Преследования, суд и ссылка.

 

29 ноября 1963 года в газете «Вечерний Ленинград» появилась статья «Окололитературный трутень», подписанная Я. Лернером, М. Медведевым и А. Иониным. Авторы статьи клеймили Бродского за «паразитический образ жизни». Из стихотворных цитат, приписываемых авторами Бродскому, две были взяты из стихов Бобышева, а третья, из поэмы Бродского «Шествие», представляла собой окончания шести строк, от которых отрезаны первые половинки. Стихотворение «Люби проездом родину друзей…» было исковеркано авторами фельетона следующим образом: первая строчка «Люби проездом родину друзей» и последняя «Жалей проездом родину чужую» были объединены в одну «люблю я родину чужую».

Было очевидно, что статья является сигналом к преследованиям и, возможно, аресту Бродского. Тем не менее, по словам Бродского, больше, чем клевета, последующий арест, суд и приговор, его мысли занимал в то время разрыв с Марианной Басмановой. На этот период приходится попытка самоубийства.

8 января 1964 года «Вечерний Ленинград» опубликовал подборку писем читателей с требованиями наказать «тунеядца Бродского». 13 января 1964 года Бродского арестовали по обвинению в тунеядстве. 14 февраля у него случился в камере первый сердечный приступ. С этого времени Бродский постоянно страдал стенокардией, которая всегда напоминала ему о возможной близкой смерти (что вместе с тем не мешало ему оставаться заядлым курильщиком). Во многом отсюда «Здравствуй, мое старение!» в 33 года и «Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной» в 40 — со своим диагнозом поэт действительно не был уверен, что доживёт до этого дня рождения.

Два заседания суда над Бродским (судья Дзержинского суда Савельева Е. А.) были законспектированы Фридой Вигдоровой и получили широкое распространение в самиздате.

Судья: Ваш трудовой стаж?

Бродский: Примерно…

Судья: Нас не интересует «примерно»!

Бродский: Пять лет.

Судья: Где вы работали?

Бродский: На заводе. В геологических партиях…

Судья: Сколько вы работали на заводе?

Бродский: Год.

Судья: Кем?

Бродский: Фрезеровщиком.

Судья: А вообще какая ваша специальность?

Бродский: Поэт, поэт-переводчик.

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?

Судья: А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…

Бродский: Я не думал… я не думал, что это даётся образованием.

Судья: А чем же?

Бродский: Я думаю, это… (растерянно) от Бога…

Судья: У вас есть ходатайства к суду?

Бродский: Я хотел бы знать: за что меня арестовали?

Судья: Это вопрос, а не ходатайство.

Бродский: Тогда у меня нет ходатайства.

Все свидетели обвинения начинали свои показания со слов: «Я с Бродским лично не знаком…», перекликаясь с формулировкой времён травли Пастернака: «Я роман Пастернака не читал, но осуждаю!..».

Находясь в следственном изоляторе Бродский тоже пишет стихи, чтобы не сойти с ума. Эти стихи полны сарказма и абсурдности того, что с ним происходило.

Инструкция заключенному В одиночке при ходьбе плечо следует менять при повороте, чтоб не зарябило и еще чтобы свет от лампочки в пролете падал переменно на виски, чтоб зрачок не чувствовал суженья. Это не избавит от тоски, но спасет от головокруженья. 14 февраля 1964, тюрьма

Или вот еще стих…

В одиночке желание спать исступленье смиряет кругами, потому что нельзя исчерпать даже это пространство шагами. Заключенный, приникший к окну, отражение сам и примета плоти той, что уходит ко дну, поднимая волну Архимеда. Тюрьмы строят на месте пустом. Но отборные свойства натуры вытесняются телом с трудом лишь в объем гробовой кубатуры. 16 февраля 1964

 

13 марта 1964 года на втором заседании суда Бродский был приговорён к максимально возможному по указу о «тунеядстве» наказанию — пяти годам принудительного труда в отдалённой местности. Он был сослан (этапирован под конвоем вместе с уголовными заключенными) в Коношский район Архангельской области и поселился в деревне Норенская. Позже он назвал этот период самым счастливым в жизни. Трудясь с деревенскими мужиками днем, по вечерам он много читал, изучал английскую поэзию, да и сам писал стихи. Телогрейка, куры, скрипучие полы и прочие прелести деревенской жизни пошли на пользу — Бродский был арестован и отправлен в ссылку 23-летним юношей, а вернулся 25-летним сложившимся поэтом.

В сслылке он пишет много стихов. Вот одно из них.

***

В деревне никто не сходит с ума. По темным полям здесь приходит труд. Вдоль круглых деревьев стоят дома, в которых живут, рожают и мрут. В деревне крепче сожми виски. В каждой деревне растет трава. В этой деревне сквозь шум реки на круглых деревьях шумит листва. Господи, Господи, в деревне светло, и все, что с ума человека свело, к нему обратится теперь на ты. Смотри, у деревьев блестят цветы (к былому мосты), но ведь здесь паром, как блещет в твоем мозгу велодром, умолкшей музыки ровный треск и прямо в зубы кричит, кричит. Из мертвой чаши глотает трек, к лицу поднося деревянный щит. В деревне никто не сходит с ума. С белой часовни на склоне холма, с белой часовни, аляповат и суров, смотрит в поля Иоанн Богослов. Спускаясь в деревню, посмотришь вниз -- пылит почтальон-велосипедист, а ниже шумит река, паром чернеет издалека, на поезд успеешь наверняка. А ты не уедешь, здесь денег нет в такую жизнь покупать билет. На всю деревню четыре письма. В деревне никто не сходит с ума. В пальто у реки посмотри на цветы, капли дождя заденут лицо, падают на воду капли воды и расходятся, как колесо.

 

В этом стихотворении описана вся простота русской деревни, незамысловатость крестьянской жизни, но в этом автор видит и ее святость, исконность, подлинность, без предательства друзей и зависти врагов.

 

Суд над поэтом стал одним из факторов, приведших к возникновению правозащитного движения в СССР. При активном участии Ахматовой общественная кампания в защиту Бродского велась в России. Центральными фигурами в ней были Фрида Вигдорова и Лидия Чуковская. На протяжении полутора лет они неутомимо писали письма в защиту Бродского во все партийные и судебные инстанции и привлекали к делу защиты Бродского людей, пользующихся влиянием в советской системе. Письма в его защиту были подписаны Д. Д. Шостаковичем, С. Я. Маршаком, К. И. Чуковским, К. Г. Паустовским, А. Т. Твардовским, Ю. П. Германом и другими. По прошествии полутора лет, в сентябре 1965 года под давлением советской и мировой общественности срок ссылки был сокращен до фактически отбытого, и Бродский вернулся в Ленинград.

Именно после возвращения он понимает, как любит родину, как не представляет жизни без нее. Это подтверждают и его стихи.

***

Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать. Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду, между выцветших линий на асфальт упаду. И душа, неустанно поспешая во тьму, промелькнет над мостами в петроградском дыму, и апрельская морось, под затылком снежок, и услышу я голос: -- До свиданья, дружок. И увижу две жизни далеко за рекой, к равнодушной отчизне прижимаясь щекой, -- словно девочки-сестры из непрожитых лет, выбегая на остров, машут мальчику вслед.

В октябре 1965 года Бродский по рекомендации Корнея Чуковского и Бориса Вахтина был принят в Группком переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей СССР, что позволило в дальнейшем избежать новых обвинений в тунеядстве.

Наступила зрелость, прошло время принадлежности к тому или иному кругу. В марте 1966 года умерла Анна Ахматова. Ещё ранее начал распадаться окружавший её «волшебный хор» молодых поэтов. Положение Бродского в официальной советской культуре в эти годы можно сравнить с положением Ахматовой в 1920—1930-е годы или Мандельштама в период, предшествовавший его первому аресту. В конце 1965 года Бродский сдал в Ленинградское отделение издательства «Советский писатель» рукопись своей книги «Зимняя почта (стихи 1962—1965)». Год спустя, после многомесячных мытарств и несмотря на многочисленные положительные внутренние рецензии, рукопись была возвращена издательством. «Судьба книги решалась не в издательстве. В какой-то момент обком и КГБ решили в принципе перечеркнуть эту идею». В 1966-67 годах в советской печати появилось 4 стихотворения поэта (не считая публикаций в детских журналах), после этого наступил период публичной немоты. С точки зрения читателя единственной областью поэтической деятельности, доступной Бродскому, остались переводы. «Такого поэта в СССР не существует» — заявило в 1968 году советское посольство в Лондоне в ответ на посланное Бродскому приглашение принять участие в международном поэтическом фестивале Poetry International.

Между тем это были годы, наполненные интенсивным поэтическим трудом, результатом которого стали стихи, включенные в дальнейшем в вышедшие в США книги: «Остановка в пустыне», «Конец прекрасной эпохи» и «Новые стансы к Августе».

В 1965-68 годах шла работа над поэмой «Горбунов и Горчаков» — произведением, которому сам Бродский придавал очень большое значение. Помимо нечастых публичных выступлений и чтения на квартирах приятелей стихи Бродского довольно широко расходились в самиздате (с многочисленными неизбежными искажениями — копировальной техники в те годы не существовало). Внешне жизнь Бродского в эти годы складывалась относительно спокойно, но КГБ не оставлял вниманием своего «старого клиента». Этому способствовало и то, что «поэт становится чрезвычайно популярен у иностранных журналистов, ученых-славистов, приезжающих в Россию. У него берут интервью, его приглашают в западные университеты (естественно, что разрешения на выезд власти не дают) и т. п.». Помимо переводов — к работе над которыми он относился очень серьёзно — Бродский подрабатывал другими доступными для литератора, исключенного из «системы», способами: внештатным рецензентом в журнале «Аврора», случайными «халтурами» на киностудиях, даже снимался (в роли секретаря горкома партии) в фильме «Поезд в далекий август».

За рубежами СССР стихотворения Бродского продолжают появляться как на русском, так и в переводах, прежде всего на английском, польском и итальянском языках. В 1967 году в Англии вышел неавторизированный сборник переводов «Joseph Brodsky. Elegy to John Donne and Other Poems / Tr. by Nicholas Bethell». В 1970 году в Нью-Йорке выходит «Остановка в пустыне» — первая книга Бродского, составленная под его контролем. Стихотворения и подготовительные материалы к книге тайно вывозились из России или, как в случае с поэмой «Горбунов и Горчаков», пересылались на запад дипломатической почтой.

В 1971 году Бродский был избран членом Баварской академии изящных искусств.

В эмиграции

 

10 мая 1972 года Бродского вызвали в ОВИР и поставили перед выбором: немедленная эмиграция или «горячие денечки», каковая метафора в устах КГБ означала допросы, тюрьмы и психбольницы^. К тому времени ему уже дважды — зимой 1964 года — приходилось лежать на «обследовании» в психиатрических больницах, что было, по его словам, страшнее тюрьмы и ссылки. Он принимает решение об отъезде. Узнав об этом, Владимир Марамзин предложил ему собрать всё написанное для подготовки самиздатского собрания сочинений. Результатом стало первое и до 1992 года единственное собрание сочинений Иосифа Бродского — разумеется, машинописное. Перед отъездом он успел авторизовать все 4 тома. Избрав эмиграцию, Бродский пытался оттянуть день отъезда, но власти хотели избавиться от неугодного поэта как можно быстрее. 4 июня 1972 года лишенный советского гражданства Бродский вылетел из Ленинграда по предписанному еврейской эмиграции маршруту: в Вену.

*** Мне говорят, что нужно уезжать. Да-да. Благодарю. Я собираюсь. Да-да. Я понимаю. Провожать не следует. Да, я не потеряюсь. Ах, что вы говорите -- дальний путь. Какой-нибудь ближайший полустанок. Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь. Я вовсе налегке. Без чемоданов. Да-да. Пора идти. Благодарю. Да-да. Пора. И каждый понимает. Безрадостную зимнюю зарю над родиной деревья поднимают. Все кончено. Не стану возражать. Ладони бы пожать -- и до свиданья. Я выздоровел. Нужно уезжать. Да-да. Благодарю за расставанье. Вези меня по родине, такси. Как будто бы я адрес забываю. В умолкшие поля меня неси. Я, знаешь ли, с отчизны выбываю. Как будто бы я адрес позабыл: к окошку запотевшему приникну и над рекой, которую любил, я расплачусь и лодочника крикну. (Все кончено. Теперь я не спешу. Езжай назад спокойно, ради Бога. Я в небо погляжу и подышу холодным ветром берега другого.) Ну, вот и долгожданный переезд. Кати назад, не чувствуя печали. Когда войдешь на родине в подъезд, я к берегу пологому причалю.

 

О последующем отказывавшийся драматизировать события своей жизни Бродский вспоминал с изрядной легкостью: «Самолет приземлился в Вене, и там меня встретил Карл Проффер… он спросил: «Ну, Иосиф, куда ты хотел бы поехать?» Я сказал: «О Господи, понятия не имею»… и тогда он спросил: «А как ты смотришь на то, чтобы поработать в Мичиганском университете?».

Иное освещение этим словам дают воспоминания близко знавшего Бродского Шеймаса Хини в его статье, опубликованной через месяц после смерти поэта: «События 1964-65 г.г. сделали его чем-то вроде знаменитости и гарантировали известность в самый момент его прибытия на Запад; но вместо того чтобы воспользоваться статусом жертвы и плыть по течению „радикального шика“, Бродский сразу приступил к работе в качестве преподавателя в Мичиганском университете. В скорости его известность основывалась уже не на том, что он успел совершить на своей старой родине, а на том, что он делал на новой». Закончивший неполные 8 классов средней школы Бродский ведет жизнь профессора, преподает историю русской литературы, русскую и мировую поэзию, теорию стиха, выступает с лекциями и чтением стихов на международных литературных фестивалях и форумах, в библиотеках и университетах США, в Канаде, Англии, Ирландии, Франции, Швеции, Италии.

 

***

 

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это —
города, человеков, но для начала — зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода —
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.

 

В те годы, что он был преподавателем Мичиганского университета, Бродский был невероятно популярен у студентов и молодежи. «Преподавал» в его случае нуждается в пояснениях. Ибо то, что он делал, было мало похоже на то, что делали его университетские коллеги, в том числе и поэты. Прежде всего, он просто не знал, как «преподают». Собственного опыта у него в этом деле не было… Каждый год из двадцати четырёх на протяжении по крайней мере двенадцати недель подряд он регулярно появлялся перед группой молодых американцев и говорил с ними о том, что сам любил больше всего на свете — о поэзии… Как назывался курс, было не так уж важно: все его уроки были уроками медленного чтения поэтического текста…

О том, что он говорил студентам можно судить по его знаменитой речи на одном из выступлений на стадионе Мичиганского университета в декабре 1988 года. (Фрагменты этого выступления представлены в Приложении к работе).

 

Свои лекции о поэзии Бродский читал по всему миру. Однажды уже седой и глубоко одинокий поэт на лекции в Сорбонне заметил среди своих студентов Марию Соццани. После стольких лет несчастной любви к Марии Басмановой он снова смог познать это волшебное чувство, только уже глубоко взаимное.

Именно ей он посвящает свое знаменитое стихотворение:

***

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим «ты»,
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.

 

Пять лет жизни (с 1990 по 1995 годы) с юной итальянкой русского происхождения были для него счастливее, нежели предыдущие пятьдесят. Вскоре в 1993 году произошло еще одно чудо – рождение дочери, которую Бродский назвал в честь Ахматовой – Анной.

В годы, проведенные в эмиграции, будучи гражданином США, Бродский не только преподает, он много пишет и издается. Становится известным эссеистом, драматургом, чьи пьесы ставятся на лучших мировых сценах, занимается своими любимыми переводами. В общем поэт творит и его творчество востребовано, интересно и нужно читателям. С ним происходит то, чего он так жаждал на родине, смог реализовать только на чужбине. И апогеем признания его творчества становится Нобелевская премия, присужденная ему в 1987 году.

 

Бродский и коты

 

Бродский боготворил котов и часто сам себя сравнивал с ними. Как-то он сказал: «Обрати внимание — у кошек нет ни одного некрасивого движения». А по словам друзей поэта, он часто заканчивал телефонный разговор с близкими и друзьями, произнося: «Мяу-мяу!». После изгнания из СССР значительную часть своей американской жизни поэт провел в одиночестве, когда единственным членом его семьи был любимый кот по имени Миссисипи.

В эссэ «Полторы комнаты» Иосиф Бродский пишет о маме: «...Мы звали ее Маруся, Маня, Манечка (уменьшительные имена, употреблявшиеся ее сестрами и моим отцом) и Мася или Киса -- мои изобретения. С годами последние два получили большее хождение, и даже отец стал обращаться к ней таким образом…. Киса, эта нежная кличка кошки, вызывала довольно долго ее сопротивление. "Не смейте называть меня так! --восклицала она сердито. -- И вообще перестаньте пользоваться вашими кошачьими словами. Иначе останетесь с кошачьими мозгами!" Подразумевалась моя детская склонность растягивать на кошачий манер определенные слова, чьи гласные располагали к такому с ними обращению. "Мясо" было одним из таких слов, и к моим пятнадцати годам в нашей семье стояло сплошное мяуканье. Отец оказался этому весьма подвержен, и мы стали величать и обходиться друг с другом как "большой кот" и "маленький кот". "Мяу", "мур-мяу" или "мур-мур-мяу" покрывали существенную часть нашего эмоционального спектра: одобрение, сомнение, безразличие, покорность судьбе, доверие. Постепенно мать стала пользоваться ими тоже, но главным образом дабы обозначить свою к этому непричастность..."

Летняя музыка. Ария кошек
Наши щёчки волосаты.
Наши спинки полосаты,
словно нотные листы.
Лапки — чудо красоты!

Красоты мы необычной,
выгнут хвост, как ключ скрипичный.
Мы в пыли его влачим
и в молчании — звучим.

Из воспоминаний Иосифа Бродского я узнала, что на даче в Комарове у соседей поэта Анны Ахматовой, с которой он был дружен, жил очень шумный, буйный огромный рыжий кот по прозвищу Глюк, о котором Ахматова говорила: «Ну, знаете, это уже не кот, это целых полтора кота». Вот литературная зарисовка этого зверя, сделанная Бродским: «Открывается старая, шуршащая... дверь и из-за нее выглядывает пушистая прелесть... знатный кот, всем котам кот...». Как-то Ахматова заметила схожесть этого рыжего кота с Бродским, да и сам поэт признавался, что если кем-нибудь он и хочет стать в будущей жизни, так только котом — усатым и хвостатым.

Людмила Штерн, с которой Бродского много лет связывали дружеские отношения, вспоминала: «Мама выиграла двухнедельного котенка в преферанс и объявила конкурс на лучшее имя. —Картежное имя Пас предложил Бродский, и его единодушно одобрили. Иосиф своего крестника обожал. Кошки вообще являлись его любимыми животными. Как-то он сказал: «Обрати внимание — у кошек нет ни одного некрасивого движения». Пушистый и пепельный, без единого постороннего пятнышка, Пасик был царственно горделив…В канун 1963 года хозяйка кота предложила издать новогодний журнал, целиком Пасику посвященный. В выпуске этого журнала принял участие и Бродский, обратившийся к коту с высокопарной одой:
***
О синеглазый, славный Пасик!
Побудь со мной, побудь хоть часик.
Смятенный дух с его ворчаньем
Смири своим святым урчаньем.
Позволь тебя погладить, то есть
Воспеть тем самым, шерсть и доблесть.
Весь, так сказать, триумф природы,
О честь и цвет твоей породы!

О средоточье серых красок!
Ты создан весь для смелых ласок.
Ты так прекрасен, так прелестен,
Ты стоишь гимнов, лестных песен,
О, Паси! Что под стать усладе,
Что чувствует поэт при взгляде
На дивный стан! Но это чувство
Бессильно выразить искусство.

Бродский боготворил котов потому, что сам себя сравнивал с ними. В письме, которое отец Иосифа, Александр Иванович Бродский, пишет сыну в ссылку, есть призыв не унывать и брать пример с котов, которые всегда оптимистичны. А во время первой поездки в Литву в первой половине августа 1966 года, в первый же вечер Иосиф Бродский подобрал облезлого котенка, весь день носил его за пазухой и очень гордился, когда тот замурлыкал.

История сохранила имена некоторых котов поэта Иосифа Бродского. Приятели помнят, что в Ленинграде у него была Кошка в Белых Сапожках. Позже жил у него рыжий кот по прозвищу, кажется, Big Red (Большой Рыжий). После смерти этого кота Иосиф Бродский поместил его фотографию в рамку и поставил на столе в квартире в Нью-Йорке на Мортон-стрит, где он жил в то время. Питерскому коту Самсону посвящено стихотворение:

Самсон, домашний кот
Кот Самсон прописан в центре,
В переулке возле церкви,
И пока мы в классе пишем,
Он слоняется по крышам
Как звезда по небосводу,
А в ненастную погоду,
Отказавшись от прогулки,
На событья в переулке
Смотрит с миной безучастной
Из окна в квартире частной.
Вот он влез на подоконник...
По земле идет полковник.
У него в петлице пушка.
По стеклу летает мушка.

Размышляя о глаголе,
Дети бегают по школе.
Чересчур похож на гнома
Старичок из гастронома.
Тащит сетку, та полна.
Что там в сетке? Ветчина?
Непонятно, хоть убей!
В небе восемь голубей.
Вечер клен задел, снижаясь.
Кот мурлычет, погружаясь
В беспорядочные грезы.
Каждый глаз - как лист березы.
Обеспеченный ночлегом,
Он сочувствует коллегам:
Тот - водичку пьет из Мойки,
Тот - поужинал в помойке,
Тот - вздремнул на полчаса,
Тот - спасается от пса,
Тот - совсем больной от стужи...
Многим, муррр, конечно хуже...
Не могу им всем помочь,
Потому что скоро ночь,
Это мне не по плечу,
Потому что... Спать хочу...
Кран ворчит на кухне сонно:
"Есть ли совесть у Самсона?"

8. Возвращение

С началом перестройки в СССР стали публиковаться стихи Бродского, литературоведческие и журналистские статьи о поэте. В 1990-х годах начали выходить книги. В 1995 Бродскому было присвоено звание Почётного гражданина Санкт-Петербурга. Последовали приглашения на родину. Бродский откладывал приезд: его смущала публичность такого события, чествования, внимание прессы, которыми бы сопровождался его визит. Одним из последних аргументов было: «Лучшая часть меня уже там — мои стихи». Мотив возвращения и невозвращения присутствует в его стихах 1990-х годов, в частности, в стихотворениях «Письмо в оазис» (1991), «Итака» (1993), «Мы жили в городе цвета окаменевшей водки…» (1994), причем в последних двух — так, как будто возвращение действительно случилось.

Письмо в оазис.

Не надо обо мне. Не надо ни о ком.

Заботься о себе, о всаднице матраца.

Я был не лишним ртом, но лишним языком,

подспудным грызуном словарного запаса.

 

Теперь в твоих глазах амбарного кота,

хранившего зерно от порчи и урона,

читается печаль, дремавшая тогда,

когда за мной гналась секира фараона.

 

С чего бы это вдруг? Серебряный висок?

Оскомина во рту от сладостей восточных?

Потусторонний звук? Но то шуршит песок,

пустыни талисман, в моих часах песочных.

 

Помол его жесток, крупицы -- тяжелы,

и кости в нем белей, чем просто перемыты.

Но лучше грызть его, чем губы от жары

облизывать в тени осевшей пирамиды.

После эмиграции мировая общественность создала из поэта образ борца с советской властью. Он всегда это отрицал и не собирался становиться символом диссидентства. Поэтому опасался, что на родине его будут рассматривать только с этой позиции, что отвлечет внимание от того, что его по-настоящему занимало – его творчество.

Бродский никогда не был политическим поэтом. Никогда не стремился к конфликтам с властью. До самого своего отъезда он надеялся напечататься на Родине. Вырабатывается определенное жизненное и поэтическое кредо, благодаря которому поэт может жить и творить в том мире, который послан судьбой. Квинтэссенцией этого кредо стало стихотворение 1972 года "Письма римскому другу". Одиночество осознается, воспринимается как лучший удел для поэта. А абсурдность окружающего мира вызывает лишь добродушную, хотя и не лишенную некоторой горечи, иронию:

***

Я сижу в своем саду, горит светильник.

Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.

Вместо слабых мира этого и сильных —

Лишь согласное гуденье насекомых.

 

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,

Но с куриными мозгами хватишь горя.

Если выпало в Империи родиться,

Лучше жить в глухой провинции, у моря.

Итака

Воротиться сюда через двадцать лет, отыскать в песке босиком свой след. И поднимет барбос лай на весь причал не признаться, что рад, а что одичал. Хочешь, скинь с себя пропотевший хлам; но прислуга мертва опознать твой шрам. А одну, что тебя, говорят, ждала, не найти нигде, ибо всем дала. Твой пацан подрос; он и сам матрос, и глядит на тебя, точно ты -- отброс. И язык, на котором вокруг орут, разбирать, похоже, напрасный труд. То ли остров не тот, то ли впрямь, залив синевой зрачок, стал твой глаз брезглив: от куска земли горизонт волна не забудет, видать, набегая на.

В этом стихотворении Бродский сравнивает себя с мифологическим царем Итаки Одиссеем, который прошел долгий и мучительный путь домой. И так же как герой Гомера с опаской и волнением перед долгожданной встречей с родиной страшился неизвестности. Ведь ему даже запретили приехать на похороны родителей.

В то же время в эмиграции он активно поддерживает и пропагандирует русскую культуру. В 1995 Бродскому присвоено звание почетного гражданина Санкт-Петербурга.

Память о поэте.

Субботним вечером 27 января 1996 года в Нью-Йорке Бродский готовился ехать в Саут-Хэдли и собрал в портфель рукописи и книги, чтобы назавтра взять с собой. В понедельник начинался весенний семестр. Пожелав жене спокойной ночи, Бродский сказал, что ему нужно ещё поработать, и поднялся к себе в кабинет. Утром, на полу в кабинете его и обнаружила жена. Бродский был полностью одет. На письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга — двуязычное издание греческих эпиграмм. Сердце, по мнению медиков, остановилось внезапно — инфаркт, поэт умер в ночь на 28 января 1996 года.

1 февраля в Епископальной приходской церкви Благодати в Бруклин Хайтс, неподалеку от дома Бродского, прошло отпевание. На следующий день состоялось временное захоронение: тело в гробу, обитом металлом, поместили в склеп на кладбище при храме Св. Троицы на берегу Гудзона, где оно хранилось до 21 июня 1997 года. Присланное телеграммой предложение депутата Государственной Думы РФ Г. В. Старовойтовой похоронить поэта в Петербурге на Васильевском острове было отвергнуто — «это означало бы решить за Бродского вопрос о возвращении на родину». Мемориальная служба состоялась 8 марта на Манхэттене в епископальном соборе Св. Иоанна Богослова. Речей не было. Читали стихи, звучала музыка Гайдна, Моцарта.

Решение вопроса об окончательном месте упокоения поэта заняло больше года. По словам вдовы Бродского Марии: «Идею о похоронах в Венеции высказал один из его друзей. Это город, который, не считая Санкт-Петербурга, Иосиф любил больше всего. Кроме того, рассуждая эгоистически, Италия — моя страна, поэтому было лучше, чтобы мой муж там и был похоронен. Похоронить его в Венеции было проще, чем в других городах, например, в моем родном городе Компиньяно около Лукки. Венеция ближе к России и является более доступным городом». Вероника Шильц и Бенедетта Кравери договорились с властями Венеции о месте на старинном кладбище на острове Сан-Микеле. Желание быть похороненным на Сан-Микеле встречается в шуточном послании Бродского 1974 года Андрею Сергееву:

Хотя бесчувственному телу
равно повсюду истлевать,
лишенное родимой глины,
оно в аллювии долины
ломбардской гнить не прочь. Понеже
свой континент и черви те же.
Стравинский спит на Сан-Микеле…

21 июня 1997 года на кладбище Сан-Микеле в Венеции состоялось перезахоронение тела Иосифа Бродского. Первоначально тело поэта планировали похоронить на русской половине кладбища между могилами Стравинского и Дягилева, но это оказалось невозможным, поскольку Бродский не был православным. Также отказало в погребении и католическое духовенство. В результате решили похоронить тело в протестантской части кладбища. Место упокоения было отмечено скромным деревянным крестом с именем Joseph Brodsky. Через несколько лет на могиле был установлен надгробный памятник работы художника Владимира Радунского. На его могиле в Венеции люди до сих пор оставляют письма, стихи, сигареты Camel и виски. А надпись на памятнике гласит — «со смертью не все кончается».

Не смотря на то, что советские власти утверждали, что такого поэта нет, история доказала обратное. Наследие Иосифа Бродского – его стихи и память о нем подтверждает это.

Память.

· В 1998 году в «Пушкинском фонде» вышла книга стихотворений Л. Лосева «Послесловие», первую часть которой составляют стихи, связанные с памятью Бродского.

· В 2003 году Фондом наследственного имущества И. Бродского и вдовой поэта Марией Бродской (урожд. Соццани) переданы в Россию вещи из дома Бродского в Саут-Хедли для создания музея на его родине. Библиотека, фотографии дорогих Бродскому людей, мебель, напоминающая ту, что была в родительском доме (письменный стол, секретер, кресло, диван), настольная лампа, постеры, связанные с итальянскими поездками, коллекция почтовых открыток находятся в Американском кабинете Иосифа Бродского в Фонтанном доме.

· В 2004 году близкий друг Бродского, лауреат Нобелевской премии поэт Дерек Уолкотт написал поэму «The Prodigal», в которой многократно упоминается Бродский.

· В ноябре 2005 года во дворе филологического факультета Санкт-Петербургского университета по проекту Константина Симуна был установлен первый в России памятник Иосифу Бродскому.

· На стихи И. А. Бродского писали песни Константин Меладзе, Елена Фролова, Евгений Клячкин, Александр Мирзаян, Александр Васильев, Светлана Сурганова, Диана Арбенина, Пётр Мамонов, Виктория Полевая, Леонид Марголин и другие авторы.

• В Воронеже есть переулок Бродского.
• 21 мая 2009 года на «Набережной Неисцелимых» в Венеции была торжественно открыта мемориальная доска в честь поэта Иосифа Бродского работы скульптора Георгия Франгуляна.
• В Москве на Новинском бульваре в 2011 году установлен памятник поэту скульптора Георгия Франгуляна и архитектора Сергея Скуратова.
• Стихотворение «Ниоткуда с любовью» вынесено в заглавие фильма «Ниоткуда с любовью, или Весёлые похороны», экранизации повести Людмилы Улицкой «Весёлые похороны». В фильме звучит баллада «Ниоткуда с любовью» в исполнении Геннадия Трофимова.
• В 2009 году вышел фильм режиссёра Андрея Хржановского «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину», снятый по произведениям и биографии Иосифа Бродского. Поэта в детстве исполнил Евгений Оганджанян, в юности — Артем Смола, в зрелости — Григорий Дитятковский.
• Имя «И. Бродский» носит самолёт A330 (бортовой номер VQ-BBE) компании Аэрофлот.
• Осенью 2011 года Почтовая служба США представила дизайн марок, посвящённых великим американским поэтам XX века, выпуск планировался в 2012 году. Среди них Иосиф Бродский, Гвендолин Брукс, Уильям Карлос Уильямс, Роберт Хайдн, Сильвия Плат, Элизабет Бишоп, Уоллес Стивенс, Дениз Левертов, Эдвард Эстлин Каммингс и Теодор Рётке. На оборотной стороне листа марок приведены цитаты из произведений каждого поэта. На марке размещена фотография Иосифа Бродского, сделанная в Нью-Йорке американским фотографом Нэнси Крэмптон (Nancy Crampton).
• Песня Андрея Макаревича «Памяти Иосифа Бродского».
• 1 декабря 2011 года во дворе дома № 19 по улице Стахановцев в Санкт-Петербурге был установлен памятный знак Иосифу Бродскому в виде огромного валуна из Карелии, на котором высечены строки из стихотворения «От окраины к центру»: «Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок».

 

III. Заключение.

Стремясь к двуязычию, Иосиф Бродский писал также по-английски эссе, литературную критику, стихи. Бродский сумел расширить возможности русского поэтического языка. Художественный мир поэта универсален. В его стилистике усматривают влияние барокко, неоклассицизма, акмеизма, английской метафизической поэзии, андеграунда, постмодернизма. Само существование этой личности стало воплощением интеллектуального и нравственного противостояния лжи, культурной деградации. Изначально, из-за процесса о «тунеядстве», Бродский стал некой нарицательной фигурой независимого художника, сопротивлявшегося общепринятому лицемерию и насилию — и на родине, и вне ее. До 1987 в СССР он фактически был поэтом для «посвященных»: хранение дома его стихов не только считалось предосудительным, но было наказуемо, тем не менее его стихи распространялись испытанным в советские времена способом — с помощью Самиздата.

Международная известность пришла к поэту уже после публикации его первого сборника на Западе в 1965 году. В СССР до 1987 года Иосиф Бродский практически не издавался. Некоторые строчки Бродского общеизвестны как афоризмы-формулы: «Смерть — это то, что бывает с другими» или «Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность». Мир творений Бродского отразил сознание значительной интеллектуальной группы выходцев из России, и в целом людей «исхода», живущих на грани двух миров, по выражению В. Уфлянда, «бродского человечества»: эти новые странники, словно продолжая судьбы романтических скитальцев, подобны некой соединительной ткани разных культур, языков, мировоззрений, быть может, на пути к универсальному человеку будущего.

Работая над рефератом, я сделала для себя главный вывод: память о поэте – это его стихи, память о художнике – картины. Не смотря на все усилия тех, кто хочет стереть эту память, уничтожить само упоминание о человеке, стихи, картины, музыка живут и такую память искоренить невозможно. Я хочу закончить автобиографичными стихами Иосифа Бродского, написанные в годы его травли на родине, которые подтверждают эту мою мысль.

Художник

Он верил в свой череп. Верил. Ему кричали: "Нелепо!" Но падали стены. Череп, Оказывается, был крепок. Он думал: За стенами чисто. Он думал, Что дальше -- просто....Он спасся от самоубийства Скверными папиросами. И начал бродить по селам, По шляхам, Желтым и длинным; Он писал для костелов Иуду и Магдалину. И это было искусство. А после, в дорожной пыли Его Чумаки сивоусые Как надо похоронили. Молитвы над ним не читались, Так, Забросали глиной... Но на земле остались Иуды и Магдалины!

Так и живут на земле «Иуды» и «Магдалины» простого ленинградского мальчика Иосифа Бродского, одинокого и великого…..