Новые проделки Эмиля из Леннеберги

Неужто ты никогда не слыхал об Эмиле из Леннеберги? Ну, о том самом Эмиле, что жил на хуторе Каттхульт близ Леннеберги, в провинции Смоланд? Вот как, не слыхал? Удивительное дело! Поверь мне, во всей Леннеберге не найдется ни одного человека, который не знал бы ужасного маленького сорванца из Каттхульта, этого самого Эмиля. Проделок за ним водилось больше, чем дней в году; однажды он так напугал леннебержцев, что они решили отправить его в Америку. Да, да, в самом деле, я не вру! Леннебержцы завязали собранные деньги в узелок, пришли к маме Эмиля и спросили:

– Хватит этих денег, чтобы отправить Эмиля в Америку?

Они думали, что стоит избавиться от Эмиля, как в Леннеберге станет много спокойнее, и они были правы. Но мама Эмиля страшно рассердилась и в сердцах швырнула деньги с такой силой, что они разлетелись по всей Леннеберге.

– Наш Эмиль – чудесный малыш, – сказала она, – и мы любим его таким, какой он есть.

А Лина, хуторская служанка, испуганно добавила:

– Надо ведь хоть капельку подумать и об американцах. Они-то нам ничего плохого не сделали, за что же мы им спихнем Эмиля?

Мама пристально посмотрела на Лину, и та сообразила, что сказала глупость. Ей захотелось исправить оплошность, и она промямлила:

– Видишь ли, хозяйка, в газете «Виммербю» писали, что у них в Америке было жуткое землетрясение… Не слишком ли много – такая напасть, да еще и Эмиль в придачу…

– Замолчи, Лина. Это не твоего ума дело, – сказала мама. – Иди на скотный двор, тебе пора доить коров.

Схватив подойник, Лина побежала на скотный двор и принялась доить коров… Когда она хоть чуточку злилась, работа у нее спорилась. На этот раз Лина доила еще быстрее, чем обычно, и брызги летели во все стороны. При этом она все время бормотала себе под нос:

– Должна же быть на свете хоть какая ни на есть справедливость! Нельзя же, чтобы все беды сыпались на головы американцев. Но я бы с ними поменялась. Может, написать им: «Вот вам Эмиль, подавайте сюда землетрясение!.. «По правде говоря, Лина просто хвасталась! Где уж ей было писать в Америку! В Смоланде и то не разобрали бы ее каракулей, не то что в Америке. Нет, уж если кто мог бы написать туда, так это мама Эмиля. Вот уж кто был мастер писать! Она писала обо всех проделках сына в синюю тетрадь, которую хранила в комоде.

– Пустое дело, – говорил папа, – писать обо всех шалостях этого мальчишки. Никаких карандашей не напасешься. Ты об этом подумала?

Мама Эмиля пропускала его слова мимо ушей. Она добросовестно вела учет проделкам Эмиля. Когда мальчик подрастет, пусть узнает, что вытворял в детстве. Да, тогда он поймет, почему поседела его мать, и, может, будет больше любить ее: ведь волосы Альмы побелели только изза него.

Но ты, пожалуйста, не думай, что Эмиль был злой, вовсе нет. Он был добрый. Его мама была права, когда говорила, что вообще-то он чудесный малыш. Да он и в самом деле был похож на ангелочка со своими светлыми кудрявыми волосами и кроткими голубыми глазенками. Конечно, Эмиль был добрый, и его мама совершенно правильно записала двадцать седьмого июля в синей тетради:

«Вчира Эмиль был хороший – целый день не праказил. Эта патаму, что у ниво была высокая тимпиратура и он ничиво не мок».

Но уже двадцать восьмого июля температура у Эмиля упала, и описание его шалостей заняло в синей тетради сразу несколько страниц. Этот мальчонка был силен, как молодой бычок, и стоило ему поправиться, как он проказничал без удержу.

– В жизни не видала такого мальчишки, – говорила Лина.

Ты, видно, уже смекнул, что Лина не очень-то благоволила к Эмилю. Она больше любила Иду, его младшую сестренку, добрую и послушную. Но уж если кто любил Эмиля, так это работник Альфред, а почему – никто не знает. Эмиль тоже любил Альфреда, и, после того как Альфред управлялся со своей работой, они проводили время вдвоем. Альфред учил Эмиля всяким полезным вещам: запрягать лошадь, ловить неводом щук и жевать табак. По правде говоря, жевать табак не очень-то полезно, и Эмиль попробовал это всего один-единственный раз. Да и то лишь потому, что хотел уметь делать все, что умел Альфред. Альфред вырезал Эмилю деревянное ружье. Вот ведь добряк, правда? Ружье это было самым драгоценным сокровищем мальчика. А другим драгоценным его сокровищем была невзрачная кепчонка, которую однажды, сам не зная что творит, купил ему в городе отец.

– Люблю мою шапейку и мою ружейку! – говорил Эмиль на чистейшем смоландском наречии и каждый вечер брал с собой в кровать кепчонку и ружье.

Ты помнишь, кто жил в Каттхульте? Помнишь папу Эмиля – Антона, маму Эмиля – Альму, сестренку Эмиля – Иду, работника Альфреда, служанку Лину и самого Эмиля?

И еще Кресу-Майю, о ней тоже не надо забывать. Креса-Майя была сухонькая бабка-торпарка. Знаешь, кто такие торпари? Это такие крестьяне в Швеции, у которых нет своей земли и они за деньги берут на время чужой участок. Он-то и называется торп. Вот и Креса-Майя жила на таком торпе в лесу, но частенько приходила в Каттхульт помочь по хозяйству: погладить, нафаршировать колбасу, а заодно и нагнать страху на Эмиля и Иду своими жуткими россказнями о чертях, привидениях и призраках, об убийцах и страшных ворах и прочими приятными и интересными историями. А знала она их предостаточно.

Но теперь ты, может, хочешь послушать о новых проделках Эмиля? Ведь он проказничал все дни напролет, кроме тех дней, когда у него была высокая температура. Так что мы можем взять какой угодно день и посмотреть, чем же тогда занимался Эмиль. Ну вот, к примеру, двадцать восьмое июля.