Оставаясь в этих самых пределах

Письмо студентам №5

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

УМНОЖЕНИЕ СМЫСЛОВ В ФИЛОСОФИИ:

РАЗМЫШЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ ОБОСТРЕНИЕ

(1) ВОПРОСА ДО СТЕПЕНИ (2) ПРОТИВОРЕЧИЯ,

ПОКАЗЫВАЮЩЕГО СВОЁ СОБСТВЕННОЕ (3) РЕШЕНИЕ, ВЫСВЕЧИВАЮЩЕЕ НА СОБСТВЕННЫХ ПРЕДЕЛАХ (4) ПРОБЛЕМУ, КОТОРУЮ ЕЩЁ МОЖНО ПОСТАВИТЬ НА ЭТИХ ПРЕДЕЛАХ,

НО КОТОРУЮ УЖЕ НЕВОЗМОЖНО РЕШИТЬ,

ОСТАВАЯСЬ В ЭТИХ САМЫХ ПРЕДЕЛАХ

 

ПРЕДМЕТ ФИЛОСОФИИ

1) «Что должна философия не только открывать, но и создавать на самом деле?», – вопрос, доходящий до сделки с совестью, потому что в его формулировке участвует предполагаемый ответ в виде ключевого слова «философия», а это всё равно как если бы спрашивать «сколько будет дважды два четыре?». Чем более мы верим в то, что нам нечто просто известно и уже существует в своей окончательной «готовости» и абсолютной самоочевидности, тем менее мы способны даже начать думать: ведь размышление может начаться только с сомнения и выражающего его вопроса. Поэтому мы выбираем более простой и глубокий вариант вопрошания.

Что в этом мире не может сбыться само собой? Что не может случиться естественно или произойти неизбежно в силу каких-либо искусственных социокультурных автоматизмов? Какое сбывающееся реальное событие сообщает о собственной невероятности в обыденной действительности и кодирует себя в тексте через парадоксально продуктивную невозможность окончательно закодировать и автоматизировать себя? Что призывает возможность человека становиться причиной себя самого, когда он перестаёт быть марионеткой внешних обстоятельств, собственных страстей и внешним образом запрограммированной социальной «обезьяной цивилизации»?

2) «Предмет философии – предельно всеобщие, универсальные законы развития, действующие одновременно и в природе, и в обществе, и в мышлении», – под этой внешне чёткой и ясной формой данной правильной дефиниции скрывается предельно обострённое противоречие.

Ведь речь идёт не просто об общих для всех вещей законах, но о таких универсальных (всеобщих) законах, которые есть в самой действительности в «чистом виде» отдельно от самих конкретно-единичных вещей. Универсальные законы должны быть освобождены в своём действии от какой-либо принципиальной ограниченности, чтобы обладать наибольшей силой одновременно для природы, общества и мышления.

С одной стороны, есть такая очевидная действительность, как природа, законы которой вовсе не свободны от непреодолимой ограниченности, так как в самой природе её законы не существуют и не действуют отдельно от самих конкретно-единичных вещей, неизбежно имеющих ограничения. А с другой стороны, есть такая очевидная всеобщность как мышление, являющееся непосредственной и прямой противоположностью материальной действительности. Всеобщность и существование исключают друг друга, но предмет философии должен обладать одновременно этими противоположными друг другу свойствами.

3) Если высказать решение этого противоречия между действительностью и свободой буквально «одним словом», то таким словом будет «Труд» во всём величии своего общественно-исторического объёма и конкретного содержания.

Труд сам есть действительность большей мощности, чем природа, а иначе человек не смог бы преобразовать природу так, как она сама себя в принципе преобразовать не может, и создать такие вещи, которые природа не производит. Ввиду неврождённости человеческой деятельности она каждый раз упорядочивается законами природной вещи, на преобразование которой направлена. Таким способом законы вещей становятся законами человеческой деятельности и отделяются от этих конкретно-единичных вещей, обретая в форме практической деятельности своё отделённое от них «чистое» существование на самом деле. Однако неврождённого характера человеческой практики всё ещё недостаточно для освобождения природных законов от их принципиальной естественной ограниченности.

Почему человек не раб искусственной программы деятельности? Благодаря чему человек может, как отмечал К.Маркс, в отличие от животного, отличать себя от собственной деятельности как отдельного от него предмета и переделывать заново и неограниченно свою же собственную деятельность? Если обратиться к языку как собственной стихии практики, то решение встретит нас само: текст – это любая деятельность в её возможности быть отделенной от человека и поставленной перед ним как отдельный и отличный от него предмет особого рода. А поскольку знак – это вещь обозначающая не себя, но именно ту обозначаемую вещь, с которой она не имеет какой-либо причинно-следственной материальной связи, то любая структура текста и закодированная в ней деятельность, а также законы существования и изменчивости природных вещей в этой деятельности представленные, освобождены от каких-либо принципиально непреодолимых ограничений в своей изменяемости и переделываемости заново.

Предоставляющий неограниченные возможности изменения своей структуры текст позволяет неограниченным образом переделывать саму же деятельность, которая закодирована в тексте, тем самым освобождая от ограничений саму возможность изменения природных законов, организующих направленную на них практическую деятельность и представленных в ней самой. Именно так благодаря языку человек не только не превращается в раба собственного труда, но именно в труде, благодаря языку, становится свободно творящей причиной себя самого. Благодаря языку человек обретает дар свободы не «на одних только словах», но через их посредство, по отношению к собственной деятельности. Через язык в труде законы природы освобождаются от своих былых естественно непреодолимых ограничений, преображаясь в законы и упорядоченность практической свободы человека.

Человек всякий раз преобразует вещи природы не в соответствии с их же собственными законами, что было бы не нужно (это делает и природа), но и не вопреки им, что было бы невозможно, а в соответствии с уже преобразованными им через текст природными законами изменчивости вещей.

Законы практической творческой свободы человека имеют для самой природы гораздо большее значение, чем её собственные ограниченности и связанные с ними её частные эмпирические закономерности.

Точно так же и для общества законы практической свободы человека обладают большей мощностью, чем те специфические, исторически преодолеваемые закономерности, которые связаны с преходящим очередным уровнем развития и вытекающей из него исторически обусловленной ограниченностью: в каждом историческом свершении человека есть отблеск вечно творческой свободы по совести.

И для мышления законы творческой свободы исследовательского поиска обладают большей убедительностью, чем его очередные логические значения и условные очевидности в доказательствах, поскольку любая логика строится как исчисление решаемых действительных задач, а не исчисление «вообще-высказываний». Ведь мышление, по определению Маркса, это такое универсально практическое отношение к любому предмету, которое всякий раз соответствует собственной объективной мере самого же предмета. Достоинство мышления – в его способности определяться всякий раз чем-то иным, тогда как достоинством практики является способность создавать все свои необходимые предпосылки и быть причиной своего же собственного развития, вследствие чего практика позволяет понять себя и почти что всё остальное.

Итак, универсальные законы трудовой свободы человека обладают для природы, общества и мышления большей мощностью, чем их собственные специфические ограниченности и частные закономерности, вследствие чего сам предмет философии не только существует на самом деле, но и сам порождает мышление с производственной необходимостью заключённой в самом труде. Труд – это и есть такая свободная социальная «форма движения материи», которая мыслит с необходимостью.

Труд есть предмет философии, в сотворении которого она принимает деятельное участие. Поскольку способность создавать что-либо не является врождённой, то она сама должна быть создана без каких-либо предварительно готовых способностей в свободном усилии человека над самим собой.

Философия, подобно общению или детской игре, создаёт не вещи, а саму возможность создавать что-либо впервые, критерием чего является удивление. Сама философия – не труд, но и не безделье, а трудное усилие человека над самим собой, создающее способность создавать что-либо, так что сознанию она ближе, чем мышлению. Вследствие чего философия является не узкопрофессиональным мастерством технично специализированного софиста, а всегда походит на бескорыстный поиск рискующего собой мыслящего Сократа. Потому-то такому способу быть, а не только познавать, более всего подходит прозвище «любомудрие» («философия»).

4) Предельной неразрешимой проблемой философии и труда является тайна самого человека и его совесть. Ни то, ни другое невозможно создать в результате труда как заранее осознанную и поставленную перед собой цель, но то и другое свободно и бескорыстно порождается по ходу предельно самостоятельных усилий в труде, проясняясь как его неприрождённые предпосылки.

ФЕНОМЕН ЧЕЛОВЕКА

1) Почему в природе не может не возникать нечто принципиально новое?

«Как вообще родилась сама природа?», – не является ли этот вопрос «запрещённым», «противосмысленным», но разве «запретные плоды» познания не слаще всего, а запрещённые, но, тем не менее, справедливые предельные вопросы, пока не имеющие смысла, не самые ли интересные? И разве всё познание природы и философия могли хотя бы начаться без похищения этих самых «запретных плодов»?

Почему и как возник сам причинно-следственный закон, дающий право на вот это «почему» о нём же самом? Как понять сам принцип объяснения того, почему возможен восходящий, «ароморфозный» путь эволюционного усложнения природных индивидуальностей? Почему есть жизнь, эволюционирующая против процессов в целом необратимо идущих к состоянию наименьшей внутренней энергии и наиболее вероятного равновесия? И наконец, как мог возникнуть сам основной диалектический закон, предписывающий всему новому и более совершенному во Вселенной возникать из «единства и борьбы противоположностей»? Как объяснить из бытия происхождение объективной диалектики природы, если она сама уже объясняет всё происходящее в природе, являясь причиной этого и оставив вопрос о своём происхождении не только открытым, но даже и не поставленным?

2) Всё в природе происходит в ходе случайной ненаправленной изменчивости, результаты которой закрепляются тем же самым законом сохранения, который она же и нарушает. Эволюционное усложнение строения природных индивидов происходит на основе их случайных изменений, но чем сложнее индивидная система, тем больше вероятность её саморазрушения из-за собственной случайной изменчивости. Нарастающий конфликт между эволюционно усложняющимся индивидуальным строением и случайной наследственной изменчивостью, как основой эволюционного усложнения, должен стать в итоге неразрешимым в пределах природы.

И разве не станет разрешением этого предельно обострённого противоречия именно то живое существо, само эволюционное происхождение которого заблокировало часть его генетической программы, упорядочивавшей поведение? Разве не будет оно самым беспомощным от рождения? И разве оно не будет вынуждено – совместно с другими такими же освобожденными природой от удобных, но тесных оков врождённой программы поведения – само создавать свою неприродную программу? А чтобы не было соблазна просто копировать врождённые программы поведения других видов существ, не будет ли такое живое тело устроено так, что исключает саму возможность своего приспособления к природе и её самопроизвольным изменениям?

Не нужно ли для проверки предположения о внутреннем противоречии природы и для получения ответов на эти, наводящие на догадку о его решении, вопросы предоставить самой природе слово, которое она обретает благодаря естествознанию не как обвиняемая во всех смертных грехах немая?

Оптимальное изложение философских проблем современной физической теории квантовых струн («суперструн») имеется в первой главе монографии «Современная научная картина мира» Н.В.Клягина, поставившего вопросы о происхождении сингулярного начала Вселенной (природы), причинно-следственного закона и закона единства и борьбы противоположностей. И надо отдать должное автору, говоря о том, что ему удалось, пусть не разделяя при этом его позицию по отношению к происхождению и развитию жизни и общества.

Н.В.Клягин вполне правомерно ставит предельный вопрос обо всём существующем (о Вселенной) как вопрос о том, почему скорость света и постоянная Планка неизменны. Для получения ответа он вынужден предположить, что одномоментно сошлись такие несовместимые области бытия, как домен с беспредельно возрастающей скоростью взаимодействий и домен уменьшающегося кванта действия (потенциально бесконечно уменьшающегося дробления), тут же начав расходиться и оставив после себя сингулярный (т.е. отдельный) след. Этот след должен сочетать в себе свойства противоположных родительских областей бытия и содержать промежуточные средние постоянные значения предельной скорости и кванта действия.

Данное правдоподобное предположение объясняет также и то, почему во Вселенной все новое и её саморазвитие происходит из единства и борьбы противоположностей. Предположение о том, что сама Вселенная возникла из взаимодействия противоположных областей бытия, позволяет также объяснить фактическую неизменность скорости света и кванта действия как предела дробления пространственно-временной структуры материи. А когда гипотеза объясняет столь различные феномены, как неизменность основных физических констант и основной закон развития, то это приводит только к увеличению её вероятности и свидетельствует в пользу её универсальности и законоподобия.

Более того, принятие данной гипотезы позволяет Н.В.Клягину обоснованно сделать онтологическое допущение того, что само Бытие (за пределами Вселенной) неоднородно и для всех её областей не обязательно должен выполняться сам причинно-следственный закон, при условии действия которого устойчиво сохраняется сам закон сохранения в бытии.

При бездействии причинно-следственного закона вечный закон сохранения может сам беспричинно не сохраниться и одномоментно нарушиться, приводя к случайной изменчивости и порождению новой области бытия (как и возникла Вселенная, т.е. то, что именуется «природа», «существование»). Из-за бездействия причинно-следственного закона распался сохранившийся от беспричинного взаимодействия противоположных бытийных зон сингулярный след, который начал колебаться, как струна, между расходящимися «родителями». Распад исходной суперструны на множество уменьшает, по сравнению с первообъектом, упорядоченность и порождает причинно-следственный закон, необратимо нарастающий беспорядок (энтропию) и необратимо идущее время.

Дальнейшее изложение этого столь же глубокого, сколь и оригинального взгляда, здесь вряд ли уместно. Тем более что нас интересует эволюция во Вселенной не как нарастание или просто неубывание беспорядка в целом, а локальные очаги сопротивления этой необратимости, идущие против нарастающего хаоса и восходящие к возникновению свободы смертных. Не будем продолжать этого изложения хотя бы уже потому, что физика неорганической материи в своём распространении на жизнь и общество способна увидеть в них не их же самих, а только саму себя.

Н.В.Клягин усматривает противоречие самого древнего скалярного поля в его ненаправленности и в то же время неоднородности, что заставило «древний скаляр» раздвоиться на векторное и тензорное поля, в чем, однако, не было никакой прогрессивной эволюции. То же самое наблюдается при последовательном эволюционном происхождении 4-х типов взаимодействий из первоначально единого типа.

Возможно, что прогрессивная линия развития есть локальный удел эволюционирующих индивидуальностей макромира, синергетически сочетающего в себе свойства не способных к ароморфозу микро- и мега-миров. И если микромир сам по себе неизменен (при движении или колебании с релятивистским скоростями внутреннее время микрообъекта «стоит»), то мегамир имеет тенденцию нарастания беспорядка (так как время Вселенной – мера энтропии, необратимого нарастания беспорядка и определяется как дистанция между событиями, а Вселенная всё ещё расширяется на своей периферии).

Не случайно ни один занимавшийся физикой этих двух областей не сумел прийти к убедительному выводу о восходящей, прогрессивной тенденции развития (что соответствует самому предмету исследований), и только область макрофизики привела к синергетической парадигме самоорганизующихся неравновесных систем и среды.

Для понимания восходящей, прогрессивной тенденции развития неорганической природы важен выбор подходящего выполнению этой задачи предмета, каковым являются саморазвивающиеся автокаталитические открытые системы, исследованные А.П.Руденко.

В «теории саморазвития открытых каталитических систем» А.П.Руденко установлено, что к прогрессивному развитию способны только те химические реакции, которые катализируются возникающими в результате этих же самых реакций вещественными структурами. Автокатализатор – сильно неравновесная самоорганизующаяся открытая структура, затрачивающая собственную энергию на работу по усвоению внешней энергии и воспроизводящая себя же в расширяющемся масштабе.

Речь идёт не только об органических соединениях, но и о металлах (медно-никелевые автокатализаторы). Основное противоречие этих химических объектов состоит в том, что такие противоположности как реакция и вещество образуют едино-непрерывную целость, проницая друг друга.

В связи с неизбежным эволюционным усложнением структуры автокаталитического центра и его производительности возрастает его же собственная структурно-кристаллическая неустойчивость, что приводит к возникновению различных дополнительных охранных механизмов. Дополнительные охранные структуры вместо того, чтобы увеличивать стабильность, лишь увеличивают общую сложность автокаталитической структуры, приводя к увеличению вероятности саморазрушения, что только ускоряет темпы устойчиво прогрессивной химической эволюции.

В ходе своей эволюции автокатализаторы достигают такого информационного предела химической формы движения материи, как белковый автокаталитический цикл (гиперцикл М.Эйгена в истолковании Ф.Липмана).

В белковом цикле примитивные белки-ферменты (полипептиды) выполняют функции автокатализатора и коллективной самореферентной матрицы. Но функция автофермента и функция матрицы у белков исключают друг друга, потому что не всякое случайное изменение структуры белка позволяет ему сохранять свою роль участника коллективной белковой автоматрицы и удваивать далее своё структурное изменение.

Данный конфликт разрешается тем, что единое функционирование белкового цикла раздваивается на каталитические белки, выполняющие только ферментативную функцию, и их информационно закодированную, «отражённую» представленность в нуклеиновых кислотах, каждое случайное изменение структуры которых не лишает их способности к самоудвоению (возникает универсальный, информационный, генетический код жизни).

Через информационную представленность в структуре нуклеиновых кислот белки приобретают свойство неограниченной эволюционной изменчивости, что означает эволюционный переход от «живой», сильно неравновесной самоорганизующейся структуры вещества к живому существу.

Белково-нуклеиновое самовоспроизведение образует начало самой биологической формы движения материи. Однако способность устойчиво воспроизводить состояние неравновесности укоренена в самом Событии беспричинного самонарушения собственного вечного закона сохранения Бытия.

Внутреннее противоречие химической формы движения материи порождает начало собственно биологической жизни как форму своего разрешения, похожую на созидающий самоуправляющийся взрыв, в котором течение химических реакций ускоряется в миллиарды раз.

Появление универсального информационного эквивалента жизни ускорило темпы самовоспроизведения внутренне неравновесных структур настолько, что произошло истощение «первичного бульона» органических веществ возникших абиогенным, геохимическим путём.

Однако первоначальная среда была не просто уничтожена, но воспроизведена жизнью в качестве первичной, безъядерной «прокариотной» клетки (бактерии). И здесь вступает в силу противоречие между непрерывностью протекания жизненного процесса и ограниченным количеством необходимых для этого веществ, что приводит к необходимости появления такого самопотребления биомассы, которое было бы непосредственно в то же время и её производством. Именно таким призводительным самопотреблением живой структуры является фотосинтез.

Противоречие между непрерывностью процесса жизни и ограниченным количеством веществ разрешается круговоротом веществ между гетеротрофами и фотоавтотрофами. В круговороте ограниченное количество веществ на планете приобретает свойство потенциально бесконечного отношения биосферы к себе самой.

С этого эволюционного момента можно говорить уже о биосфере и её саморазвитии. Однако нас будет интересовать только прогрессивное эволюционное усложнение индивидуальности живых существ и её восхождение к такой музыкоподобной «волчьей яме» природной гармонии, как свобода.

Видимость самодостаточной гармонии прокариотных клеток полностью исчезает при усложнении их строения. Непосредственно проявляющиеся мутации необходимы для видового приспособления к непредсказуемым изменениям окружающей среды, но становятся губительными для усложняющейся индивидуальной организации.

Выход заключается в том, чтобы сделать само проявление мутации более управляемой, опосредствованной и сложной. Это достигается двойным набором хромосом (диплоидность), рецессивностью мутаций (их непроявленностью в паре с нормальным геном) и половым процессом (случайная комбинаторная наследственная изменчивость).

Теперь появление и проявление мутации разорваны в пространстве и времени. Если у гаплоидов мутация проявляется сразу же у того, у кого она возникла, то проявлению мутации у диплоидов предшествует период её скрытого распространения через половой процесс (резерв возможной адаптивной изменчивости есть в то же время опасный груз «тяжёлой» наследственности).

Возникшее разделение между функциями питания и размножения организационно оформляется как дифференциация на клеточное ядро и цитоплазму (эукариотная клетка). Нарастающий вместе с усложнением эукариотной клеткой конфликт между функцией питания и функцией размножения проявляется в том, что избыточный генетический материал (полиплоидия, увеличение числа клеточных ядер) не может управлять собственным упорядоченным распределением между дочерними клетками и даже сложные регулятивно-фенотипические механизмы цитоплазмы не помогут ему в этом.

Обостряющийся конфликт между вегетативными и генеративными функциями не может вместиться в пределах индивидуальной одноклеточной организации. В то же время данный конфликт не может быть разрешён на популяционном уровне через разделение этих противоположных функций между разными особями. Ведь существование одноклеточных особей, которые бы выполняли только функцию питания, но не были бы способны размножаться, не более возможно, чем обратная ситуация.

В пределах многоклеточного живого существа часть клеток берёт на себя функцию только размножения (гаметы), получая снабжение от тех клеток, которые специализированы на выполнение функции питания. Многоклеточная организация содержит в себе возможность и необходимость собственной части, которая сосредотачивала бы в себе отображение всего живого целого тела и осуществляла бы функцию управления им и его активным отношением с окружающим миром. На нервную систему отныне приходится основная нагрузка противоречия всей жизни в целом.

Врождённые рефлексы, исчерпав свои эволюционные возможности, приводят к необходимости возникновения такого поведения живых существ, которое было бы не реализацией врождённой информации, но активно перестраивалось в соответствии с полученной информацией об изменениях окружающей среды.

Условный рефлекс, казалось бы, может сам по себе претендовать на эту роль жизненного опыта. Но ведь эволюционно значимое должно передаваться потомству только через наследственную программу, а если условный рефлекс закодирован во врождённой программе, то перестаёт быть собой, и становятся невозможны такие преимущества, как способность пластично перестраивать поведение по ходу изменчивой жизненной ситуации. Получается противоречие: условный рефлекс должен передаваться по наследству одновременно и в генотипе, и вне него. Такой формой наследования, которая удовлетворяет этим двум противоположным требованиям эволюции, является инстинкт подражания.

С одной стороны, инстинкт подражания полностью закодирован во врождённой программе, а с другой, он самонаправлен на то, что прямо противоположно ему – при жизни приобретённое условнорефлекторное поведение, не закодированное ни в одной из врождённых программ.

Однако решение противоречия приводит к его воспроизведению вновь на более высоком уровне. Как и всякий инстинкт, подражание «слепо» и не содержит в себе критерий вреда или пользы подражаемому поведению, так что один поведенческий «урод» через «эпидемию» подражания может всё стадо испортить, приводя к катастрофе полного вымирания достаточно высокоразвитую форму жизни.

Эволюционная логика живого приводит к естественному противовесу в виде интердикции – врождённой способности, по определению Б.Ф.Поршнева, сигнально пресечь у других поведение, отклоняющееся от стадного стереотипа. Но поскольку речь идёт о доразумной жизни, то инстинкт интердикции должен привести к состоянию эволюционного застоя, что соответствует длившейся около миллиона лет «эволюционной депрессии» первичных млекопитающих. Выходом из этого эволюционного застоя явилось возникновение врождённой способности («суггестии», по Б.Ф.Поршневу) сигнально навязывать окружающим определённый тип поведения, который лишь опосредованно приводит к большому биологическому эффекту и связан с жёстким предварительным пресечением всех биологически непосредственных форм поведения. На этом пути возникает предметно-манипулирующее информационное отношение к среде, широко распространённое у высших животных (не только у приматов или вымерших животных предков человека).

Такое предметно-манипулирующее отношение к среде (инстинктивный «труд») даёт преимущества в том смысле, что живые существа всё в большей мере непосредственно зависят теперь не столько от самой среды, сколько от своего отношения друг к другу и самому процессу предметного манипулирования.

Однако тот же самый инстинкт суггестии, который обеспечивает такие колоссальные преимущества, может привести к катастрофе биологического вымирания наиболее совершенные виды животных, поскольку через суггестию может быть навязан гибельный тип поведения.

Например, моделью данной катастрофы может служить явление массовых «самоубийств» дельфинов, механизм которого исследовал А.Г.Томилин. Суггестивный механизм «общения» дельфинов позволяет им осуществлять примитивную орудийную деятельность и быть доминирующими видами в водной среде практически на всех широтах. Однако действие того же самого суггестивного механизма при получении сигнала о помощи от попавшего на отмель во время отлива сородича заставляет всех членов устойчивой «семьи», несмотря на их отчётливое восприятие безнадёжности ситуации, возвратиться к «месту спасательных работ». Ни одна из попыток людей спасти дельфинов поочерёдно, оставляя хотя бы одного из них, до сих пор не увенчалась успехом.

Хотя способность дельфинов к суггестивному воздействию даёт им преимущества (например, управление через звукоподражание поведением рыб), но в целом биологический рассвет этих животных совпадает с их биологической катастрофой.

Примерно по этой же причине ускоренно вымерли животные предки человека, и это же объясняет основной палеонтологический закон, состоящий в том, что в первую очередь вымирают те виды, представители которых обладают наиболее развитым головным мозгом и сложными формами социального поведения. В этом явлении мы встретились с крайне обостренной формой природного противоречия между законом сохранения в биологической эволюции (в виде наследственности) и случайным беспричинным его нарушением (в виде случайной ненаправленной изменчивости). А сама природа столкнулась с высшим пределом информационной сложности, переступить который сама не может, оставаясь при этом природой.

3) Вполне закономерный шаг – блокировать в одном из видов живых существ ту часть врождённой программы, которая упорядочивает поведение, в чём и состояла вся суть антропогенеза. Это соответствует не только результатам исследований антропогенеза, но и генетики человека (большая часть генов человеческой ДНК не работает в течение всей жизни). Но тогда приходит и конец врождённой способности подчинять других сигнальным приказам и неодолимо подчиняться сигналам других.

Вместо суггестии возникает то, что ей противоположно и часто описывается как чувство юмора: передразнивая и искажая сигнал приказа, переадресуют его отдавшему приказ, тем самым отменяя его биологическую неодолимость. Смех – физиологическое, телесное проявление свободы, преодолевающей естественность страха перед всем неизбежным – смертью, старением и болью. А в основе работы сознания находится то, что прямо противоположно условному рефлексу: две вещи связываются в сознании именно потому, что не могут иметь какую-либо материальную причинно-следственную связь друг с другом. Ведь слово и обозначенная этим словом (знаком) просто вещь связаны свободным решением и добровольно продлеваемой договорённостью об этой условности обозначений.

В случае информационного «обнуления» поведения живое тело будет вынуждено совместно с другими себе подобными само создавать искусственную программу поведения и вести активный поиск и силовое взятие информации («познание»). Назовём такую неврождённую способность создавать программу поведения «мышление», саму искусственную программу – «культура», искусственный способ её кодирования и передачи – «язык» и «текст», систему искусственных орудий действия – «техника», свободное сбывание, вместо обеспеченной причинно-следственными механизмами эволюции – «история», а это беспомощное от рождения живое существо окликнем самозваным словом «человек».

Этот именующий список можно продолжать, но нет в том нужды, поскольку названы все основные грани решения предельно обострённого противоречия природы, являющиеся в то же время основными темами «теоретической» части учебника по философии.

Человек вынужден создавать в языке программы поведения и действия, которые до их создания не могут быть закодированными ни в одном из тел, поэтому в их усложнении и развитии невозможно столкнуться с каким-либо непреодолимым верхним пределом сложности. В труде человека природные вещи приобретают способность к потенциально бесконечному усложнению и совершенствованию. Природа, освобождая человека от врождённой заданности его поведения, освобождает тем самым и себя от своего верхнего предела через труд этого свободного и несовершенного существа.

4) Если с человеческим телом всё более или менее ясно (предел эволюционных природных причинно-следственных механизмов, на котором последние начинают переставать действовать в силу своих же собственных противоречий), то непонятным остаётся сам человек в той мере, в какой он не может быть отождествлён с собственным телом. Очевидно, что человек управляет собой и собственным телом, а не тело управляет собой и человеком, но как тогда сам человек (а не его тело) возникает впервые? Возникнуть через собственное усилие над собой человек не может, поскольку его самого ещё не может быть до этого его усилия над собой, а для того чтобы сбылось это усилие необходим уже существующий человек, отличающий себя от собственного тела. Мы движемся по кругу уже сбывшейся свободы как причины себя самой и как «кванта» самозаконного действия, меньше которого в человеческом мире уже ничего не может быть. Свобода исключает возможность не только собственного объяснения, но и самого понимания себя, имея своей начальной точкой непререкаемо данный и не поддающийся никакому сомнению запрет убивать (в виде совести), а конечной – сознание, существующее как факт соразмерный космическому явлению и даже выводящий за пределы всего существующего. В этом смысле единственно соразмерным сознанию отношением к нему будет не объяснение и понимание, а его собственное удивление ему же самому.

Удивление сознания перед всем остальным приводит к теоретическому мышлению как деятельному соответствованию всему иному. А удивление собой сознания приводит не к теории, а к размышлению, которое, раз начавшись, не может успокоиться на чём-то, если при этом остаётся самим собой, т.е. сознанием.

Мышление серьёзно, строго, расчётливо и точно, тогда как сознание бескорыстно и глубоко, вспыхивая искрами сократовской иронии как отражённым от неё светом самой свободы.

Единственная недостижимая для сознания мерцающая начальная точка уже сбывшейся цельно свободы есть совесть, относительно которой малейшая попытка измыслить её саму, а значит предварительно в ней усомниться, поневоле вырождается в пустое рассуждательство. И если сознание само для себя создаёт метатеорию без возможности самой теории о себе, то совесть есть метафакт не подлежащий никакой индуктивной проверке опытом, – метафакт, который является априорной предпосылкой и условием самой возможности достоверного (добросовестного) опыта о чём бы то ни было, кроме самой совести.

 

Контрольное задание студентам

Изложите по предложенной и реализованной здесь схеме (1.эвристический вопрос; 2.проблема в форме противоречия (единства и борьбы противоположностей); 3.решение противоречия; 4. предельная неразрешимая проблема) темы «Материя» и «Сознание».