Примерные зачетные тестовые задания 2 страница

Итак, третья форма познания – познание разумное. После того, как рассудок сумел выделить внутреннюю структуру того предмета, который ему был доставлен чувственным опытом и который он отграничил от всего остального мира, разум должен «вступить в свои права» – только он может связать результаты рассудочного познания с мировым целым, со всеми остальными знаниями о мире, которыми располагает как конкретный человек, так и сообщество познающих существ в целом. Говоря приблизительно, рассудочное познание – это познание аналитическое, расчленяющее, а разумное – это познание синтетическое, поскольку именно в разуме присутствует не просто рассудочная идея «целого – части» конкретного предмета, а идея целостности мира. И эта идея выступает регулятивом познания, т.е. разум конкретного человека стремится, насколько это для него возможно, приблизиться к пониманию мирового целого; но если человек начнёт мыслить о целостности мироздания как о предмете, то он рискует впасть в неразрешимые противоречия. Нельзя примешивать рассудок к сфере разума, как, например, в известной загадке: «Что первичнее – курица или яйцо?». Мы никогда не найдём решения этой загадки, если мы предварительно не попытаемся освободить наш ум от представлений о временнóй последовательности – сначала курица, потом яйцо (или наоборот). (То же самое относится и к другой загадке: «Может ли Бог сотворить камень, который он не сможет поднять?» – если Бог есть, то Он за пределами времени, и неверно, что он сначала что-то творит, а потом это поднимает.) С точки зрения Канта, подобные «выверты» человеческого сознания, как освобождение от идеи времени, невозможны – рассудок опирается на чувственность, а идеи пространства и времени формируют структуру последней (впрочем, эта точка зрения Канта также может быть подвергнута критике).

Следует заметить, что познание – это своего рода психический процесс, который и обеспечивает наше выживание в природном и – особенно – в социальном мире. Мы постоянно стремимся понять: «Как устроено это?» – для того, чтобы затем знать, как с этим обращаться. Дальше же всё зависит от мотива познания, который укоренён в самом человеке; например, человек может поставить вопрос: «Какую я получу от этого выгоду?» – именно этот вопрос люди чаще всего и ставят в капиталистическом обществе. Следовательно, в этом последнем у людей, прежде всего, развивается рассудочный уровень ума (выгода есть то, что выразимо либо количественно, либо качественно). Но следует, тем не менее, заметить, что в любом обществе присутствуют творческие личности, которые стремятся к истине ради самой истины, поскольку им доставляет огромное удовольствие то чувство творчества, которое возникает в процессе познания.

 

Третий вопрос. Процесс познания предполагает установление взаимных отношений между двумя сторонами – самим познающим (он обозначается термином субъект) и тем, что человек познаёт (это – объект). Субъект стремится достигнуть с объектом какой-то согласованности, и это последняя может называться собственно знанием. Что же такое субъект, объект познания и знание субъекта об объекте?

Эти вопросы для человека являются вечными, и по сути дела спрашивать так – значит спрашивать о том, кто я такой и каково моё место в бытии (теория познания – гносеология – изначально связана с учением о бытии – онтологией). Другими словами, наше понимание познания определяется тем, каким мы себе мыслим мироздание в целом: если мир есть живой организм (Космос), то я должен, прежде всего, стремиться познать, какое место в бытии мне уготовано и как я могу жить в гармонии с самим собой и с этим огромным миром; если мир есть творение Бога из ничего, то я должен прежде всего понять, каким образом мне спасти свою душу и войти в число избранных, которые унаследуют Землю в тысячелетнем Царстве Христа (что наступит после Его Второго пришествия); если мир есть бесконечно сложное материальное целое, которое не имеет в своей основе духовной субстанции и не управляется свыше, то я должен стремиться его познавать ради того, чтобы содействовать освобождению человечества от разных форм угнетения и эксплуатации, в том числе и от религии, которая есть «опиум для народа» (Маркс); если мир есть бессмыслица и абсурд, то я должен жить по принципу «лови наслаждения, а завтра мы все умрём» – то есть ничего познавать и не надо, и т.д.

Далее мы остановимся на том понимании познания, которое сформировалось в рамках новоевропейской метафизики. Если древнегреческий философ стремился «собрать свою сущность», чтобы занять определённое, только ему свойственное положение в бытии (свой топос), то в Новое время субъект противопоставляет всему, что не есть я, – не-я; в этом можно видеть истоки опредмечивания мира (немецкое слово der Gegenstand – «предмет» – может быть переведено как «противостоящее»). Другими словами, в Новое время произошло превращение человека в субъект, а субъекта – в человека. В античной и средневековой философии понятие субъект употреблялось в чём-то аналогично современному понятию «субстанция»: это – «подлежащее», то, что сохраняет постоянство во всех своих изменениях и что выступает носителем всех своих конкретных пространственно-временных проявлений. Теперь же таким «подлежащим» оказалось мышление человека в силу присущей ему способности дистанцироваться относительно внешнего мира, межличностных отношений и внутренних переживаний душевной жизни. Человек понял, что может меняться окружающий его мир, взгляды на него других людей и его взгляды на них, и у него самого могут возникать различные переживания, но постоянным остаётся его осознание самого себя. При этом человек лишился тела, утратил многомерность своих душевных движений, индивидуальную целостность; и как раз благодаря этому мыслящее существо приобрело своеобразную всеобщность: разум теперь был очищен от всего случайного, связанного со своеобразием положения конкретного человека в природном и социальном пространстве и времени.

Итак, как только субъектом познания стало в эпоху Нового времени самосознание познающего человека (см. раздел о сознании и самосознании), то объект познания превратился в «стоящий напротив» субъекта предмет, который созерцается им извне (созерцается его форма, либо какие-то фрагменты его внутренней структуры, либо его мгновенные состояния во времени, если сам обьект есть процесс). При таком способе познания не может быть некоего «внутреннего чувства» предмета, мистического слияния познающего с познаваемым. Мне доступны в лучшем случае мои восприятия объекта, то есть воздействия объекта на моё сознание; и я могу знать, что он действует на меня именно так, а не иначе, но в иных условиях я получу иные впечатления от объекта – то есть, познавая, я сознаю себя познающим.

Каков же объект сам по себе, на самом деле, безотносительно к тому, познаю ли я его или нет? Этот вопрос в рамках новоевропейской метафизики, пожалуй, неразрешим: как только мы задумаемся над тем, каков мир (или какой-то его фрагмент) без нас, сразу же встанут вопросы типа: «Откуда я пришёл? Каков был мир до моего рождения? А каков он был до появления (новоевропейского) человечества? Куда я уйду? И каким будет мир без меня?» – вопросы, по поводу которых у меня нет внутреннего восприятия (я не помню себя не просто до рождения, но и в первые 3-5 лет своей жизни). Следовательно, эти вопросы надо снять, и сам конкретный предмет несёт в себе некий предел познаваемости – некую Ding-an-Sich, вещь-саму-по-себе. Но знания при подобном понимании познания есть просто-напросто непротиворечивые символические системы, которые соответствуют фактам (а факты есть не что иное, как мои впечатления от объектов). Чтобы построить эти системы, нужно задействовать способности интеллектуального созерцания, или умозрения, т.е. надо хорошо научиться представлять объекты в своём сознании, и развитие в себе данной способности – ключ к овладению абстрактным мышлением.

Однако вариант решения проблемы субъекта и объекта познания, данный последекартовской метафизикой, не является единственным из возможных. В России в XIX – XX веках разрабатывалась философия органической целостности мира (Н. Бердяев, С. Франк, С. Булгаков, П. Флоренский и др.). В этой традиции субъект и объект не рассматриваются как независимые друг от друга, а вопрос о взаимоотношения мышления и бытия в гносеологическом смысле не является проблемой. Мир не только пред-стоит субъекту познания, а со всех сторон объемлет его, является единым целым, включающим в себя субъекта как свою неустранимую часть. В русле органического мировоззрения субъект и объект являются разными уровнями единой многоуровневой реальности, и познание выступает как отношение между этими уровнями. Это познавательное отношение начинается с «веры», которая, в отличие от западноевропейской традиции, понимается не как догмат, а как «живознание» (И. Киреевский), то есть обозначает открытость субъекта бытию и принципиальную открытость бытия для субъекта. Объект при таком подходе, с одной стороны, остаётся внешним по отношению к субъекту, но, с другой стороны, они оба выступают как разные проявления единого мирового целого, как конкретное выражение всеединства мира. Это всеединство и обеспечивает процесс познания: объект предстаёт перед субъектом как непосредственная данность бытия, которая в каком-то смысле предваряет чувственное и рациональное отношение субъекта к объекту (Вл. Соловьев).

Таким образом, студенту предоставляется возможность сравнить разные системы взглядов по проблеме познания и выработать свою собственную позицию.

 

Четвёртый вопрос. Истина представляет собой одну из трёх универсальных ценностей, наряду с Добром и Красотой. Это – высший идеал познания, который заключается в соответствии наших знаний предмету нашего познания. Впрочем, подобное понимание истины свойственно именно новоевропейской философии, в которой была разработана методология познания мира как предметной, объективной реальности, противостоящей познающему субъекту. Было бы наивно уподоблять познавательный процесс в иных социокультурных условиях новоевропейской науке и считать указанное понимание истины верным для всех времён и народов.

При прояснении содержания истины следует сразу же отметить парадоксальность ситуации: если истина представляет собой идеал познания, то её невозможно анализировать в условиях познания ограниченного. Мы никогда не сможем сказать: всё, мы знаем предмет целиком и полностью, хотя бы в силу временнóй ограниченности нашей человеческой жизни. Кроме этого, наше познание по своей природе обращено в прошлое: мы фиксируем в нашем сознании те состояния объекта, которые он уже испытал, и ниоткуда не следует то, что будущее состояние объекта останется подобным его прошлому состоянию (точно так же как ниоткуда, в принципе, не следует, что мы как человеческие существа будем живы в следующее мгновение) – таким образом, проблема истины оказывается тесно связанной с фундаментальной проблемой времени.

Парадоксальность этой ситуации породила уже в античной философии многочисленные антиномии, например: истины не существует, всё на свете есть только мнения, которые являются ложными. (В этой антиномии предполагается, что истина не изменяется по степеням, может быть только абсолютная истина, а всё остальное есть только человеческое мнение – ничего не познано до тех пор, пока не познано всё). Но если это так, то и формулировка «Всё на свете есть только мнение» представляет собой мнение, которое также является ложным; следовательно, истина существует.

Далее познающий субъект имеет две возможности. Первая – это впасть в агностицизм, то есть утверждать: да, истина существует, но она мне недоступна в принципе, я могу пользоваться исключительно мнениями – этот путь проделал античный скептицизм и классический новоевропейский позитивизм XIX века. Другой путь: имеется Верховное Существо, которое располагает абсолютной истиной и которое её сообщило людям посредством откровения (религиями откровения считаются христианство и ислам), а человек способен приблизиться к этой абсолютной истине в процессе духовного самосовершенствования – и тогда философия превращается в «служанку богословия», то есть она призвана разрабатывать вневременные истины веры применительно к конкретной исторической эпохе. Третий путь: утверждать, что познающий субъект не представляет собой изолированного Робинзона, наделённого искусственным интеллектом, а есть живое, деятельное существо, которое стремится овладеть окружающим его миром, чтобы выжить в нём и свободно проявить свои личностные силы – отсюда путь к философии познания-как-действия, которую разрабатывали И.Г. Фихте, молодой К. Маркс, советские философы 70-х-80-х годов ХХ века (Э.Ю. Ильенков, В.В. Давыдов), западные марксисты (Д. Лукач, группа «Праксис» в Югославии, Франкфуртская школа); элементы такого подхода присутствуют также и в американском прагматизме. Четвёртый путь: подразумевать, что истина представляет собой регулятив человеческого познания, то есть идеал, к которому всегда стремится субъект, но никогда его не достигает, поскольку, в противном случае, остановится дальнейший познавательный прогресс; но при этом сфера человеческого познания чётко делится на «науки о природе» и «науки о духе» – если первые стремятся к обнаружению универсальных законов и подводят под них отдельные явления, то вторые призваны открывать индивидуальное, неповторимое, и в этом случае познание сродни искусству – этот путь был открыт неокантианством. Пятый путь: полагать, что истина может быть открыта не отдельному существу, а сообществу познающих существ, которые в диалоге согласовывают друг с другом свои субъективные мнения, трансформируют свои индивидуальные воззрения под влиянием взаимной критики и тем самым приходят к «единству разума в многообразии голосов» (Ю. Хабермас) – этот путь был открыт поздним Э. Гуссерлем в «Картезианских размышлениях», а далее по нему проследовали создатели философии диалога в Германии в ХХ веке К.-О. Апель и Ю. Хабермас, в России же философию диалога разрабатывал М.М. Бахтин.

Все те пути, которые здесь были обозначены, конечно же, могут быть каким-то образом соотнесены друг с другом, но это мы предоставляем проделать самому студенту.

Если говорить о раскрытии чисто гносеологической сущности понятия «истина», то необходимо отметить, что данное понятие в теории познания употребляется не для характеристики каких-либо вещей, предметов объективного мира, а знаний об этих предметах. Существует несколько трактовок понятия «истина».

1) Классическая концепция (теория соответствия): «Истина есть соответствие мыслей действительности». Она возникла еще в античности. Так, Аристотель писал: «…тот кто говорит о вещах в соответствии с тем, каковы они есть, говорит истину, тот же, кто говорит о них иначе, – лжет». Под соответствием здесь понимается адекватность: то, что утверждается мыслью, действительно имеет место. Однако эта концепция столкнулась с целым рядом проблем: чувственно воспринимаемые факты принадлежат не объективному миру, а миру нашего восприятия и концептуального осмысления (проблема природы познаваемой реальности); мысли не есть копирование реальности, соответствие не бывает простым и однозначным, а сопряжено с рядом конвенций (соглашений); проблема критерия истины (как можно проверить соответствие того или иного утверждения реальности?).

2) Когерентная концепция: «Истинным является высказывание, вытекающее из других истинных высказываний». Основоположником ее считают Канта. В ХХ в. эту концепцию возродили неопозитивисты (О. Нейрат и др.). Э. М. Чудинов указывал, что неопозитивисты исходят «из того, что только метафизика может сравнивать предложения с реальным миром; позитивная же наука должна сравнивать одни предложения с другими предложениями» (Чудинов Э. М. Природа научной истины. – М.: Политиздат. 1977. – С. 21.). Истина предстает здесь как согласованность, непротиворечивость утверждений в системе знаний. Однако проблема непротиворечивости полностью разрешима только в простейших случаях, к тому же противоречивость какой-либо теории не означает автоматически ее ложности.

3) Прагматистская концепция: «Истинно все то, что способствует достижению желаемой цели, удовлетворению потребностей познающего индивида». Конечный критерий истины здесь – полезность утверждения для действия: наши убеждения влияют на нашу деятельность, и если это влияние обеспечивает достижение цели, то их (убеждения) следует признать истинными. Эта концепция не может установить соотношение высказывания и действительности, она имеет дело только с практической полезностью утверждения.

4) Конвенционализм исходит из того, что понятие истины условно и является результатом соглашения между людьми. А. Пуанкаре применительно к математике и физике утверждал, что в основе научных теорий лежат произвольные соглашения, выбор которых диктуется лишь соображениями удобства. Анализируя различные понятия геометрии, Пуанкаре приходит к выводу, что они суть лишь условно принятые положения (конвенции), причем математик сам «творит факты этой науки, или, скажем иначе, их творит его каприз».

5) Неотомистская концепция: «Истина есть особое соотношение разума и веры». Поскольку в основе неотомизма – непререкаемый и общеобязательный авторитет божественного откровения, то и истинными будут те суждения разума, которые не противоречат ему. Человеческий интеллект должен сообразовываться с интеллектом божественным. Разум не должен забывать о собственных границах, нижняя граница – это его несовершенство, верхняя – вера, базирующаяся на сверхрациональном знании.

6) Диалектико-материалистическое учение об истине вводит понятие объективной реальности, которая является ее референтом. В. И. Ленин определял объективную истину как такое содержание человеческих представлений, которое «не зависит от субъекта, не зависит ни от человека, ни от человечества».

Относительная истина – это ограниченно верное знание о чем-либо. Так, свойства и состояния воды считались досконально изученными, однако была обнаружена так называемая «тяжелая вода» (дейтерий и тритий) с неведомыми ранее свойствами.

Абсолютная истина – это такое содержание знания, которое не опровергается последующим развитием науки, а постоянно подтверждается жизненной практикой.

 

Литература

Основная(любой год издания)

9. Диалектика познания. Л., 1988.

10. Ильин В.В. Теория познания. Введение. Общие проблемы. М., 1993.

11. Лекторский В.С. Субъект, объект, познание. М., 1980.

12. Алексеев И.С. Деятельностная концепция познания реальности. М., 1995.

13. Философия и методология науки. М., 1996.

14. Липский Б.И. Практическая природа истины. М., 1988.

15. Хайдеггер М. Учение Платона об истине // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.

16. Хайдеггер М. О сущности истины. Что значит мыслить? // Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. М., 1991.

 

Дополнительная

5. Шилков Ю.М. Гносеологические основы мыслительной деятельности. СПб., 1992.

6. Зандкюллер Г.Й. Действительность знания. М., 1996.

7. Рациональность как предмет философского исследования. М., 1995

8. Мамардашвили М.К. Формы и содержание мышления. М., 1968.

 

 

ПЛАН СЕМИНАРА ПО ФИЛОСОФИИ № 13

 

«НАУЧНОЕ ПОЗНАНИЕ (НАУКА В СИСТЕМЕ КУЛЬТУРЫ)»

 

5. Философия и наука. Основные аспекты бытия науки.

6. Структура, методы и формы научного познания. Классическая и неклассическая наука.

7. Научная картина мира. Проблема смены научных парадигм.

8. Наука как феномен культуры. Сциентизм и антисциентизм.

 

Для того, чтобы разобраться в первом вопросе, необходимо обратиться к теме «Познание». Как явствует из этой темы, познание есть особый, рефлексивный способ наших взаимоотношений с объемлющей нас реальностью – с природным, социальным и своим собственным, субъективным, миром. Познающий субъект пытается найти некое стабильное основание в меняющихся процессах реальности, чтобы суметь в ней сориентироваться и – в конечном итоге – выжить.

Наука есть особая форма познания, и, отвечая на вопрос, следует в первую очередь выделить её критерии:

1. Наличие представлений о предмете исследований, точнее говоря, таких предварительных представлений, которые потом будут в процессе изучения этого предмета уточняться. Если не будет таких представлений, то учёный рискует оказаться в ситуации «я изучаю всё, то есть ничего».

2. Наличие метода, то есть неких устойчивых и признанных научным сообществом приёмов, которые позволяют добывать новое знание, проверять его и применять его на практике. Учёный, вооружённый методом, подобен путнику, идущему по проложенной дороге, – как бы не петляла дорога, он всё равно доберётся до цели быстрее, чем человек, направляющийся к тому же самому месту напрямик, но по бездорожью.

3. Наличие не просто отдельных удачных догадок, которые решают некоторые практические проблемы, а целостных теоретических систем, которые позволяют объяснить значимые аспекты изучаемого предмета на основе идеи мирового целого (как регулятива научного познания). Другими словами, теоретическая система должна обязательно стремиться связать конкретное знание о познаваемом предмете с комплексом других знаний, накопленных человечеством о данной сфере реальности – об объективном, социальном или субъективном мире. Отсюда следует важное обстоятельство: именно на стыках между различными теоретическими системами могут быть сделаны существенные открытия.

4. Наличие внутренних взаимосвязей между теоретическими системами, наблюдениями, проверкой знаний и их практической применимостью. Под практикой мы имеем в виду одно простое и вместе с тем очень важное обстоятельство: наука не есть занятие интеллигибельных существ, но есть (помимо всего прочего) также и способ помочь какому-либо отдельному человеку, группе людей и, в идеале, человечеству в целом, решать проблемы, которые возникают у них в их повседневной жизни. Под внутренней же взаимосвязью мы подразумеваем очень тонкий вид связей, благодаря которым наука отличается от тайных доктрин жреческих кланов или же мистически-религиозных практик. Прежде всего, наука должна исходить не из неких представлений, принятых на веру, а из тех положений, которые являются для познающего субъекта достоверными, в которых он убеждён и которые он в состоянии отстаивать в дискуссиях с оппонентами. Теоретические системы, которые согласуют эти исходные представления с фактами (то есть с теми данными, что были получены на опыте), должны быть логически непротиворечивыми – они должны быть построены, по крайней мере, в соответствии с тремя основными правилами формальной логики (у тайных же доктрин жрецов логика несколько иная, и здесь во многом всё строится на аналогиях). Проверка же знаний должна быть, насколько это возможно, независимой от теоретических систем. Как это реализовать на практике? Тут есть хороший критерий, который сформулировал Карл Поппер в работе «Логика и рост научного знания»: любая теория должна предсказывать существование условий, в которых её основные положения могут оказаться не верными. Это предохраняет науку от догматического окостенения (вспомним Сократа, говорившего: «Я знаю границы своего незнания, а другие люди не знают и этого»).

5. Социальное признание учёных (что выражается в устроении Академий Наук, научных фондов, премий и пр.), а также признание заслуг конкретного учёного в научном сообществе (что выражается не столько его степенями и званиями, сколько наличием учеников и последователей).

Философия и наука всегда неоднозначно относились друг к другу. С точки зрения многих серьёзных философов, учёные подчас не отдают себе отчёта в исходных положениях своих теоретических систем. Например, у Платона мы читаем: «Что же касается остальных наук, которые, как мы говорили, пытаются постичь хоть что-нибудь из бытия (речь идёт о геометрии и тех науках, которые следуют за ней), то им всего лишь снится бытие, а наяву им невозможно его увидеть, пока они, пользуясь своими предположениями, будут сохранять их незыблемыми и не отдавать себе в них отчёта». То же самое мы находим и у Гегеля в разделе, специально посвящённом отношению мысли к объективности, – одной из фундаментальных проблем для философии науки: «Основная ошибка научного эмпиризма состоит всегда в том, что он, пользуясь метафизическими категориями: материя, сила, одно, многое, всеобщность, бесконечность и так далее – и, руководствуясь такими категориями, пользуясь формами умозаключения и исходя из них как из предпосылок, не знает при этом, что он сам содержит в себе метафизику, сам занимается ею; он, таким образом, пользуется такими категориями и их сочетаниями совершенно некритично и бессознательно».

С другой стороны, учёные также неоднократно выступали против вмешательства философов в их «епархию»: они ссылались на то, что в отличие от философии, наука имеет дело с конкретным опытом человека в природном, социальном или субъективном мире, а философия тяготеет к созерцательности. Чтобы не вдаваться здесь в бесплодную полемику, обозначим как регулятив некое идеальное состояние, в котором философы и учёные будут сотрудничать друг с другом. Философия при этом поможет учёным прояснить основания своих теоретических систем и тем самым будет содействовать диалогу между представителями различных дисциплин, обособленно изучающих смежные предметы, а наука будет доставлять философии новые темы и материал для обсуждения, который мыслитель будет стремиться объединить с иными формами постижения истины – искусством, религией, мифом и др.

Если познание начинается с удивления, то философия, возможно, с сомнения – относительно ключевых идей, вокруг которых интегрируются символические пространства культуры, либо же относительно способов их интеграции. Значит, мыслитель начинает искать новые символические пространства, и в этом ни учёный не может заменить философа (учёный не проблематизирует обыденное мировоззрение в целом, а только в сфере своих исследований), ни философ – учёного (философ никогда не стремится создать новое мировоззрение во всех его деталях – это будет скорее мифотворчество; он предоставляет учёным, которые отнесутся с симпатией к его новому взгляду на бытие и на сущее, ставить волнующие человека конкретные вопросы и давать на них ответы).

 

При ответе на второй вопрос, необходимо отметить, что исторически наука возникла в результате кризиса средневекового католического мировоззрения в эпоху Возрождения, который стал результатом как социальных причин (Великие географические открытия, постепенное утверждение капиталистических отношений), так и внутренних, укоренённых в самой культуре (развитие свободомыслия). И уже из эпохи Возрождения идёт различие между двумя основными формами научного познания – естественнонаучным и гуманитарным. Первое направлено на изучение мира, окружающего человека, – мира природы; второе ориентировано на изучение самого человека: слова «гуманитарный» и «гуманизм» – однокоренные, а восходят они к латинскому словосочетанию studia humanitatis, которое переводится как ревностное изучение (studia, отсюда, кстати говоря, студент – тот, кто настойчиво что-то изучает) того, что составляет целостность человеческого существа (humanitatis).

При подготовке к семинарскому занятию студент должен, прежде всего, уяснить различие в предметных сферах и методологических установках гуманитарного и естественнонаучного познания. Естественнонаучное познание стремится подвести особенное под всеобщее, в то время как гуманитарное познание стремится к наиболее полному описанию особенного, специфического, своеобразного. Разъясним эту мысль. Перед нами – очень быстро меняющийся мир, за один день у нас в жизни может произойти столько событий, что все и не упомнишь. Как в нём сориентироваться? Первый вариант: попытаться выделить некую стабильную структуру, стоящую за определённым классом явлений (а этот класс ещё необходимо выделить) – структуру их взаимных связей, и выразить эту структуру в математической форме – то есть применить к описанию природы математику; так возникает представление о законе природы. То, что связи между предметами и явлениями мира могут быть выражены как отношения между числами – это понял ещё в 6 веке до нашей эры Пифагор; современная наука к этому прозрению Пифагора добавила ещё одно: связи между предметами и явлениями можно представить не только как отношения между числами, но и как отношения между величинами, а каждая величина есть, в свою очередь, отношение между числами (оно лежит в основе любой физической, химической и всякой иной формулы в науке); следовательно, отношения между числами также могут вступать друг с другом в определённые отношения. Студент может представить себе сложнейшую сеть математических отношений между числами, между отношениями отношений между числами, между отношениями отношений отношений между числами и так далее – сеть, которую учёный как бы «опрокидывает» на природу – и он поймёт, почему Кант в «Критике чистого разума» считал критерием прогресса в естествознании всё большее распространение на природу математического описания. И вот, учёный-естествоиспытатель убеждён в том, что предметы и явления могут претерпевать изменения, но законы природы – то есть математически выраженные связи между ними и внутри них – есть константа, а потому на основе знания законов можно, ни больше ни меньше, предсказывать будущее (!). И в этом нет никакой мистики. Например, зная закон всемирного тяготения и три закона небесной механики, открытые Кеплером, можно с помощью самого простого компьютера рассчитать, когда через тысячу лет будет парад планет, и когда будет следующее солнечное и лунное затмения. Вывод прост: границы естественнонаучного познания совпадают с границами применимости математического описания мира.