Граф М. В. Толстой Рассказы из истории Русской Церкви 39 страница

Царь Феодор, по словам летописца, горько плакал о смерти нежно любимого брата и, наконец, сказал: "Да будет воля Божия!" - и всему поверил. Еще несколько лет продолжалась тихая, чуждая житейских попечений, богомольная жизнь последнего царя из дома Рюрикова. По выражению летописца, "Господь возлюбил смирение царево" и посылал Русской земле благодатные знамения Своего благоволения. К числу таких знамений относится прославление мощей двух угодников Божиих: преподобного Антония Римлянина, Новгородского чудотворца, и святого князя Романа Углицкого.

Протекло уже 450 лет после преставления преподобного Антония. После трех пожаров в XIV веке и страшного разгрома в 1570 году [11] обитель совершенно запустела, так что не было в ней ни братии, ни церковной службы. Гонителю Новгорода, Грозному царю, пришло наконец на мысль, что нельзя оставлять в запустении монастырь столь знаменитый по святости основателя его, чудодейственно прибывшего из Рима. Для возобновления обители царь избрал и послал туда игуменом добродетельного старца Кирилла [12], который собрал братию и ввел строгий устав общежития, чем навлек на себя злобу людей неблагонамеренных и был ими отравлен на трапезе; но по усердной молитве к Божией Матери и преподобному Антонию получил исцеление. За этим первым чудом преподобного по возобновлении обители его вскоре последовали и другие чудеса.

Между тем, как продолжались благодатные исцеления у раки преподобного Антония, в обители его жил добродетельный и блаженный старец Анания [13], иконописец, который 33 года провел в монастыре неисходно и имел у себя ученика, именем Нифонт [14]. По кончине праведного своего наставника этот Нифонт, одушевляемый живою верою и любовию к чудотворцу Антонию, сподобился дивного сновидения и после того решился приподнять доску, прикрывавшую раку, чтобы видеть святые и нетленные мощи, лежавшие поверх земли в каменном глубоком гробе ниже помоста церковного. Это было при державе благочестивого царя Феодора Иоанновича, при святейшем Патриархе Иове и первом митрополите Новгородском Александре. Нифонт поведал о нетлении мощей игумену Кириллу, игумен - митрополиту, а митрополит обещался донести царю и Патриарху, но не успел того исполнить, потому что вскоре скончался. Между тем игумен Кирилл, по воле царя Феодора, сделался архимандритом великой Лавры преподобного Сергия Радонежского, куда вслед за ним перешел и Нифонт, непрестанно умоляя Кирилла, чтобы позаботился о начатом святом деле. Архимандрит нашел случай доложить царю в присутствии Бориса Годунова [15] о нетлении мощей преподобного Антония.

Новому митрополиту Новгорода Варлааму поручено было патриаршею грамотою освидетельствовать и открыть святые мощи. Когда сняли богато украшенную раку, стоявшую над гробом чудотворца, то митрополит, наклонившись, увидел нетленное тело, лежащее подобно живому на два локтя ниже помоста. Не осмеливаясь взять святыни руками, братия вместе с новым игуменом Трифоном стали копать землю подле гробницы. Тогда от святых мощей дивное благоухание разлилось в воздухе. Целебоносные останки чудотворца оказались лежащими на огромном камне, с которым вместе были приподняты на помост церковный 1 июля 1597 года.

Явление святых мощей сопровождалось множеством чудотворений. Митрополит со всем Новгородским духовенством и множеством народа совершил крестный ход из Софийского собора в Антониев монастырь и, приблизившись к многоцелебной раке, своими руками снял покров с чудотворца, причем весь храм наполнился сладостным благоуханием; святые мощи были обнесены вокруг храма и поставлены в церкви Рождества Богородицы над прежнею могилою преподобного. С того времени учрежден митрополитом Варлаамом по воле царя Феодора и по благословению Патриарха Иова, ежегодный крестный ход в обитель чудотворца, в первую пятницу после праздника Петра и Павла, совершаемый и доныне.

Игумен Трифон был отправлен в Москву к царю и Патриарху с грамотою об открытии святых мощей, а между тем чудеса и исцеления продолжались беспрерывно. Братия обители сообщали о них в Москву игумену Трифону, а он докладывал царю и Патриарху. Благочестивый Феодор в последние дни своей жизни радовался проявлению благодати Божией чрез нового чудотворца.

В древнем Угличе вскоре после разорения его неправедным судом как бы в утешение оставшимся горестным жителям прославлены нетлением и чудесами мощи святого князя Романа, обретенные при перестройке собора, в 1595 году [16]. Они были освидетельствованы, по распоряжению Патриарха Иова, Казанским митрополитом Гермогеном и поставлены открыто в том самом соборном храме, где таились до времени в недрах земли. Были обретены в Угличе другие нетленные мощи - царевича и страстотерпца Димитрия.

В 1594 году Крымский хан Кази-Гирей совершил внезапный и коварный набег на Русскую землю в то самое время, когда послы его заключали мир с Москвою. Он прошел беспрепятственно до села Коломенского и встретил отпор только под стенами Москвы: здесь войско русское сразилось с неверными в виду храмов и палат кремлевских, перед глазами царя и царицы. Стены, башни, колокольни были унизаны вооруженными и безоружными, исполненными любопытства и ужаса: дело шло о Москве. Народ то безмолвствовал, то вопил, следуя душою за всеми движениями кровопролитной сечи, - зрелища нового для нашей древней столицы, которая видела приступы к стенам ее, но еще до того времени не видала полевой битвы на своих равнинах. В эти роковые часы, когда сильно трепетало сердце и в столетних старцах московских, один человек наслаждался спокойствием души непоколебимой: тот, чье имя вместе с Божиим призывалось русскими воинами в пылу битвы, тот, за кого они умирали пред стенами столицы - сам государь!.. Утомленный долгою молитвою, Феодор мирно отдыхал в час полуденный; встал и спокойно смотрел из высокого своего терема на битву. За ним стоял один добрый боярин и плакал. Феодор обратился к нему, увидел слезы и сказал: "Будь спокоен! Завтра не будет хана!" Битва не была решительной и прекратилась к вечеру, но слово царское, по замечанию современников, оказалось пророческим: хан со всеми своими полчищами бежал ночью за час до рассвета, преследуемый русской ратью, предводимою правителем Годуновым.

В 1596 году царь Феодор был утешен переложением нетленных и многоцелебных мощей святого митрополита Алексия в новую серебряную раку. Он приказал Годунову прикоснуться к мощам и сказал ему достопамятное слово: "Осязай святыню, правитель народа христианского! Управляй им и впредь с ревностию. Ты достигнешь желаемого; но все суета и тление на земле".

Почти в то же время набожное сердце Феодора глубоко огорчено было бедствием знаменитой обители Печерской-Нижегородской, где спасались некогда угодники Божии Дионисий Суздальский, ученик его Евфимий и Макарий Желтоводский, или Унженский [17]: гора, под которою стоял монастырь, вдруг с треском заколебалась и двинулась к Волге, засыпала и разрушила церковь, келии, ограду. Гибель сего места святого поразила воображение народное и названа в летописи "великим знамением" того, что ожидало Россию, чего ожидал и Феодор, заметно слабея и изнемогая. Он предвидел близкий конец свой, и час настал.

И в цветущей юности не имев иной важной мысли, кроме спасения души, он в это время еще менее заботился о мире и царской власти, ходил и ездил из обители в обитель, благотворил нищим и духовенству, особенно греческим монахам, иерусалимским, пелопоннесским и другим, которые приносили к нам драгоценности и святыни (еще нерасхищенные турками!): кресты, иконы, мощи. В конце 1597 года Феодор впал в тяжкую болезнь: 6 января открылись в нем явные признаки близкой смерти, к ужасу столицы. Народ любил Феодора, как ангела земного, и приписывал действию ревностных молитв его благосостояние отечества, любил с умилением, как последнего царя Мономаховой крови; и когда в отверстых храмах усердные толпы москвичей еще с надеждою молили Бога об исцелении государя доброго, тогда Патриарх, вельможи, сановники, уже не имея надежды, с сокрушением сердца предстояли одру болящего в ожидании последнего действия Феодоровой самодержавной власти, завещания о России сиротеющей. Первосвятитель Иов дрожащим голосом сказал: "Свет в очах наших меркнет; праведник отходит к Богу... Государь! Кому приказываешь царство, нас сирых и свою царицу?". Феодор тихо ответствовал: "В царстве, в вас и в царице волен Господь Всевышний... оставляю грамоту духовную". Завещание было уже написано; Феодор вручал державу Ирине, а "душу свою приказывал" великому святителю Иову, двоюродному брату Феодору Никитичу Романову-Юрьеву (племяннику царицы Анастасии) и шурину Борису Годунову, то есть избрал их быть главными советниками трона. В 11 часов вечера Иов помазал царя елеем, исповедал и приобщил Святых Тайн, а в час утра 7 января 1598 года Феодор испустил дух без судорог и трепета, незаметно, как бы заснув тихо и сладко [18].

Все присягнули с усердием вдовствующей царице Ирине, но скоро узнали, что вместе с нею вдовствует и трон Мономахов, что венец и скипетр лежат на нем праздно, что Россия, не имея царя, не имеет и царицы: Ирина приняла пострижение иноческое в Новодевичьем монастыре с именем Александры. Из всех областных городов созваны были люди выборные на Великий Собор, и, наконец, 17 февраля 1598 года правитель Борис Годунов единогласно был избран и возведен на престол царский.

Окончим словами нашего незабвенного историографа: "Что, по-видимому, могло быть торжественнее, единодушное, законнее сего наречения? И что благоразумнее? Переменилось только имя царя, власть державная оставалась в руках того, кто уже давно имел оную и властвовал счастливо для целости государства, для внутреннего устройства, для внешней чести и безопасности России. Так казалось; но сей, человеческою мудростию наделенный правитель, достиг престола злодейством... Казнь небесная угрожала царю - преступнику и царству несчастному" [19]

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Князя Ивана Мстиславского, сына родной племянницы великого князя Василия и, следовательно, двоюродного брата царя Иоанна, человека бесхарактерного и неспособного; князя Ивана Петровича Шуйского, прославившегося защитою Пскова и другими отважными делами воинскими; Никиту Романовича Юрьева, как чтимого народом брата незабвенной царицы Анастасии, как вельможу благодушного, сохранившего себя чистым от всякого зла, даже в бедственную эпоху кровопийства; Бельского, хитрого и гибкого любимца Грозного царя, и. наконец, Бориса Годунова, шурина царя Феодора (родного брата царицы Ирины).

[2] Вот пример, как умел Годунов оберегать себя. Открыто было намерение митрополита Дионисия и князей Шуйских, со многими участниками ударить челом Феодору, чтобы он развелся с неплодною супругою, отпустив ее, как вторую Соломонию, в монастырь, и взял другую, дабы иметь наследников, необходимых для спокойствия державы. Это моление, будто бы внушаемое опасением видеть конец Рюрикова племени на троне, хотели подкрепить волнением черни. Выбрали, как пишут, и невесту, княжну Мстиславскую. Борис успел захватить заговор в самом начале: княжна Мстиславская была пострижена; из враждебного рода Шуйских боярин князь Андрей сослан в Каргополь и там уморен, а знаменитый князь Иван Петрович удален в Белозерскую обитель преподобного Кирилла и вскоре удавлен: спаситель Пскова, муж бессмертный в истории, предал позорной петле свою голову, увенчанную лаврами, в одной из монастырских башен, известной под названием "Мешок". Митрополит Дионисий лишен престола (как кажется, без суда) и заточен в Новгородский Хутынский монастырь. Вместо него возведен на первосвятительскую кафедру Ростовский архиепископ Иов, пастырь добродушный, искренно преданный Годунову.

[3] Собор, одобрив желание царское, говорил: "Благочестивый царь! аще восхощет благочестивая ти держава, да возвестится о сем писание вселенским четырем Патриархам. Понеже благочестивая ти держава и мы вси имеем сих яко столпы благочестию, аще и во области поганых суть, но святая, якоже рече писание, николи же оскверненна бывают". К тому же, говорил еще Собор, пусть не думают другие народы, особенно же пишущие против святой нашей веры латинские и прочие еретики, что в царственном граде Москве патриарший престол устроился только одною царскою волею и проч. (Допол. к ист. акт. II. с. 191 и 192).

[4] Напрасно Карамзин искал начала патриаршества во властолюбивых замыслах Годунова: набожный Феодор не отважился бы на важное нововведение церковное, если бы не имел своих собственных, благочестивых побуждений. Сверх того, правитель, в объяснениях с Иеремиею, является скорее противником, нежели доброжелателем патриаршества, а ту услугу, которой будто бы ожидал Годунов от Иова Патриарха, мог оказать ему тот же Иов и в сане митрополита.

[5] Особенности патриаршего священнослужения: новопосвященный Патриарх объезжал Кремль на осляти, "благословляя град и люди". Патриарх облачался среди церкви на амвоне о 3 ступенях, с 4 свещниками по сторонам. Пред пением Трисвятого, когда возглашалось ему многолетия, он благословлял народ, сидя пред святою трапезою, лицом к западу. Во время причащения он причащал архиереев из своих рук. Одежды его в богослужении: саккос с нашивною епитрахилью, усыпанною жемчугом, по подобию Ааронова нагрудника, омофор, митра с крестом на верху, иногда с зубчатою короною по опушке, сихар (подризник), пояс, епитрахиль и поручи его с гамматами, как символами токов крови Иисусовой, два энколпия, или панагии, и крест. Мантия его бархатная зеленая со струями золотыми и серебряными, на которой скрижали вверху с образом Благовещения или с крестами и херувимами, а внизу со звонками Пастырский жезл с змиями - символом мудрости; клобук беловидный с нашивным крестом и иногда с серафимами. В церковном ходу пред Патриархом несли свечу, а во время путешествия предшествовал ему крест и последовал жезл.

[6] Московская патриаршая епархия в начале своем заключила в себе нынешние епархии: Московскую (исключая Коломенскую область), Костромскую, Вятскую, Нижегородскую, Курскую и Орловскую, с участками епархий Архангельской, Владимирской, Новгородской и Тамбовской. Пределы епархий были довольно перепутаны.

[7] При суде над Шуйскими, желавшими расторжения брака Феодора с неплодною царицей, сам Годунов напоминал, что законный наследник державы - царевич Димитрий.

[8] Правитель успел уже примириться с Шуйскими и вступить с ними в родство, женив князя Димитрия Шуйского (родного брата князя Василия) на своей свояченице, дочери Малюты Скуратова.

[9] Никто из современников не сомневался, что царевич убит по воле Годунова. Только в наше время стали возникать сомнения: некоторые полагали, что вместо царевича подставлен и убит другой ребенок; другие разделяли мнение следователей о самозаклании царственного отрока; наконец, третьи отвергали виновность Годунова. Но если бы убитый не был царевичем, могли ли не видеть обмана не только царица и братья ее, но и весь народ углицкий, хорошо знавший и любивший Димитрия? При осмотре тела царевича, в левой руке его нашли ширинку (платок), а в правой орехи; мог ли он держать орехи, если бы бросал ножом в тычку? Если бы он, в припадке болезни, упал на нож, горло было бы проколото, а в действительности - гортань была перерезана рукою сильного злодея, а не слабою, детскою. Если же царевич пал от руки злодея, то кого можно считать главным виновником страшного преступления, кроме правителя Годунова? Кому, кроме Бориса, нужна была смерть Димитрия? Пределы статьи не дозволяют нам дальнейших подробностей; желающие могут найти их в превосходной статье покойного преосвященного Филарета Черниговского: "Исследование о смерти царевича Димитрия" (Чтения в Обществе Истории и Древностей Российских, 1858, № 1).

[10] Прославление мощей святого страстотерпца царевича Димитрия будет описано в одной из следующих глав.

[11] Разгром Новгорода и разорение обители преподобного Антония описаны нами прежде.

[12] Кирилл Завидов, впоследствии архимандрит Сергиевой Лавры (с 1594 г.), а с 1605 года митрополит Ростовский, скончался в 1619 году и погребен в Ростовском Успенском соборе (Историч. описание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, изд. 1857 г., стр. 90. Древние святыни Ростова Великого, соч. гр. М. Толстого, изд. 3-е, прилож. I, с. 12 и 13).

[13] Анания иконописец, помещенный в списке Новгородских святых в одной рукописи XVII века, погребен в обители, но место могилы его забыто.

[14] Этот самый Нифонт написал обширное описание переложения мощей преподобного Антония и бывших при том чудес. Он говорит о себе так: "Аз многогрешный первый желатель бых и понудитель преложити честное тело преподобного из гроба на верх земли" (лист. 215). Описание составлено им в Сергиевой Лавре в первые дни царствования Бориса Годунова, 22 марта 7106 (1598) года, по повелению Патриарха Иова, от которого были сообщены ему подлинные документы: "...взимах у него (Патриарха) чудесем святого писанные памяти до преложения честного и многочудесного тела преподобного и имена исцелевшим" (лист. 216). Монах Сергиевой Лавры Герман Тулупов списал сказание Нифонта в 1627 году и был, без сомнения, современником сего последнего. Тем важнее для нас труд старца Германа, в Минее-Четье месяца августа, писанной его рукою (Библиотека Сергиевой Лавры, рукопись № 681).

[15] Нифонт говорит о Борисе: "Боярин Борис Феодорович бяше муж добродетелен весьма и богобоязлив и весьма кипяше всякою добродетелию Богу и человеком" (лист. 179).

[16] Святой князь Роман Владимирович Углицкий, внук великого князя Константина Всеволодовича, жил в бедственное время нашествия Батыева и преставился в 1285 году.

[17] О святом Дионисии, преподобных Евфимии и Макарии мы упоминали уже прежде.

[18] В "Книге о Российских святых" царь Феодор Иоаннович поставлен в лике московских чудотворцев. Повествуют, что в предсмертном томлении он беседовал с кем-то незримым для других, именуя его великим святителем, и что в час кончины Феодора ощущалось неизреченное благоухание в палатах кремлевских.

[19] Карамзин, История Государства Российского, Т. Х., конец III-й главы.

ГЛАВА V

Состояние Церкви в Киевской митрополии XVI века. - Церковная уния. - Состояние Церкви в Московской митрополии. - Упадок иноческой жизни. - Угодники Божий: преподобные Никандр Псковский, Адриан и Ферапонт Мензенские; юродивые: Симон Юрьевецкий и Иоанн Московский.

Когда на престоле Московского государства прекратился державный род святого равноапостольного князя Владимира в лице царя Феодора, нашему отечеству готовились тяжкие, продолжительные испытания. В первопрестольной и боголюбивой Москве существовала уже крепкая опора для православных сынов ее, поставленная Промыслом Божиим незадолго до пресечения царственной династии: мы говорим о возвышении первосвятительской кафедры, которое придало ей новый блеск, новое освящение в глазах народа. Первые патриархи Московские, вынося на старческих раменах своих бремя власти не только церковной, но и государственной, явили себя истинными отцами Церкви и отечества [1].

Не такова была судьба Православной Церкви в западной Руси, под скипетром королей иноплеменных и иноверных, под высшим управлением патриархов Цареградских, отдаленных по месту жительства и чуждых по языку, при архипастырях слабых и нередко увлекаемых честолюбием. Мы ранее говорили о первых стеснениях православной веры при Ягайле вскоре по соединении Литвы с Польшею [2]. Хотя общих гонений и не было, но самое разделение Русской Церкви на две митрополии не могло не вредить чистой вере [3] и пролагало путь к унии.

Уния Флорентийская не удалась папе и не оставила по себе следов не только в Московской, но и в Киевской (юго-западной) митрополии. Поборники папизма убедились после Флорентийской попытки, что им невозможно вести борьбу с Православною Церковию в полном ее составе; тогда они решили ограничить пока свои действия только русскими областями, непосредственно подвластными польской короне [4]. Первым и самым надежным приготовлением к унии было воспитание молодых людей из знатных южнорусских фамилий иезуитами польскими, особенно в Риме. Приготовление это как нельзя лучше вело к цели иезуитов [5].

Обстоятельства и страсти человеческие сильно содействовали коварным замыслам. С одной стороны, вступивший на престол Польши шведский королевич Сигизмунд III, от колыбели воспитанник иезуитов, был ревностным слугою их до гроба и всегда покорным орудием в руках папизма. С другой стороны, упадок нравов в православном духовенстве, особенно высшем, потребовал довольно строгих мер от Патриарха Цареградского.

Святейший Иеремия, отправляясь в Москву для избрания и посвящения первого Русского Патриарха (событие неприятное и тревожное для врагов Православия), увидел в южной митрополии много беспорядков: ослабление нравственности, отступление от правил и обычаев церковных. Он лишил кафедры митрополита Онисифора, как двоеженца, а также предал суду Луцкого епископа Кирилла Терлецкого, который вел жизнь разгульную, по примеру римских прелатов, и был уличен в разных преступлениях. Строгость первосвятителя возбудила недовольство духовенства, привыкшего к своеволию, недоверчивость и вражду к Патриарху, которого мало знали. Место Онисифора заступил Михаил Рогоза, старик добрый, но характером слабый. Патриарху было угодно, чтобы к возвращению его из Москвы митрополит Михаил собрал Собор для рассуждения о церковном благочинии. Собор не был собран: Кирилл заставил слабого Рогозу бояться за самого себя. Патриарх напрасно ждал Собора в Замостье с потерею времени и издержек, тяжелых для его скудного престола. Отзываемый делами в Валахию он послал доверительную грамоту к митрополиту в Вильну; но Кирилл отнял ее по дороге. Патриарх, узнав о том, послал другую грамоту к Мелетию, епископу Владимирскому (на Волыни), поручая ему и экзарху своему созвать Собор, а на слабого митрополита возложил уплату издержек по пребыванию в Замостье. Кирилл дружески посетил Мелетия и тайно похитил у него грамоту Патриарха. Таким образом, Собор опять не состоялся; союз с Патриархом был сильно ослаблен.

Между тем иезуит Скарга издал ловкий панегирик унии, посвятив его "духовному сыну своему", королю Сигизмунду. Для Кирилла, склонявшегося на сторону унии, найден был хитрый помощник в лице сенатора Поцея, воспитанника латинской Краковской академии. Иезуиты выпросили у короля обещание предоставить Поцею доходное епископство Владимирское, и Кирилл постриг Ипатия в монахи. В то же время по настоянию иезуитов начались новые притеснения православных.

Впрочем, Церковь южнорусская имела сильные опоры. Первою из них были православные церковные братства Львовское, Виленское и множество других (из них первые два были основаны еще в XV веке). Братства, как попечители монастырей и храмов, заботились о поддержании церковных зданий, о содержании духовенства и бедных и имели право голоса при назначении настоятелей и священников. В бедственное время борьбы, о котором мы теперь говорим, братства воодушевились новою ревностию. Не ограничиваясь прежним кругом деятельности, по преимуществу человеколюбивой, они обратили ревность свою на защиту веры, на помощь пастырям Церкви, на учреждение типографий и народных училищ [6].

Волнуемая бурею папизма, южнорусская Церковь имела также ревностного поборника Православия в лице доблестного воеводы Киевского князя Константина Константиновича Острожского, человека благочестивого и образованного. Он вступил в ближайшие сношения с Востоком, собирал и издавал богослужебные книги [7], заводил училища, рассылал по Литве, Украине и Волыни проповедников для утверждения народа в истинах веры. Постоянная, неусыпная заботливость князя о Церкви Православной была известна всем полякам, и они преклонялись пред нею. Король Стефан Баторий, уважая в князе несомненные заслуги воинские и гражданские, даровал ему то преимущество, которое верный и знаменитый сын Православной Церкви считал для себя выше всех наград: король признал его стражем, хранителем и защитником южной Русской митрополии [8]. Убеленный сединами маститой старости доблестный воевода оправдал этот почетный титул неутомимыми трудами.

Собор, созванный в 1590 году (первый Брестский), рассмотрел грамоты и привилегии, данные в разные времена Православию. Положено было просить короля, дабы им возвращено было значение действующего закона. Хитрый Кирилл, "яко бес, клевеща на Патриарха", успел получить в свои руки белые бланки с приложенными печатями епископов, выданные для ходатайства пред королем о защите Церкви. После того Кирилл и Ипатий Поцей, уже епископ, объехали города для приготовления умов к унии. Они старались склонить на свою сторону Михаила Копыстенского, епископа Перемышльского, но тот тогда же протестовал против преступного их умысла. Легче казалось расположить к унии Гедеона Балабана, епископа Львовского, так как он сильно недоволен был Патриархом, который не в его пользу решил спор его с Львовским братством о правах епископа и даже грозил ему отлучением. Терлецкий и иезуиты, с одной стороны, употребляли все, чтобы отягчить положение Гедеона, с другой - твердили Гедеону, что Патриарх оставил его, что он несправедлив к нему. Гедеон поколебался; он склонил было и многих из духовенства, в том числе нескольких греков, к тому, чтобы признать над собою власть папы [9]. Но эта неверность долгу совести была только временною в душе Гедеона. Князь Острожский в ответ на письмо Поцея от 21 июня 1593 года писал ему, что и он не прочь от мира с немиролюбивым Римом из желания облегчить участь Православия, но желает только такого мира, на который могли бы согласиться Патриархи Восточные и Московский; к ним и надобно прежде всего отнестись по сему делу [10]. Патриархи Александрийский и Константинопольский прислали увещания не прельщаться новыми учениями, а последний грозил отлучением от Церкви каждому, кто захотел бы изменить Православию. Голос Востока произвел сильное впечатление на всех. Но тем решительнее стали действовать Ипатий и Кирилл.

В конце 1594 года происходило совещание по поводу унии, и через несколько месяцев узнали, что Кирилл ездил в Краков и возил туда бланки, а Ипатий писал: "Истинно не знаю я ни о каких бланках". На тех бланках, которые выданы были в 1590 году, за подписью всех пастырей Церкви, Ипатий и Кирилл написали прошение к королю и послание к папе (от 12 июня 1595 г.) с изложением желания о принятии унии не только от лица митрополита и всех епископов, но и "всего духовенства и вверенных им овец. Сигизмунд грамотою от 30 июля 1595 года объявил равенство прав униатского духовенства с римским и отправил Ипатия и Кирилла в Рим за свой счет.

Там приняли с восторгом изменников Православия. В торжественном собрании кардиналов и прелатов римских 23 декабря 1595 года Ипатий и Кирилл облобызали ногу папы Климента, вручили ему прошение Собора, и оно прочтено было вслух всем. Секретарь папы от имени его пышною речью объявил им благоволение. Оба епископа прочли исповедание веры: они признали исхождение Святого Духа и от Сына, верховную власть папы, чистилище, причащение тела и крови Христовой под одним видом, индульгенции и приняли все, что "определено Тридентским собором, сверх содержащегося в Никейско-Константинопольском символе"! Оба дали присягу за себя и прочих епископов. Таким образом, Ипатий и Кирилл действовали не только, как отступники Православной веры, но и как вероломные предатели, потому что приняли в римском исповедании много такого, чего никто даже и из числа сообщников их не думал принимать, а потому и не мог дозволить ручаться за него в принятии. Папа и кардиналы торжествовали, пели хвалебные песни, выбили медаль, достойную Рима [11], внесли в летопись "повесть о воссиянии нового света в странах полунощных".

Предатели родной веры не успели еще возвратиться в отечество, а народное негодование против унии уже кипело и принимало грозный вид. Епископ Гедеон подал сейму жалобу о том (1 июля 1595 г.), что депутаты-отступники приняли во всем римскую веру, оставив только для вида греческие обряды, что они бессовестным подлогом позорят имя его и Михаила Перемышльского и без ведома паствы покорили эту паству воле папы. Народ проклинал отступников. Князь Острожский объявил, что он не хочет знать унии. Митрополит Михаил еще прежде того окружною грамотою известил, что дорожит союзом с Патриархом Константинопольским.

Тогда на защиту унии восстал со всеми своими силами король Сигизмунд. В августе 1596 года он выдал привилегию на имя униатского духовенства. Затем назначен был сейм в Бресте, и в начале октября 1596 года прибыли туда пять епископов, приверженных унии, с поверенными короля, латинскими епископами и сенаторами. Поборниками Православия на Соборе (по нашему счету, третьем Брестском) [12] были экзархи патриархов: от Константинопольского - Никифор и Александрийского - Кирилл Лукарь; епископы Гедеон и Михаил, Лука, митрополит Белогородский, из Славонии, множество архимандритов и протоиереев. Князь Острожский и вся светская знать русская были на стороне Православия. Начались богословские прения. Но за униатов был сам король, требовавший только повиновения. Прибыл после всех и митрополит Михаил. Православные послали спросить его: чью сторону будет держать он? И он решительно объявил, что не хочет унии, но через несколько часов стал на сторону унии. Православные отправили протест к митрополиту, где грозили судом, как ему, так и другим изменникам; но все было напрасно. Собор униатов собрался в храме Святого Николая, где все дело началось и кончилось тем, что с амвона прочтены были: булла папы и акт соединения, подписанный 8 октября митрополитом с пятью епископами, но никем из светских.

Православные составили и подписали приговор: а) не слушать ни в чем митрополита и прочих отступников епископов, а считать их лишенными власти и б) не принимать ничего в отношении к вере без согласия Константинопольского Патриарха.