Курукшетра. Путь Абхиманью 29 страница

Да, да, страх я явственно почувствовал в сердцах этих закованных в панцири воинов. Ощутив его холод, я содрогался и сам, словно сидел не на жаркой улице, а в заброшенном склепе. Глядя в лица воинов Дурьодханы, я спрашивал себя: «Неужели кто-то из патриархов еще может надеяться решить дело миром?» Серые колонны кшатриев вились по улицам города, как щупальца. Слепое от солнечного света, медлительное, но несокрушимое чудовище ползло, сияя бронзовой чешуей, источая запах пота. Оно было лишено разума, но жаждало человеческой крови. Пока что это порождение черного мира ракшасов не чуяло нас с Митрой, но мы-то хорошо ощущали злую волю, управляющую им.

И каждый день нам становилось все тяжелее. Временами мы действовали, как в трансе, опираясь лишь на суровую дисциплину дваждырожденных. Пытаясь потушить в своем сердце тревогу, мы совершали обряд омовения и дыхательные упражнения в тенистом саду нашего убежища, молились в храмах, повторяли поучения Сокровенных сказаний. Но и древняя мудрость не помогала. Мутная суета и тревога последних дней затемняла смысл сказаний. Ничто не пополняло иссякающий источник наших душевных сил. Каждый день, проснувшись на жарком ложе, слушая противный зуд москитов, я спрашивал себя: хватит ли сил подняться и, стряхнув усталость, заставить себя вновь стучаться в запертые двери чужих душ, слыша в ответ лишь пустоту. И все же, каждое утро мы с Митрой опять налегали на колесо событий, не веря в возможность даже поколебать его могучий ход.

Долг дваждырожденного! Долг посвященного в знание! Долг преданного воина! Лишь то, что стояло за этими словами, поддерживало силы в наших сердцах. Но как далеки Пандавы! Сюда, под зонт брахмы Высокой сабхи, не пробьются лучи их воли, питавшие нас в Кампилье. Мы метались в темном лабиринте сомнений, а наши тела так же бессмысленно топтались в лабиринтах улиц Хастинапура. Бурлил горячий людской поток в каналах улиц, неся нас подобно безвольным щепкам в водовороте, а над головами по-прежнему безучастно нависали резные островерхие купола башен и дворцов цитадели, все еще недоступной для нас обители Дхритараштры и патриархов.

Конечно, я продолжал бороться. Дваждырож-денный при любых обстоятельствах должен оставаться хозяином своих чувств. Я пытался остановить мысли на легких и приятных для сердца предметах, жадно вслушивался в смех детей, играющих в пыли при дороге и знать не знающих о несчастьях отцов. Я отыскивал в толпе редкие лица, еще носящие отпечаток ума и красоты, озаренные изнутри прозрачным светом пробужденной сущности, страдающей от одиночества в толпе незрячих. Иногда я черпал силы в воспоминаниях, возвращая себя то в горный ашрам, то в лесную хижину.

Но этот животворный поток не мог надолго утолить жажду, к тому же в нем ощущался все явственнее привкус горечи. Легкое счастье неведения теперь было утеряно мною безвозвратно. Я слишком хорошо понимал убогую незащищенность лесных хижин от бури, поднимающейся, чтобы снести мир. Я пытался если не полюбить, то понять Хастинапур. А Митра, легко постигнув мои мысли, едко смеялся, тыча пальцем в шумную толпу, текущую по улицам.

— Разве они выбирают путь? — вопрошал он. — Подобно стаду коров они смиренно идут туда, куда гонит их пастух — Дурьодхана. Как здесь может проявиться божественная воля? Тысячи убивают друг друга в сражениях, так и не поняв, зачем. Тысячи работают, не разгибая спины, уходят в обитель Ямы, потом вновь возрождаются для тупого безысходного труда, так и не удосужившись прозреть. А потом сойдутся в битве по воле властелинов и погибнут — равно умные и глупые, честные и лжецы. Я бы не смог жить здесь в тупом безнадежном ожидании неизбежного конца… — сетовал Митра. — Да и есть ли здесь дваждырожден-ные? Может, их давно перерезали в темных углах дворца? Впрочем, нет. Кто бы тогда держал зонт силы над Хастинапуром, отрезая нас от Пандавов?

Я слушал Митру и с горечью признавал, что он во многом прав. Те дваждырожденные, которых мы встречали в нашей жизни, мало напоминали патриархов из Сокровенных сказаний. Разве можно поверить, что у Духшасаны зрячее сердце? Кажется, он еще более слеп, чем его отец.

Хорошо еще, что у нас осталось прекрасное целебное средство от всех тягот и сомнений дня. Каждый вечер, лишь только прохладная синева тушила жгучий костер над нашими головами, мы с Митрой отправлялись по растрескавшейся каменной дороге к звездной купели бассейна. Черная вода отражала все небо и казалась насыщенной белыми мерцающими искрами. Замшелые плиты встречали наши босые ноги мягкой прохладой. Ночной сад возносил к небу ароматы уснувших цветов и молитвенный шепот листвы. Где-то на вершине деревьев тревожно перекликались птицы. Подойдя к бассейну, мы уже не разговаривали, а молча срывали одежду и бросались в прозрачную глубину. Вода смывала налипшую грязь чужих мыслей, очищала голову от дневного шума, пустых разговоров, тягостных предчувствий. В тугих прохладных объятиях воды сердце начинало биться ровно и спокойно.

Немного поплавав, мы выходили из бассейна и усаживались на плиты парапета, скрестив ноги в традиционной позе сосредоточения. Я начинал с созерцания неба, пытаясь в его беспредельной глубине обрести сознание силы и умиротворение. Не помню, сколько времени мы сидели вот так молча, без мыслей и чувств, орошаемые благодатным потоком дыхания жизни.

Внутренним взором я видел нашего старого брахмана, сидящего с прикрытыми глазами у огня домашнего очага. Он спокойно ожидал нашего прихода, чтобы услышать новости и разделить трапезу. Но мне не хотелось уходить под крышу. Я смотрел на чистые мерцающие созвездия, впервые одушевившие для меня благословенное небо Двараки и вдыхал тонкий, терпкий запах цветущего жасмина. Мир говорил со мной голосом Латы. Тихо-тихо, так что не разобрать слов. Но я был счастлив уже оттого, что вибрировала, звучала серебряная струна луча брахмы, протянувшаяся сквозь все стены и пропасти мира.

* * *

Мы не полюбили Хастинапур, но начали привыкать к нему. Даже наши тайные прогулки чуть было не окрасились цветом обыденности. Однажды вдоволь натолкавшись, мы свернули с шумной торговой улицы в тихий безлюдный переулок. Впрочем, и здесь меня вскоре толкнули. Но я смиренно промолчал, ибо удостоился толчка от вооруженного мечом кшатрия. Доблестный защитник Хастинапура нетвердой походкой выбирался из дверей неказистого на вид дома, откуда слышались нестройные песни, музыка, и тонкий аромат специй смешивался в воздухе с запахом вина и жареного мяса.

Налетевший на меня кшатрий округлил глаза и выдохнул вместе с кислым духом вина одно лишь слово: «Скотина». После чего подвязал юбку, грозившую сползти с его выпяченного живота, и, уже не обращая на нас внимания, потащился по залитой солнцем улице, напомнив мне большого навозного жука. Мы с Митрой переглянулись.

— Интересно, какой отклик, по его мнению, должно было вызвать слово «скотина» в моей душе? — сказал я Митре. — Вот если бы я был пастухом..

Митра понюхал воздух и сглотнул слюну:

В моей душе нашли отклик лишь ароматы, источаемые этой кухней. Пойдем, поедим.

Но там кшатрии!

Надо терпеливо принимать все, что посылает жизнь, — передернул плечами Митра, — жить в Хастинапуре и не поговорить с кшатриями — все равно, что войти в болото и не замараться.

Я не успел возразить, как он толкнул дверь и, пригнув голову, чтобы не задеть за притолоку, ступил в дом. Я шагнул за ним в полумрак, пропитанный запахами приправ и человеческого пота. На полу лежали циновки и пыльные подушки, на которых вокруг огромных блюд с рисом и мясом сидели, скрестив ноги, простые горожане и грозные кшатрии. Осторожно, стараясь никого не потревожить, мы с Митрой прошли к свободному месту у маленького окна, выходящего во внутренний дворик. Оттуда тянуло запахом зелени и колодезной воды.

Не успели мы опуститься на циновки, подлетел хозяин, казавшийся горбатым от постоянных поклонов. Скоро перед нами появился поднос с горячими лепешками, блюдо с фруктами и кувшин вина. Мы налили зино в глиняные чаши, утолили жажду и, усевшись поудобнее, начали осматриваться. Помимо нас в трапезной тремя небольшими кружками вальяжно раскинулись на циновках человек двадцать кшатриев. Одеты они были, как обычные горожане, но спесивые морды и лежащие рядом с ними мечи указывали на их принадлежность к воинскому сословию. На всех остальных они смотрели с явным отвращением, очевидно полагая, что простым вайшьям не место в их доблестном обществе. Я почти физически ощущал недоброжелательство и предложил Митре быстрее допить вино и убраться восвояси. Мой друг, оторвавшись от созерцания пищи, резонно ответил:

— Но ведь мы же должны понять, насколько высок боевой дух воинства Дурьодханы. Раз нас не подпускают к башням, то понаблюдаем здесь.

Я пожал плечами:

Затухающий костер полон совершенно одинаковых углей, хоть ветки, брошенные в него, могли быть взяты от разных деревьев. Похоже, эти привыкли приносить грубые жертвы ракшасам пьянства и обжорства. Справиться с ними труда не составит…

Нет, — ответил Митра, — войско Хастинапура разлагается, как труп на солнцепеке, но с Пандавами сражаться будет. Эти дети позора за золото готовы продать и жизнь, и надежду на будущие воплощения, а как раз золота у правителей Хастинапура более, чем достаточно.

Митра взмахом руки подозвал хозяина трапезной и, усадив его на циновку рядом с нами, бросил ему на колени увесистый кусок серебра. Воодушевленный хозяин принес еще вина, подсел к нам и всем сердцем ушел в рассказы о тяготах и радостях своей жизни.

Мы поинтересовались, не пугает ли нашего нового знакомого такое обилие пьяных кшатриев.

— Да нет. Все люди одинаковы, — ответил хо зяин трапезной, — все хотят поесть, выпить, за быть о заботах. Кшатрии готовятся к большой вой не, поэтому днем пропадают на военных смотрах, а вечерами пьют во славу рода Кауравов.

А кто же надзирает за порядком в городе по ночам?

Никто. Какая нужда шататься ночью по улицам? А если кого из горожан разбойники и ограбят или, скажем, кшатрии сгоряча зарубят, так горожан много. В крайнем случае, за кровь можно дать выкуп.

Хозяин трапезной как бы невзначай разжал потные пальцы левой руки, проверяя, действительно ли небо послало ему серебро. Убедившись, что это не майя, он снова пришел в восторженное состояние духа и громко провозгласил:

— Для почетных гостей — благонравных вай шьев, прибывших из далеких земель, сейчас стан цует моя дочь.

Кшатрии оживленно зашумели. Как видно, подобные представления здесь были не редкость. По зову хозяина в комнату вошли два музыканта с маленьким барабанчиком и виной. А за ними, уже под звуки нехитрой музыки, в комнату вступила нагая танцовщица. Нагрудник, украшенный самоцветами, не закрывал ее прелестей, обильно умащенных сандаловой пастой. Тонкий стан грозил переломиться. Девушка двигалась легко и плавно. На узких запястьях и щиколотках мелодично звенели серебряные браслеты с колокольчиками. Барабанчик задал ритм, а струны вины оплели его причудливым прозрачным узором, тревожащим сердце и возносящим душу.

Сладостные волны пробегали по обнаженному животу, колдовской узор ткали тонкие руки. Но большие, по-детски наивные глаза смотрели отрешенно, как будто вся она была поглощена неким таинственным смыслом движений, ускользающим от непосвященных.

Впервые за много дней прервалась моя мысленная связь с Митрой. Змея кундалини, вздыбив кольца, начала овладевать моим телом.

Я сделал вялую попытку покинуть трапезную. Но Митра и слушать не захотел.

— Мы должны изучать местные обычаи, — сказал мой друг, не отводя взгляда от нежных ок руглостей, колышащихся в такт ритмичной мело дии. — Почему же на улицах они закутываются в покрывала с головой?

Последнюю фразу он сказал намного громче, так как обращался к хозяину трапезной.

— Как же им не блюсти приличия, если ули цы полны необузданных мужчин, распаленных мыслями о неизбежной войне, — рассудительно ответил хозяин, — я слышал, что в других стра нах, еще лишенных наших мудрых обычаев, жен щины прикрываются лишь листьями или кусками материи, не скрывая лиц и тел от сладострастных взоров незнакомых мужчин. Им не знакомы бла говония и правила благого поведения. Жены вме сте с мужьями танцуют на общих праздниках, опь яняя себя вином. Таковы страны Мадров и Бахли– ков в землях Пятиречья, таковы люди юга, кото рым лишь предстоит приобщиться к мудрости Ха– стинапура, когда благословенный Дурьодхана на кроет их зонтом своей власти.

Я вспомнил Нанди и не смог удержаться от возражения:

— На юге, и правда, девушки ходят обнажен ными, прикрываясь только цветами и листьями. Они часто купаются и пахнут, как лотос после дождя. И ничто не угрожает их добродетели…

Хозяин трапезной вежливо промолчал, одарив меня недоверчиво-снисходительным взглядом. Митра шепотом заметил, что девушки Хастина-пура тоже весьма миловидны, и начал рассуждать, что если бы не бремя забот, то жизнь в Хастина-пуре могла бы принести приятные мгновения.

Я слушал его вполуха, увлеченный танцем. Врожденной грацией движений девушка напомнила мне Нанди. Впрочем, не только мы наблюдали за ней. Кшатрии бодрыми криками подбадривали танцовщицу. Один из них, чьи животные чувства были растревожены танцем, сорвал с руки серебряный браслет и бросил его к голым ногам девушки. Не без скрытой радости я заметил, как она испуганно отдернула аккуратную ножку от неожиданного подарка, словно это была свернувшаяся змея.

Кшатрий неторопливо поднялся с циновки и, подойдя к девушке, взял ее крепкой рукой за плечо. Музыка смолкла. Остальные кшатрии что-то весело кричали, подбадривая своего приятеля, который почти насильно привел девушку в их круг и усадил рядом с собой. Гордо оглянувшись, он случайно столкнулся со мной взглядом, и что-то в моих глазах ему не понравилось.

— Эй вы, вайшьи, — рявкнул он нам, — уби райтесь отсюда…

И он цветисто описал место, куда нам, по его мнению, надлежало убираться.

Даром что кшатрий, — прошептал над моим ухом Митра, — а ведь понял твои мысли. Может быть, вразумить его?

Лучше не надо, — так же шепотом ответил я, — мы же не знаем, может быть, у них здесь так принято ухаживать за женщинами.

Мы смиренно поклонились кшатрию, и тот, приняв нашу кротость за слабость, махнув рукой, вновь обратил все внимание на девушку. Он уже обнимал ее за талию, обсуждая с друзьями красоту ее стройных ножек. Девушка сидела послушно, чуть дрожа, как овца во время стрижки. Лишь на кончиках ее длинных ресниц вдруг блеснули слезинки, не оставляя сомнений в ее чувствах. Рядом со мной совершенно отчетливо задышал Митра. Краем глаза я увидел, что друг уже сидит в позе сосредоточения, стараясь привычными дыхательными упражнениями укротить закипающий гнев.

Кшатрии смеялись, пили, сопели и потели. Я спиной ощущал их взгляды, напоминавшие тычки, которыми охотник награждает убитого кабана, чтобы убедиться, что добыча больше неопасна. Перепуганный хозяин трапезной поднялся на ноги, прижимая руки к груди, не имея ни сил, ни решимости заступиться за дочь.

— Как видно, добрые традиции Хастинапура дали трещину, — сквозь зубы заметил Митра.

Внутренним чутьем я ловил момент, когда Митру оставят остатки благоразумия. «Ну, что ж, — подумал я, — остановить его мне все равно не удастся. Вряд ли боги провели нас через все испытания лишь для того, чтобы дать погибнуть в пьяной драке». Желая все-таки испробовать последнюю возможность решить дело миром и удостовериться в кармической необходимости того, что последует, я вскочил с циновки и крикнул:

— Разве дхарма кшатрия не запрещает обижать слабых?

Смех мгновенно оборвался. Кшатрии в замешательстве воззрились на нас. Обнимавший девушку повернул разгорающиеся гневом глаза в нашу сторону. Он медленно поднялся с циновки и пошел к нам, расставив руки в жесте, который, очевидно, должен был выглядеть угрожающим.

— Не убивай их, — крикнул ему один из прияте лей, — отпусти каждому по паре ударов хлыстом.

Не знаю, слышал ли кшатрий эти призывы. Его мутный взор уперся в нас, как рога разъяренного быка в ворота сарая. Девушка, вскрикнув, бросилась к отцу, и они спрятались за деревянный прилавок, заставленный кувшинами и чашами. Кшатрий подошел вплотную. Мне в лицо плеснуло тяжелым дыханием и ненавистью, словно горячим жиром. Наверное, именно этого мне не хватало для того, чтобы решиться. Голова стала легкой и чистой, словно на тренировочном поле у Крипы, в руки рванулась тугая упругая сила и забилась, запульсировала в кончикйх пальцев нетерпеливым ожиданием боя.

Впрочем, Митра опередил меня. Кшатрии все еще сидели на циновках, когда мой друг ударом локтя сбил их здоровенного собрата с ног и припечатал его к полу ударом пятки в грудь. Тот что-то невнятно хрюкнул и затих, но зато заорали все остальные, вскакивая со своих мест и опрокидывая чаши с вином. Тут-то все и началось. Меня пронизывал не жар брахмы, а холодная ярость, порожденная злобой и ощущением собственной силы. Я не видел перед собой людей. Вокруг толпились мягкие неповоротливые сгустки мрака, пахнущие вином и потом. Мои руки не уставали месить этот податливый неуклюжий мрак, издающий крики ярости и боли.

Пожалуй, именно драки нам и не хватало для того, чтобы выплеснуть из себя всю накопившуюся за минувшие дни черную муть раздражения и страха. Мы скользили среди наших противников, словно в ритуальном танце, стараясь лишь не задеть друг друга. Прежде чем какой-нибудь из доблестных воителей успевал замахнуться, мы меняли положение, заходили сзади, отводили удары и наносили свои, точно выбирая в черном контуре наиболее уязвимые центры. Кто-то схватился за меч, и Митра двумя гибкими движениями легко обезоружил ближайшего из кшатриев. В его руках полированный клинок вспыхнул длинным холодным пламенем, словно наполнившись яростью моего друга. Глаза Митры сияли упоением боя. И кшатрии не выдержали, повернувшись к нам спинами, толкая друг друга, бросились из дома. Волна ожесточения сошла, и я словно вынырнул на свет из грязного болота.

В дымном воздухе залы тускло мерцали светильники. Дрожали блики в испуганных глазах хозяина и его дочери. Под нашими ногами бессмысленно мычал и мотал головой сваленный Митрой кшатрий. Митра склонился над ним, словно раздумывая, не довести ли дело до конца. Но, почувствовав мой безмолвный призыв, он поднял глаза от кшатрия к сияющим светильникам и провел рукой по взмокшему лбу, словно смахивая паутину майи. Не оглядываясь и не разговаривая, мы вышли на улицу.

Уже темнело. Никого из наших противников мы не встретили, поэтому спокойно отправились домой, чувствуя, как прохладный воздух остужает наши разгоряченные тела.

Что станет с нами, если мы пробудем здесь еще месяц? — сказал я, стыдясь только что пережитой радости. Митра отряхнулся, как тигр, вылезший из воды.

Кажется, в нас вселились ракшасы, — с виноватым недоумением проговорил он. Потом тряхнул головой, и на губах его заиграла лукавая усмешка. — Зато теперь мы уже не по рассказам знаем о низкой боеспособности наемников Дурьодханы.

Я промолчал, потрясенный только что сделанным открытием: дваждырожденный может очень легко превратиться в убийцу. Может быть, это и есть ключ к пониманию властелинов Хастинапура?

* * *

Разумеется, мы рассказали нашему брахману о том, что произошло, и смиренно выслушали его сетования. Было решено, что несколько дней мы вообще не будем выходить из нашего дома в надежде, что кшатрии устыдятся рассказывать о позорном поражении начальству, а сами без помощи дваждырожденных окажутся бессильны отыскать двух скромных вайшьев, учинивших побоище в трапезной.

Вы встали на очень опасный путь, — сказал наш брахман, — в этом и моя вина. Для дваж-дырожденного «понять» означает «воплотиться». Вы принимаете на себя местный образ жизни и мыслей так же, как эти кшатрии примеряют новые доспехи. Но мысли и чувства нельзя отбросить, как старый панцирь. Поэтому, устроив драку в трапезной, вы неосознано воплотили в себе безрассудство кшатриев, забыв о выдержке и благонравии дваждырожденных. Вы радуетесь своей силе, заражаясь гордостью, свойственной врагам.

Но можно ли иначе прожить в Хастинапу-ре? — возразил я. — Смерть стала здесь принадлежностью жизни. Убийство возведено кшатриями в необходимый ритуал. Можно ли победить кшатриев, не становясь такими, как они?

Боюсь, от того, как мы ответим на этот вопрос, зависит судьба всей общины дваждырожденных, — спокойно ответил брахман, — по крайней мере, помните, что пролитая кровь должна питать не гордость, а жажду искупления. Думайте о том, что эти бравые головорезы были когда-то веселыми мальчишками, любящими сладкие пирожки и легенды о справедливых царях. Все было бы по иному, умей они предвидеть неизбежность кармического воздаяния…

Да они о завтрашнем дне думать не в состоянии, — воскликнул Митра, — и ничему иному их не успеет научить даже Юдхиштхира.

Увы, значит, они тоже жертвы Калиюги. — Как и все мы. Но когда начнется битва, — возразил Митра, обращаясь скорее ко мне, чем к наставнику, — нам лучше думать о своих мечах а не об их карме, иначе еще двумя хранителями брах-мы на земле станет меньше.

* * *

Через несколько дней мы все-таки опять одели свои лохмотья.

Может быть, вас ищут? — тревожно спросил брахман. — Вдруг кто-то из кшатриев погиб.

Мы уже хорошо знаем традиции этого города, — успокаивающе улыбнулся Митра, — здесь стычки, подобные нашей, не редкость. Может быть, Дурьодхане они и на руку. Надо же ему как-то поддерживать поголовье этих бандитов. Если самых рьяных время от времени не убивать, то они могут весь город перевернуть. Если же их казнить по велению властелинов, то другие могут обидеться или боевой дух потерять. Так что, как ни крути, а поединки кшатриев здесь — дело обыденное.

Брахман, убежденный словами Митры, благословил нас на новый поход в город. Радуясь свободе, мы выскользнули из дворца и, легко преодолев стену сада, растворились в толпе. Все шло, как обычно, но мое настороженное сознание вдруг предупредило: кто-то смотрит нам в спину. Митра тоже встревоженно завертел головой. Обменявшись взглядами, мы сделали несколько поворотов по лабиринту меж грязных лачуг. Найдя укромный угол, мы вжались в тень, вознося благодарность Крипе, научившему нас превращаться в неподвижные изваяния.

Через несколько мгновений явственно раздались шаги одинокого преследователя. Впрочем, в них не чувствовалось никакой угрозы, и сердца наши не сжимала тревога. Значит, идущий следом не нес зла. Шаги все ближе. Вот в узком переулке появляется невысокая фигура, с головы до ног завернутая в покрывало. Быстро движутся маленькие ножки. Девушка! Она почти наткнулась на Митру, когда он, неслышно и стремительно отделившись от стены, загородил ей путь. Девушка тихо ойкнула. Верхний конец покрывала соскользнул с ее головы, и мы с удивлением узнали дочь хозяина трапезной, которую мы защищали от пьяных кшатриев. Испуг расширил ее глаза, сделав их похожими на черные лесные омуты в обрамлении густых зарослей осоки. В их темной глубине, как кувшинки, посверкивали искры тревожного любопытства. Ее взгляд напомнил мне о чем-то давнем, безвозвратно ушедшем в прошлое и никак не связанном ни с Хастинапуром, ни с великими планами царей.

— Я знала, что догоню вас, молодые господа, — чуть запыхавшись сказала девушка.

Какой нежный и звонкий у нее голос! Как ко-лышится высокая грудь под тонкой тканью! Я с трудом заставил себя слушать ее речь.

—– Не бойтесь, я одна. За мной никто не следит.

 

Почему мы, честные и законопослушные горожане, должны чего-то бояться? — отрезал Митра.

Как тебя зовут? — значительно мягче спросил я.

Мое имя Прийя, что значит «всем желанная», — грустно улыбнулась она, — увы, это действительно так. В общем-то, мне нравится радовать людей, особенно когда они не скупые. Но эти грязные дети ракшасов — кшатрии… Ой, — всплеснула тонкими ручками девушка, — я не хотела вас обидеть!

Почему это нас должно обидеть твое пренебрежение кшатриями? — спросил Митра с усмешкой. — Мы вайшьи…

Девушка с вызовом оглядела его с ног до головы и тоже улыбнулась:

— Причастный высокой доле господин шутит. Вы не вайшьи, хоть и одеваетесь, как они. Вай шьи не умеют так драться. Я тогда пряталась за стойкой и видела ваши глаза — горящие, как у тиг ров. Никто в целом городе не умеет так драться. На вас лохмотья, неподобающие вашему положе нию, живете же вы во дворце. Я проследила. И вас охраняют.

Она перевела взгляд с Митры на меня и добавила:

— Я чувствую, что ва*м угрожает какая-то опас ность. Может быть, я могу помочь?

Мы с Митрой улыбнулись. Несмотря на нелепость положения, нам стало радостно. Если не считать старого садовника, это была первая душа, открывшаяся нам в Хастинапуре.

Чем ты нам можешь помочь? — ласковым тоном спросил Митра, прежде чем я успел посоветовать девушке отправляться к отцу.

Вам не всегда удастся уходить от ваших стражей незамеченными, — сказала девушка, — а я могла бы разыскивать для вас все, что вам нужно… Хотя я не знаю, что вам нужно, — смутившись, добавила Прийя.

Если б мы сами знали, что, — пробормотал Митра, — а впрочем, помоги сначала отыскать укромное место, где мы сможем поговорить.

Прийя кивнула головой и, быстро переставляя точеные ножки, заскользила по узким грязным переулкам. Мы мало обращали внимания на дорогу, следя лишь за плавным покачиванием крутых бедер и тонкой талии. Можете себе представить наше удивление, когда, последовав за ней, мы в конце концов обнаружили, что она привела нас окольными путями к своему дому.

— Нет уж, хватит с нас трапезных, — покачал головой Митра в ответ на приглашение войти, — к тому же, как на это посмотрит твой отец?

Прийя звонко рассмеялась:

— Мой отец рассказывает соседям о неведо мых героях, спасших его дочь и исчезнувших при помощи майи. Кшатрии, которых вы проучили, обходят наш дом стороной, а других посетителей стало больше. Вы принесли нашему заведению известность.

— А как быть с вашими обычаями? — осто рожно спросил я. — Разве девушки Хастинапура могут принимать мужчин у себя дома?

Прийя подняла на меня большие, по-детски круглые глаза, и улыбнулась грустной, совсем недетской улыбкой.

— Не бойтесь, вы будете не первыми мужчи нами в этом доме, и ваши посещения не вызовут никаких подозрений.

На мгновение ее чело затуманилось, но потом она зло тряхнула головой, и черные локоны рассыпались по плечам, как змеи:

— Но никогда у меня не было этих грязных быков — кшатриев. Ни один мужчина не получил у меня наслаждения силой.

Я не знал, что ответить. И поэтому просто взял ее за руку. Маленькая ладонь была прохладной и нежной. Кончиками пальцев я чувствовал, как гулко отдаются удары ее сердца в тонком запястье. Прийя говорила искренне. Ни один соглядатай Ду-рьодханы не смог бы сыграть такого волнения. Мы с Митрой обменялись взглядами, и он решительно кивнул:

— Веди.

Прийя постучала, и немного погодя с внутренней стороны скрипнул тяжелый засов, и дверь отворилась. Мы оказались в маленьком дворике, укрытом навесом из пальмовых листьев. Посреди двора был вырыт колодец, а рядом с ним поднимался зеленый зонт одного дерева с узловатыми ветвями и толстой корой. Наверное, много поколений назад какой-нибудь прадед Прийи, построив этот дом и вырыв колодец, посадил на счастье маленький росток. Теперь дерево состарилось вместе с домом, вместе со всем Хастинапуром, корни которого уходили еще дальше в непроглядные глубины древности. Задумывалась ли эта светлая и быстрая девушка, что вся ее жизнь для этого огромного города не более, чем трепет солнечного блика на зеленом листке. Наверное, не задумывалась и потому оставалась счастливой. Словно почувствовав мои мысли, Прийя быстро повернула ко мне голову. Ее губы улыбались, а глаза смотрели чуть тревожно и вопросительно.

— Этот дворик и маленькая кухня отделяют наш дом от трапезной. Мои младшие братья и отец готовят еду и обслуживают посетителей. Но сей час я скажу, что вы пришли, и они наверняка за хотят поклониться вам.

Мы с Митрой чувствовали себя немного неловко. К тому же близость места наших недавних подвигов не добавляла ощущения безопасности. Но отказываться было уже поздно. Мы прошли вслед за Прийей в небольшую комнату, где из всей обстановки было только несколько циновок, низкий столик с глиняным кувшином и несколькими чашами. Налив нам прохладного вина и усадив на циновки, девушка быстро и плавно выскользнула из комнаты. Мы с Митрой пригубили вина и расслабились. Давно уже я не чувствовал себя так спокойно и радостно, как в этой скромной комнате, наполненной невидимым светом заботливого внимания Прийи.

Впрочем, скоро в дверь вошел хозяин трапезной и двое его сыновей с подносами, на которых что-то дымилось и источало аромат. Прийя быстро разложила перед нами широкие банановые листья, насыпала рис и уставила всю поверхность стола маленькими глиняными тарелочками со всевозможными соусами, специями и приправами, позволяющими наполнить кушанье каждого крестьянина удивительным разнообразием вкусовых оттенков. Мы пригласили хозяина сесть с нами, и после обмена неизбежными в таких случаях учтивыми словами все приступили к трапезе.

Надо отдать должное хозяину: если его и мучили вопросы, кто мы на самом деле, то он ничем не показал своего любопытства. Поднимая заздравную чашу, он заверил, что двери его дома всегда открыты для героев, а Прийя добавила, что никто из посетителей никогда не узнает о нас, потому что в ее дом ведет отдельный вход с бокового переулка. Митра, допив свою чашу, расчувствовался и, порывшись в мешочке, привязанном к поясу, извлек оттуда широкий медный браслет, украшенный тонким орнаментом. С учтивыми словами он приподнес его хозяину, а тот рассыпался в благодарностях, взирая на моего друга, как на божество, призванное карать и награждать.