Воспитание и моральное состояние войск

Воспитание старой русской армии основывалось на дисциплине, сущность которой заключалась в беспрекословном повиновении приказаниям начальства, и на механическом исполнении без рассуждений воинских уставов.

Моральное воспитание солдат старой русской армии сводилось, по существу, к зазубриванию фраз: «Царь есть помазанник божий», «Солдат есть слуга царя и отечества и защитник их от врагов внешних и внутренних», «Звание солдата высоко и почетно: он служит для чести, славы и пользы царя и отечества», «Солдат должен терпеливо переносить голод, холод и все нужды солдатские и быть готовым жертвовать жизнью за веру, царя и отечество» и т. п. Фразы эти заучивались обычно без объяснений внутреннего их содержания.

В царской русской армии не только солдатская масса, но и офицерство тщательно оберегались от всякого соприкосновения с политико-экономическими вопросами. Малейшее проявление в армии интереса к вопросам социально-политического порядка строго преследовалось.

В старой русской армии воинская доблесть, воспитание воли у подчиненных вырабатывались по преимуществу методами устрашения, доходившего иногда до уничтожения личности.

Исключительное значение для боевого воспитания личного состава армии играют воинские традиции и истории воинских частей. В старой русской армии большинство командования понимало, что для преемственности боевого духа и правильного воспитания личного состава почетная роль принадлежит истории и традициям воинских частей. Но создавались истории только привилегированных гвардейских частей и лишь немногих старейших гренадерских и армейских, созданных еще при Петре Великом или особо отличившихся в Отечественную войну 1812 г.

В войсках царской армии не бывало общих собраний личного состава для ознакомления с международным положением, с экономическим состоянием страны и пр., не велось никакой агитации с целью поднятия духа войск и воспитания в них воинской доблести. Однако, несмотря на стремление царского правительства поставить армию «вне политики», среди солдатской массы и некоторой части офицерства, особенно в артиллерии и в специальных технических войсках, издавна зародилось, постепенно росло и ширилось понимание того, что армия стоит не вне политики, а служит орудием в руках царского правительства для подавления угнетенных классов внутри страны и для осуществления империалистических стремлений. Этому пониманию способствовали влияние общественно-политических событий, развертывавшихся внутри страны, проникновение в армию революционных идей, несостоятельность царского правительства в вопросах обороны страны, резко проявившаяся в русско-японскую войну, классовые противоречия в недрах самой армии, дисциплина, внедряемая под страхом наказания, и т. д. [145]

Неспособность царского правительства организовать оборону подтвердилась в первых же боевых столкновениях на фронте мировой войны, еще в 1914 г., когда боевые неудачи русской армии обнаружили слабость боевой подготовки крупных ее соединений и неумелое руководство войсками со стороны старших начальников, недостаточное обеспечение армии предметами военного снабжения, в особенности боеприпасами. Постепенно война вскрывала и другие язвы царского режима. В армии стали распространяться небезосновательные слухи, что представители помещичьей буржуазии и промышленности, земств и городов, не исключая некоторых членов Государственной думы, прикрываясь лозунгами «спасения родины», наживались на прибылях от военных заказов, что карьеризм, интриганство и личные интересы являлись отличительными свойствами некоторых представителей высшего командования. Неисчислимые потери, понесенные в боях войсками, раскрывали перед ними истинный смысл войны. Огромная убыль людей и вызванное ею обновление личного состава необученными пополнениями из запасных частей или забывшими службу ополченцами не могли не сказаться отрицательно на боеспособности армии.

Моральное и физическое переутомление личного состава армии, стремление к скорейшему окончанию войны становились все более и более заметными. В условиях все возраставшего недовольства солдатской массы революционная агитация находила благодатную почву. Участились случаи отказа выполнять приказы и случаи расправы солдат с начальниками, отличавшимися жестокостью в обращении с подчиненными.

Начальник штаба Юго-Западного фронта сообщал 26 мая 1915 г.: «...войсками активно воспринимается пропаганда против войны, призывы к свержению правительства, отобранию земли у помещиков и т. д.... Причем уже имели место случаи отказа итти на позиции, бросания оружия и патронов и массовой сдачи в плен».

По словам бывшего наштаверха генерала Деникина, «один видный социалист и деятель городского союза, побывав впервые в армии в начале 1916 г., был крайне поражен, с какой свободой всюду, в воинских частях, на офицерских собраниях, в присутствии командиров, в штабах и т. д., говорят о непригодности правительства, о придворной грязи».

Командование фронтов и армий пыталось принимать меры для. оздоровления упавшего «духа войск». Главком Юго-Западного фронта указывал «на единственную радикальную меру борьбы с преступными веяниями — добиться возможно большего общения офицеров и вообще начальников всех степеней с нижними чипами»{784}.

Кровопролитные операции 1916 г. — мартовская у озера Нарочь и др. — закончились тяжелыми поражениями и огромными потерями русской армии. Общее озлобление солдатской массы резко усиливалось. В армии понимали безрассудное обращение с войсками незадачливого командования, бросавшего их не в бой, а [146] «на убой». Непрерывно росло недовольство и среди офицеров русской армии.

Моральное состояние войск русской армии ярко описано начальником штаба 1-й стрелковой дивизии полковником Морозовым в письме, адресованном наштаверху генералу Алексееву, содержание которого генерал Алексеев сообщил всем главнокомандующим фронтами в своем письме от 3 мая 1916 г. за № 2468{785}.

Письмо полковника Морозова является справедливым обвинением руководства царской армии. Приводим его почти целиком, лишь с незначительными сокращениями.

«Даже посторонним лицам уже бросается в глаза, — пишет Морозов, — что войскам нехватает той уверенности в своих начальниках, того обаяния личности вождей, на которых прежде всего зиждется духовная мощь армии... Яд недоверия не только к умению, но и к добросовестности начальников настолько заразил армию, что лицу, хорошо знающему ее действительное настроение, трудно назвать даже три, четыре имени популярных и пользующихся доверием войск старших начальников... Одни начальники, по заявлению войск, до сих пор совершенно не показываются среди них. Другие, формально исполняя данные на этот счет свыше указания, бывают в частях, но исключительно с карательными и инспекторскими целями, неизменно сопровождая свои посещения выговорами, наказаниями, резким разделыванием подчиненных на месте и в приказах, отталкивая от себя офицеров и солдат...

Даже командиры полков жалуются, что старшие начальники не удостаивают их ни вниманием, ни откровенной сердечной беседой. О младших чинах и говорить нечего... Еще громче и сильнее звучат тоже повсеместные жалобы, что старшие начальники не считаются с обстановкой современного боя, не входят в положение войск и потому или возлагают на них задачи явно невыполнимые, или ставят части в явно невыгодные, сравнительно с противником, условия борьбы... В самых сильных и резких выражениях жалуется пехота, что ее систематически и безжалостно посылают на верный расстрел атаковать сильно укрепленные позиции с недостаточной артиллерийской подготовкой. Старшие начальники оставляют без внимания донесения самых испытанных командиров и упорно шлют пехоту на верную гибель, требуя для подтверждения донесения о больших потерях, которых почти всегда можно было бы избежать при более сердечном отношении к войскам и доверии к людям испытанной опытности и доблести.

В погоне за выигрышем пустого пространства начальники заставляют войска занимать слабые невыгодные позиции, не позволяя иногда отнести окоп из болота на 300—400 шагов назад, а в маневренной войне в той же погоне за упорным удержанием нескольких верст изматывают в неравных боях передовые части, а затем по частям подходящие резервы вместо того, чтобы уступить [147] пространство, спокойно сосредоточить войска, а затем нанести удар...

Горькое чувство охватывает пехоту, когда после первой неудачной атаки ее посылают в новые и новые, также неподготовленные атаки, угрожая тягчайшими наказаниями и расстрелом с тыла. В обороне при явной невозможности держаться отдают пользующееся столь печальной в армии славой приказание «держаться во что бы то ни стало».

Войска не страшатся гибели. Но войска не мирятся с ненужной гибелью своих братьев...

Всю войну мог только восхищаться доблестью нашей пехоты тот, кто видел ее в самом огне боя, а не составлял о ней мнения по тыловым беглецам... С горечью занимается пехота невыгодными для себя сравнениями, указывая, что конницу отводят на отдых при мало-мальски заметном утомлении лошадей, пехоту же оставляют в боевой линии при самых тяжелых нервных потрясениях. Уверяет пехота, что ее потери интересуют высшие штабы и начальников только с точки зрения уменьшения числа штыков и необходимости их пополнения, а мало кто отдает отчет в том, что главное зло всякой неудачной операции заключается в упадке духа войск, в падении их веры в начальников и в свои силы...

Далеко от войск начальники, по уверению офицеров, совершенно не умеют разбираться ни в настроениях войск, ни в обстановке... Младшие начальники, начиная с командиров полков, если и понимают обстановку боя, то или не могут, или не осмеливаются откровенно донести о ней старшему начальнику. По уверению войск, некоторые младшие начальники даже добиваются больших потерь, ибо у нас не установилось принципа, что большие потери, свидетельствуя положительно только о доблести войск, в то же время являются отрицательным показателем способностей и умения их начальников. И когда после одинаково неудачной атаки представляется к награждению начальник, уложивший свою часть в безнадежной операции, и отрешается имевший мужество доносить о невыполнимости поставленной ему задачи, то толки войск о выгодности недостаточно бережливого отношения к человеческой крови приобретают особенно страстный характер. Пехота заявляет открыто и громко, что ее укладывают умышленно, при желании получить крест или чин, что на потерях пехоты в неподготовленных операциях начальники хотят создать себе репутацию лиц с железным характером...

В своей среде, в обществе, в вагоне среди случайной публики открыто и громко заявляют офицеры, что начальники не любят своих войск, не жалеют их, думают не о деле, а только о своей карьере, льготах, выгодах, собственной безопасности. Обвиняют начальников уже не только в неспособности, непродуманности операции, неумении, а много хуже всего этого — в злой воле, недобросовестности, небрежности, преступности, отсутствии всякой заботливости о людской крови...

Самое гнетущее впечатление производят на войска постоянные [148] угрозы взысканиями, отрешением, преданием суду за неисполнение мельчайшего из требований начальства, противоречащего подчас уставу и практике боя, лишающего младшего даже прав, предоставленных ему высочайшей властью...

Не может водить войска к победам тот, в чье искусство, доблесть, доброжелательство не верят эти войска, к чьим приказаниям относятся они скептически. Горько ошибается и ныне тот, кто думает насильно, страхом наказания двигать войска в бой подобно машинам. Страх пули и снаряда всегда сильнее самой жестокой угрозы с тыла. Техника нынешняя ничего не изменила в этом отношении...»

Главнокомандующие армиями фронтов, которым наштаверх генерал Алексеев дал на заключение выдержки из письма Морозова, отрицали наличие угрожающих настроений в войсках, правдиво обрисованных Морозовым и признаваемых генералом Алексеевым.

Главком Западного фронта генерал Эверт ответил Алексееву, что «по исторически сложившимся условиям Россия поставлена в необходимость бороться с техникой врагов кровью своих сынов и притом кровью более обильной, чем когда-либо...» Свою теорию Эверт упорно претворял в жизнь. Наступление армий Западного фронта в мартовской операции 1916 г. (см. ниже, ч. VII) так охарактеризовано германским генералом Фалькенгайном: «...Атаки русских продолжались с исключительным упорством до начала апреля, но их можно было скорее назвать кровавыми жертвоприношениями, чем атаками...».

В большинстве боевых столкновений во время мировой войны высшее командование русской армии направляло пехоту в атаку в густых линейных строях без достаточной артиллерийской подготовки и поддержки, видя в этом проявление со стороны пехоты «бессознательной храбрости». Между тем войска видели в этом преступное невежество своего командования, пытавшегося их кровью и жизнью восполнить слабость технического оснащения армии.

Летом 1916 г. в России ясно обозначился кризис железнодорожного транспорта, недостаток продовольствия, металлов, топлива, рабочих, а в связи с этим создалась серьезная угроза полного паралича русской военной промышленности.

Начальник Главного артиллерийского управления генерал Маниковский в письме к начальнику Упарта Ставки подчеркнул, что угрожающее положение, в каком тогда очутилась Россия, является следствием полного развала государственной власти и экономической жизни страны. Наштаверх генерал Алексеев пытался принять особые меры к установлению в тылу «объединенной твердой власти» взамен созданных там многочисленных безответственных совещаний, комиссий и общественных организаций, никем не объединяемых и вносивших лишь разложение в управление тылом, и 28 июня 1916 г. представил Николаю II записку об учреждении в глубоком тылу должности верховного министра государственной обороны{786}. [149]

Записка Алексеева вызвала серьезные возражения в правительственных кругах, со стороны председателя Государственной думы Родзянко и в особенности со стороны царицы, под влиянием известного проходимца Распутина. Особым указом Николая II диктаторские полномочия во внутренних областях государства возложены были на бездарного председателя совета министров Штюрмера, что вполне отвечало намерениям царицы.

На страну стала быстро надвигаться катастрофа. Железнодорожный транспорт окончательно разваливался. Подвоз хлеба, добыча и подвоз угля, металлов, топлива прекращались. В октябре 1916 г. снабжение действующей армии, в особенности артиллерийское, стало критическим; на заводах разрастались забастовки; подача боеприпасов сильно сократилась. Расшатавшаяся и обанкротившаяся государственная машина царской России неудержимо катилась к гибели.

Во второй половине 1916 г. на фронте наступило затишье. Русские войска, просидевшие полгода в бездействии, отдохнули и, как казалось с внешней стороны, пришли относительно в порядок; что же касается артиллерии, то она окрепла и значительно усилилась благодаря сформированию новых частей артиллерии и особенно формированию тяжелой артиллерии особого назначения (ТАОН). Но недоверие и ненависть армейской массы к царскому правительству, нежелание продолжать войну, затеянную в интересах империалистов, не только не ослабели, но в значительной степени разгорались.

К 1917 г. русская армия в основном представляла собой революционно настроенную массу, проникнутую стремлением прекратить войну, обратить свое оружие против угнетателей народа, против правительства, приведшего родную страну к войне, к нищете и разорению.

В начале января 1917 г. главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Рузский дал следующую оценку подчиненным ему войскам: «Во время последних боев под Ригой имели место крайне прискорбные и нетерпимые в армии случаи уклонения и даже отказа нижних чинов некоторых полков итти в бой...»

После февральской революции упадок дисциплины и разложение армии быстро прогрессировали.

Генерал Алексеев, назначенный главковерхом, сообщал 22 марта 1917 г. военному министру Временного правительства Гучкову, что события последних дней резко изменили обстановку, что Балтийский флот небоеспособен, что разложение тыла идет быстрым темпом и волна разложения докатывается уже до окопов, что близок «час, когда отдельные части армии станут совершенно негодными к бою». «Упадок духа, замечаемый в офицерском составе, — писал далее Алексеев, — не обещает победы».

Военный министр Гучков со своей стороны сообщал Алексееву тогда же, в марте 1917 г., о невозможности формирования в намеченные сроки артиллерийских и прочих войсковых частей, так [150] как: «1) Временное правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, кои допускает Совет рабочих и солдатских депутатов... 2) Начавшееся разложение запасных частей внутренних округов прогрессирует... и запасные части не обладают необходимой моральной и боевой подготовкой... 3) Так же безнадежно стоит вопрос и о пополнении конского состава армии... Намеченные реквизиции лошадей в округах пришлось прервать... дабы не обострять настроение населения и не помешать своевременному обсеменению полей, тем более что сбор лошадей, при нынешнем транспорте и необеспеченности фуражом, привел бы их лишь к бесцельной гибели на сборных пунктах»{787}.

И все же империалистические вожделения русской буржуазии и нажим союзников заставили Временное правительство продолжать войну.

При разрешении вопроса о продолжении войны и переходе в наступление русское главное командование проявило крайнюю нерешительность, граничащую с растерянностью. Генерал Алексеев, сообщивший Гучкову в марте, что состояние армии «не обещает победы», через несколько дней (12 апреля 1917 г.) писал ему же: «...как ни тяжело наше положение, нам нужно начать весеннюю кампанию наступлением, что отвечает и настойчивым желаниям союзников»{788}.

На совещании главнокомандующих 14 мая 1917 г., съехавшихся в Ставке для обсуждения вопроса о переходе в наступление, совершенно определенно выяснилось, что русская армия не желает продолжать войну и требует «мира во что бы то ни стало»{789}.

Главковерх Алексеев на совещании подчеркнул, что союзники настойчиво требуют наступления русской армии. «Мы еще имеем месяц, — сказал в заключение Алексеев, — чтобы всеми мерами оздоровить армию».

Главнокомандующие решили, что необходимо наступать, несмотря на то, что армия воевать не желает и на ожидаемое Алексеевым «оздоровление» рассчитывать нельзя.

Наступление началось 1 июля 1917 г. на Юго-Западном фронте. Для прорыва укрепленной позиции австро-германцев сосредоточены были отборные части пехоты и сохранившая порядок, стремившаяся разгромить противника своим огнем сильная артиллерия, в том числе вновь сформированная тяжелая артиллерия особого назначения. Однако, несмотря даже на небывало могущественную артиллерийскую подготовку, вполне обеспечивавшую атаку пехоты, и на моральную подготовку наступления, которую правительство Керенского пыталось провести, наступление русских войск провалилось. Задуманная командованием Юго-Западного [151] фронта новая наступательная операция даже не началась из-за отказа пехоты итти в бой.

Наступление Северного и Западного русских фронтов, начавшееся 21—23 июля, также остановилось.

Заключение

Неустойчивость мысли правящих кругов царской России в отношении подготовки армии к предстоящей войне с Германией и Австро-Венгрией, несомненно, сказалась и на боевой подготовке русской артиллерии.

Организация высшего управления армией с ее артиллерией отличалась неопределенностью.

Высшее командование русской армии в лице ее военного министра генерала Сухомлинова и начальника Генерального штаба совершенно не интересовалось боевой подготовкой артиллерии, да отчасти и не считало себя вправе вмешиваться в это дело, так как возглавлял артиллерию (в строевом отношении) генерал-инспектор ее, принадлежавший к царской фамилии.

Генерал-инспектор артиллерии оказывал самостоятельное доминирующее влияние на боевую подготовку артиллерии, что, с одной стороны, приводило до некоторой степени к вредной ее обособленности от других войск — в отдельное, так сказать, «артиллерийское ведомство»; с другой стороны, было полезным для технической ее подготовки в отношении искусства стрельбы.

За год до начала войны по заключению генинспарта, выраженному в его докладе царю (25 марта 1913 г., № 173), артиллерийское дело в общем «стоит на должной высоте, хотя процент неудовлетворительных стрельб увеличился и артиллерийская подготовка в некоторых частях стала понижаться»{790}. Это заключение относилось к полевой артиллерии (легкой, конной и полевой тяжелой). Что же касается частей крепостной артиллерии, то они были далеко не на должной высоте, за исключением только кронштадтской и очаковской крепостной артиллерии, осмотренной генинспартом в 1912 г. и оказавшейся в порядке.

Недостаточно удовлетворительная подготовка некоторых частей полевой и крепостной артиллерии объяснялась главным образом неправильностью организации.

Командующие войсками в округах не в состоянии были лично руководить специальным артиллерийским делом, а в их распоряжении не было авторитетных сведущих артиллеристов (инспекторов или начальников артиллерии округа), могущих объединить руководство подготовкой всей артиллерии в округе.

Русская артиллерия вышла на фронт мировой войны 1914 — 1918 гг. в общем с очень хорошо подготовленным личным составом солдат и офицеров, особенно в специальном техническом отношении искусства стрельбы. Но среди высшего начальствующего состава артиллерии оставалось к началу мировой войны еще немало [152] лиц, значительно отставших от современных требований тактики и отчасти даже по технике стрельбы.

Специальная подготовка русской полевой артиллерии в отношении искусства стрельбы с закрытых позиций доведена была к началу войны до совершенства. Стреляла она отлично и, в достаточной степени хорошо умела использовать свой огонь, но в тактическом отношении артиллерия была подготовлена довольно слабо.

Искусные действия русской артиллерии в период маневренной войны 1914 г. получили должную высокую оценку не только со стороны своей пехоты, но и со стороны противников, вызывая удивление австро-германцев.

Подготовка во время войны пополнений личного состава, прибывавших в части артиллерии действующей армии из внутренних военных округов, была в общем неудовлетворительной. Тем не менее все же уровень подготовки артиллерии действующей армии оставался на должной высоте, что и подтвердилось весьма удачными действиями русской артиллерии в июльских операциях 1917 г.

Подготовка в артиллерийском отношении общевойсковых начальников оставляла желать много лучшего. Проявление с их стороны некоторого интереса к артиллерии замечается со времени перехода артиллерии в подчинение начальникам дивизий, т. е. с 1910 г. Только с изданием «Наставления для подготовки артиллерии к стрельбе» и «Наставления для действия полевой артиллерии в бою», т. е. с 1913 г., общевойсковые начальники переходят к руководству подчиненной им артиллерией в строевом и тактическом отношениях (технической подготовки в искусстве стрельбы они не касались). Но их руководство подчиненной им артиллерией, не объединяемое высшим командованием, не успело к началу воины сказаться в положительной степени.

В царской русской армии не было должного единения и органической связи артиллерии с другими родами войск, что можно объяснить некоторой обособленностью от них артиллерии и рознью среди офицерства разных родов войск, передававшейся солдатской массе, а также весьма редко и малопоучительно производившимися в мирное время совместными занятиями артиллерии с пехотой и другими войсками.

Но в общем русская артиллерия прошлой мировой войны 1914—1918 гг. стояла на должной высоте своего боевого назначения. Благодаря своему мастерству и боевой доблести русские артиллеристы показали, какое огромное могущественное значение в современных условиях войны представляет столь мощное оружие уничтожения и разрушения, как артиллерия.

Русская артиллерия в первую мировую войну вписала немало ярких и славных страниц в историю русского военного искусства, несмотря на довольно бездарное руководство общевойскового командования и некоторых старших артиллерийских начальников, какие бывали на русском фронте в ту войну. [153]