Вопрос 3. Теория личности преступника в постсоветской криминологии

 

В упомянутых мною учебниках «Криминология» 2010 г. и 2015 г. издания личность преступника представлена авторами тремя суждениями одновременно. Первое звучит так: личность преступника – это совершенно определенный (т.е. не допускающий сомнений – пояснение моё. – Е.Ж.) тип личности[94].

Кстати, это умозаключение криминологи-детерминисты сформулировали на основе марксистского учения, проповедующего, что нет «общества вообще», а реально существуют определенные общественно-экономические формации, и нет «личности вообще», ибо личность есть всегда продукт исторически данного общественного строя[95].

Раз нет общества вообще, а есть лишь исторически определенные формы общественной организации, то, следовательно, нет и сущности человека вообще, а есть лишь исторически преходящие социальные типы личности. Таким образом, личность как духовная субстанция исчезает. Ее место занимает тип личности.

Словом «тип» обозначают категорию людей, объединенных общностью внешних (или внутренних) черт. В социалистическом обществе был один безличностный тип людей, именуемый социалистическим, а то и советским. Произошедшая метаморфоза имела свою подоплеку. Так как сущность человека объявлялась совокупностью общественных отношений, но отдельный человек, сколько бы совершенен он ни был, не может вместить в себя всю эту совокупность разнообразных отношений. Поэтому и был придуман своеобразный тактический ход, человека заменили термином «тип», объединяющий всех людей социалистического общества, мгновенно ставших обладателями всей совокупности общественных отношений.

Кроме того, подобный абсурд стал необходим еще и потому, что диалектический материализм пропагандирует монистическое учение о тотальном материалистическом начале всего сущего. Поэтому безличный человек как некое объективное существо стал естественным явлением исторического материализма.

Таким образом марксизм упразднил неповторимую личность каждого человека, а вместо нее сформулировал абстрактное понятие, названное типом личности, под который апологеты подвели определение «социалистический». Вот какими чертами еще недавно обладал абстрактный тип личности развитого социалистического общества: широкое общее образование, высокий культурный уровень, активное участие в общественной жизни, опирающееся на прочный фундамент научного мировоззрения, высокий уровень профессионального мастерства, душевный склад, впитавший в себя нормы коммунистической морали[96]. Апологеты исторического материализма, перечисляя черты абстрактного, мысленного образа обобщенного человека, говорили и о душевном складе. Я думаю, что они понимали, что душа имеет индивидуальное значение, характеризующее личность конкретного человека. Поэтому многие их идеологические догмы явно противоречили здравому смыслу и даже имеющемуся объективному знанию антропологов о человеке.

 

В этой связи нужно отметить, что подобное утверждение возникло у криминологов еще в советский период, когда полагали: если тип личности при социализме был особенный, социалистический, следовательно, и тип личности преступника в СССР в силу самой передовой для того времени социально-экономической формации является тоже особенным. И.И. Карпец в этой связи писал: «Коренное отличие советской криминологии от буржуазной в вопросе изучения личности состоит в том, что личность изучается... не как комплекс физиологических и психологических качеств, являющихся «внутренними причинами преступности», якобы присущими человеку, а как член общества, живущий в обществе, среди людей, воздействующий на природу, общество и на самих людей и испытывающий обратное воздействие с их стороны»[97].

Я выделил курсивом ту часть тезиса, к которой через частицу «якобы» И.И. Карпец выразил сомнения. Но его сомнение, как представляется мне, мнимое, кажущееся, вынужденное, соответствующее идеологической установке того времени, позиционирующей монистический материализм и социальный детерминизм. Я почувствовал скрытую его внутреннюю духовную свободу, которую невозможно уничтожить идеологическим диктатом. В противном случае мы не смогли бы далее прочитать, что преступникам какие-либо особые черты не присущи, или следующее: при организации их исправления необходимо учитывать свойства характера, круг интересов, привычек и других индивидуальных (подчеркнуто мною. – Е.Ж.) особенностей. Эти его мысли не соответствуют социальному детерминизму. Поэтому последнее слово все равно остается за индивидуумом. Другое дело если он не пожелает изменить ради этого свой статус в обществе и будет вынужден приспосабливаться к ситуации. Однако власти могут ограничить лишь свободу действий физического тела, но не духа, не мысли. Поэтому я говорил и повторю вновь, что человек в основном проживает свою жизнь в своем личностном духовном мире, куда путь посторонним заказан.

В преступнике советские криминологи, непоколебимо стоящие на платформе диалектического и исторического материализма, хотели видеть, как тому учил К. Маркс, живую частицу государства и члена общества, исполняющего все функции, что и законопослушные граждане.

Если криминологи советского периода личность преступника не отделяли от социалистического типа, то авторы постсоветской криминологии предлагают рассматривать личность преступника в качестве особого, специфического типа личности. Однако для капиталистического общества, в котором мы живем, по мнению одного из адептов марксизма, характерны три типа личности: капиталистов, мелких собственников и наемных рабочих-пролетариев. Правда, впоследствии появился высший тип личности революционера-коммуниста[98].

Но имеет ли легитимное основание в учении исторического материализма занять свое отдельное место криминологическая категория «личности преступника», представленная авторами указанных учебников «Криминология» особым типом личности? На мой взгляд – нет. Потому что, согласно теории исторического материализма, являющейся методологией постсоветской криминологии, типы личностей формируются благодаря определенной совокупности социальных условий. Ведь в первобытном обществе, по мнению адепта М.М. Сидорова, индивида в качестве личности не существовало, ибо для этого не было необходимого уровня развития производительных сил. Но преступность была. Если следовать логике криминологов, значит должна быть и личность преступника, а с ней и определенный тип людей, совершающих преступления. Вот такая получается парадоксальная картина.

Выход из подобного абсурдного положения один: нужно сменить методологию криминологической теории и рассматривать человека, совершившего преступление, как двуипостасное существо, состоящее из духовной (метафизической) субстанции – личности и биофизического тела, именуемого человеком. Если криминологи-детерминисты признают, что «личность» категория особенная, неповторимая, присущая только данному индивиду, то ее невозможно будет относить к тому или иному типу людей. Потому что типизировать возможно лишь группы людей по какому-либо внешнему или внутреннему повторяющемуся признаку.

Криминология должна использовать и использует свою собственную терминологию, которой охватывает наблюдаемые явления в их массовом проявлении. К таким обобщающим понятиям относятся «преступность» как известная совокупность зарегистрированных преступлений и выявленных лиц, их совершивших; «личность преступника» как теоретическое понятие, включающее всех выявленных лиц, совершивших преступления, абстрактный образ которых состоит из усредненных социально-демографических показателей и часто повторяющихся психологических признаков; и «личность отдельных преступников»: воров-домушников, хулиганов, насильников и т.д., «портрет» которых составляется из данных, полученных в результате выборочного криминологического изучения соответствующих материалов: уголовных дел, личных дел осужденных и т.д. Отдельное же лицо, совершившее преступление, предметом криминологии не является в силу его индивидуальной и неповторимой личности. Иначе пришлось бы составлять криминологическую характеристику на каждую личность, совершившую преступление. Даже меры индивидуальной профилактики, разрабатываемые криминологами, применяются, как правило, ко всем лицам, состоящим в органах внутренних дел на профилактическом учете.

Второе умозаключение сформулировано так: личность преступника – продукт социальной среды, общества[99]. Но подобное утверждение противоречит элементарной логике. Во-первых, личность индивида не может быть продуктом среды, ибо эта категория духовная, метафизическая, благодаря которой человек выделяется из животного мира. Во-вторых, человек как личность совершал преступления задолго до того как сумел сорганизоваться в общество. В-третьих, согласно этой точке зрения с преступностью можно покончить только с упразднением самого общества. И, в-четвертых, этот тезис противоречит объективному факту: общество состоит из разных людей, и преступники в нем не доминируют. Тут скорее важен другой вопрос: почему одинаковая социальная среда (в первую очередь семья) формирует неодинаковые личности? Но на этот вопрос можно дать лишь один ответ: потому что каждый из нас рождается индивидуумом, имеющим зачатки неповторимой личности, со своим собственным характером, темпераментом, складом ума, потенциями (возможностями). Поэтому в одинаковой среде вырастают неодинаковые люди. Следовательно, личность – это категория метафизическая, представляемая, но не наблюдаемая, духовная энергия или дух, а не продукт социальной среды.

Признание за духовно-нравственным состоянием человека определяющей роли его поведения сразу же снимает вопрос о различии между причинами преступного поведения в капиталистическом и социалистическом обществах. Потому что побудительные мотивы (причины) поведения находятся в глубинах психики человека, а не в общественных отношениях, позиционирующих социальным детерминизмом. А человеческие пороки универсальны и имеют одну и ту же сущность.

И третья мысль авторов сегодняшней криминологии заключена в тезисе, что личности преступника присущи свойства, отличные от свойств личностей тех людей, которые не совершают преступлений[100].

Моя позиция не соответствует точке зрения этих авторов. Потому что проведенное мною исследование, охватившее две противоположные группы респондентов: осужденных к лишению свободы за совершенные преступления впервые и так называемых законопослушных, каких-либо явных отличий в психических (нравственных) показателях не выявило[101].

Кроме того, криминологи Бирмингемского университета, занимающиеся несколько десятилетий подряд изучением личности серийных убийц (маньяков) каких-либо особых признаков тоже не выявили. Правда, они отмечают пять отличий, которые характерны этим преступникам: властолюбие, способность манипулировать окружающими их людьми, эгоцентризм, хвастовство и их обаятельность. Но всеми этими перечисленными так называемыми «отличиями» обладает значительное число нормальных людей. Поэтому они вынуждены были констатировать, что серийный преступник внешне ничем не отличается от окружающих лиц. Его мотивацию вычислить очень сложно[102].

И авторы приведенного третьего суждения также не находят явных отличий в личности преступника, которые бы выделяли его из среды, и поэтому указали на признак, именуемый «общественная опасность», якобы характерный для лиц, совершивших преступления.

Можно согласиться, что маньяки (серийные убийцы, педофилы и т.п.), профессиональные преступники и рецидивисты – многократные сидельцы мест заключения, и в этой связи имеющие криминальные татуировки, указывающие на принадлежность к преступному миру, могут своим присутствием в неформальном сообществе вызвать у обывателя чувство страха и опасения. Однако необходимо иметь в виду, что в основном эти лица все же имеют определенные психические аномалии, отклонения[103]. Следовательно, их общественная опасность заключена в психической патологии. Но как свидетельствует практика, в большинстве своем преступники не имеют патологий, поэтому причислять их к общественно опасным элементам не корректно.

Криминологи-детерминисты к тому же уж слишком расширительно толкуют признак общественной опасности, относящийся по закону лишь к преступным действиям. Например, они ее преподносят в виде криминогенных потребностей, интересов, приобретенных индивидом в период социализации, т.е. до совершения им преступления. «Это обычно проявляется в антиобщественном поведении конкретного лица – дисциплинарных, административных правонарушениях, гражданско-правовых деликтах, аморальных действиях, не носящих пока еще характера преступления, но уже свидетельствующих о криминогенной направленности субъекта»[104] (выд. курс. мною. – Е.Ж.).

Однако под этот тезис можно подвести чуть ли не всё население страны! Подобная точка зрения неверная, авторы, ее распространяющие, находятся в явном заблуждении, неправильно оценивают правовую категорию «общественная опасность», относящуюся к противоправным действиям, к преступлениям.

В данном случае криминологам нужно руководствоваться уголовным законом, который общественно опасными признает действия, а не состояние лица, которое, нужно заметить, тоже проявляется в поступках. Если считать иначе, то криминолог невольно будет поддерживать теорию «опасного состояния», признаваемую западными криминологами и сейчас. Однако еще в советский период отечественные криминологи ее отвергли, потому что она может привести к санкционированию произвола и усмотрения в правоприменительной практике.

В этой связи можно вспомнить австрийского писателя Стефана Цвейга, который в новелле «Неожиданное знакомство с новой профессией» писал: «Когда я наблюдал вора-карманника в суде, то я не видел вора, а видел только обвиняемого, осужденного. Для того, чтобы познать вора, нужно присутствовать не при юридической реконструкции преступления, а при самом преступлении. Ведь вор действительно вор только в тот момент, когда ворует, а не два месяца спустя, когда судится за свое преступление. Человек – автор своего действия только в момент его совершения».

Цвейг, конечно, не был криминологом, но высказал глубокую мысль. Перефразируя его слова, можно сказать и так, что личность преступника проявляется в момент совершения преступления. До совершения противоправных действий (т.е. априори) мы не имеем правовых оснований говорить о «криминогенной направленности субъекта», или о «криминогенной личности».

 

Я согласен с мнением тех криминологов, которые считают, что абсолютно познать личность преступника невозможно. Потому что регуляторами и возбудителями поведения личности являются внутренние психические источники, которые весьма динамичны. Они формируют и влияют на поведенческую установку. Всё это (и свойства, и качества) недоступно эмпирическому наблюдению и изучению извне. Криминолог не может проникнуть в глубину чувств и сознания личности и ознакомиться с их содержанием изнутри, ибо чувства и сознание – категории не материальные, не предметно-пространственные, и поэтому не могут стать объектом для изучения.

(А если кому-то из практических работников покажется, что познал личность преступника, проник при допросах во внутрь человеческой души, то на самом деле это самообман. Просто произошла подмена чужих переживаний своими собственными, чужого опыта своим внутренним психическим ощущением. Оперативный работник иногда ставит себя на место преступника, стараясь вновь проиграть прошедшую ситуацию. Однако надо понимать и учитывать, что все преступники на момент совершения деяния находились в неестественном психическом состоянии, поэтому оценка его действий всегда будет приблизительной).

Человек встает на путь совершения преступлений, пройдя несколько стадий духовно-нравственного падения. Вначале он совершает аморальные поступки (на этой стадии находимся мы все без исключения); частота их совершения может постепенно освободить человека от собственного нравственного осуждения. Лишившись нравственных «тормозов», это лицо легко совершает уже более серьезные проступки. Под воздействием такого поведения (особенно когда человек не получает должной реакции со стороны окружающих его лиц и общества в целом) он начинает деградировать как личность. Деградация нравственности способствует уже совершению преступлений.

Само понятие «личность преступника» можно рассматривать только как криминологический термин, которым обобщена вся совокупность выявленных лиц, совершивших преступления. Это обобщающее понятие ни в коем случае не относится к конкретной личности, совершившей преступление, к ней должна применяться уголовно-процессуальная терминология. Это и законно, и логично. Потому что «личность» как категория нравственная оценивается не только тем, на что способна, а главное тем, на что решительно не способна.

Личность же преступника как криминологическое понятие – это не только аморальная с низким уровнем нравственности, но и квазиличность, т.е. ненастоящая, кажущаяся личность. Ведь не случайно советский философ Г.С. Батищев считал только того человека личностью, который имеет достаточно дарований и талантов. А человек, совершающий преступления (особенно серийные убийства), в действительности имеет и проявляет квазиличность.

Я неоднократно говорил и повторю вновь: личность каждого из нас неповторима. Даже негативные признаки: месть, зависть, корысть, жестокость, агрессивность и т.д., определяющие безнравственное состояние, нравственную характеристику человека, совершившего преступление, в той или иной мере присущи многим из нас, не совершающим преступных деяний. Разница состоит лишь в том, что эти пороки у большинства людей не выходят из-под контроля разума, совести и воли.

Итак, выделить какие-либо специфические признаки и свойства, присущие только лицам, совершившим преступления (если нет психических патологий), невозможно, потому что этих особенных черт просто нет. О внешних признаках, на которые указывал Ломброзо, мы не говорим. Но общими признаками для всех лиц, совершивших преступления, будут те, которые характеризуют их действия. Это противоправность, виновность и наказуемость.

В этой связи логично полагать, что отличительным признаком конкретной личности, совершившей преступление, является преступный факт. И этот признак – уголовно-правовой, а не психический и тем более не социальный.

Заканчивая рассмотрение данного вопроса, можно сказать, что личность формирует не среда с ее общественными отношениями, а человек сам конструирует свою личность в первую очередь через самовоспитание. Потому что психические качества (в том числе и разум), а также другие потенции человека индивидуальны. Стремление индивида к их развитию тоже проявляется на личностном уровне, т.е. самостоятельно. Насильственным путем заставить человека совершенствоваться невозможно. Только самочинное проявление индивидом желания к самосовершенству дает положительные результаты, но общество должно, обязано этому способствовать.