Последние километры похода 1 страница

Глубокой ночью мы пересекли железную дорогу и двинулись на юг — к озеру Червонное, или Князь-озеру, в Житковический район, Полесской области. Теперь нас вело вперед нетерпение. Скорее прийти на место, обосноваться и немедленно начать систематически, ежедневно рвать эти красивые игрушки-поезда — рвать и рвать, без конца и без передышки, пока не кончится эта кровопролитная война. Гитлеровцы в своих поездах отправляют тысячи «смертей» для наших соотечественников на фронте и в тылу. Каждый подорванный состав — это предотвращение гибели советских граждан, счастье и радость советских матерей, сестер и братьев. В старину у нас говорили так: «Если убьешь змею-гадюку, сделаешь благо для людей». А мимо нас с шипением и скрежетом проползали десятки тысяч ядовитых гадюк, несущих смерть советскому народу, и мы имели лишь одно желание — рвать, давить, уничтожать их без остатка. Мы видели, гитлеровцы рвутся дальше на восток к Сталинграду. Ленинград был в кольце блокады, а нам хотелось скорее показать фашистам, что у них нет и не может быть никакого тыла, что каждый гитлеровец на нашей земле ходит у своей могилы.

Оставалось немного до конечного пункта нашего шестисоткилометрового перехода. Дальше можно было итти или сплошными лесами в обход Слуцка, или прямо на юг по безлесным, густонаселенным местам. Мы выбрали второй маршрут: хотя он и таил опасности, но экономил нам добрую неделю времени.

В конце июня 1942 года южнее, юго-восточнее и юго-западнее Минска действовало уже немало партизанских отрядов под руководством ЦК КП(б) Белоруссии. В районе Опыля весьма активные операции вела бригада имени Ворошилова под командованием И. Д. Варвашени и Ф. Ф. Капусты. Несколько восточнее действовало объединение партизанских отрядов, которым руководил секретарь Минского обкома партии товарищ Козлов. Здесь уже целый район находился под контролем партизан — так называемый Любаньский партизанский район. Треугольник Ленино — Житковичи — Старобино служил местом базирования объединения товарища Комарова.

В районах южнее шоссейной магистрали Москва— Варшава, которыми нам предстояло пройти, фашистские гарнизоны и отряды полиции имелись лишь в районных центрах и крупных населенных пунктах, как Старобино, Чудин, Островичи, Ленино. Гитлеровцы не рисковали передвигаться от одного пункта к другому иначе, как только крупными подразделениями. Большинство деревень считалось «нейтральными». Оккупанты иногда бывали в них днем, а партизаны почти каждую ночь. Понятие «нейтральные» деревни в сорок втором году имело там и то значение, что оккупанты не творили в этих населенных пунктах особых безобразий во избежание массового ухода населения в лес. Только значительно позже, когда многие из этих населенных пунктов были объявлены советскими, гитлеровцы стали беспощадно расправляться со всеми жителями, приравнивая их к партизанам.

Несмотря на то, что в этих районах были сосредоточены большие партизанские силы, наш приход имел важное значение. Многие партизанские формирования еще не овладели искусством сбрасывать под откос фашистские поезда, были бедны подрывной техникой и специалистами этого дела. Кое-кто ограничивался тем, что укреплял оборону в лесу, и это выставлял своей заслугой. Мы со своими подрывными средствами, с подвижной тактикой и умением наносить удары по главным магистралям не только подкрепляли силы народных мстителей, руководимых Центральным штабом партизанского движения, но и способствовали более быстрому освоению техники подрыва железнодорожных коммуникаций гитлеровцев и других объектов противника, работавших на обеспечение вражеской армии.

Квалифицированные саперы из нашего соединения и других авиадесантных частей использовались в качестве инструкторов по подрывному делу во многих партизанских отрядах, руководимых партизанским штабом и ЦК КП(б) Белоруссии.

В районе Несвижа мы разделили половину отряда на боевые пятерки и, снабдив толом, разослали их на железные дороги. Место встречи наметили по карте вблизи от будущей нашей базы на реке Лани.

У нас по-прежнему не было географических карт впереди лежащих районов. Но река Лань, впадающая в Припять, здесь брала свое начало. Поэтому люди, разосланные отсюда, всегда могли возвратиться к истоку реки и дальше спускаться вниз по ее течению. Ниже местечка Хворостов, на характерном изгибе реки, в определенные числа и часы должны были загораться условленные сигналы, выложенные из костров, возле которых мы должны выставлять посты для встречи подрывников.

Автомагистраль Москва—Варшава мы пересекли юго-западнее Слуцка. Рассвет застал нас почти у самой дороги. За несколько километров впереди синели массивы лесов. Но требовалось не менее двух часов, чтобы добраться до них, а перед нами было еще большое поле, за которым у самого леса виднелось какое- то селение. Обходить его — значило потерять лишний час времени, а то и больше.

Позади нас появилась какая-то женщина, к ней подбежал Антон Петрович Брынский. Женщина охотно дала все нужные сведения. Перед нами было местечко Островичи, в нем стояли только полицейские— человек пятьдесят. При мне оставалось тридцать два человека, один ручной пулемет, пять автоматов, у остальных винтовки. Я приказал приготовить оружие и повел людей прямо через местечко.

Мы пересекли его почти в самом центре. Женщины, выгонявшие коров на пастбища, смотрели на нас с перепуганными лицами. Одна пожилая белоруска ловким и быстрым движением палки указала на большое здание. Когда мы подошли ближе, несколько мужских фигур в белом выскочили из дома и скрылись в кустарнике, за огородом. Это островическая полиция, застигнутая врасплох, разбегалась в нательном белье из своей казармы. Но у нас не было времени с ней связываться. Мы прошли местечком без выстрела и углубились в большой лес, начинавшийся сразу же за околицей.

Через сутки мы уже шли по сплошному лесному массиву, огибая Чудин, в котором было много полиции и человек тридцать гитлеровцев. Как и под Молодечно, оккупанты производили здесь массовую порубку и вывозку леса. Узкоколейная ветка соединяла район лесозаготовок с Ганцевичами, где проходила ширококолейная дорога с Барановичей на Лунинец.

Мы подошли к огромным штабелям леса за час до заката солнца. Лесозаготовители уже разъехались по деревням. Перед нами были тысячи кубометров пре красной строевой древесины. Рядом стояло с десяток вагонеток, полунагруженных бревнами. Все это богатство должно было уйти в фашистскую Германию или на фронт для возведения гитлеровской армией дзотов и бараков. Оставлять было нельзя. Приказал сжечь. Сухие смолистые бревна вспыхнули, как бездымный порох. Через полчаса штабеля леса и вагонетки представляли один огромный костер.

До Чудина было около пяти километров. Бойцам стало весело: «Пусть фашисты полюбуются пожаром Погасить его им не удастся».

Спустя час мы были на небольшом хуторе. Ко мне подошел пожилой белорус и сообщил, что на соседнем хуторе гуляет на свадьбе комендант чудинской полиции и что с ним только двое или трое полицейских,— не пожелаете ли, мол, заняться ими? До хутора было около километра, незаметно подойти к нему можно было только с другой стороны. «Потеряешь больше часа времени, наступит темнота. Убегут, все равно не поймаешь. А, чего доброго, потеряешь еще кого-нибудь из своих бойцов», — подумал я и решил этим не заниматься. Но дядька дальше рассказал, что рядом с хутором, в бывшем погранпункте, расположена молочарня и что туда завезено десять тысяч штук папирос для обмена населению на яйца и масло.

У нас уже дня три назад кончилось курево. Ребята курили дубовые листья. А молочярня, видимо, приносила гитлеровцам немалую пользу, раз они пустили в ход даже такой дефицитный материал, как табак. Тем не менее я заявил гражданину, что такие пустяки нас не интересуют, и вывел людей с хутора той же тропинкой, по которой мы пришли.

К молочарне мы подошли лесом. Хозяина и недалеко гулявших полицейских всполошил остервенелый лай собаки. От хаты, в которой гуляли на свадьбе полицейские, раздалось с десяток выстрелов из двух винтовок. Но полицейские, сделав три-четыре выстрела на лай собаки, начали стрелять в разных направлениях. Было очевидно, что они не подозревали о присутствии партизан и стреляли «на всякий случай», для острастки.

Несколько тысяч штук яиц ребята просто перебили на цементном полу бывшей пограничной таможни. Огромную яичницу залили тонной сметаны и сливок, Вместо соли посыпали песком. С собой взяли несколько ведер сметаны, большую корзину яиц и около десяти килограммов свежей рыбы. Папирос в наличии оказалось немного. Остальные, как «валютный фонд», были припрятаны отдельно заведующим молочарней. После допроса его Сашей Шлыковым папиросы появились. Вместо нашей расписки в «получении» и уничтожении продуктов, операция была завершена подпиской, взятой от заведующего в том, что он больше не будет работать по снабжению гитлеровцев маслом и яйцами.

Пока часть людей производила эту «боевую операцию», Садовский и Перевышко с пятеркой бойцов разгоняли свадьбу с участием полицейских властей. Я дал на это десять минут времени. Филипп Яковлевич с тремя бойцами пошел в обход хаты. Но темпераментный лейтенант не выдержал. Гости сидели вокруг свадебного стола перед окном и были хорошо освещены настольной лампой. Кроме полицейских, за столом сидел местный лесничий и еще какие-то чиновники. Перевышко дал очередь по гостям и винным бутылкам прямо через окно с расстояния сорока — пятидесяти метров. Результатов он не увидел — разбитая лампа погасла. Раненный в руку комендант полиции сбежал вместе с Остальными полицаями.

Утром у нас был хороший завтрак.

Дальше пошли болотистые леса, редкие населенные пункты. Мы решили итти днем.

На следующий день уничтожили еще одну молочарню. Машины поломали, «трофеи» сколько можно унесли, помещение подожгли. Нашим хлопцам такая «война» стала очень нравиться, и они уже успели разведать, что «главные силы» противника находятся в селе Пужичи, километров за пятнадцать впереди. Наиболее смелые начали забрасывать удочку, чтобы им разрешили напасть и на этот «укрепленный пункт».

В Пужичах, как мы узнали от местных жителей, оккупанты оборудовали целый завод по переработке молочных продуктов. Туда сносились и свозились молоко и яйца со всего района. Любители полакомиться сметаной расписывали мне этот завод и план операции во всех деталях. Но мои мысли были заняты другим. Двое суток мы шли днем, прямо через деревни, забрасывая свой путь окурками дрянных немецких сигареток. Если гитлеровцы и полиция из Чудина выехали вчера около обеда, то с часу на час они должны были появиться у нас на «хвосте» и обстрелять нас вдоль дороги с тыла или устроить нам засаду впереди, Мы рисковали оказаться в таком положении, что сметана только и годилась бы «смазывать пятки».

«Нет! Довольно баловаться, — сказал я себе. — Потешились и хватит».

До Пужичей оставалось не более километра. Из-за поворота нам навстречу выехал человек на хорошей верховой лошади. Расспросили его. Он заявил, что немцев в деревне нет. Тип был явно подозрительный. Но его отпустили, и он поехал своей дорогой.

Время подходило к полудню. Мои хлопцы уже потирали руки, готовясь к очередной «атаке», но я, не говоря ни слова, повернул с дороги в густой кустарник и, пройдя с полкилометра вдоль дороги назад, приказал расположиться на дневку, установив тщательное наблюдение за дорогой. Некоторые попробовали «позондировать» почву насчет того, чтобы перенести привал в Пужичи. Антон Петрович, как всегда, выступил с ходатайством, но я настоял на своем. Настроение у ребят было испорчено. Мне нездоровилось, и я прилег передохнуть.

Меня разбудили не более как через двадцать минут.

— По дороге мимо нас только сейчас проехало на Пужичи пятьдесят гитлеровцев-велосипедистов! -- доложил мне Брынский.

Я немедленно поднял людей и повел их в более глухое место за болото.

А из селения в это время высыпало на облаву около ста полицейских, прибывших из Ленино.

Каратели, надо полагать, были поражены. Как же так? Два дня шли партизаны совершенно открыто, лакомясь сливками и сметаной, подошли вплотную к целому сметанохранилищу и исчезли... Тридцать два человека с тяжелыми вещевыми мешками не иголка.

Несколько раз полицаи возвращались и рассматривали, куда повернули наши следы. Они сравнительно быстро нашли место, где мы свернули с дороги. Но они не сразу могли додуматься, что мы вернулись в тот же кустарник, мимо которого прошли дорогой.

Гитлеровцы начали цепью прочесывать лес и кустарник вокруг деревни. Мимо нас они прошли в двадцати метрах уже незадолго до заката солнца. Но мы умели правильно выбирать место и хорошо маскироваться.

— Ну, как, хлопцы, насчет яиц и сметаны? — спросил я с наступлением темноты, построив людей для дальнейшего движения.

— Да, здесь бы нам дали сметану, — ответил за всех Миша Горячев.

Мы тихонько обошли Пужичи, Хворостов и за ночь сделали около тридцати километров, без дороги, по сырой, вязкой почве. Утром остановились на привал рядом с маленьким хуторком, расположенным в двух километрах западнее Новины.

Два небольших деревенских домика стояли от нас в семидесяти метрах. В окно на пришельцев посматривали хуторяне, Один из бойцов забежал в хату за солью. Хозяйка, отпуская соль дрожащими руками, умоляла бойца, чтобы мы немедленно уходили.

Боец доложил мне о разговоре с хуторянкой. Мы снялись и начали опушкой огибать домишки. Справа тянулся густой кустарник, метров за сто слева — дорога с Пужичей на Новины. Шли по краю огородов. Как обычно, я шел впереди, остальные цепочкой следовали за мной.

Др-а-ах!.. — раздался залп справа из нескольких винтовок.

Стреляли из-за небольшого куста, с расстояния не более двадцати метров, но пули никого из нас не задели, Наши пять автоматов и пулемет покрыли куст очередями. Два полицая остались на месте, другие разбежались. Как оказалось, эти пять или шесть полицейских находились в одной из хат, где наши хлопцы одолжили соль, они нас видели из окна, но не решились обстрелять потому, что вторая хата принадлежала семье полицая и могла быть нами уничтожена.

Поэтому полицейские сопроводили нас чуточку дальше и обстреляли около дороги, на которой ожидали партизан полсотни полицаев с двумя пулеметами, вышедшие вслед за нами из Пужич рано утром. Эти шесть человек были посланы в разведку, но прежде чем доложить — решили отличиться.

На тридцатый день пути, имея на своем счету тридцать два пущенных под откос вражеских эшелона, мы прибыли к озеру Червонное, на новое место базирования, Можно было только удивиться, что все мы пришли на место живые и здоровые: ни у кого ни простуды, ни грыжи, ни даже растяжения сухожилий, — борьба делала человека крепче железа и выносливей лесного зверя.

В Москву была дана радиограмма об окончании перехода и выборе района базирования. Из Москвы поздравили нас с успешным завершением трудного шестисоткилометрового марша в тылу врага и обещали в ближайшие дни выслать питание для рации, взрывчатку и другое необходимое для действий отряда в новом районе.

Находясь в подчинении высших армейских органов, имея оперативную связь с Москвой, мы, москвичи-десантники, по существу представляли собой что- то среднее между партизанским соединением и авиадесантной частью Красной Армии, У нас не применялся целиком армейский устав внутренней службы и боевой устав, но систему управления и тактику действий мы устанавливали у себя приказами и распоряжениями, исходящими из штаба соединения. У нас немало было кадровых командиров Были техники и саперы — специалисты подрывного дела. Вся наша структура была более оперативной и пригодной для больших и малых переходов по тылам врага. Мы не разрешали нашим бойцам и командирам обрастать семьями.

Бойцам и командирам запрещалось жениться или приводить жен в расположение наших подразделений. А если по необходимости приходилось вывозить семьи из деревень в лес, — они помещались в специальных так называемых семейных отрядах.

В сорок втором году в Пинской области были прекрасные боевые подразделения, умело сражавшиеся с фашистскими оккупантами и наносившие им большие потери. Бригада имени Ворошилова имела даже орудия, танкетки и небольшую группу кавалерии. Из маленьких групп выросли бригада имени Шиша во главе с молодым офицером — ленинградцем Мишей Герасимовым, отряд Воронова, которым командовал Петрович. Были отличные боевые подразделения в соединении Василия Ивановича Козлова. Взаимопомощь и координация действий лежали в основе отношений между этими отрядами.

Еще в начале июня сорок второго года, под Вилейкой, мы встретились с представителями местных партизанских отрядов «Мститель», «Борьба», отряда «Дяди Васи». Снабдили их взрывчаткой, арматурой, противотанковыми минами и проинструктировали по технике минирования, Такую же помощь мы оказывали бригаде имени Ворошилова, отряду имени Шиша, отряду Петровича и другим.

Крушения вражеских эшелонов, которые устраивались нашими подрывниками, наглядно показали эффективность этого метода в борьбе с противником, Лучшие из местных партизанских соединений переключались на подрыв фашистских поездов. Дело дошло до того, что на железной дороге Пинск — Калинков и чи работать стало «тесно». Между нашими подрывниками и любаньскими партизанами стала устанавливаться очередность в проведении операций на дорогах. Проходившая в этом районе линия Старушки—Бобруйск была полностью выведена из строя.

Когда-то в обиходе слово «партизанить» означало — своевольничать, нарушать принятый порядок, пренебрегать дисциплиной. За годы советской власти это слово почти вышло из обихода нашей жизни. Планомерный порядок нашей работы в условиях победившего социализма ликвидировал мелкобуржуазную стихию, не оставил места для своевольного кустарничества и распущенности, которую часто и называют «партизанщиной».

Ничего общего с этой «партизанщиной» не имело славное партизанское движение в годы Великой Отечественной войны, подчиненное разумному руководству на основах строжайшей партийной и военной дисциплины. Именно эти качества и характеризовали борьбу наших подразделений. Новый советский социалистический человек по-новому и вел себя в народном движении. Он враждебен по своей природе любому проявлению анархической распущенности. Были ли исключения? Очень редко, причем такие случаи вызывали сильное возмущение среди наших бойцов.

Командир одного партизанского отряда при встрече с нами выпросил у нас несколько десятков килограммов взрывчатки для минирования шоссейной дороги, идущей из местечка Старобино до местечка Ленино. Здесь дня через три-четыре должны были проследовать гитлеровцы на автомашинах. Мое предложение заминировать эту дорогу при помощи наших подрывников командир отклонил.

— Мы и сами можем поучить ваших инструкторов, — сказал он заносчиво.

Дня через три, рано утром, на дороге послышался взрыв. Мы ожидали, что вслед за этим начнется перестрелка, так как командир, получая у нас взрывчатку, говорил, что сразу же за взрывом его отряд из засады перестреляет уцелевших гитлеровцев, как куропаток. Но перестрелки не последовало. Мы послали на место взрыва своих подрывников и установили, что мина была поставлена неправильно. На ней подорвалась только крестьянская корова. Гитлеровцы же спустя несколько часов благополучно проехали по этому месту.

Вскоре этот же командир предложил нам провести совместную операцию по подрыву железнодорожного моста. Он заявил, что может дать для этой операции семьсот человек, и страшно был удивлен, когда наши подрывники попросили у него значительно меньше.

— Да как же вы можете взорвать мост с несколькими десятками людей, если говорите, что с семьюстами этого не сделать? — недоумевал он.

— Если мы соберем столько народу,— отвечал ему Дубов, — то мы их не сможем провести к мосту скрытно. Обнаружить себя на подходе к мосту — значит дать возможность оккупантам подбросить войско и сорвать нашу операцию по подрыву моста.

Взяли мы все же только шестьдесят человек, но по дороге больше половины разбрелось по деревням к родным и знакомым.

Наши бойцы во главе с Дубовым, наподобие запорожцев, группой составили письмо этому командиру: «Как же ты, такой-этакий, думаешь бить гитлеровцев без элементарной воинской дисциплины в твоих подразделениях?..»

Но таких отрядов в Белоруссии было немного. Одно дело партизанщина, другое — инициатива, находчивость, смекалка — черты, присущие командирам и бойцам Красной Армии.

Для монтирования мин на месте, для ремонта оружия, которое ломалось и портилось иногда при выброске, мы создали на центральной базе мастерскую.

У нас были вспомогательные базы, склады продовольствия и фуража, пекарни, госпитали, бани. Нашему примеру следовали и другие партизанские соединения. В сорок первом году в лесу баня была диковинкой. А в сорок третьем в Брестской области не было партизанской бригады, не имеющей своей бани, пекарни, мастерских.

У нашего народа неисчерпаемый запас творческой энергии. Стоит только ее пробудить, и во всяком деле найдутся инициаторы-энтузиасты. Так, в нашей мастерской были изготовлены первые взрыватели замедленного действия, неснимаемые мины и другие, снаряды, которыми пользовались десятки местных партизанских отрядов. Были и такие товарищи, которые вручную, без станков и каких-либо приспособлений, делали почти полностью автоматы.

На новой базе

В ночь с 1 на 2 июля мы переправились через реку Случь и вступили в урочище Булево болото. Половину урочища занимали топкие сенокосные угодья. Над болотистой равниной возвышались песчаные островки, густо поросшие хвоей, березняком и чернолесьем и хотя эти островки имели самые разнообразные и причудливые очертания, неопытному взгляду трудно было отличить их друг от друга. С востока к болоту прилегало озеро Червонное, с юга—озеро Белое. С запада и юго-запада болото граничило с дремучим бором, простиравшимся до самой реки Случи.

Несмотря на то, что в пятнадцати—двадцати километрах от Булева болота, в Житковичах, стоял большой фашистский гарнизон, это урочище как нельзя лучше подходило для базирования крупных партизанских сил. Здесь мы и решили обосноваться.

3 июля на встречу диверсионных групп, разосланных из района Несвижа, было направлено на реку Лань шесть человек под командой лейтенанта Михова. Михов ко мне присоединился вместе с Седельниковым. В нем я почувствовал что-то неискреннее, но в тот момент незанятых людей не было. От характерного изгиба реки, где группа должна была разводить «встречные» сигналы, было недалеко до железной дороги Пинск — Калинковичи. Поэтому Михов получил взрывчатку для организации крушения двух железнодорожных составов.

Место для штаба еще не было выбрано, да оноине должно было быть известным никому, кроме моих помощников и тех шести человек, которые составляли самый штаб и его охрану. Для встречи с нами лейтенанту Михову был указан большой дуб с приметным дуплом, стоявший неподалеку от временной базы отряда.

В эти же дни Брынский, чтобы не терять времени и использовать наличный запас взрывчатки, отправился с небольшой группой для подрыва поездов в район станции Старушки.

Опыт первой военной зимы научил нас придавать огромное значение конспирации, а потому мы заранее решили изолировать свой штаб так, чтобы о месте его нахождения знал только небольшой круг лиц, на которых можно положиться, как на самого себя.

Место для размещения штаба мы выбрали очень глухое. Клен, ясень, осина, верба, дуб и береза перемешивались здесь с вековыми стволами хвойных деревьев. Даже в сильные ветра в этом лесу было тихо, как в хорошо загороженном помещении. Только вверху ни на секунду не прерывался протяжный гул, издаваемый вершинами могучих сосен, елей и дубов.

Медведи и лоси бродили вокруг нашего нового жилья, и, непуганные, они не сразу поняли, что нас нужно бояться. Пробраться на наш остров через окружавшие его трясины мог далеко не всякий. Даже бойцы штабной, группы первое время плутали: никаких троп и подходов к нам не было.

По моему глубокому убеждению, ничто так не вредит человеку, как безделье, и, наоборот, самый напряженный физический труд укрепляет здоровье, энергию, волю. Никто из нас не сидел сложа руки в ожидании сбора всего отряда. Все мы рьяно принялись за постройку базы. Копали котлованы, валили и пилили деревья, клали срубы. Питание для рации у нас было на исходе, его оставалось всего на несколько часов работы, а потому мы позаботились прежде всего о том, чтобы создать самые благоприятные условия для работы передатчика. Место для рации было выбрано на чистой, сухой полянке, в нескольких сотнях метров от базы. Каждый день на эту полянку выносилось несколько десятков батарей, подмоченных в реке Суле, вместо обычных трех, и все же связь с Москвой становилась все менее надежной. Между тем от этой связи зависело выполнение тех задач, во имя которых был совершен тяжелый шестисоткилометровый переход. Мы пришли рвать поезда на наиболее важных участках коммуникаций противника, но взрывчатки у нас оставалось считанные килограммы. Людей, по задуманным масштабам работы, тоже нехватало. Помощь — прежде всего взрывчатка, радиоаппаратура и батареи питания к рации — должна была прийти из Москвы, но шли дни, расходовалось последнее питание, а обещанного Москвой самолета все не было. В ночь с 12 на 13 июля мы зажгли условленный сигнал— букву «Г» и рядом — маленький круглый костер, который с самолета должен был казаться точкой. Самолет не прилетел. Тогда мы начали жечь костры каждую иочь.

Рано утром 14 июля я проснулся с тяжелым предчувствием какого-то непоправимого несчастья или надвигавшейся опасности. Я мысленно искал причину своей тревоги и не находил. Сначала я пытался перебороть свое настроение, про себя издеваясь над всяческими предчувствиями и прочими «бабьими бреднями», но тщетно: я буквально не находил себе места. К полудню я решил на сутки раньше назначенного срока выслать людей к большому дубу навстречу Михову. Трое посланных ушли, а беспричинная тревога моя продолжала расти.

Часов через пять тройка вернулась, и ко мне явился Шлыков. Он доложил, что из высланной 3 июля к реке Лани группы к большому дубу явилось двое: лейтенант Михов и Яковлев. Четверо пошли в деревню за продуктами и должны скоро прибыть. По словам Михова, задание он выполнил, два эшелона были подорваны, но встретить кого-либо из своих ему не удалось. Хотя он разжигал условленные сигналы на изгибе реки, но никто из подрывников не явился.

«Вот оно, то несчастье, приход которого я почувствовал!» — подумал я, слушая Шлыкова, а тот продолжал:

— Пока лейтенант говорил, Яковлев все время молчал. Когда же я направился в штаб, он пошел будто меня проводить и рассказал, что Михов оказался предателем. Знаете, что он выкинул, товарищ командир? Он склонил на невыполнение задания всю пятерку. Сигналов они не зажигали, на линию не ходили, а просидели тут неподалеку в лесу, да и вернулись. Тол они спрятали где-то в болоте под мхом. Но самое страшное было то, что Михову удалось найти пособника среди бойцов. Сначала Михов подговорил на измену одного бойца, а потом они уже вместе других обрабатывали, по одному. С Яковлевым разговаривали с последним и, коли подведет, грозили уничтожить. Вот какие дела, товарищ командир.

Предательство в отряде! Это было несчастье, размеры которого никто из нас не мог себе и представить. Даже Яковлев не знал, как далеко зашел Михов в своем предательстве. Нужно было срочно принять меры для предупреждения возможных последствий. Я приказал своему ординарцу немедленно пойти найти Михова и расстрелять. Нужно было обезглавить группу, пока не вернулись остальные четверо. Навстречу им я отправился сам со своей шестеркой.

Встретились, поздоровались. У троих было подавленное настроение. Они не могли смотреть мне в глаза. Четвертый — тот, что первый перешел на сторону предателя, — держался нагло, самоуверенно.

— А где же наш лейтенант-то? Нужно бы и его сюда позвать, — заявил он, стоя вразвалку и небрежно опираясь на ствол винтовки.

— Лейтенант на базе лег отдыхать, — ответил Шлыков; он-то хорошо знал, что предатель больше не встанет, но совесть у него, сделавшего тяжелое, но необходимое дело, была чиста, и потому он говорил спокойно.

— Ну-ка, встаньте как следует,— сказал я, — доложите, как выполнили задание.

— Да что ж,— неохотно протянул боец, — как велели, так все и сделали. Лейтенант вам докладывал...

— Ну, а вы что скажете? — обратился я к остальным,

— Что ж говорить? Все сделано... Как есть все, как сказано...— Испуганные голоса звучали вразброд.

Тогда я начал расспрашивать подробно: на каком перегоне было крушение, с чем шли эшелоны, откуда, сколько вагонов разбито. Люди начали путаться, но главарь, вмешиваясь в их ответы, старался спасти положение. Когда разговор зашел в тупик и стало очевидно, что бойцы безнадежно заврались, я прямо сказал им:

— Довольно. Ваш предательский сговор раскрыт. Не ищите вашего лейтенанта. По моему приказанию он расстрелян как главный виновник всего происшедшего. Вам, четверым, предлагаю искупить свою вину боевыми делами. Товарищ Яковлев, кому из них вы доверяете полностью?

— То есть как? — спросил Яковлев.

— А так... С кем вы можете пойти, не опасаясь, на любое боевое задание?

Яковлев назвал двух человек.

— Хорошо. С этими двумя людьми вы пока останетесь здесь, а место для ночевки вам укажет товарищ Шлыков,— сказал я.— А остальным двоим отойти на две с половиной тысячи шагов вот в этом направлении,— указал я рукой к югу,— и там пробыть до утра.