Как книга велеса вырвалась из плена веков

Подведем итог. Итак, мы точно не знаем, каким был путь Изенбека после отплытия из Феодосии. Мы не знаем, был ли он в Софии и (или) Белграде. Мог быть!

Но мы точно знаем, что после долгих мытарств по Европе Изенбек вначале обосновался во Франции, и вероятнее всего в Париже, где в то время осело немало сослуживцев полковника.

Вот каким виделся Париж того времени В.В. Цыбулькину:

"Под кронами деревьев на Елисейских полях, как свидетельствовали современники "тяжких лет", "бывшим русским" приходили неоднократно на ум слова В.Г. Белинского: "Мы - люди без отечества, нет, хуже, чем без Отечества: мы люди, которых Отечество - призрак, и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность - призрак". Империя рухнула, а ее "осколки", блуждая в поисках лучшей жизни по миру, находили успокоение только под плитами на многочисленных русских кладбищах, унося с собою в чужую землю боль поражения и чувство вины за "проигранную Россию".

Именно в кругах эмиграции с особой остротой прозвучала идея "града Китежа", символами которого были православие, русский язык и кириллица, бережно сохраненные поколениями "российского зарубежья" до сих пор..."

Если бы в Париже Ф.А. Изенбек стал искать контактов со специалистами по славянским древностям, то он мог бы обратиться в Парижский университет к известному слависту Вайану или же к русскому историку П.Е. Ковалевскому, который как раз тогда, в 1926 году, получил степень доктора исторических наук и писал свой "Курс русской истории".

Но достоверных сведений о том нет. Правда, впоследствии П.Е. Ковалевский вспоминал, что слухи о "дощечках Изенбека" к нему доходили еще до войны, потому ему и не показалась история о находке Изенбека невероятной.

К тому же П.Е. Ковалевский некоторое время работал и в Брюсселе у профессора А. Экка, где о "дощечках" знали из первых рук.

Мы не ведаем, надолго ли задержал "бурлящий страстями" Париж ФА. Изенбека. Известно только, что в 1927 году он уже переехал в Брюссель, где устроился наконец на работу: стал художником по коврам в текстильной фабрике фирмы "Тапи".

В 1927 году он уже живет в "русском квартале", в пригороде Брюсселя Юккле, на углу Брюгманнавеню и рю Беем, и, по счастливой случайности, рядом с другим эмигрантом Ю.П. Миролюбовым, любителем истории, талантливым, но непризнанным литератором, работавшим в то время на химическом предприятии. Именно ему Изенбек и поведал о хранившихся у него деревянных дощечках.

Потом, в 1996 году, к вдове Ю.П. Миролюбова, бельгийке Жанне Миролюбовой (русские ее звали Галиной Францевной), приезжал украинский влесовед Валентин Сергеевич Гнатюк.

Он показал ей известную фотографию Ф.А. Изенбека, и фрау Жанна поделилась с ним воспоминаниями о том времени и об Изенбеке:

"- Да, мы жили в Брюсселе на одной улице. У нас была Брюгманн-авеню дом № 510, а у Изенбека - 522. Он часто бывал у нас, а мы с Юрой у него...

- Юрий Петрович с Изенбеком часто говорили о древних дощечках?.,

Галина Францевна беспомощно развела руками:

- Не знаю, они ведь говорили между собой по-русски...

- А каким был Изенбек?

- О-о, это был высокоинтеллигентный, очень культурный человек! Красивый внешне, голубоглазый, ростом небольшой, сухощавый. Но какой сильный характер! Много говорить не любил, часто бывал угрюм, даже резок. Вино любил. Юра почти не пил, а если случалось, то быстро пьянел. А Изенбек пил много, да еще употреблял кокаин, к которому пристрастился в последние годы Гражданской войны... - понизив голос, сказала Галина Францевна. - Но он был великолепный художник! - добавила она. - Очень

много работал. Свою квартиру - гораздо больше нашей - почти всю превратил в мастерскую, для себя оставил только крохотную комнатку-нишу, где была железная кровать, стол, стул и печь, которая топилась углем..."

В этой мастерской в 1927 году Ю.П. Миролюбов впервые и увидел дощечки из разграбленной усадьбы Задонских. И он сумел оценить их значение.. Кто же такой Ю.П. Миролюбов?

Родился он в семье священника 30 июля 1892 года в городе. Бахмут Екатеринославской губернии Бахмута (ныне г. Артемовск, Украина). Мать его, урожденная Лядская, происходила из известного запорожского казачьего рода. В детстве он соприкоснулся со старинной казачьей традицией, с остатками "ведизма" на юге Украины, о чем много писал в зрелые годы. Тогда же родители и первые учителя приучили его записывать старинные предания, казачьи песни.

Начал образование он в духовном училище, потом перешел в гимназию. Там изучал церковнославянский, латинский и древнегреческий языки, но от того обучения, как он жалел потом, мало что осталось в его памяти. По окончании гимназии учился в Варшавском и Киевском университетах, где получил медицинское образование.

В Первую мировую ушел добровольцем на фронт, воевал в чине прапорщика. В гражданскую был в рядах вооруженных сил Центральной Рады, потом служил в войсках Деникина. К белым он присоединился потому, что большевиками был расстрелян его родной брат Николай, белый офицер.

Перед смертью Николай просил Юрия создать поэму "Песнь о Святославе Хоробре, князе Киевском" и посвятить ее ему, ибо светлый образ победителя хазар вел его в бой большевиками, "новыми хазарами", поработившими Русь. Впоследствии именно необходимость создания "Песни" и в связи с этим осознание важности глубокого изучения русской праистории и привели Юрия Петровича к "Книге Велеса".

После разгрома белых армий в 1920 году Юрий Миролюбов эвакуировался вначале в Египет, где участвовал в экспедиции в Центральную и Южную Африку. Там он заболел и чудом остался жив.

Приобретенная болезнь суставов, артрит, затем мучила его всю жизнь. В том же году он уехал в Индию, был проездом в Калькутте, где навеки "заболел" ведической культурой, был потрясен индийскими храмами, обычаями, письменами.

Потом он искал прибежище в Турции. В 1921 году при посредстве еще работавшего в Турции российского консульства переехал в Чехословакию. Он поступил в Пражский университет и там получил специальность инженера-химика и степень доктора наук. Одновременно Миролюбов посещал лекции известного чешского слависта Любора Нидерле, помня об обещании брату создать поэму о Святославе.

В 1924 году Ю.П. Миролюбов переехал в Бельгию, поступил на работу в химическую лабораторию Лувенского университета. В Брюсселе он нашел также не слишком доходное место на одном из предприятий металлургической промышленности Бельгии.

Юрия Петровича не оставляла мысль об обещании, данном брату. И он часто жаловался, что трудно найти материалы для поэмы. Не искал ли он оправдания для своего бездействия? Годы уходили, а к работе над поэмой Миролюбов так и не приступал... Он понимал, что в Бельгии и Франции русская история и поэзия были интересны немногим. Эта поэма, будучи написанной, скорее всего, должна была остаться невостребованной... Что потом и произошло.

Стоило Миролюбову только оказаться в кругу своих соотечественников, как Юрий Петрович невольно вновь начинал жаловаться на невозможность выполнения клятвы... Ведь связи с Россией, где необходимые материалы о язычестве были в изобилии, прервались. Поэма, за которую он время от времени садился, чтобы унять боль, не шла...

В то время в Брюсселе эмигранты собирались в так называемом "Русском клубе". Согласно воспоминаниям учредителя клуба Зинаиды Шаховской, члены его "культурными запросами не страдали, и, кроме политических, узко эмигрантских докладов... никто не устраивал других, за исключением, как раз в 30-х годах, евразийцев, дружно ненавидимых той же русской общественностью. Евразийцы устраивали лекции Бердяева, Вышеславцева, Карсавина, обычно сопровождавшиеся протестами несогласных слушателей.

Иногда доклады читались у нас на дому, как, например, профессором Экком, специалистом по русскому средневековью".

На встречах в сем клубе и сошлись два бывших деникинских офицера Юрий Петрович Миролюбов и Федор Артурович Изенбек. Им было о чем поговорить и что вспомнить. Изенбеку в очередной раз и пожаловался поэт... Но Изенбек, крайне нелюдимый, недоверчивый, немногословный, будто приглядывался к новому знакомому. И так продолжалось... три года!

Очевидно, Али Изенбек, страдавший наркоманией еще со времен гражданской войны, то есть около 10 лет, жил тогда уже в некоем фантастическом мире. Грезами были переполнены и его картины. Ими и сейчас заполнена небольшая квартирка Жанны Миролюбовой в Аахене. Изенбек обладал сильной личностью, к тому же его восточная кровь более устойчива к употреблению наркотиков, чем кровь чистого европейца.

Но и его здоровье шло к неизбежному разрушению, личность деградировала. Изенбек стал даже забывать русский язык...

А время шло. Только в 1927 году ФА Изенбек как-то раз пригласил к себе в мастерскую Юрия Петровича. Соотечественники беседовали тогда довольно долго в ателье на рю Беем среди холстов и красок.

Изенбек снова приглядывался к старому знакомому, который опять жаловался на отсутствие материалов о язычестве...

Будто провидение, оберегая "Книгу Велеса", устроило сию встречу, исподволь подвело к ней... Как будто сама "Книга Велеса" запросилась тогда на волю из нового плена, стремясь спастись от человека, гибнущего среди наркотических грез.

И тогда Изенбек вдруг указал Миролюбову на лежащий в углу мастерской мешок: "Вон там в углу видишь мешок? Морской мешок? Там что-то есть..."

Юрий Петрович развязал этот мешок, и... там оказались "дощьки", связанные ремнем, пропущенным в отверстия. Это были "дощьки" с древними славянскими письменами!

Ю.П. Миролюбов позже вспоминал: "Изенбек думал, что "дощьки" березового дерева. Края были отрезаны неровно. Похоже, что их резали ножом, а никак не пилой... Текст был написан или нацарапан шилом, а затем натерт чем-то бурым, потемневшим от времени, после чего покрыт лаком или маслом. Может, текст царапали ножом, этого я сказать не могу с уверенностью. Каждый раз для строчки была проведена линия, довольно неровная. Текст был писан под этой линией... На другой стороне текст был как бы продолжением предыдущего, так что надо было переворачивать связку "дощьек". В иных местах, наоборот, это было, как если бы каждая сторона была страницей в книге. Сразу было видно, что это многосотлетняя давность. На полях некоторых "дощьек" были изображены головы быка, на других - солнца, на третьих - разных животных, может быть, лисы, или собаки, или же овцы. Трудно было разобрать эти фигуры".

"Дощьки" потрясли Ю.П. Миролюбова. Ни с чем подобным он еще не сталкивался.

"Я... смутно предчувствовал, - вспоминал Юрий Петрович позднее, - что я их как-то лишусь, больше не увижу, что тексты могут потеряться, а это будет урон для истории... Думаю, что сам Изенбек не понимал истинного значения "дощьек".

А сам Ю.П. Миролюбов? Сразу ли он понял их значение? И оценил ли до конца?

У него не было систематического исторического и археологического образования (в отличие, скажем, от того же А. Изенбека). И он вовсе не осознавал поначалу, что именно на его плечи судьба возложила ответственность за спасение сего манускрипта.

Потом его часто обвиняли в том, что он не все сделал так, как следовало бы. Но подумайте, а вы? Лично вы! Как бы поступили в таком случае? Представьте, что у вашего странноватого соседа появился некий непонятного происхождения документ, к которому тот никого не допускает, да и вам он его показал только по дружбе. И при этом вы не историк, не археолог, а только интересуетесь стариной, ну и пописываете иногда после работы... Какие шаги вы предпримете? Большинство не сделает ничего! Так что мы должны быть благодарны тому, что все же нашелся "чудак" Ю.П. Миролюбов, который сделал то, что он сделал.

Первая мысль, которая в таком случае приходит: этим должны заниматься специалисты. Также думал и Ю.П. Миролюбов. И он честно делал то, что было в его силах для этого. Но, к сожалению, и мой опыт говорит, что очень немногие дипломированные историки в такой ситуации ведут себя лучше любителей.

И дело здесь не только в "Книге Велеса". С тем же холодным невниманием со стороны "авторитетов" (ложных, разумеется) сталкиваешься, когда речь заходит о спасении рунической славянской письменности, литературы, памятников искусства.

И мы можем видеть, что со времен Миролюбова и поныне в огромной многомиллионной России не нашлось ни одного человека, обладающего средствами, или организации, которые бы взялись субсидировать поиски и спасение реально существующих древних славянских памятников письменности, истории, культуры. И все поныне приходится делать полунищим ученым и энтузиастам, которые верят, что так, чем могут, служат России...

Так что интерес Ю.П. Миролюбова, пусть сугубо личный, - это все, на что могли рассчитывать дощечки в то время. Да, приходится признать, они были для него по большей части только "материалом" для написания собственной поэмы...

Именно тогда Ю.П. Миролюбов наконец приступил к созданию давно задуманной и выстраданной поэмы "Песнь о Святославе Хоробре, князе Киевском":

Святославъ Князь Хороберъ есть!

А и вопиша ему славу на Торжище,

а среди улицы Киевския,

а вельмы кричаше, а мечи вздынаяй...

Созданный "под древность" язык, небывалые и неблагозвучные формы слов ("вздынаяй"), отсутствие чувства стиля ("вопиша славу"), все это характеризует Юрия Петровича Миролюбова как обычного начинающего автора и как человека, имеющего своеобразные и туманные представления о языке.

Старославянский он к тому времени основательно забыл, пособий под рукой не было. По сути, он просто занимался словотворчеством. Это была игра, которая его занимала. В конце концов от подобной страсти он излечился, когда стал печататься, а ту поэму он писал не для читателя, а... "для брата", чтобы исполнить обет. Потому он затем так и не решился опубликовать ее, когда для того представилась возможность.

Но поэма эта все же имеет для нас некоторый интерес, ибо в ней мы находим и выражения "из дощьек". Характерное для раннего Миролюбова "переплетение словес" красноречиво свидетельствует, что Ю.П. Миролюбов пытался писать на языке "Книги Велеса" - так, как он его представлял. Но все же этот подход иногда давал и в самом деле вдохновенные строки.

А бысть еще Велесъ-Бога день,

а тому бысть славление в радощи...

А и Богу тому песни поюща,

выводяй скотину въ ночи Русичи...

а Стада Згвездные въ Сварзе зряти,

яко пастырь тех Велесъ-Богъ есть...

Смущает здесь явное смешение разновременных языковых форм. Но образы!

Как тут не вспомнить о том, что и в "Книге Велеса", в "Прославлении Триглава", есть строки "А тому поема песнема", и это о третьем лике Триглава, о Святовите... но, если подумать, ведь и о Велесе также!

А в другом месте "дощьек" Велес идет вместе с Небесною Коровою Земун "во Сварзе"... И вот здесь Миролюбов его видит пастырем звездных стад. Как точно! И как жаль, что обрамляют сии поэтические строки гораздо более слабые... Разница эта столь бросается в глаза, что возникает подозрение: не являются ли эти строки скрытой цитатой из недошедшей до нас дощечки? Ведь не все тексты подлинных дощечек дошли до нас, а Миролюбов в своей поэме поместил и цитаты из "Книги Велеса" (искаженные, к сожалению).

Итак, Юрий Петрович работал над поэмой. И иногда его согревал огонек истинного вдохновения. Потому он и возвращался в мастерскую Изенбека и вновь любовно переписывал "дощьки", сверял текст, пропитывал укрепляющим составом.

Эта копия для него была не просто копией. Чтобы он потом ни писал, очевидно, что сам процесс копирования, перебирания дощьек, был ему важен. Это и было его "медитацией".

И, кстати, к такому занятию его еще в детстве приучала мать, когда он переписывал "сказы" своей няни. Очевидно, что все это напоминало ему детство, грело душу...

Иначе чем объяснить такую работу, переписывание текстов знак за знаком, руну за руной, без понимания смысла слов... Лично я набирал древние тексты около двух недель, при 12-15 часах рабочего времени. Работа эта крайне утомительная. А Миролюбову было много тяжелее, ведь он пытался разобрать оригинал.

Кто бы еще мог совершить такое? Для сего нужно редчайшее стечение обстоятельств, душевных предпочтений. Но это как раз и объясняет, почему Юрий Петрович не прилагал усилий к созданию "механической копии", эдакого "грубого" отпечатка. Это было ему ни к чему...

КАК ГИБЛИ ДОЩЕЧКИ...

Работать с дощечками Юрию Петровичу было, конечно, трудно. Ф.А. Изенбек редко допускал его к ним. Обычно минут на пятнадцать, перед тем как отправиться в кабак. Изенбек стремился тогда перебить свое пристрастие к кокаину запоями.

Да и Юрию Петровичу нельзя было вызвать подозрений, и ему приходилось следовать за Изенбеком, а пить он не любил... И раздражение таким вынужденным провождением времени подсознательно переносилось на сами дощечки...

Да, было именно так!.. Он страдал и думал, полагаю, примерно таким образом: "Зачем он ходит туда? Что его так тянет? Редкие вспышки вдохновения? Но не гибнет ли он сам, понемногу спиваясь вместе с несчастным Изенбеком?"

Однако были и дни, когда Изенбек оставлял Юрия Петровича наедине с дощечками, запирал его в своей мастерской. Запирал? Значит, не доверял и ему, единственно близкому человеку, коему потом он завещал все свое состояние.

Как-то раз Юрий Петрович смог сидеть и спокойно копировать, переписывать тексты дощечек двое суток.

Судя по воспоминаниям, раздражение его нарастало. Да и поэма не очень складывалась. "Труд этот адский! - сокрушался он потом. - Надо было не ошибиться, надо было правильно прочесть, правильно записать... Одна дощечка брала у меня месяц! Да и после я еще сверял текст, что тоже брало много дней..."

Шло время, работе не видно было конца, а смысл записанного оставался темен. И вот уже пыл начинающего историка и поэта начал остывать: того, что он искал, в текстах не оказалось. "Я ждал не того!

- вспоминал потом Ю.П. Миролюбов. - Я ждал более или менее точной хронологии, описания точных событий, имен, совпадающих со смежной эпохой других народов, описания династий князей и всякого такого материала исторического, какого в них не оказалось".

Все это было, но Миролюбов сего так и не сумел понять. До конца своих дней!

И Юрий Петрович стал сомневаться в ценности дощечек. Ну и что ж, что древние! А если в них ничего нельзя понять? А если в них нет ничего?

Впоследствии он даже назвал создателя сей книги "борзописцем", она начала вызывать у него раздражение. Столько сил, здоровья потрачено "впустую"!..

К тому же материала, связанного с именем Святослава, о коем он мечтал создать "сказ", в дощечках не было. А это дело для Миролюбова было главное, личное, для этого он и работал с "дощьками". Ему они нужны были только для погружения в "реалии" того времени, для вдохновения. И он вовсе не помышлял о "научном" издании текстов самих "дощьек". Это не его дело. Да и кто он такой?

Да и, может быть, этого и вовсе делать не стоило, полагал он. Он сам - православный, а язычники - антихристиане, как и большевики.

И вот перед глазами стоит живой пример: Платунов. Бывший сотрудник В.И. Ленина и, по определению Миролюбова, "террорист-экспроприатор", бежал в Брюссель уже во времена Сталина, от чисток. С тех пор у него развилась настоящая мания преследования, ему все время казалось, что его "должны выкрасть", что на него "донесут в полицию" и т. п. И между тем он начал создавать свое собственное учение: "смесь браманизма с русским язычеством", которое, по его убеждению, должно было стать "сильнее марксизма" и притом сокрушить "жидохристианство".

Ю.П. Миролюбов, несмотря на то что давно был знаком с Платуновым, так и не сказал ему про дощечки. И в конце концов просто стал его избегать. "Он преследует странную с русской точки зрения позицию: борьбу с христианством!" - писал он в 1953 году А. Куру. И этого оказалось достаточным, чтобы Ю.П. Миролюбов прервал с ним всякие отношения.

Нет, Ю.П. Миролюбов вовсе не стремился к обнародованию текстов "дощьек". Потому он не стремился и к тому, чтобы делать полную точную копию.

Казалось бы, чего проще? Вызвать фотографа и сделать фотокопию. Один ролик пленки, час работы... Не нужно говорить о деньгах! Их можно найти, за пятнадцать-то лет! В конце концов они все работали, пусть жили бедно.

Изенбек не позволял? Пусть так. И можно понять по воспоминаниям, что Миролюбов иногда подумывал о том, чтобы тайно принести фотоаппарат и самому сделать фотокопию, но не купил и не принес. Пожалел денег! Фотоаппарат для него стоил целое состояние. Все же жил он бедно, работы часто не было, а жена - всего лишь секретарь-машинистка, потом медсестра...

Кстати, женился он в 1936 году, после двух лет знакомства с Жанной, немкой из старинного, но обедневшего дворянского рода, осевшего в Бельгии. Потом, до 1941 года, не раз и Изенбек бывал у Миролюбовых, да и Миролюбовы заходили в его мастерскую... Но ни разу Изенбек при Жанне Миролюбовой не показывал дощечек! Пять лет! Она их не видела. Можете спросить об этом у самой Жанны, она и сейчас жива, хоть ей уже больше девяноста лет. Не видела!

Ни сам Миролюбов, ни Изенбек не посвящали ее в эту тайну. Да и ныне, зная о дощечках, она почитает гораздо более важными... стихи своего мужа! И это при том, что и их она ни понять, ни прочесть не в состоянии, ведь русский язык Жанна так и не освоила.

А что говорить о других! И вполне возможно, что к 1936 году все они просто-напросто позабыли о дощечках. Их тогда уже интересовало иное.

Это по-человечески понять можно. У Миролюбова была молодая жена (ей 27 лет, а Юрию уже 44 года). И она требовала, чтобы Юрий Петрович после работы сразу возвращался домой. Не очень-то она позволяла ему, как это было раньше, заходить к Изенбеку, ведь подобные "заходы" всегда заканчивались одним - походом в кабак. С тех пор Юрий Петрович заходил к Изенбеку только сопровождаемый женой, "под присмотром".

И судя по тому, как она рассказывает ныне, Юрий совсем не мог пить и потому почти не пил. Но это после женитьбы, а ранее, судя по письмам Юрия Петровича, все было иначе... И заметьте, несмотря на докторскую степень, мыкался он тогда всего-то лаборантом... К тому же непризнанный поэт... И женился-то, вызвав жалость у Жанны своими рассказами о нелегкой судьбе... А она зачитывалась Достоевским и видела себя чуть не Сонечкой Мармеладовой, которая должна спасти Юрия Петровича... И ведь спасла его... и, не ведая того, саму "Книгу Велеса"!

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы, сопоставив все факты, понять: Юрий Петрович и сам страдал тогда от алкоголизма. А причиной того был Изенбек, который использовал интерес Миролюбова к дощечкам только для того, чтобы тот составлял ему компанию... Очень горькая, но и очень русская история...

Да, становится все более очевидно, что сам Ю.П. Миролюбов не придавал дощечкам, и тем более своей копии с них, слишком большого значения. Да и с чего бы это ему так уж сильно интересоваться этим? Он химик, его мучают болезни, безденежье... Этим же должны заниматься специалисты! Люди, подобные Любору Нидерле...

Или вот приезжал профессор Дмитрий Вергун, с которым Миролюбов был знаком еще в Пражском университете, он посмотрел на копию дощечек, восхитился... но у него уже был билет на пароход в Штаты. И вот он пишет из-за океана, требует, просит, умоляет Миролюбова, чтобы тот прислал ему копию... Но как ему понять проблемы самого Миролюбова. Чем требовать, прислал бы хоть доллар... Ничего!

А вот здесь, рядом, есть профессор Александр Экк, к примеру. Он известный историк, работает в Брюссельском университете. Ему это должно быть интересно. Специалист!

В самом деле... Вот он, Александр Экк! Он входит в тот же "Русский клуб". С ним знакомы и Миролюбов, и Изенбек. Кто он такой?

По происхождению, как кажется, финн. А может, швед? До 1917 года преподавал историю в Петроградском университете и уже тогда заработал известное научное имя. После революции оказался в Харбине, откуда его и пригласили на должность профессора в Брюссельский университет, на "византийское отделение".

И он до 1941 года преподавал историю в Брюсселе. Потом переехал в Бухарест и до 1953 преподавал там историю в институте Порга. Между прочим, там и остались его архивы, в том числе, возможно, и материалы, касающиеся "Книги Велеса"...

Кстати, сей А. Экк оставил после себя очень неплохую научную школу в Брюсселе. Его ученик, Жан Бланков, ныне известный ученый, перевел "Слово о полку Игореве" на французский язык. Жан жив и сейчас, я переписывался с ним, и он подтвердил то, что до войны о дощечках в Брюссельском университете знали все сотрудники А. Экка.

Тогда же Александр Экк написал книгу "Русское средневековье". Она вышла в Париже в 1935 году. Его уважал и поддерживал сам Вайан, а в Бельгии - Анри Грегуар. Он же, в свою очередь, устроил протекцию П.Е. Ковалевскому на место ассистента преподавателя русской истории в Брюссельском университете.

Правда, Александру Экку было уже за шестьдесят, родился он в 1876 году. Значит, он был уже тяжек на подъем и мысли его закоснели. Такой вряд ли мог признать возможность существования "дощьек". Да и жил он слишком близко, чтобы не слышать о "причудах" Миролюбова и Изенбека.

Но к 1939 году репутация Миролюбова была восстановлена. Благодаря жене он три года не пьет. И тогда Миролюбов вновь сделал попытку "навести мосты" с наукой. Александр Экк, видимо, сам уже мало на что был способен. Известно, что сам он так и не сходил ни к Изенбеку, ни к Миролюбову.

Но у него был ассистент, также выходец из России, молодой, тихий, но очень "хваткий" Марк Шефтель, российский немец. Ему, полагаю, А. Экк и поручил разобраться, о каких это "дощьках" говорил как-то Ю.П. Миролюбов.

Итак, в дело вступил этот самый "ассистент" Марк Шефтель.

Он познакомился с Ю.П. Миролюбовым, переговорил с ним о дощечках, оставил свою визитную карточку... Тихий такой, незаметный человек. Потом уже в Штатах Ю.П. Миролюбов никак не мог вспомнить его фамилию. В голове крутилось что-то вроде Пфайфер (был такой знаменитый химик в Петербурге), а может, Шеффел... И только случайно, найдя его визитку среди бумаг, Юрий Петрович прочел точное имя.

А между тем некоторые "влесоведы" до сих пор ищут и даже находят сего загадочного и небывалого Пфайфера или Пфейфера среди бельгийских немцев.

Так вот, сей плохо запоминающийся, серый человек, Марк Шефтель, вернувшись к А. Экку, тогда всю эту историю с "дощьками" преподнес как скучный и малопримечательный казус: речь, конечно же, идет о подделке. О чем же еще! Чудаки вы, право... И ему поверили. Да и как могло быть иначе?

Однако, судя по всему, сей Шефтель тих и незаметен был только внешне.

В 80-х годах известный сербский (также английский, итальянский) ученый, влесовед Радивой Пешич побывал в Брюсселе. И выяснил такую важную деталь.

Оказывается, сей Марк Шефтель еще до войны возглавлял в Брюссельском университете отдел Берлинского института "Аненербе". И участвовал в изъятии ценностей, исторических реликвий во время немецкой оккупации. Сведения эти, к сожалению, тоже не подтверждены документально. Об этом Радивою Пешичу говорили в Брюсселе, затем от Радивоя Пешича узнали в Сербии. Потом пересказ сей истории я услышал уже в Москве от декана филологического факультета Белградского университета Радмилы Мароевича. Источник, достойный веры, но все же хотелось бы иметь и документы.

Итак, "Аненербе"! Что это за организация? Справку о ней можно найти в уже упоминавшейся брошюре В.В. Цыбулькина, немало потрудившегося над разгадкой тайны исчезновения "дощечек".

СС "Аненербе" (нем. Ahnenerbe, наследие предков) - организация времен фашистской Германии, созданная для историко-культурного обоснования национал-социализма. В 1933 году представляла собой мистический орден, организовывавший первоначально для экспедиции по Европе и Азии в поисках архивов тайных обществ, предметов древних культов, обрядовых книг и т. д. Например, в Тра-Йерпе (обиталище лам Шамбалы) было заключено сатанинское соглашение о помощи шамбалистов Третьему рейху. СС "Аненербе" организовывала массовые казни в концентрационных лагерях как жертвоприношение олицетворению Вотана (Одина) на земле - фюреру.

...Фашистская идеология, возникшая на основании дичайшего симбиоза родового мышления и теории расового превосходства, язычества и черной магии, низменных инстинктов и откровенного сатанизма, фактически виновата перед человечеством не только в разжигании Второй мировой войны, стоившей человеческой цивилизации более пятидесяти миллионов жизней, но и в умышленном уничтожении культурных ценностей на оккупированных территориях. Костры из книг на площадях немецких городов в 30-е годы были началом огромного пожарища, слизавшего языками пламени миллионы уникальных памятников мирового культурного наследия.

...Еще в 1936 году по личному приказу А. Гитлера "искусствоведы" в черной форме СС должны были "производить обыски в религиозных обществах, частных библиотеках и архивах на предмет выявления материалов, имеющих ценность для Германии, и обеспечить их изы-мание через гестапо". Исполнением этого приказа руководил лично Альфред Розенберг, инструктировавший своих людей так: "Право для нас исключительно то, что служит немецкой чести".

...В процессе деятельности СС "Аненербе" сложилось более 50 институтов, объединенных геополитической идеологией в редакции Карла Хаусхофера (посвященного из тайного японского общества "Зеленый дракон").

В СС "Аненербе" успешно расшифровывались древние письмена, восстанавливались древние культы и ритуалы, способные увлечь "толпу" за вождем, исследовалось воздействие на сознание, аналогичное нейролингвистическому программированию. В качестве одной из основополагающих причин этих исследований стали древние глиняные таблички с руническими надписями рода Виллигуптов, переданные в СС "Аненербе" одним из его руководителей - группенфюрером СС - Карлом Марией Виллигуптом (псевдоним - Вайстар, т. е. Один). Подобные "таблички", "дощечки", "рукописи" интересовали особый отдел СС "Аненербе".

Главный орденский замок СС "Валгалла" - Вевельсдорф, Вевельбург, Вестфалия, неподалеку от Падеборна - содержал и 12 тысяч томов из награбленного.

В "активе" "Аненербе" тысячи преступлений: уничтожение славянских древностей на польской земле, Рижской городской библиотеки (800 тысяч книг, рукописей, документов, собранных, начиная с 1512 года), библиотеки евангелическо-реформаторского синода в Литве (20 тысяч томов, собранных, начиная с 1611 года) и др. Деятельность СС "Аненербе" тщательно скрывали на Нюрнбергском процессе. Более того, один из "отцов-основателей" этой организации Карл Хаусхофер сделал себе харакири, чтобы не давать показаний, а второго "отца" - полковника СС Вольфрама фон Зиверса - повесили без соответствующих допросов.

...В 1940 году Зиверсом была сформулирована концепция специального "Айнзатсштаба" (отделения "Анненербе") во главе с известным национал-социалистом Гер-хардом Утикалем. Отделы этого штаба находились в Берлине, Белграде, Салониках, Будапеште, Париже, Ницце, Брюсселе, Амстердаме, Копенгагене, Осло. Секретный координационный центр находился в Ратиборе.

В "Айнзатсштабе" Розенберга - Утикаля работали 350 специалистов - экспертов по искусству, книговедению, архивам. В первую очередь их интересовали частные коллекции. Более того, в "Аненербе" особый интерес был обращен на расшифровку древних рунических письмен с целью восстановления древних культов и ритуальных действий, усиливающих власть вождя.

Говоря об СС, следует отметить, что большинство членов этого ордена имели блестящее образование, каждый четвертый из них имел докторскую степень.

На Нюрнбергском международном трибунале в 1946 году отмечалось, что разграбление и разрушение культурных ценностей производилось немецкими варварами по заранее разработанному, специально подготовленному плану, а также обращалось внимание на повышенный интерес "Айнзатсштаба" к книгам и рукописям.

Склады награбленного находились в замках Кольмберг и Нейшванштайн, в монастырях Бухс и Бану, в соляных шахтах в Бад-Аусзее; особые архивные собрания во Франк-фурте-на-Майне, Хунгене, в замке Бану, монастыре Фри-денберг и др. Особую ненависть эсэсовцы проявляли к славянским древностям, безжалостно уничтожавшимся.

В 1945 году Советская Армия захватила часть тайных архивов СС "Аненербе" (более 25 большегрузных железнодорожных вагонов), составивших позднее значительную часть Особого архива СССР (по некоторым сведениям, до 6 миллионов единиц хранения). Они так и не стали достоянием широкого круга отечественных специалистов. Начиная с мая 1994 года этот материал начал возвращаться большими партиями в Германию.

Есть все основания считать, что именно организация СС "Аненербе" была причастна к исчезновению "Влесовой книги" в 1941 году.

Итак, в 1939 году сотрудник "Аненербе", византолог, специалист по славянским древностям, Марк Шефтель знал о "дощьках". В Европе уже шла Вторая мировая война. А в мае следующего, 1940 года, Бельгия была оккупирована нацистами.

Июнь 1941 года. Фашистская Германия вероломно нападает на Советский Союз.

Узнав об этом, Изенбек впадает в глубокую депрессию и умирает "от удара", а может быть, после "ударной" дозы кокаина или алкоголя.

Мастерская Изенбека опечатывается бельгийским адвокатом Кооманс де Брашеном, бывшим куратором имущества покойного под секвестром государства.

Вскрывается завещание (в пользу Ю.П. Миролюбова), но оно вступает в юридическую силу только после прохождения всех формальностей. Обычно нужно ждать полгода: не объявятся ли другие наследники? К тому же в оккупированном Брюсселе немало новых правил. Подпись должен поставить и сам "гауляйтер" Брюсселя Юрий Войцеховский (странно, польское имя?). Затем в дело вмешивается и гестапо, кое возглавляет господин Валлейс, ведь дело о наследстве касается русских, а Германия вступила с Россией в войну! Действует в Брюсселе и отдел "Аненербе", где работает уже известный нам Марк Шефтель, единственный посвященный в тайну "дощечек". Словом, в те месяцы в мастерской Изенбека побывали все и вынесли все, что представляло ценность.

Гестапо, то есть господин Валлейс, по свидетельству Ю.П. Миролюбива, забрало более 600 картин. Оставшиеся 60 потом все же унаследовал Ю.П. Миролюбов, и они были оценены в 50 тысяч долларов. Легко подсчитать, что украли тогда имущества на сумму большую в десять, если не более раз!

А "дощечки"? Никто не знает точно, кто их взял. Но такого рода вещами тогда занимался именно отдел "Аненербе". Следы уходят именно туда... к небезызвестному Марку Шефтелю.

И вот вскрываются следующие факты. Ю.П. Миролюбов вступает в наследство... Но ни большинства картин, ни, главное, "дощечек" в мастерской уже нет.

Он, немало рискуя, подает жалобу на адвоката и даже на господина Валлейса гауляйтеру Ю. Войцеховскому. Но безрезультатно. И хорошо, что его самого потом не забрали в гестапо!

Итак, "дощечки" пропали... или погибли.

Два десятилетия они были в руках двух культурных людей в центре Европы. Один из них - археолог и художник, другой - историк и писатель... По пальцам одной руки можно было перечислить людей, которые в то время могли понять цену "дощечек". К ним они и попали. Но даже эти люди не сделали качественной фотокопии, не разослали копии "дощечек" в университеты мира российским, славянским и иным ученым-славистам.

Не сделали! Вас это удивляет? Кажется невероятным? А мне уже нет.

И после сего эта история продолжалась уже с оставшейся рукописной копией дощечек. А также с шестью не очень ясными свето- и фотокопиями, которые все же сделал тогда Ю.П. Миролюбов.

Вот факты. Первая фотокопия из шести имеющихся была опубликована только в 1955-м в журнале "Жар-птица". Она до сих пор не переиздавалась в полном объеме, с глифом животного. Это делается только в настоящей книге благодаря помощи г. Юрия Таралы из Музея русского искусства, приславшего мне недавно "Жар-птицу" с этой фотографией.

Вторая фотокопия издана уже в 1977 году о. Стефаном Ляшевским. Причем более четкий снимок был издан лишь в 1988-м В. Штепой! А оставшиеся четыре негатива "светокопий" и ныне не отпечатаны. И я долгое время думал, что они вообще утрачены. Но, оказывается, сохранились. Можете это вообразить? С момента снятия этих негативов уже прошло семь десятилетий! Как же мы медлительны! И остается только надеяться, что все происходит в свое время...

В 2000 году из Сан-Франциско приезжали к нам в Москву старые эмигранты, те, которые лично знали Ю.П. Миролюбова. Из этого самого музея они привезли в дар бывшему Музею Октябрьской Революции реликвии: старые белогвардейские шашки, награды, фотографии белых генералов. Я и не знал об этом, но всемогущая судьба каким-то чудом свела меня с одним из них: Павлом Шебалиным. Встретился случайно, на выставке, в Центре художника Константина Васильева. Можете представить вероятность такой встречи?

Он зашел туда по случаю, прослышав о новой достопримечательности Москвы. Да и я в сем центре появляюсь нечасто, но ведь потянуло же тогда что-то... Да и как мы не прошли мимо друг друга тогда?

Будто ждали той встречи. А ведь я обычно не разговариваю с незнакомыми людьми. И вот мы у меня дома, я подарил ему свои книги, рассказал о переписке с сим музеем. Он всех помнит: он знал лично и Ю.П. Миролюбова, и А.А Куренкова... И он обещает помочь...

И вот теперь я жду эту помощь. И по-прежнему шлю письма в Музей русского искусства. И теперь со мною по телефону связался знакомый П. Шебалина секретарь этого музея Юрий Тарала, по профессии инженер, между прочим, уральский казак "с корнями". Наконец, я получил от него первую посылку с уникальнейшими материалами. Здесь и подшивки первых изданий "Жар-птицы", и даже копии сделанных в сем году описей архивов. Словом, алмазные россыпи, и там... в одной описи указание на те негативы!

Эта опись сделана благодаря тому, что Гуверовский университет в Стенфорде выделил на создание описей и микрофильмирование старых материалов сему музею 300 тысяч долларов.

Кстати, попечение подобных гуманитарных проектов, касающимся России, традиционно для сего университета. Такое направление было заложено еще самим Г.К. Гувером, президентом США с 1929 по 1933 год, который в начале 20-х руководил АРА, организацией, оказывающей помощь голодающим в Поволжье. Я сам волжанин, и в моей семье нередко вспоминали ужасы того чудовищного голода. И чтобы ни говорили, но американская помощь тогда была очень кстати.

Кстати она и сейчас. И если благодаря сим описям мы получим и самые негативы, то это будет большим делом. Ведь, по сути, они бесценны. Однако, если подумать, сотой доли той суммы, которую выделил сей университет музею, хватило бы, чтобы спасти (съездить в одну страну и скопировать) целую библиотеку славянских книг IX века (именно!). Чтобы спасти несколько иных подобных документов, требуется сумма ненамного большая. Но где находимся мы и где сей университет с его программами и грантами?

Да и тут ведь поддержка была оказана отнюдь не источниковедческим проектам (такие проекты вообще, как кажется, не субсидируют), а копированию документов времен Гражданской войны в России.

Все равно я буду ждать и надеяться. Пошлю и эту книгу в Музей русского искусства. К лету мне обещали прислать фотографии с тех негативов, к тому времени их сделают для Гуверовского университета, и копия обещана мне. Да, в такой ситуации скрывать место нахождения негативов уже не имеет смысла. А ведь, казалось бы, так просто. Сделать несколько фотокопий... Несколько минут работы...

Но что вы хотите в таком случае от Ю.П. Миролюбова? Почему недоумеваете, отчего он не сфотографировал все?

Посудите сами: ведь даже для того, чтобы отпечатать его негативы, снятые с дощечек, понадобилось семь десятилетий! (При этом его семейных фотографий мы имеем огромное количество, эти фотографии им казались важнее!) Дело не во времени, а в нашем отношении к отечественной истории. Никто не скопировал качественно "дощечки" за те два десятилетия, когда они были доступны. Никто не оказывал помощи Ю.П. Миролюбову, когда он, тяжело больной, на свои скудные средства публиковал часть своей копии. Никто не оказывает помощи и нам ныне. И кто мы в таком случае? Что о нас будут думать наши потомки?

Но все же полагаю, что история публикации миролюбовской копии близится к завершению.

И также я надеюсь, что помощь будет оказана и нам. А может быть, средства появятся и от новых изданий, в том числе и зарубежных. Будущее покажет. Все происходит в нужное время.