*, заключались не в рисунках, а в слогах, написанных вязью, как пишут на Ближнем Востоке. Вавилоняне с древней" ших времен пользовались на письме буквами без всяких иероглифов, и это подтверждают картины, нанесенные Семирамидой на стены, и сирийские буквы, которые она велела выбить на скале с ее изображением. И только благодаря тому, что вавилоняне пользовались буквами, стало возможным уже и в те ранние времена заключать договоры, составлять хроники и вести запись астрономических наблюдений; только благодаря буквам вавилоняне запечатлелись в памяти людей как культурный народ. Правда, до нас не дошли ни их астрономические каталоги, ни хотя бы одно из их сочинений, хотя первые посылались еще Аристотелю; но прекрасно уже и то, что такие сочинения были у вавилонского народа.

Впрочем, не надо думать, что мудрость халдеев — нечто напоминающее мудрость наших дней. Науки, какими владел Вавилон, доверены были замкнутой касте ученых, а каста эта, когда нация стала переживать упадок, превратилась в клан отвратительных обманщиков. Халдеями мудрецов стали называть, по-видимому, с того времени, когда халдеи воцарились в Вавилоне; поскольку со времен Бела цех ученых стал государственным орденом, учрежденным самим государем, то, вероятно, ученые просто льстили своим завоевателям, назвавшись именем их народа. Эти мудрецы были придворными философами, а будучи таковыми, опустились до всевозможных надувательств и жалких фокусов — до придворной философии. По всей видимости, в это время они уже ничем не приумножили свою древнюю науку, как не приумножил знания китайский чиновничий строй.

Итак, эта прекрасная зона Земли была и счастлива и несчастлива, она расположена была неподалеку от горных местностей, откуда одно за другим сползало в долины множество диких племен. Ассирийское и вавилонское царство было завоевано халдеями и мидийцами, а халдеев и мидийцев разбили персы, а потом все превратилось в голую пустыню, и столица империи перенесена была дальше к северу. Итак, ни в военном деле, ни в государственном устройстве этих царств нам нечему поучиться. Вавилоняне вели грубое наступление, совершали набеги и так завоевывали страны, а политический строй был жалким правлением сатрапов, как почти повсюду на Ближнем Востоке. Отсюда такая непрочность границ всех этих государств, отсюда частые бунты и возмущения, и вот почему все государство разрушалось, стоило только захватить один его город или одержать над ним одну или две победы. Правда, уже после первого падения вавилонского царства Арбак хотел утвердить правление своего рода объединенной в единый союз аристократии, но этот замысел ему не удалось осуществить, потому что' вообще ни одно индийское или арамейское племя не представляло себе иного строя, кроме деспотического. Все эти племена в прошлом были кочевыми, и на все их представления наложил

^7* Книга пророка Даниила, 5, 25.

322

отпечаток образ царя — отца семейства, шейха; такой образ не оставлял уже места для политической свободы, для власти нескольких человек — даже и тогда, когда все эти народы перестали жить отдельными племенами. Одно Солнце на небе, так и правитель на Земле должен быть один, и, действительно, царь окружен был всем величием Солнца и погружен был в сияние земного божества. Все зависело от него, милость его была источником всякого блага, он олицетворял собою государство, которое обычно и гибло вместе с ним. Гарем был его дворцом, и окружало его лишь золото и серебро, рабы и рабыни, страны были лугом его, и стада людские гнал он, куда только хотел, если не давил и не душил их. Варварский строй кочевников, но когда были у них добрые государи, то были они настоящими пастырями и отцами своего народа.

II. Мидийцы и персы

Мидийцы стали известны всемирной истории войнами, которые они вели, и роскошью жизни; открытиями или благоустроенностью государства они никогда не отличались. Это был смелый народ наездников, жил он в своей довольно суровой стране, дальше на север, и вот этот народ опрокинул ассирийское царство, пока султаны спали ленивым сном в своих гаремах, а когда образовалось новое ассирийское государство, они ушли из-под его власти. Но тут же умный Дейок установил у них строгое правление монарха, а мидийский монарх превзошел в пышности и роскоши своей жизни даже и самих персов. И, наконец, в правление великого Кира они влились в обширный поток народов, который вознес персидских монархов и превратил их в правителей мира.

Если есть на свете государь, история которого становится поэзией, то государь этот — Кир, основатель персидской империи: будем ли мы читать рассказы евреев и персов об этом любимце богов, завоевателе и законодателе, или рассказы греков — Геродота и Ксенофонта. Ксенофонт, этот прекрасный историк,— мысль написать «Киропедию» была завещана ему его учителем,— несомненно, собирал подлинные сведения о нем во время своих походов в Азию, но тут о Кире, который давно уже умер, говорили не иначе, как в возвышенном тоне похвалы, потому что так это принято у восточных народов, когда описывают они своих царей и героев. Ксенофонт для Кира стал тем же, чем Гомер был для Ахилла или Улисса — в основу поэм Гомера тоже легли подлинные исторические рассказы. Для нас сейчас все равно, кто более правдив, Гомер или Ксенофонт; довольно того, что Кир на самом деле завоевал Азию и основал империю, простиравшуюся от Средиземного моря до Инда. Если Ксенофонт говорит правду о нравах древних персов, воспитателей Кира, то немцы могут радоваться тому, что, по всей видимости, родственны этому народу; пусть каждый немецкий государь прочитает «Киропедию»⁸.

323

Но ты, о великий и добрый Кир, если бы голос мой мог достичь твоей могилы в Пасагардах, я вопросил бы прах твой, отчего ты стал завоевателем народов? Подумал ли ты в своем юношеском желании побед, какую пользу принесут тебе и твоим внукам все эти неисчислимые народы, все эти необозримые земли, которых заставил ты покорствовать твоему имени? Разве дух твой мог присутствовать повсюду? Разве мог он после смерти твоей воздействовать на грядущие поколения? А если нет, зачем же возложил ты это тяжкое бремя на потомков своих, зачем заставил носить сшитую из лоскутков пурпурную царскую мантию? Части распадаются и давят держащего их. Такова история Персии при наследниках Кира. Дух завоевания явил им столь высокую цель, что они хотели во что бы то ни стало расширить границы государства, даже когда совершенно невозможно было расширить их, и так без передышки опустошали, разоряли, нападали, грабили, пока честолюбие оскорбленного врага не уготовало им печальный конец. И двух столетий не продержалась империя персов, и удивительно еще, что держалась она так долго потому, что корни ее были малы, а ветви столь велики, что неизбежно должна была она рухнуть на землю.

Если человечность укрепится некогда в царстве людей, то первое, чем придется заняться, так это изгонять безумный дух завоевания из истории человечества, дух, который сам приводит себя к гибели на протяжении всего нескольких поколений. Вы гоните людей, словно стадо, вы слепляете их вместе, словно мертвую глину, и вы не думаете о том, что живой дух живет в них и что последний, самый верхний, камень всего строения наверняка оторвется и прибьет вас насмерть. Царство народа — это одна семья, это жилье, в котором наведен добрый порядок; оно довлеет себе, оно основано природой, оно стоит и гибнет, когда приходит его черед. А насильственно согнанные в одну империю сто народов и сто двадцать провинций — это чудовище, а не государственный организм.

Таким чудовищем персидская империя была с самого начала, но после смерти Кира это стало еще очевидней. Столь непохожий на отца сын жаждал все новых и новых завоеваний, словно безумный, ринулся он на Египет и Эфиопию, так что с трудом голод пустынь изгнал его из этих мест. Что было пользы от таких походов ему и его царству? Что принес он завоеванным землям? Он разорил Египет, он разрушил самые великолепные фиванские памятники и храмы,— бессмысленное разорение! На смену поколениям убитых пришли новые роды, но разрушенные творения не возместить ничем. И теперь еще лежат они в развалинах, неразыскан-ные и непонятые; странник проклинает опьяненного безумца, похитившего у нас сокровища Древнего мира, отнявшего их у нас без причины и без цели.

Но едва наказан был Камбиз собственной яростью, как Дарий, куда более мудрый, начал с того, чем кончил он. Он пошел войной на скифов и индийцев, он ограбил фракийцев и македонцев и не добыл ничего, а просто посеял в Македонии ту искру, которой суждено было разгореться пламенем над головой последнего персидского царя из этого

324

рода. Неудачным был поход на Грецию, и еще большим неудачником был наследник Дария Ксеркс; а если читать списки народов и кораблей, которые обязан был поставлять весь персидский мир, чтобы обезумевший завоеватель мог совершать свои деспотические походы, если поразмыслить над тем, какая резня учинялась всякий раз, когда возмущались против монарха народы на Евфрате, Ниле, Инде, Араксе, Галисе, как заливались кровавыми потоками страны только ради того, чтобы все присвоенное персами и впредь принадлежало им,— то не женскими слезами, что проливал Ксеркс при виде невинных жертв сражений, а кровавыми слезами негодования заплачем мы оттого, что такое отвратительное, противное народам царство носит имя Кира на своем челе. Опустошавший мир перс — заложил ли он такие царства, построил ли такие города и здания, как те, которые разрушал или желал разрушить,— Вавилон, Фивы, Сидон, Грецию, Афины? Мог ли он основать их?

Закон судьбы жесток, но благодатен: всякое зло, а потому и всякая чрезмерная власть должны пожрать сами себя. Падение Персии началось со смерти Кира, и, хотя внешне империя еще сохраняла прежний блеск, особенно благодаря принятым Дарием мерам,— изнутри ее подтачивал червь, который подтачивает вообще все деспотические государства. Власть свою Кир разделил между наместниками, и его авторитета было еще достаточно, чтобы держать их в узде, поскольку Кир установил быструю связь между провинциями и неусыпно следил за порядком. Дарий еще точнее разделил империю и распределил свой придворный штат, и сам предстоял всему как правитель, справедливый и деятельный. Но вскоре могущественные цари, рожденные занять деспотический трон Персии, сделались сластолюбивыми тиранами. Ксеркс во время своего позорного бегства из Греции, в пору, когда ему пристало думать совсем о другом, уже в Сардах предавался постыдной любви. Большинство его преемников шло тем же путем, и бунты, подкупы, предательства, убийства, безуспешные начинания — вот и все замечательное, что несет с собой позднейшая история Персии. Дух благородных подвергся порче, а вместе с ними поддались порче неблагородные, и, наконец, ни один государь не был уже спокоен за свою жизнь, трон колебался и при добрых правителях, и вот пришел в Азию Александр, одержал несколько побед и принес ужасный конец шаткой империи персов. К несчастью, такая судьба выпала на долю царя⁹, который заслуживал лучшей участи, безвинно искупил он прегрешения своих предков и был убит, будучи низменно предан. И вот урок персидской истории, написанный крупными буквами: необузданность губит сама себя, безграничная власть, не признающая над собою закона.— самая ужасная слабость, мягкое правление сатрапов — неизлечимый яд для народа и для царей; об этом никакая история не говорит так ясно, как история персидская.

А потому персидская империя и не оказала благотворного влияния ни на одну нацию, ибо она разрушала, но не строила, она заставляла платить позорную дань—на пояс царицы, на волосы ее и на ожерелья, но не соединяла провинции более совершенным законодательством и уста-

325

новлением. Теперь весь блеск, вся божественная роскошь и весь страх божий этих монархов — дела далекого прошлого, сатрапы и фавориты стали тленом, как и сами цари, а награбленные ими таланты тоже зарыты где-нибудь в землю. И сама история стала мифом, причем миф восточных народов и миф, рассказанный нам греками, почти ни в чем не согласны между собой. И древние языки Персии вымерли, и необъяснимыми поныне загадками стоят развалины Персеполиса с их красивыми начертаниями и ужасными изображениями. Судьба отомстила султанам: словно тлетворный самум снес их с лица земли, а если кто-то помнит еще о них, как помнят греки, то память эта — позор, это — почва, на которой поднимется иное, славное, прекрасное величие.

* * *

Единственное, что остается у нас от памятников персидского духа,— это книги Зороастра^8*, но подлинность их еще предстоит доказать. Однако книги эти находятся в таком противоречии с другими известиями о религии персов, так много в них признаков, позволяющих говорить о смешении персидской веры с более поздними взглядами брахманов и христиан, что подлинным можно счесть лишь самый фундамент этого учения и только основу его можно, но тогда уже без всякого труда, связать с определенным временем и местом его возникновения. Дело в том, что древние персы, как и все варварские и особенно горные народы, почитали живые стихии мира, а поскольку персы не остановились на своем первоначальном варварстве, но благодаря победам достигли, можно сказать, самой вершины богатства и роскоши, то, по азиатскому обыкновению, они должны были усвоить более продуманную систему, или ритуал, своей веры, и такую систему дал им Зороастр, или Зердушт, при поддержке царя Дария Гистаспа. Очевидно, в основу этой системы был положен персидский церемониал: как семь князей окружают трон царя, так и семь духов стоят перед богом и исполняют его повеления во всех концах света. Ор-музд, благой дух огня, непрерывно борется с духом мрака Ахриманом, и в этой борьбе помогает ему все доброе, при этом ярко выступает само понятие государства, отчасти и благодаря тому, что враги персов постоянно персонифицируются в «Зенд-Авесте» в облике злых духов, слуг Ах-римана. И нравственные заповеди религии носят всецело государственный характер, они касаются чистоты души и тела, согласия в семейной жизни, они рекомендуют возделывать землю и выращивать плодовые растения, уничтожать насекомых, это воинство злых демонов в телесном облике, они должны стремиться к благополучию, рано жениться, рождать и воспитывать детей, почитать царя и слуг его, любить государство—все по-персидски Короче, самая основа системы вырисовывается как политическая религия,

^8* Zend-Avesta, ouvrage de Zoroastre, p. Anquetil du Perron. Paris, 1771,

326

которую и могли придумать и ввести лишь в империи персов и лишь во времена Дария. В основе не могли не лежать древние народные представления и верования, включая суеверия и предрассудки. К числу таких относится культ огня, древний культ, распространенный тогда близ нефтяных источников Каспийского моря, хотя сооружение храмов огня по указаниям Зороастра происходило во многих местах в более позднее время. К числу таких же предрассудков относится и непереносимый страх перед демонами, лежащий в основе всех молитв, просьб и священных формул парсов, произносимых почти по всякому конкретному поводу. Это показывает нам, что в те далекие времена народ стоял еще на очень низкой ступени духовного развития, и именно в угоду народу и была придумана эта религия, и это вновь отнюдь не противоречит нашим представлениям о древних персах. И, наконец, небольшая часть системы, касающаяся всеобщих понятий о природе, целиком и полностью почерпнута из учения магов, только очищенного и облагороженного. Эта часть системы подчиняет бесконечно высокому существу, называемому тут беспредельным временем, оба начала творения, свет и мрак; зло и здесь побеждается добром, и, наконец, зло исчезает, и все завершается утверждением блаженного царства света. С этой стороны государственная религия Зороастра — своего рода философская теодицея, какая возможна была в те времена в связи с господствовавшими тогда понятиями и представлениями.

Такое происхождение религии объясняет нам причину, почему она не достигла прочности и твердости брахманских и ламаистских установлений. Деспотия была учреждена задолго до появления этой религии парсов, а потому она могла стать только чем-то вроде монашеской религии, приспособившей свое учение к форме существующих государственных учреждений. И хотя Дарий подавлял магов, целое сословие персов, и, напротив, охотно вводил новую религию, которая, казалось бы, только налагала на царя узы духовного принуждения, эта религия тем не менее не могла стать чем-то большим, нежели секта, если даже и господствовала она в течение целого столетия. Итак, культ огня широко распространился: влево — за Мидию вплоть до Каппадокии, где еще во времена Страбона стояли капища огня, а вправо — до Инда. Но поскольку персидская империя, расшатанная изнутри, совсем пала, в то время как Александр одерживал одну победу за другой, то пришел конец и государственной религии. И уже не служили царю семь амшаспандов, и на персидском троне уже не восседало некое подобие Ормузда. Так вера эта отжила свой век и превратилась в тень — вроде иудейской религии за пределами самой Иудеи. Греки ее терпели, магометане преследовали с несказанной жестокостью, и жалкие остатки верующих скрылись в укромном уголке Индии, где, словно осколки доисторического мира, беспричинно и бесцельно, хранят они свою — предназначавшуюся только для персидской империи — веру и суеверие, не замечая, по-видимому, и того, что вера их обогатилась воззрениями тех народов, к которым забросила их судьба. Такого рода расширение религии отвечает существу дела и природе времен, ибо оторванная от своей первоначальной почвы, от своего круга религия не может не воспринимать жи-

327

вых влияний мира, в котором она живет. Вообще же горстка парсов в Индии — народ спокойный, согласный, прилежный; эта религиозная община оставит далеко позади не одну религию. Парсы усердно помогают бедным, а людей злонравных и неисправимых изгоняют из своего общества^9*.

III. Евреи

Если сразу после персов рассматривать евреев, то они покажутся народцем малозначительным, страна тесная, роль народа на мировой арене— жалкая; завоевателями евреи почти никогда не были. Меж тем, во-лею судеб, по целому ряду вполне понятных причин, народ этот оказал на другие нации воздействие куда более сильное, чем любой азиатский народ; в известном смысле евреи послужили основой для просвещения целого мира — и через посредство христианства и через посредство магометанства.

Исключительная черта евреев — у них есть летописи событий, относящиеся к такому времени, когда большинство просвещенных наций наших дней еще не умело писать, и они осмеливаются даже доводить свою хронику до самого начала мира. Еще одно большое преимущество есть у этих древних записей — они основаны не на иероглифическом письме и не затуманены такими знаками, а почерпнуты из генеалогических списков и слиты с историческими сказаниями и песнями, так что простота их формы увеличивает их историческую ценность. Наконец, некая замечательная весомость присуща этим рассказам еще и оттого, что они в течение целых тысячелетий, словно некое дарованное богом слово, с суеверной добросовестностью сохранялись еврейской нацией и благодаря христианству оказались в руках у народов, которые не по-иудейски, а свободно стали изучать, исследовать, объяснять и с пользой читать эти древние сочинения. Конечно, очень странно, что сообщения других наций о еврейском народе, а прежде всего свидетельства египтянина Манефона¹⁰, столь категорически расходятся с собственными историческими рассказами евреев; однако если непредвзято смотреть на их историю и уметь объяснить себе весь дух этого повествования, то оно, несомненно, заслуживает большего доверия, чем клеветнические измышления враждебно настроенных чужестранцев. Вот почему я не стыжусь брать за основу историю евреев именно в том виде, в каком она рассказана ими самими, но при этом я все же хотел бы, чтобы и к словам их недругов относились не просто с презрением, но и пользовались ими должным образом.

Итак, согласно наиболее древним сказаниям еврейского народа, родоначальник племени, шейх кочевников¹¹, перешел Евфрат и в конце концов переселился в Палестину. Здесь ему понравилось, ничто не мешало вести

^9* «Путешествие» Нибура, с. 48 ел.

328

привычный образ жизни предков-пастухов и служить богу отцов согласно обычаям племени. Потомки этого шейха благодаря неслыханному счастью, которого один человек из рода их¹² удостоился в Египте, переселились, в третьем поколении, в эту страну, и здесь, не смешиваясь с местным населением, продолжали вести образ жизни пастухов, пока, наконец, будущий их законодатель¹³ (неведомо уже, в каком поколении) не спас их от того презрения и угнетения, которому подвергались они в Египте уже просто как скотоводы, и пока все они не спаслись бегством в Аравию. Здесь и исполнил свой труд муж великий, самый великий, какой был у этого народа, и даровал народу закон, основанный, правда, на религии и жизненном укладе племени, но весь пронизанный государственной мудростью Египта, так что, с одной стороны, племя кочевников должно было подняться до уровня культурной нации, а с другой стороны, еврейский народ должен был быть всецело отвлечен от Египта, чтобы никогда впредь не почувствовал он искушения вступить на «черную землю» этой страны. Удивительно продуманы все законы Моисея, все охватывают они — и самое великое, и самое малое, ибо цель их — овладеть духом нации совершенно во всем, во всех жизненных обстоятельствах, цель их — стать законом вечным; об этом не раз говорит сам Моисей. И это столь продуманное законодательство не было творением одного мгновения; сам законодатель, смотря по обстоятельствам, делал добавления и еще незадолго перед своей кончиной велел всему народу присягнуть на верность будущему закону страны. В течение сорока лет он строго настаивал на соблюдении всех заповедей, и, может быть, именно потому так долго вынужден был оставаться народ в Аравийской пустыне, чтобы после того, как вымрет первое, самое упрямое и закоснелое поколение, новый, воспитанный в иных обычаях народ мог поселиться на земле своих отцов, во всем послушный закону Моисея. Увы! Желание этого патриотически настроенного мужа не было исполнено! Престарелый Моисей умер близ границ земли, какую искал¹⁴, а когда преемник его вступил на эту землю¹⁵, то недоставало ему ни авторитета, ни решимости, чтобы во всем следовать замыслу законодателя. Завоевано было меньше земель, чем следовало завоевать: завоеванное разделили и слишком рано почили от дел. Самые сильные колена забрали себе самый большой удел, так что для более слабых собратий едва нашлось место, и одно колено¹⁶ даже пришлось переделить между другими^10*. Кроме того, много мелких народностей оставалось в самой стране, и, таким образом, Израиль сохранил на своей земле заклятых своих врагов, а изнутри и извне страна лишена была твердости и закругленности, которую могли придать ему лишь те границы, что намечались первоначально. Что же могло воспоследовать из такого несовершенного воплощения замысла, если не беспокойные времена, не дававшие передышки поселившемуся на этих землях народу? Полководцев творила у евреев нужда, и если они одерживали победы, то только совер-

^10* Сыны Дана получили землю в левом верхнем углу страны¹⁷. См. «Дух еврейской поэзии», т. II¹⁸.

329

шая набеги, и когда у народа появились, наконец, цари, то у них было так много забот с их разделенной на колена страной, что третий из них¹⁹ волею судеб оказался и последним царем всей страны, части которой никак не были связаны друг с другом. Пять шестых страны отпали от его преемника,— а что могло статься с двумя настолько слабыми царствами, которые, находясь в окружении могучих противников, беспрестанно враждовали между собой? У Израиля не было, по сути дела, никакой законной конституции, и он потому бегал за чужеземными богами, что не желал воссоединиться с соперничающим государством²⁰, почитавшим прежнего, законного бога. И вполне естественно после этого, что цари израильские, как говорил народ, не знали страха божия, потому что в противном случае весь их народ отправился бы в Иерусалим и отложившемуся правлению пришел бы конец. Так, подражая чуждым нравам и обычаям, теряли голову, а меж тем пришел царь ассирийский и ограбил маленькое царство, словно птичье гнездо. Другое царство, а в нем, по крайней мере, сохранился прежний строй утвержденного двумя полновластными царями государства с укрепленной столицей, держалось чуть дольше, но тоже только до тех пор, пока его не пожелал присоединить к своим владениям более могущественный завоеватель. ЯвиАся разоритель еврейской страны Навуходоносор²¹ и сначала наложил дань на царей, а когда те отпали, то обратил в рабство последнего из царей, опустошил всю страну, стер ее столицу с лица земли; вся Иудея была уведена в позорный вавилонский плен, как Израиль в Мидию. Итак, если смотреть на еврейское государство, то не может быть ничего более жалкого, чем историческая роль этого народа, за исключением только периода правления в Иудее двух царей.

Но в чем же причина такой слабости государства? Мне кажется, ее проясняет сама последовательность нашего изложения: ни одна страна не могла бы процветать в этих местах при такой дурной внутренней и внешней организации. Пусть Давид совершал свои набеги по всей пустыне вплоть до Евфрата, возбуждая этим гнев более сильной державы против своих преемников,— разве эти набеги могли придать недостающую твердость его стране, тем более что столица всего государства располагалась на южной оконечности его? Сын Давида понавез в страну чужеземных жен, ввел тут торговлю и роскошь, и это в страну, которая, подобно Швейцарской конфедерации, способна была прокормить лишь пастухов и земледельцев, да и вынуждена была кормить предельное их число. Кроме того, он торговал не сам, а торговали покоренные им эдомиты, а потому роскошь наносила лишь ущерб его царству. Вообще после Моисея у этого народа не было второго законодателя, который вернул бы это расстроенное с самого начала государство к сообразному с обстоятельствами основному строю и закону. Ученое сословие вскоре стало терпеть упадок, у сторонников закона был голос, но не было сил, цари по большей части были сластолюбцами или ставленниками жрецов. Итак, беспрестанно выступали друг против друга — утонченная номократия, в которой видел весь смысл Моисей, и своего рода теократическая монархия, столь противо-

330

положная идеалу Моисея, в том ее виде, в каком существовала она у большинства народов, населявших эту богатую деспотическими державами область земли: вот почему получилось так, что закон Моисея стал для его народа законом рабства, тогда как по замыслу он должен был стать законом политической свободы.

С течением времени ситуация изменилась, но не к лучшему. Когда Кир освободил небольшое число иудеев и они вернулись на родину из вавилонского пленения²², то они познакомились уже с различными государственными строями, но только не узнали ни одного подлинно гражданского; да и как можно было узнать что-то подобное в Ассирии и Халдее? Они колебались в вопросе о том, кому должна принадлежать верховная власть,— то ли царям, то ли жрецам, они строили храм, как будто с постройкой его возвращались времена Моисея и Соломона; религиозность стала теперь фарисейством, ученость — глубокомысленным начетничеством, бесконечным пережевыванием одной-единственной книги, любовь к отечеству стала рабской приверженностью к древнему, дурно понятому закону,— и в глазах соседних наций евреи стали презренным и смешным народом. Единственное утешение их, единственная надежда их — это были древние пророчества, тоже неверно истолкованные, пророчества будто бы обещали им в будущем безраздельное мировое господство! Так жили и страдали они веками — под властью греко-сирийских правителей, под властью идумеев и римлян, пока, наконец, вследствие несказанного ожесточения, едва ли сравнимого с чем-либо во всей истории, не погибли и вся страна и вся столица, погибли так, что это причинило боль даже человеколюбивому победителю иудеев²⁴. А тогда евреи рассеялись по всем странам Римской империи, и вот тогда-то и началось воздействие иудеев на весь человеческий род, воздействие, которое едва ли могло бы исходить из их собственной страны, ибо на всем протяжении истории они не отличались ни мудростью в делах государства, ни ученостью в военном искусстве, менее же всего отличались открытиями в науках и искусствах.

Вот в чем тут было дело: незадолго до гибели иудейского государства в его лоне возникло христианство, поначалу отнюдь не отделявшееся от иудейской религии, а потому перенявшее священные книги иудеев, христианство по преимуществу и обосновывало этими книгами, что мессия ниспослан богом. Благодаря христианству иудейские книги оказались в руках у всех, у всех народов, исповедающих христианскую веру, а тем самым книги эти, в зависимости от того, как понимали их и как ими пользовались, производили свое доброе или дурное действие во все христианские века. Действие было добрым, ибо основой всей философии и религии, согласно закону Моисея, было учение о едином боге, творце мира, а о боге эти сочинения с их песнопениями и наставлениями говорили достойно и возвышенно, покорно и благодарно, так что мало что из сочиненного людьми может приблизиться к ним. Достаточно сравнить эти книги не только с китайским «Шу-цзином», не только с персидским Саддером и «Зенд-Авестой», но и даже с гораздо более поздним Кораном магометан, уже использующим учения иудеев и христиан, чтобы убедиться в

331

безусловном превосходстве еврейских сочинений перед всеми древними религиозными книгами народов. Кроме того, люди с присущей им любознательностью с удовольствием узнавали из этих книг доступные всякому ответы на вопрос о древности мира, о его сотворении, о происхождении зла и т. д., не говоря уж о поучительности излагаемой тут истории народа и о чистой морали, содержащейся во многих книгах всего этого собрания. Каково было ни было летосчисление иудеев, оно давало общепризнанную, всеобщую меру, нить, на которую можно было нанизать все события всемирной истории. При этом мы не говорим еще о множестве других преимуществ, которые давали эти книги,— усердно изучался язык, совершенствовались искусство толкования и диалектика: все это можно, конечно, упражнять и на других книгах. Но все это — неоспоримое благотворное влияние еврейских книг в истории человечества.

Но при всех этих преимуществах, которые давали они, столь же ясно и другое: ложное их толкование, злоупотребление такими сочинениями причинили человеческому рассудку большой ущерб, тем более что у этих книг был авторитет божественного писания. Как много нелепых космогонических доктрин извлекалось из возвышенного и простого рассказа Моисея о сотворении мира, как много жестоких учений и неудовлетворительных гипотез — из рассказа о яблоке и змие! В течение долгих столетий сорок дней потопа служили тем непременным крючком, к которому естествоиспытатели прицепляли все феномены строения земли, и в течение столь же долгого времени все историки рода человеческого все населяющие Землю народы обязательно привязывали к одному богоизбранному народу, к ложно понятому видению пророка о четырех монархиях²⁵. Сколько исторических событий было искажено, извращено, только чтобы согласовать их с каким-нибудь еврейским словом, и все было обужено — и строение человека, и строение Земли, и даже строение самого мироздания, только чтобы «спасти» остановившееся на небе солнце Иисуса Навина²⁶ и указанный возраст мира²⁷, точное определение которого, конечно же, не могло быть целью этих сочинений. Сколько времени отняли иудейская хронология и иудейские откровения даже у такого человека, как Ньютон, тогда как время это можно было бы затратить на куда более важные изыскания! И даже если говорить о нравственном учении, о политическом укладе, то по вине ложного понимания и дурного употребления писание евреев положило самые настоящие узы на дух народов, признававших его. Не различая времен и ступеней культуры, люди начинали думать, что нетерпимость иудейской религии — это образец и для христиан; при этом опирались на разные ветхозаветные изречения, чтобы оправдать свою неразумную затею, превращавшую чисто моральную христианскую религию, которую ведь всякий выбирает по доброй воле, в подобие государственной религии иудеев. Нельзя отрицать и того, что обряды богослужения и даже церковный язык евреев повлияли на духовное красноречие, на песнопения и литании христианских народов, так что культ их стал чем-то вроде восточного диалекта. Считалось, что законы Моисея будто бы должны сохранять свою значимость в любых широтах, и даже

332

при совершенно ином жизненном укладе народа; вот почему получилось так, что ни одна христианская нация не выработала от начала до конца собственного законодательства и государственного строя. Самое лучшее, что только может быть, ведет ко всевозможному злу, будучи ложно понятым; разве не бывает действие священных стихий природы разрушив тельным и разве не становятся самые целебные лекарства медленно убивающим ядом?

Рассеявшись по свету, иудейская нация делалась для народов земли полезной или вредной в зависимости от того, как умели обращаться с нею. Первое время в каждом христианине видели иудея и презирали и угнетали вместе — и того и другого, потому что и на деле христиане навлекли на себя немало упреков в чисто иудейской ненависти к другим народам, в гордыне и суеверии. Позже, когда сами христиане стали угнетать иудеев, они дали последним повод овладеть благодаря своей предприимчивости и широким связям почти всей внутренней торговлей, а особенно денежным обменом, в результате чего менее культурные европейские нации стали добровольными рабами ростовщиков. Правда, векселя придуманы не евреями, но они быстро усовершенствовали вексельное дело, потому что именно рискованность положения евреев в магометанских и христианских странах требовала тут от них большой изобретательности. Итак, широко раскинувшаяся во все концы республика умных ростовщиков в течение долгого времени удерживала многие европейские народы от собственной торговли, мешая им проявлять инициативу и воспользоваться ее плодами, потому что все народы свысока смотрели на иудейское занятие и не собирались учиться такому разумному и тонкому делу у низких прислужников священного римского мира, точно так же, как спартанцы не желали учиться возделывать землю у своих илотов. Если бы кто-нибудь собрал историю иудеев в разных странах, куда разметала их судьба, то получился бы превосходный и показательный образ человечества, одинаково замечательный и как феномен природы и как по- литическое событие. Ибо ни один народ не распространился по всей Земле так, как этот; ни один народ не сохранил свои отличительные черты и бодрость духа во всевозможных климатах Земли, как этот.

Только не следует делать отсюда суеверный вывод о том, что этому народу предстоит некогда совершить всеобщий переворот вещей ради всех народов мира! Если какому-то перевороту и надлежало совершиться, так уж он, наверное, совершился, а что касается какого-то другого, то ни в самом этом народе, ни в исторических аналогиях нет к этому ни малейших данных и задатков. Что иудеи во всех странах остались иудеями, вполне естественно, ведь сохранились же до наших дней брахманы, парсы и цыганы.

Но, конечно, никто не станет отрицать больших способностей народа, который стал столь действенной пружиной в руках судьбы; способности такие явственно выступают во всей его истории. Народ находчивый, лукавый и энергичный, он и в условиях самого тяжкого угнетения всегда умел сохраниться,— ведь и в Аравийской пустыне он провел больше соро-

333

ка лет. Не было у иудеев недостатка и в храбрости, как показывают времена Давида, Маккавеев и прежде всего сама ужасающая гибель иудейского государства. Некогда иудеи были в своей стране народом трудолюбивым, прилежным; словно японцы, они устраивали искусственные террасы от подножия до самых вершин своих гор, а, теснясь в своей стране, по плодородию далеко не первой в мире, они умели прокормить невероятное количество людей. Правда, в ремеслах и искусствах иудейское племя до самой последней поры не приобрело никакого умения, хотя и жили иудеи между египтянами и финикийцами,— даже храм Соломонов они строили чужими руками. Они также владели одно время гаванями Красного моря и жили вблизи от берегов Средиземноморья, в самом благоприятном для торговли месте, занимая самое выгодное географическое положение, и тем не менее они не стали мореплавателями, хотя перенаселенность и была тяжким бременем для их страны. Подобно египтянам, они боялись моря и с незапамятных времен предпочитали жить среди других народов—черта национального характера, с которой вел решительную борьбу уже Моисей. Короче говоря, народ этот был испорчен воспитанием и не дорос до полной зрелости политической культуры на собственной почве, а потому и не обрел истинного чувства чести и свободы. И в науках, которыми занимались лучшие умы, всегда проявлялась не столько плодотворная свобода духа, сколько приверженность к закону и порядку, а доблести патриотов были еще в давние времена отняты у них самим положением народа. Итак, народ, избранный богом, народ, которому само небо даровало некогда его отечество, этот народ тысячелетиями и, можно даже сказать, почти с самого своего возникновения ведет жизнь растения, паразитирующего на стволах других наций,— порода лукавых перекупщиков, разбросанная по всему свету, порода людей, несмотря на все угнетение никогда не алкавших чести, не мечтавших о собственной крыше над головой, не тосковавших по родине.

IV. Финикия и Карфаген

Совсем иные заслуги — у финикийцев. Ими изобретено стекло — один из самых замечательных инструментов в руках людей, и история рассказывает нам, как это изобретение, совершенно случайно, было сделано на реке Бел. Финикийцы жили на берегу моря и с незапамятных времен плавали по морям, и уже флот царицы Семирамиды строили финикийцы. От лодок они постепенно перешли к строительству больших, длинных судов; по звездам, главное, ориентируясь по созвездию Большой Медведицы, они научились плавать под парусами и, отражая нападения пиратов, научились воевать на море. Они плавали по всему Средиземному морю, заплывали за Гибралтар, доплывали до Британии, а из Красного моря не раз плавали и вокруг Африки. И это не были походы завоевателей — это были путешествия купцов и колонистов. Их корабли, их язык, их тонкий товар — все связывало страны, разделенные морями, и они были находчивы и при-

334

думывали все, что шло на пользу таким сношениям между странами. Они умели считать, научились ковать, вырабатывали тонкую сидонскую ткань, из Британии везли олово и свинец, из Испании — серебро, из Пруссии — янтарь, из Африки — золото; все это он обменивали на азиатские товары. Итак, все Средиземноморье принадлежало им, побережья были усеяны их поселениями, а Тартесс в Испании²⁸ был знаменитым перевалочным пунктом в торговле между тремя странами света. Много или мало знаний передали финикийцы европейцам, одни дарованные ими буквы, которым научились у них греки, уже стоили всех остальных подарков.

Как же обрел этот народ свое столь полезное и прилежное ремесло? Быть может, это счастливое племя людей самой природой было наделено всеми душевными и телесными силами? Ничего подобного. Судя по всем рассказам о финикийцах, это был поначалу всеми презираемый, отовсюду гонимый народ, живший, наверное, в пещерах,— что-то вроде троглодитов или цыган здешней местности. Первоначально мы встречаем их на берегах Красного моря, в этих пустынных местах они, видимо, питаются самой дурной пищей; ведь и переселившись к Средиземному морю, они еще долго сохраняли и свои бесчеловечные нравы, и ужасную религию, и даже жилища свои устраивали они в скалах Ханаана. Описание древних обитателей Ханаана всем известно, а что оно не преувеличено, о том говорит не только описание аравийских троглодитов у Иова^11*, но и остатки варварского культа, идолопоклонства, которое долгое время сохранялось еще и в Карфагене. Да и нравы финкиян-мореплавателей никто не похвалит; они были разбойники, вороватые, сластолюбивые, неверные, так что «пуническая верность» вошла даже в поговорку, стала позорным клеймом.

Нужда и обстоятельства — такие пружины, которые способны сделать с человеком совершенно все. В пустынях на побережье Красного моря, где финикийцы питались рыбой, голод познакомил их с водной стихией; придя к берегам Средиземного моря, они осмеливались заплывать уже и подальше в открытое море. Кто научил плавать голландцев, кто воспитал мореплавателей? Нужда, географическое положение, случай^12*. Все семитские народности, полагая, что вся эта область Азии отдана им одним, люто ненавидели и презирали финикийцев. Народностям хамитским, чужакам и пришельцам, не оставалось ничего, кроме скудных берегов и самого моря. А если выяснилось, что Средиземное море так богато островами и гаванями, что незаметно, от страны к стране, от берега к берегу, финикийцы могли постепенно доплыть и до Геркулесовых столпов и заплыть за них, если среди некультурных народов Европы они могли, торгуя, собрать столь богатую жатву,— так это было просто реальным положением дел, счастливой ситуацией, словно созданной для них самой природой. Когда, в изначальной древности, между Пиренеями и Альпами, Апеннинами и Ат-

^11* Кн. Иова, 30, 3—8²⁹.

^12* Эйххорн то же самое доказал и о герреях («История торговли с Ост-Индией», с. 15, 16). Вообще бедность и напасти — вот причина, почему начали торговать большинство купеческих народов, в том числе венецианцы и малайцы.

335

ласом мощно изогнулась чаша Средиземного моря и поднялись вверх мысы и острова, чтобы служить пристанищем кораблей и народов, тогда уже предначертаны были вечной судьбой пути европейской культуры. Ибо если бы три части света были непосредственно соединены, то Европа никогда не достигла бы своего уровня культурного развития, осталась бы на положении Татарии или внутренней Африки, или же Европа развивалась бы медленнее и совсем иными путями. И только Средиземноморье подарило нашей Земле Финикию и Грецию, Этрурию и Рим, Испанию и Карфаген, а благодаря четырем первым возникла и вся европейская культура.

Столь же удачным было положение Финикии и на суше. Вся прекрасная Азия лежала у нее за спиной, с ее товарами и ремеслами, со своей давно уже развитой торговлей. Итак, финикияне не просто воспользовались чужим прилежанием, но воспользовались и долгими усилиями природы, щедро одарившей эту сторону света, и великими трудами истории. Буквы, привезенные ими в Европу, были названы тут финикийскими, хотя, возможно, придумали их не сами финикийцы. И прежде жителей Сидона ткачеством уже занимались, по-видимому, египтяне, вавилоняне, индусы, поскольку и в Старом и в Новом Свете есть такой обычай — называть товар не по тому месту, где его изготовляют, а по тому, где его продают. Какой была архитектура Финикии, о том можно судить по храму Соломонову, который, верно, нельзя сравнить ни с одним египетским, потому что какие-то жалкие две статуи³⁰ считались в нем невесть каким чудом. Единственный памятник строительного искусства финикиян, который дошел до нас,— это как раз те самые огромные пещеры, вырытые ими в скалах Финикии и Ханаана, вполне характерные для вкуса этих троглодитов и свидетельствующие об их происхождении. Этот народ египетской породы, должно быть, радовался тому, что и в этой новой стороне нашлись горы, в которых можно устроить и жилища и могилы, и склады и храмы. Пещеры стоят до сих пор, но убранство их исчезло. Нет больше ни архивов, ни книгохранилищ, устроенных финикиянами в культурную эпоху их развития; погибли и греческие сочинения, с описанием их истории.

Если же сравнить эти трудолюбивые, цветущие торговые города с захватническими государствами Тигра, Евфрата и Кавказа, то никто не затруднится с выбором, кому отдать преимущество в истории человечества. Завоеватель захватывает земли сам для себя; народ купцов служит себе и другим. Благодаря ему товары, знания, труд становятся общим достоянием целой части земного шара, и от этого невольно выигрывает дух гуманности. И ни один завоеватель не нарушает так поступательного движения истории, как тот, что разрушает цветущие торговые города, ибо гибель их влечет за собой упадок ремесла и прилежания в целых странах и областях земли, если только место разрушенного города не занимает другой, расположенный по соседству. Финикийское побережье расположено столь благоприятно, что сама природа сделала его совершенно необходимым для торговли, какую вела Азия. Когда Навуходоносор осаждал Сидон, поднял голову Тир, а когда Александр разрушил Тир, расцве-

336

ла Александрия, но никогда не бывало так, чтобы торговля совсем ушла из этих мест. И Карфаген тоже воспользовался тем, что древний богатый Тир был разрушен, хотя теперь уже расцвет Карфагена не имел столь выгодных последствий для Европы, как былые торговые сношения финикийцев,— потому что время уже прошло. Вообще говоря, внутренний строй Финикии можно рассматривать как один из первых шагов от азиатской монархии в сторону своего рода республики, то есть именно к тому самому, в чем испытывает такую потребность торговля. Деспотическая власть царей была ослаблена в финикийском государстве, а стремления к завоеванию чужих земель не чувствовалось здесь никогда. В Тире некоторое время уже правили суффеты, и эта форма правления приобрела более прочные очертания в Карфагене; итак, получается, что оба эти государства были первыми во всей всемирной истории примерами торговых республик, а их заморские поселения — первым примером такого покорения народов, от которого была польза, в отличие от завоеваний Навуходоносора или Камбиза. Огромный шаг в развитии человеческой культуры! Испокон веков торговля способствовала процветанию ремесел; море полагало пределы завоеваниям и укрощало дух завоевателей, из разбойников и поработителей мало-помалу выходили кроткие миротворцы. И сношения между людьми, впервые основанные на более справедливой основе, устанавливались тогда, когда народы взаимно удовлетворяли свои жизненные потребности, да и власть чужестранцев на далеких побережьях была, конечно, весьма слабой. Какой стыд эти финикийцы для безумных европейцев! Ведь европейцы—сколько веков спустя!—открыли обе Индии, будучи снаряжены всеми орудиями своего искусства. И что же делают европейцы? Они обращают народы в рабство, проповедуют крест, режут и убивают, а финикийцы и не завоевывали вовсе! Они строили, они основывали поселения, пробуждали в народах трудолюбие, а после того, как финикийцы не раз надували их, местные народы узнавали истинную ценность своих сокровищ и учились пользоваться ими. И будет ли так, что целая часть света поблагодарит когда-нибудь Европу, изобилующую всеми искусствами, за то, за что благодарна Европа гораздо менее развитой Финикии?

* * *

Карфаген и отдаленно не оказал того же благотворного влияния на европейские народы, что Финикия, и причиной были, очевидно, наступившие новые времена, иное географическое положение и изменившиеся обстоятельства. Будучи колонией Тира, Карфаген сам не без труда пустил корни в более далекой Африке, а поскольку первоначально пришлось завоевать для себя более обширное жизненное пространство на побережье моря, то постепенно тут привился вкус к завоеваниям. Благодаря этому облик Карфагена был, правда, более блестящим, чем у того государства, от которого он отделился: в Карфагене было больше роскоши и утонченности, но только от этого не легче было ни роду человеческому, ни самой республике. Вот в чем суть дела: Карфаген был городом, а не на-

337

родом; поэтому и не было, собственно, той страны, которой он мог бы привить народную культуру и любовь к отечеству. Вся область, завоеванная Карфагеном в Африке, насчитывала к началу Третьей Пунической войны триста городов (так пишет Страбон), и жили здесь подданные, которыми завоеватель их управлял, как господин слугами,— это не были настоящие союзники государства-гегемона. К тому же малокультурные африканцы и не собирались вступать в союз с Карфагеном, и даже во время войн Рима с Карфагеном они показали себя строптивыми рабами или корыстными наемниками. Поэтому в глубины Африки из Карфагена не проникла никакая по-настоящему человеческая культура, поскольку государству и не было никакого дела до этой культуры африканцев, и всего несколько семейств, запершись в стенах Карфагена, властвовали над всею территорией, заботясь не о распространении духа гуманности, а о накоплении богатств. Грубое суеверие, что царило в Карфагене вплоть до самых последних его времен, жестокие казни, которым подвергались тут неудачливые полководцы, даже если они были неповинны в поражениях, все поведение этого народа в чужих странах показывают, насколько суровым и алчным было это аристократическое государство, которому нужна была только нажива и рабы-африканцы.

Географическое положение и внутренний строй Карфагена превосходно объясняют нам всю эту жестокость. Вместо торговых поселений финикиян, казавшихся карфагенянам владением непрочным, они возводили крепости, и, находясь в более сложном и опасном географическом положении, они тщились закрепить за собой господство над всем побережьем, так, как будто Африка нигде и не кончалась, А поскольку завоевания они совершали руками покоренных ими варваров и наемных солдат, а при этом обычно сталкивались с такими народами, которые не желали, чтобы с ними обходились как с варварами, то от подобного конфликта проистекало одно кровопролитие и ожесточенная вражда. Карфагеняне часто и в первое время весьма несправедливо угрожали прекрасной Сицилии и прежде всего Сиракузам, причем и напали они на Сиракузы только потому, что заключили союз с Ксерксом³¹. Против греческого народа они выступили как приспешники варваров и показали себя вполне достойными такой роли. Карфагеняне разорили Селин, Гимеру, Агригент, разрушили Сагунт в Испании, немало богатых провинций Италии, а в прекрасной Сицилии было пролито море крови, столько не стоила и вся властолюбивая торговля карфагенян. Как ни восхваляет Аристотель политическое устройство Карфагена³², для истории человечества эта республика не дала ничего ленного, поскольку все время, пока существовала она, несколько богатых купцов-варваров, всего несколько семейств, вели с помощью наемников борьбу за монопольное обладание всеми выгодами, которые приносила торговля, за власть над всеми странами, которые могли принести им новую выгоду. Подобная система не располагает к себе; поэтому, какими бы несправедливыми ни были войны Рима с Карфагеном, с какой бы почтительностью ни обязаны мы были отнестись к именам Газдрубала, Гамилькара, Ганнибала, вряд ли кому-нибудь захочется стать карфагенянином,— достаточно

338

задуматься над тем, каково было внутреннее состояние этой купеческой республики, которой служили названные герои. Да и наградой им нередко были неприятности и самая черная неблагодарность; ведь даже Ганнибала отечество его было готово предать в руки римлян за несколько фунтов золота, и он просто спасся бегством от такой карфагенской расплаты. Я весьма далек от того, чтобы отнимать все заслуги у благородных граждан Карфагена, ибо и это государство, построенное на самой низменной основе, на основе алчности и жажды наживы, тоже взрастило людей великих и питало множество искусств и ремесел. Если говорить о воинах, то бессмертен среди них род Барка³³,— пламя честолюбия этого рода разгоралось тем ярче, чем больше ярились ревнивые Ганноны, тщетно пытавшиеся загасить этот огонь. Но и в героизме карфагенян ощутима некая скованность, жесткость, так что Гелон, Тимолеон, Сципион — что свободные люди по сравнению с рабами. Какое варварство — уже самый героизм братьев, приказавших закопать себя в землю живыми в доказательство того, что граница государства проведена несправедливо! И в более тяжелых случаях, когда опасность подступала к самим стенам Карфагена, доблесть проявляется лишь в форме чудовищного ожесточения. Однако очевидно и то, что Ганнибал с его утонченным военным искусством стал учителем своих заклятых врагов — римлян,— от него научились они тому, как надо завоевывать мир. Равным образом процветали в Карфагене и все искусства и ремесла, так или иначе служившие торговле, кораблестроению, морским сражениям, выгоде и наживе, хотя в морских битвах римляне быстро превзошли Карфаген. Земледелие в плодородной Африке более всего служило целям торговли, и потому карфагеняне немало рассуждали о столь богатом источнике своих доходов. Но, к несчастью, по вине римлян-варваров погибли и все книги карфагенян, и само их государство; нам эта нация известна лишь из рассказов ее недругов и по тем немногочисленным руинам, которые едва способны показать нам точное географическое положение некогда знаменитой царицы морей. Главный эпизод всемирной истории, в котором играл роль Карфаген,— это, к сожалению, отношения его с Римом; волчица, которой суждено было покорить себе весь мир, сначала должна была поупражняться в борьбе с африканским шакалом, растерзав его в клочья.

V. Египет

Мы приближаемся теперь к стране, которая стоит перед нами неразрешенной загадкой первобытного мира — и по своей древности, и по своим рем