Старый козёл в книжной лавочке

От автора

 

Это вещь, которая никак не может обойтись без вступительного слова, и слово это будет не в её защиту.

Это – сборник коротких рассказов. Но не простых рассказов, а самых ужасных, отвратительных и бесталанных. Теперь мне бесконечно стыдно за них, однако когда я их писал, то ощущал себя на высоте, мнил себя этаким Демосфеном, словом обличающим пороки социума и несущим в мир правду. Ничего хорошего или интересного тебя, читатель, здесь не ждёт, однако смею надеяться, что ты хотя бы от души посмеёшься надо мной.

На этом всё, и добро пожаловать в Град порока!

 

Глава 1

 

Я никогда не был в Питербурге. И, возможно, меня туда бы и не занесло, если бы не ПитрГУ, где мне надлежало сдать творческий экзамен для поступления на факультет журналистики. Я сошёл с поезда Тюмень – Питербург и теперь стоял на перроне, озираясь кругом и высматривая чувака, который должен был встретить меня и показать город.

- Э, - окликнул меня кто-то сзади и ткнул пальцем в плечо.

Я оглянулся и увидел высокого парня в мятой толстовке, с синяками под глазами и рваной раной на лбу, криво залепленной пластырем.

- Здаров, - гаркнул он, глядя на меня сверху вниз.

Я посторонился от бугая, решив, что это местный гопник. Сделав десяток непринуждённых шагов в сторону, я оглянулся, и увидел, что бугай следует за мной. Нагнав меня, он ткнул меня в спину сильнее.

- Ты – Гена Чесноков? – прогремел бугай.

- Ага.

- А хули тогда убегаешь?

- Думал, ты бабки мои хочешь отжать.

Он рассмеялся.

Мы сели в его тачку, и он спросил:

- Когда там у тебя твои обоссанные экзамены?

- Завтра.

- Заебок! Поедем тогда, с корешами тебя познакомлю. Заодно кефирку хуйнём за приезд.

Судя по интонации, с которой он сказал это, у меня не было выбора. Да и время мне всё равно нужно было скоротать, так что я согласился.

- Кефирку? – спросил я, - Как насчёт чего-нибудь взрослого?

Бугай стал цвета тучи перед грозой. Он нахмурил брови и смотрел на меня так, словно я на его глазах задушил котёнка.

- Пить – здоровью вредить, - промычал он.

Правая бровь моя поднялась вверх, как бы говоря: «Попустись, братишка».

- Пьянство – слабость. Трезвость – выбор сильных, - уже тише сказал он, наклонившись ближе.

- Да ладно, ладно, я не...

- Русский – значит трезвый! – выпалил он, да так, что стёкла задребезжали.

- Всё, всё, поехали.

Мы остановились у какого-то архаичного здания. Вывеска над дверью, переливавшаяся мерцанием разноцветных лампочек, гласила: «Местецо Олега Насваева Ь». Мягкий знак в конце был пририсован краской. У дверей «Местеца» толпились бритоголовые парни в чёрных обтягивающих майках с надписями.

- Щас я приду, - сказал бугай и скрылся в дверях. Каждому из стоявших на входе парней он пожал руку.

По прошествии получаса он так и не появился. Решив, что настало время уйти по-английски, я вылез из тачки и увидел, как парни у входа хищно уставились на меня. Было жутковато. Потом, смекнув, что они глядят куда-то сквозь меня, я обернулся и увидел курчавого и упитанного паренька с банкой «Нивского». Он лакал это на мой вкус премерзкое поило, не обращая внимания на то, как банда чёрномаечников из «Местеца» двигалась в его сторону. Дальше всё было быстро. Они набросились на курчавого толстяка, повалили его на тротуар и стали бить его головой о поребрик. Кто-то прыгал по банке «Нивского», втаптывая её в асфальт, а кто-то прыгал по толстяку. Когда тот перестал дёргаться и кричать, один из бритоголовых достал из штанов ствол и десять раз сделал БАХ-БАХ-БАХ по пареньку, а потом ещё два БАХ-БАХа в воздух.

- Козёл.

- Сука.

- Животное.

- Ты чё, чё, ты чё! – галдела одичавшая бритоголовая толпа.

Я прыгнул обратно в машину, завёл мотор и газанул прочь. Движение там было не оживлённым, ничто не предвещало аварийной ситуации, но я всё равно въехал в столб, ударился головой об руль и потерял память. Выбравшись из искорёженной тачки и забрав с заднего сиденья сумку с вещами, я огляделся по сторонам и направился в сторону центра города.

День сменился вечером, а я так и не появился в общежитии и не снял себе комнату на время экзаменов. Это значило, что теперь мне придётся ночевать на улице. Я зашёл в парк, чтобы поискать подходящую для ночлега скамейку. Как назло, все места были заняты. Так что я отправился в бар, в котором неторопливо сосал дешёвый шотландский виски до полуночи. В двенадцать ко мне подсела девушка. Мы пили с ней ещё около тридцати минут, в ходе которых я рассказал ей, как прошёл мой день, и что мне негде заночевать. У неё была комната в коммуналке, и она позвала меня к себе. Я был не против.

 

 

Музыка будущего

 

Мы ехали в поезде с другом по имени Ильдар. Не важно, откуда. Не важно, куда. Не важно, зачем, не важно, когда. Важно, что уже третьи сутки мы страдали от жары, духоты и вездесущего запаха перегара, доносившегося от пьянчуг из соседнего купе. Всю дорогу они пили. Пили, пили и пили, не прерываясь, кажется, даже на завтрак и обед, что уж говорить об ужине. Ко всему прочему, страсть как любили эти ребята днями и ночами орать на весь вагон матершинные частушки и скабрезные песенки. Весело было. Жаль только, что ехать нам оставалось лишь восемнадцать часов, и мы не могли прокатиться с ними до самого Владивостока.

У нас были боковушки. Купе напротив нас уже сутки пустовало. В Омске туда села пара: пузатый мужик в чёрной футболке AC\DC, заляпанной чем-то, названия чего я не знаю, и рыжая девушка. Мужик поставил на нижнюю койку сумки и спросил:

- Здесь свободно, хе-хе?

«Гык», - крутилась у нас с Ильдаром одна мысль на двоих.

Спустя пару часов и штаны, поезд остановился на очередной пятнадцатиминутной станции. Пьянчуги вывалились на перрон покурить, и в вагоне воцарилась тишина. Тишина, от которой Ильдар, судя по всему, отвык. Беззвучие угнетало его, высасывало душу, словно межпланетный вакуум. Потому он достал из сумки пластиковый контейнер, в котором ещё вчера разлагались рыбные котлетки, перевернул его и стал барабанить пальцами по дну.

- Пыц-пыц-пцаа, - подпевал он издаваемым звукам.

Снаружи, по перрону, туда-сюда сновали бабушки со здоровенными котомками и вёдрами, наполненными грушами, яблоками, апельсинами и всем прочим. Это и всё прочее они, конечно, продавали.

- Яблочки, грушки, бананчики! Покупай, не скупись, с другом поделись! – пели они.

Толстяк опустил окно и спросил у одной из торговок:

- Почём ведро?

- Полтинник.

- Ну мне-то, красавцу, ты точно за тридцать отдашь, а?

- Губу закатай.

- Ладно, полтинник.

Старуха вручила ему через окно ведро яблок. Он поставил его на стол и достал из бриджей бумажник. Пока он искал в нём нужную купюру, поезд со свистом и скрежетом тронулся и поехал. Бабулька шла, потом быстро шагала, потом бежала за поездом, а толстяк никак не мог отыскать полтинник.

- Ну, прости, старая! Всё уже теперь! – крикнул ей толстяк, когда она остановилась у края платформы и, крича проклятья, стала переводить дыхание.

Он закрыл окно, достал из ведра огромное, как пивное брюхо, яблоко и подсел к нам.

- А вы, ребята, откуда едете?

- Из Краснодара, - ответил я.

Он кивнул и откусил кусочек яблочка, брызнув соком и слюной себе на футболку. Разделавшись с фруктом, толстяк посмотрел на Ильдара, который всё ещё улыбался и стучал по дну контейнера.

- А ты, парень, музыкальный, я смотрю, - оценил толстяк, - это из Звёздных войн тема?

- Из Макса Пэйна, - ответил Ильдар.

- Здорово. А вообще вот вы, молодёжь, какую музыку любите?

- Всякую, - ответили мы.

- Ага, ясно.

Толстяк огляделся по сторонам, затем облокотился на наш столик и, глядя на нас горящими глазами, спросил:

- А про дабстеп вы когда-нибудь слышали?

- О,

- Божечки!

- Что

- Же

- Это

- Такое? – исполненные дивом, спросили мы. На дворе, кстати, был 2008-ой, и про дабстеп тогда знали только помешанные на электронной музыке люди.

- О, тут проще показать, чем рассказать! – сказал толстяк и убежал. Вернулся через минуту с плеером и наушниками.

- Дабстеп, ребята – это музыка будущего! – торжественно изрёк он, разматывая провода, - Вон, гляньте, Машка как раз его слушает.

Он кивнул на свою рыжеволосую девушку, лежавшую на койке с такими же наушниками на голове. Её лицо бороздила улыбка от уха до уха, а брови были вздёрнуты до середины лба. По всему, ей нравилось то, что она слушала. Только кровь на подушке настораживала.

- Так, кто первый? – спросил толстяк, расправившись с проводами.

- Давайте я, - отозвался Ильдар и напялил на себя гигантские наушники.

- Готов? – спросил толстяк.

- Да! – крикнул Ильдар.

Толстяк нажал на «Плэй». Ильдар повалился на пол и затрясся в судорогах.

- Вуууб-бубуб-вуб-вуб!!! – вопил он, заглушая собой даже частушки пьянчуг.

В следующую секунду голова Ильдара лопнула с глухим звуком «Бульк!». Стены вагона, пол, потолок забрызгала кровь и серое вещество. Всё стихло. Даже пьянчуги. Даже стук колёс.

Толстяк поднял с пола наушники, вытер их о край футболки и протянул мне.

- Заценишь? – спросил он. Я задумался.

- Ладно, - ответил я, надел мокрые, липкие наушники и улетел во Владивосток своего сознания.

Хэв э найс дэй!

 

Однажды летним утром, около 16:00, меня разбудил телефонный звонок. Это было необычно, поскольку вот уже около полугода мне вообще никто не звонил. Это было время, когда я вообще ни с кем не общался. Проще говоря, я всех задолбал, а все задолбали меня. Но этим утром динамик моего мобильника насвистывал «Данс коммандер», а значит кому-то было что-то от меня нужно.

- Салют, Гендос! – приветствовал меня голос в трубке.

Терпеть не мог, когда меня так называли. Эта вариация моего имени преследовала меня с восьмого класса до самого выпускного.

- Пшёл нахер! – ответил я и почти успел нажать на «сброс».

- Ты чего, дружище? Это же я, Тимур! – представился Тимур.

- Я Тимуров никаких не знаю, отстань.

- Мы же с тобой в одном классе учились, друг! Как это «не знаешь»?

Одноклассников я даже внешне помнил плохо, поскольку запоминать их и не старался. А этот парень хотел, чтобы я узнал его по имени и искажённому телефоном голосу.

- Ага, вспомнил, - совал я, - Как жизнь?

- Замечательно!

- Круто! А от меня-то чего хотел?

- Да я подумал тут: столько лет со школы прошло, давно не виделись, и всё такое.

- И?

- И, быть может, пойдём, посидим где-нибудь? Я народ уже позвал: шесть человек будет точно. Включая тебя, если согласишься.

- У меня денег нет, - пытался отбрехаться я.

- Какие деньги, дружище! Я всё оплачу, не переживай!

Звучало соблазнительно: на халяву покушать и выпить. Учитывая, что денег у меня и впрямь не было, я согласился.

- Ладно, давай. Где встретимся?

Тимур назвал какую-то лоховскую кафешку в самом лоховском районе города. Собственно, это было в двух шагах от моего дома. Я ответил, что буду ждать на месте.

Когда я подошёл к кафе, то увидел, что народ уже собрался. Возле входа стояло пятеро моих бывших одноклассников, из которых я хорошо помнил только одного. Одну. Галю Баянову с огромными титьками, которые делали её харизматичным и легко запоминающимся человеком.

- О, Гендос подтянулся! Здарова, дружище! – крикнул рыжий, долговязый парень, выглядевший как полный Тимур.

- Привет, - ответил я.

Все поочерёдно поздоровались со мной, и мы зашли в кафе.

В той забегаловке я тогда был в первый и последний раз. Внутри она выглядела как детское кафе: разноцветные столики и стулья, стены, выкрашенные в игривые тона, аквариумы с рыбками. Мы заняли большой угловой диван по соседству с дружным семейством, поедавшим мороженое.

- Добрый день! Что будете? – спросила нас молодая официантка.

Замечательный вопрос, учитывая, что не все из нас ещё толком устроились за столиком. Тем не менее, две девушки: Галя с большими титьками и ещё одна, имени которой я не знал, с ходу заказали какие-то салаты и чай. Парни, созрев, взяли по кружке кофе и пирожному.

- Вам что? – официантка обратилась ко мне.

- Пиво.

- Какое.

- Самое дешёвое, не знаю. Вот это давайте, - я тыкнул пальцем в меню.

Официантка что-то чиркнула в блокноте и ушла. Я проводил её взглядом, а когда повернулся обратно к столу, то поймал на себе изумленные взгляды бывших одноклассников.

- Пиво? – спросил Тимур.

- Ну.

- Зачем? Это же вредно.

- Ну.

- Не знаю, я вот решил вообще не пить. Никогда-никогда.

- А-а.

- Спортом занялся. Тоже попробуй, знаешь, как бодро дышать будешь.

- Попробую.

- Да и вообще для внешности полезно. Девчонкам нравится, - последнее Тимур сказал вполголоса и заговорщически подмигнул.

Вернулась официантка с заказом. Моё пиво было налито в смехотворно маленький бокальчик. Я думал было пойти и развоняться по этому поводу, но, сделав небольшой глоток, передумал.

Ребята пододвинули к себе свою еду и достали телефоны. Сначала они всё как следует отфотографировали, потом сидели и чесали головы, придумывая подписи. Я краем глаза глянул в телефон Тимура. Он твитил. «Незабываемая встреча с незабываемыми людьми. Вспоминаем лихие подростковые))». Через пятнадцать минут твит-минутка повторилась. «Говорим обо всём, смеёмся. Было время», - щёлкал Тимур. И ещё через пятнадцать минут, как по будильнику.

Мы сидели в кафешке ещё около часа, а потом решили прокатиться в центр и немного пошляться там по городскому саду. Там я прикупил в ларьке портвейн, завернул в бумажный пакет и попивал в минуты, когда ребята клацали по экранам. С Галей и её большими титьками у нас завязался интересный разговор. Вечером все разъехались, а мы с Галей ещё гуляли среди берёзок, осин и кедров. Потом она, игриво искря глазками, предложила поехать ко мне. Конечно же, я согласился.

- А где у тебя комп? – спросила она, едва мы ступили за порог моей квартиры.

- В зале. А зачем тебе?

- В «Конт» зайти.

- В «Конт»?

- В «ВК».

- Ну входи, проходи, заходи.

Она сбросила туфли, забежала в зал и клацнула по кнопке на системном блоке. Немногим позже я тоже прошёл в комнату. Галя сидела в кресле и кушала глазами экран. Я подглядел, что она там пишет. «Ребят, это было оч круто!))» Почувствовав моё присутствие за своей спиной, Галя пояснила:

- Пишу, как здорово прошёл мой день.

- М-м. Чай-кофе будешь?

- Да, давай чайку, - ответила она.

Я ушёл на кухню, сделал два чая и вернулся в зал с кружками.

- Щас, щас я тут это, посижу немного и приду, ага? – лепетала она, не отрываясь от орудования глаголом в микроблоге.

- Ага.

Я поставил кружки на журнальный столик, уселся на диван и стал смотреть на Галину спину, из-за которой было видно то, что делало Галю Галей. Прошло минут сорок, а Галя всё сидела перед экраном, щёлкала клавишами, трещала колёсиком и кликала мышью. «Похоже, на сегодня всё», - решил я, снял брюки и принялся играться с яйцами. Хороший денёк.

 

 

 

Один дома

Драма в двух действиях

(для постановки в школах в воспитательных целях)

 

Действие первое

Обычная просторная московская квартира. Вася сидит один в кресле с видом глубочайшей задумчивости.

 

Вася

О, пустота, нутром чую тебя

Везде и всюду здесь, родительской квартире!

Не ты ль свобода та, которою меня

Боги языческие щедро наградили?

В тот сладкий час, когда родители мои

На дачу пополудни укатили.

Сумею ли распорядиться я тобою,

Свалившейся небесной дланью на меня,

Разумно, с толком, с честью и любовью,

Ведь упустить тебя мне – грех. Никак нельзя!

Возможно, стоит закатить пирушку,

Достойную гулянки королей?

И, коли пир горой пойдёт – вызвоним шлюшку,

А то и скопом соберём блядей!

 

Василий поднимает телефонную трубку и набирает первый номер.

 

Вася

Алло, Геннадий, говорить тебе удобно?

Ну, типа, это, как вообще сам, слыш?

Ныне обитель моя полностью свободна,

Так что давай ко мне, если не ссышь.

Пивцо закупим, Нивского семёрку,

А как разгул пойдёт – блядёху позовём.

 

Гена

Девицам молодым предпочитаю водку.

Приду, коль скоро водку разопьём.

 

Вася

Замётано, но есть одно условье:

В палатке нам её должны продать.

 

Гена

Раз так – поймал тебя на слове.

Идти мне быстро. До тебя - рукой подать.

 

Вася

На том и порешили с тобой, друже.

Не медля кладу трубку на рычаг.

 

Вася кладёт трубку. Потом снова поднимает и звонит Тимуру.

 

Вася

Алло, Тимурка, в общем, слушай в уши...

 

Тимур

Чё, чё, бля?! Тёлки будут, бля?

 

Вася

Братишка, ты ведь вовсе не дослушал!

 

Тимур

Чё, сука, тёлки будут? Будут, бля?

 

Вася

Девиц мы позовём, конечно, если...

 

Тимур

О-о, это тема, жопа, бля пизда!

Я типа щас сижу в двухместном кресле!

Ну, типа, рифмы к «Если» я не знаю больше, да?

 

Вася

Так ждать тебя?

 

Тимур

Да, безусловно.

 

Василий весит трубку. Потом снова поднимает и в этот раз звонит известному дамскому угоднику и обольстителю Борису, раз уж девок пообещал.

 

Вася

Великолепный вечер! Борю можно?

 

Борис

Я это! Боря – это Я!

 

Вася

Вечор, Борис! Вам говорить не сложно?

 

Борис

Приветики. Нормально всё, ага!

 

Вася

Придёшь ко мне? Предки свалили

Часов эдак до завтра. Кстати, слушай,

Вы дружбу с Марьей некогда водили...

 

Борис

Давай-ка ближе к делу. Не ссы в уши.

 

Вася

Наслышан я, она тусовки любит,

Вино, утехи плотские, и вот

Подумал шальным делом я, не будет

Она ли против зайти к нам на антрекот?

 

Борис

Сомнений нет, но при одном условье,

Коль вместо водки гадкой для меня

Возьмёте Ягуар, ведь он достойней,

Чем ваша ядовитая херня.

 

Вася

Будет исполнено. До встречи!

 

Вася звонит последнему гостю – Лёхе, который всю свою жизнь, а точнее – сколько себя помнил (два с половиной дня) курил всякую дрянь.

 

Вася

Алло, дружище! Лёха, ты ли это?

 

Лёха

Ага.

 

Вася

Внимай моему слову, дорогой:

Хотим мы закатить гулянку для поэтов.

Желаешь ли присутствовать, родной?

 

Лёха

Ага.

 

Вася

Вы лаконичен, как удав. С собою

Возьмите непременно что-нибудь «такое».

Лёха

Ага.

 

Вася

Не смею боле мучить Вас. Отбой.

 

Действие второе

 

Парни встречаются у палатки. Тимура, как самого бородатого, отправляют за водкой. Продавщица, конечно, понимает, что ему далеко не восемнадцать, но думает: «Пущай травится», - бутылку продаёт. Остальная закусь, две банки ягуара и прочий яд внимания не заслуживают. Интересное происходит после распития половины бутылки.

Все пятеро в квартире у Васи.

 

Тимур

Ну чё, етить-коптить, дела какие?

Где девки, бля, которых обещал?

 

Вася

Терпение, друзья мои лихие!

Бориска! Раскрути утех штурвал!

 

Борис

Сию секунду.

 

Борис берёт телефон и набирает номер Марии.

 

Борис

Моя звезда! Любовь, луна, царица!

Постыдных групповых утех императрица!

Не соизволишь ли ты, жаркая Жар-птица,

Впорхнуть на вечеринку к нам повеселиться?

Голос в трубке

Это не Маша. Это мама Маши.

Сейчас ей трубку передам, один момент.

 

Маша

Алё, Бориска, как делишки Ваши?

 

Борис

Коль скоро нужно, повторю свой комплимент.

 

Маша

Не следует. Мне маменька передала дословно

 

Борис

Чего же ожидаешь? Дуй сюда!

 

Маша

Да будет так, военный истребитель словно,

Лечу на всех парах к вам, господа!

 

Через пять минут. Маша звонит в дверь, входит в квартиру, здоровается.

 

Вася

Сударыня, приветствую! Входите!

 

Тимур (тихонько, на ухо Гене)

Ща трахать её будем, бля, ура!

 

Мария усаживается за стол. Все усаживаются за стол. Над компанией нависает тяжёлая туча молчания. Первым тишину нарушает Тимур.

 

Тимур

А Гена дрочит до сих пор!

 

Гена

Ступай в очко!

 

Вася

Довольно! Это – глупый спор.

 

Лёха

Ага.

 

Маша

Ребятушки, графья, сыны вельмож!

Позвольте прейскурант мне вам озвучить:

За меньше тысячи никто не будет вхож

В вишнёвый сад мой.

 

Вася

Полно ты нас мучить!

Бедны мы, как нагой сокол. На милосердье

Твоё единственно надеемся, Мария!

Нам уступи мальца!

 

Маша

Прости, Василий,

Но без деньжат не будет и кинца.

Но есть вариант для вас, малоимущих,

Из положенья выйти без потерь:

Один из джентльменов, водку пьющих,

Без ласки обойдётся. Что ж, я в дверь.

 

Мария удаляется в отдельную комнату. Пацаны остаются решать, кому сегодня перепадёт, а кому – нет.

 

Борис

Я в стороне хочу остаться, уж увольте.

 

Гена

Я тоже, если честно, не хочу.

Как ранее сказал Василию, позвольте

Стакан я белой вместо ласки накачу.

 

Тимур

Вот вы, ребята, обоссанцы, ёпта бляца,

Коль скоро, опрометчиво, спеша

Умели так бездумно отказаться

От ласк, что предлагает госпожа.

Я буду дважды с ней, и баста.

Сидите тут, два пидераста.

 

Тимур идёт в комнату к Маше. Через минуту выходит.

 

Вася

Ужель решила обмануть? Не дала?

 

Тимур

Отнюдь, Василий, суть дела не в том.

Я всё. Закончил. Чем же дело стало?

Лёха, ступай, устрой ей тром-бом-бом.

 

Следующим в комнату к Маше идёт Лёха. «Ага, ага», - то и дело доносится из-за стены. Все смотрят на Гену и ждут каких-нибудь действий.

 

Гена

Господа, довольно взглядов томных!

Я не хочу уединяться с нею.

От страсти, жажды неги для влюблённых

Водка мне и врач и панацея!

 

Внезапно раздаётся стук в дверь

 

Голос из-за двери

Милиция пришла. Открыть извольте!

Соседи сообщили – шум у вас.

 

Лёха

Ебать! Менты! Окно откройте!

 

Тимур

Лёха бля! Съёбался, пидорас!

 

Вася

Придётся нам блюстителей закона

Впустить немедля внутрь, господа.

Нельзя, чтобы от их плечей урона

Терпела моя дверь. Таки дела.

Ведь в случае последнем лишь на чудо

Сослаться я смогу потом родителям, друзья.

 

Вася открывает дверь. В помещение входят два милиционера.

 

Милиционер 1

Употребляем, граждане-бандиты?

Бухаем? Дуем? Нюхаем? Иль как?

 

Милиционер 2

Вон водочка лежит, вон, посмотри ты!

 

Милиционер 1

Совсем от рук отбились, значит. Так?

 

Милиционер 2

Итак, шпана, явите документы

Моим очам, а после – встали к стенке!

 

Все достают документы. Пока первый милиционер проверяет их, второй открывает дверь в комнату. Там лежит Мария. Милиционер смотрит на неё взглядом служителя закона. Мария смотрит на него взглядом служителя любви. Потом начинает блюёт на ботинки милиционер.

 

Милиционер 2

Ты, белобрысая, совсем стыд потеряла?

А если ни не отмою, что тогда?

 

Маша

Не знаю, господин. Я жертва! Вы глядите:

Они здесь все насилили меня!

 

Милиционер с отвращением выбегает из комнаты. Обращается к коллеге.

 

Милиционер 2

Браток, за дверью девка, с виду – полная,

Бормочет, мол, насилили её.

 

Милиционер 1

Действительно? Вот дело! Уголовное!

На всех троих само себя здесь шьёт!

А так же и в распитии напитков

Компания была уличена.

Короче: пять минут на сбор пожитков,

Вас ждёт ваш новый дом теперь: тюрьма!

 

Вася

Нет, нет, пожалуйста! Пусть их лишь! Не меня!

 

Милиционер бьёт Васю ногой по лицу. Затем отзывает Тимура на кухню поговорить. Через пять минут возвращается.

 

Милиционер 2

Фортуна в вашу сторону сегодня

Всецело расположена, друзья.

Товарищ ваш нам сделку предлагает:

С вас с каждого по половине косаря.

 

Вася

Все наши деньги у девчонки.

Их отберите. И её саму

Берите, в из-под телевизора коробке

Отправьте в близлежащую страну.

Пусть ремеслом своим там зашибёт деньжат,

Пассивный доход будет. Всякий будет рад!

 

Милиционер 2

А этот дело говорит. Тащи её сюда!

 

Маша

Я не хочу в страну другую! Я – москвичка!

 

Милиционер 2

Мы тут – закон. Теперь уж никуда.

 

Мария в ужасе падает на колени и теперь принимается убеждать милиционеров, мол, тут всё по любви было. Милиционеры непреклонны. Берут деньги, Марию и уходят. Стоят на лестнице.

 

Милиционер 1

Дружище, слушай, нам с руки ли

С нею возиться тут, куда-то отправлять?

Давай съёдим её, и дело крыто?

 

Милиционер 2

А почему бы нет? Добру не пропадать!

 

Милиционеры начинают есть девушку. Тем временем на этаж приезжает лифт. Из него выходят родители Василия. Заходят в квартиру. Борис и Гена тут же выбегают. Тимур пытается убежать за ними, но погибает.

 

Отец Васи

Ты что наделал, отрок непутёвый?

Едва тебя оставишь, и гляди!

Всё: люстра, телек, ковёр новый,

Разбито, пропадёт или в грязи!

Всё, хватит! Доигралося, отродье!

Убью я то, что спьяну породил!

 

Отец бьёт Васю по голове. Тот умирает. Мама вызывает милицию, мол, сын помер: упал, ударился головой. А на кухне его друг тоже помер: упал, ударился головой. В комнату заходят милиционеры.

 

Милиционер 2

Ноль два сейчас отсюда вызывали?

 

Мать Васи

Всё точно так, товарищ капитан!

 

Милиционер 2

Где трупы?

 

Мать Васи

Вот!

 

Милиционер 2

Серёга, взяли!

 

Милиционеры берут трупы и вытаскивают на лестницу, где съедают их рядом с обглоданным трупом Марии.

 

Занавес...

 

Автор

Едва ли! Я ещё не всё сказал.

В заключении раскрою

Смысл того, что ты читал.

Смысл этого бесстыдья,

Посыл, замысел, сигнал.

Смысл моралью сей зовётся,

Здесь она, и вот она:

На просторах необъятных

Нашей родины, да, да,

Испокон веков повсюду

Долбоёбов дохрена.

 

Занавес.

 

(по мотивам рассказа Антонио Лопеса Ту Мадейры)

 

 

Отцы унд дети

 

Истинную ценность чего-либо осознаёшь лишь тогда, когда этого лишаешься. Аксиома человеческой природы, действие которой я в очередной раз ощутил на себе сегодняшним утром, когда обнаружил, что всему району, если не всему городу, отрезали водоснабжение. Такой себе бесплатный экскурс в десятое столетие, в средневековый городок, улицы которого смердят запахами каловых масс. С одной стороны даже интересно: экзотика! Но когда такое устраивают по два-три раза в месяц, то становится не до смеха.

Я проснулся и сделал то, что перво-наперво делаю каждым утром любого дня: хорошенько пробзделся. Закончив, я поднялся с толчка, подтёр задницу и нажал на смыв.

- Гадство! – пробурчал я, когда понял, что воды в бачке нет, а значит и смыть злоуханную кучу нечем. Ко всему прочему, кроме двух бутылок грязной святой воды, запасённой ещё лет пять назад, в доме никакой жидкости не было. Я притащил бутылки в туалет и залил их содержимое в бачок.

- Во имя Отца, Сына и Святого Духа, - перекрестился я, наблюдая, как водопад причащённой воды смывает коричневую пирамидку в небытие.

Теперь получить утреннюю дозу кофеина в домашних условиях стало абсолютно невозможно, поскольку всю воду в доме я просрал в самом наибуквальнейшем смысле. Я взял немного денег и вышел на улицу.

В округе было лишь одно место, где подавали кофе: детская кафешка «Матрёнов двор». Я зашёл в неё и чуть не столкнул с ног молодую широкобёдрую официантку.

- Извините, - сказал я, подняв слетевшую с её головы жёлтую кепочку.

- Ничего, - ответила она, натянув кепку на голову.

Я сел за единственный свободный столик, у входа. Немногим позже, ко мне подошла та же официантка и спросила:

- Что будете?

- Кофе, - ответил я, - и пироженку какую-нибудь.

- Какую?

- Любую.

- Ну как это так? Давайте конкретнее, а то я вам тут принесу пироженку!

- А какие есть?

- «Медвежий улей», «Кошкин дом»...

- Давайте первую.

- «Медвежий улей»?

- Ага.

Официантка чиркнула что-то в блокноте и убежала. Я расселся в стуле поудобнее и стал ждать.

За столиком в центре сидела молодая мамочка с трёх-четырёх летней дочуркой. Дочка была чем-то недовольна и выказывала недовольство так, как обычно его выказывают дети: плакала, кричала, била себя ручками по голове. Мать пыталась заткнуть ей рот всем, что попадалось под руку: руками, салфетками, едой. Но от этого ребёнок бесился пуще прежнего. Лицо мамочки горело, а со лба крошечными капельками стекал холодный пот. Она озиралась по сторонам, рассеянно улыбаясь уставившимся на неё посетителям кафешки.

- Алина, заткнись ради бога! На нас люди смотрят! – бормотала она сквозь зубы.

- Аааауу-аа-уааа! – отвечала ей дочь.

- Да всё, всё, замолчи говорю! Люди смотрят! Молчи или зарежу!

- Ааааа-ааАА-уаааа! – не унималась Алина.

Мамочка схватила со стола пластиковую вилку, измазанную кетчупом и горчицей, и воткнула её дочери в глаз. Девочка задёргалась в конвульсиях. Потом брызнула маме в лицо тонкой струйкой крови из глаза и замертво упала на пол. Мамочка подняла её маленькое, безжизненное тельце и засунула его в свою дамскую сумочку.

- Извините, ради бога! – дрожащим голосом пробормотала мамочка, в очередной раз натянуто улыбнувшись всем вокруг. Потом она снова уселась за стол, вытерла лицо влажной салфеткой и стала доедать завтрак.

- Ваш кофе и «Медвежий улей», - сказала широкобёдрая официантка и поставила на стол поднос с заказом.

- Спасибо. Можно счёт сразу?

- Да, конечно.

Через минуту она вернулась.

- 95 рублей, - озвучила она.

Я протянул ей сотню.

- Ждите, сейчас сдачу принесу.

Я кивнул, взял маленькую белую чашечку и сделал большой глоток. Потом запихал в рот «Медвежий улей» и выпрыгнул в окно.

 

.

 

Комбинат

 

Утро. Новый день. Я снова иду туда. Холодный осенний дождь маленькими каплями сыпется мне на голову. Волосы намокают и, слипшись, становятся похожими на чёрные сосульки. В воздухе приятно пахнет озоном – запахом тысячи приятных воспоминаний.

Подхожу к месту. Рядом со мной в ту же сторону идёт компания близнецов. У них одинаковая одежда, одинаковые причёски и одинаковые выражения лиц. Похожие друг на друга, словно капельки утреннего дождя. На затылках – едва заметные бугорки, вершина которых мелькает красным.

Захожу внутрь. Аромат дождика сменяет запах пота и мусора. Иду по коридору. Мимо проходят люди с такими же маячками на макушках. У меня такой тоже есть, но ненастоящий. Я жульничаю: прилепляю себе поддельную мигалку. Настоящие перестали ко мне приживаться, а ходить совсем без них нельзя – слишком много внимания. Вон тот парень, например, который только что прошёл мимо. У него мигалки нет, а на её месте – дырка. Тоже жулик, только глупый. Каждый, кто проходит мимо него, считает своим долгом плюнуть ему в лицо или одарить пощёчиной.

- Да вы просто завидуете, - бормочет он, получая оплеухи.

Поднимаюсь вверх по лестнице, иду по коридору мимо открытых дверей цехов. Из каждого доносится громкий лязгающий звук и скрежет. Изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не закрыть руками уши и не выдать себя.

Захожу в один из цехов, одновременно с ещё одним парнем. Мы немного опоздали, где-то на пару секунд. Остальные двадцать восемь человек уже на своих местах, а мы опоздали. Перед ними в своей неизменно величественной позе стоит контролёр. И нет, вроде бы, в нём ничего выдающегося, только поза величественная. Он окидывает нас презрительным взглядом. Двадцать восемь человек повторяют за ним. Контролёр начинает говорить. Когда говорит – смотрит на нас, но говорит не с нами. Сперва пробивает броню, сбивает с толку, заставляет путаться. Парень рядом со мной сдаётся. Видя это, контролёр спускает штаны. Парень падает на колени, раздвигает ягодицы контролёра и принимается работать языком. Двадцать восемь человек смотрят на него с одобрением и пониманием. Парень заканчивает дело, встаёт на ноги, облизывается и занимает своё место. Контролёр переводит взгляд на меня. Атакует, бьёт броню, я парирую. Снова атакует – я снова защищаюсь. Взгляды двадцати восьми человек, направленные на меня, исполнены жалостью. Думают, что я поломан и сочувствуют.

Контролёр смекает, что я, возможно, неисправен и ведёт меня к технику. Потом удаляется. Я остаюсь наедине с техником. Техник цитирует мне пункты из «Свода правил Комбината» и выдержки из «Законов Великого Цеха». Я люблю историю, но сейчас почему-то не могу вспомнить, как всё это называли люди прошлого. Помню, что как-то красиво.

Когда техник заканчивает свою речь, я киваю, говорю, что внял каждому слову и что впредь осечек не повторится. Жулик. Техник мне не верит. Встаёт со своего места, трогает мой затылок, чтобы проверить исправность маячка и замечает обман. Лицо его приобретает цвет раскалённого угля. Он снова зачитывает мне речь и говорит, что хочет побеседовать по поводу моего поведения с моими опекунами. Очевидно, запугивает, но промахивается: я-то знаю, что мои опекуны такие же жулики, как и я. Нет, не такие же. Гораздо более искусные жулики, настоящие профессионалы. Притворяюсь раненным перед техником. Получилось: цвет его лица снова становится обычным. Он изымает у меня поддельный маячок и отправляет домой за опекунами. Я забираю вещи в цехе и выхожу на улицу.

С неба всё ещё сыпет дождик, и я полной грудью вдыхаю его аромат, выбравшись из застенка Комбината. Люди глядят на меня, как на дурня. Иду домой. По пути ловлю только злые взгляды, но не плевки и не пощёчины. За пределами Комбината такое редко происходит.

Прихожу домой и рассказываю обо всём второму опекуну. Она зачитывает мне речь техника, цитирует «Свод правил Комбината» и «Законы Великого Большого Цеха». Сама же она добродушно улыбается и хлопает меня по плечу. Жулики, говорю же вам. Дело в том, что в каждом жилом отсеке есть прослушка, так что помощники Прокураторов слышат все наши разговоры. Поэтому дома мы в основном общаемся с помощью писем. Когда второй опекун заканчивает говорить, я пишу:

«Долго ещё? Когда мы уже улетим?»

«Скоро», - отвечает она.

 

 

Стих без названия

 

«Кем ты в сей жизни стать намерен?»,

Спросили у меня друзья

Сказал я, зову сердца верен:

«Пьянчугой знойным буду я!

 

Долой заботы и печали!

А груз проблем – ебать под хвост!

Гортань обжёг – оковы спали!

Твою же мать! Звучит как тост!»

 

Глава 2

 

Девушку из бара звали Яна. И так вышло, что через пару недель после знакомства я перебрался к ней. Мой переезд был выгоден нам обоим: ей было проще платить за комнату, а мне не приходилось ночевать где попало.

Яна работала на почте, а я был фрилансером-копирайтером. Зарабатывали мы немного, но даже этих денег с лихвой хватало на еду, питьё и оплату комнатки. Первый месяц наших отношений был настоящим золотым веком: мы вместе играли в приставку, ели пиццу, пили пиво, смотрели сериалы и не совершенно думали о будущем. Но потом пошло-поехало.

Я лежал на кровати и делал то, чем обычно занимаюсь в свободное время: дремал. Яна вернулась со своей поганой работки в семь вечера особенно раздражённой и озлобленной.

- Тебе надо найти работу, - сказала она.

- У меня есть работа.

- Нормальную работу, понимаешь? Нормальную!

- Нормальная у меня работа.

- Работа должна приносить деньги!

- Она и приносит. На пять кусков в месяц больше, чем на твоей клятой почте, кстати.

- Ты не понимаешь, - всё не унималась она.

- Конечно. Ты бы прямо сказала, мол, хочу, чтоб ты ишачил где-то и приходил домой как я, по расписанию, злой и замученный. Я бы сразу всё понял.

- Ты чё это? Чё распизделся-то?

Когда девушка говорит подобное, следует понимать, что спор исчерпал себя. Теперь остаётся только утихомирить её смирительной рубашкой своего обаяния. Но в этот раз она не повелась на мою смазливую моську.

- Ищи работу, или пшёл вон!

Больше в Питербурге меня никто не мог приютить, а на поиски новой девушки с жильём ушло бы время. Так что пришлось, превозмогая боль в яичках, пойти на уступки.

- Ладно, так и быть. Найду тебе шабашку. Самую вонючую в этом вонючем городе. Буду тоже приходить, как ты, злющий и выжатый. Глядишь, так и подохнем в один день с тобой.

- О, как мило! Умрём в один день. Люблю тебя! – сказала она и чмокнула меня в лоб.

Ночью я пошёл в туалет. Пока я справлял малую нужду, мне от чего-то показалось, что мои яйца стали меньше. Вообще, всю мою жизнь у меня были огромные яйца. В военкомате одна из врачих, осматривавшая мой член, рекомендовала мне носить плавки вместо семейников, потому что иначе мои яйца могли когда-нибудь отвалиться. На тот момент, правда, я уже года два трусов не носил вообще, но это другая история.

Я устроился кассиром в кафе быстрого питания за двадцать кусков в месяц. Обещание, данное Яне, я исполнил: нашёл себе самую нищенскую работу в Питербурге. Там я познакомился с одним интересным парнем, которого звали Илья. Он тоже был алкоголиком и мнил себя циником, так что мы нашли общий язык. После работки мы часто зависали в разных местах, где пропивали свой нищенский заработок. В этой связи я стал приходить домой позже, и через время нарвался на новый скандал.

- Это что? Вечно ты где-то шляешься! Веселишься там, смеёшься всё. Жизнь тебе – шутка сплошная. Давай-ка ты с этим завязывай, хватит со своим дружком водиться!

- Слушай, тебе чего надо? У нас с тобой же всё нормально, всё так же. Чё надо-то? Ну нашёл я себе друга, нормальный парень. Мы ж с ним не ебёмся, в чём проблема-то?

- Просто я стала замечать, что... В общем, я чувствую, что не нужна тебе, - сказала она, опустив глаза в пол. Хорошо бы, если б в этом месте заиграла драматическая музыка.

- Ну слушай, слушай, ладно тебе, а? Всё же хорошо.

- Хорошо. Хорошо. Но я ведь не о многом тебя прошу. Всё хорошо, только теперь давай это... без Ильи этого, ладно?

Я тяжело вздохнул.

- Ладно, ладно, - ответил я, поскольку сопротивляться не мог.

С тех пор мы с Ильёй общались только в рабочее время. Он всё прекрасно понял и принял.

- Ну да и хуй с тобой, пиздострадалец. Мужчина, ёпта, - говорил он.

Во время одного из перерывов на обед я пошёл в толчок пробздеться. Скинув штаны, я увидел, что мои яйца стали крошечными. Из бычьих яиц они превратились в перепелиные. Меня это обеспокоило.

Потом было воскресенье. Мы с Яной прогуливались по парку. Навстречу нам шла какая-то девчушка с книжкой, на обложке которой был изображён след от стакана. Не знаю, почему, но эта обложка подцепила мой взгляд.

- Ты чё это вылупился? – спросила Яна.

- А?

- Чё вылупился говорю?

- Да просто...

- Так, с теперешнего дня чтоб не было такого, понял? Нифига себе, пялится он! Вперёд пялься, на дорогу смотри вон!

- Ладно, ладно, давай только не на людях, ага?

Немного погодя, я засунул руку в карман, чтобы беспалевно почесать яйца и обнаружил, что их нет! Мои яйца исчезли! И перепугался до усрачки, бросил Янину руку и забежал в ближайший биотуалет, чтобы осмотреть промежность. Так оно и было: член одиноко болтался из стороны в сторону, а яиц под ним не было. Не было! И был лишь один способ это исправить.

- Мы расстаёмся, - объявил я Яне, выйдя из туалета.

- Как так?

- Вот так. Всё, пока, давай.

- Ты чё, больной? – спросила она. Потом вдруг разрыдалась и убежала прочь.

Я вернулся в биотуалет, и о чудо! Здоровенные яйца снова были на месте! Я выбежал из кабинки и побрёл вглубь парка танцующей походкой.

- Э! А платить кто будет? – окликнула меня какая-то несчастная бабка. Видимо, биотуалет был её бизнесом.

- За поссать? Лох какой-нибудь пусть платит! – ответил я и поскакал дальше.

Вскоре я вспомнил о том, что жить мне больше негде, и опечалился. Потом вспомнил про Илью, у которого была квартира на окраине, позвонил ему и попросил приютить на время.

- Не вопрос, - ответил он.

Тем не менее, мне предстояло прежде зайти к Яне и забрать свои вещи, но это я решил отложить до завтра. Она, конечно, могла всё выкинуть или продать кому-нибудь, но тогда мне было всё равно.

Остаток дня и денег я провёл в баре, купаясь в пиве и женском внимании.

 

Ноу диффренс

 

К алкоголю я пристрастился ещё лет в пятнадцать и с тех пор не раз обманывал закон «О запрете продажи алкогольной и табачной продукции несовершеннолетним». Обычно это не требует ухищрений: просто продают и всё. Но иногда приходится хитрить. Об этих хитростях вам сможет рассказать любой малолетний обсос, но раз так вышло, что вы читаете меня, то в роли обсоса выступлю я.

Перед тем, как идти в ларёк, вы берёте с собой поддельную ксерокопию паспорта с переправленной датой рождения и деньги на что-нибудь подешевле. Другого школьнику-алконавту и не нужно. Потом заходите в ларёк, осматриваете витрины и выбираете отраву по душе. Выбрали? Теперь подходите к продавщице и уверенно, с чувством собственной самодостаточности говорите:

- Сисечку во-он того, пжалста!

- Восемнадцать есть? – спросит вас полноватая кудрявая женщина лет пятидесяти.

- Да.

- Паспорт есть?

- Нет.

- А другие документы?

Не теряя чувства своего величия, достаёте из заднего кармана мятую, трёпанную временем копию паспорта. Согласно ей, вам, Таковскому Некто Батьковичу, и в самом деле уже девятнадцать с небольшим, чего не скажешь по вашему гладкому детскому личику. Копию протягиваете продавщице. Она, не глянув на неё и краем глаза, достанет из холодильника то, что вам нужно.

Почему так? Почему она не смотрит на вашу мастерски подделанную в Пэинте копию паспорта? Всё предельно прозаично. Полноватая кудрявая женщина хочет продать вам выпивку больше, чем вы хотите её купить. Но формальности соблюсти необходимо: закон с недавних пор ужесточили, да и вдобавок бывают и моральные загоны.

Итак, продавщица получает вашу наличность, желает вам счастливой пьянки и кладёт деньги в кассу. Вы получаете желаемое и выходите из ларька, бросив через плечо рассеянное «Спасибо!»

Это я всё к чему? А к тому, что процесс продажи алкоголя несовершеннолетнему мне видится неотличимым от процесса склонения к сексу едва знакомой девушки.

 

И дольше века длится ночь

 

Вова стоял рядом и равнодушно смотрел, как Фёдор обрабатывал ещё одного неумёху, решившего сесть напротив него за карточным столом. Он, несомненно, играл как бог, но даже бога можно завалить в «Дурака», имея ловкие руки и голову на плечах. У Вовы было и то и другое. У других – только руки, а иногда и вовсе садились косолапые лопухи. В том и состояла их проблема: чтобы побить Фёдора была необходима изобретательность, надо было найти что-то новое, а эти простофили лишь повторяли ходы за ним.

С треском проигравшись, молодой паренёк вышел из-за стола, откланялся и отправился восвояси под свист и ядовитые издёвки от ребят, стоявших позади Феди. Следующим к столу подошёл плешивый пузан в круглых очках. Перед игрой – обязательный ритуал: сесть в позу лотоса, прочесть «Отче наш», встать на колени и трижды поклониться, ударившись челом о землю.

Какая-то часть Вовы верила, что плешивому удастся обыграть Федю и после либо занять его место, либо организовать свой игорный клуб у себя во дворе. Однако Вовин разум говорил, что и этот лысеющий толстяк ни на что не способен. Так и вышло: плешивый прокололся на том же, на чём прокололась куча других горе-шулеров до него.

- Я всохищаюсь Вами с младенчества, - говорил после плешивый, целуя Феде руку, - Скажите, не найдётся ли мне места хотя бы у Вас в охране?

- Найдётся, найдётся, - с надменной ухмылкой сказал кто-то из ребят сзади, - Становись!

Место за столом освободилось, но занять его вновь никто не спешил. Между тем на улице уже начало смеркаться, а Вова обещал родителям вернуться домой до темноты.

- Теперь я, - сказал Вова и сел за стол.

- Сначала – ритуал, - сказал кто-то.

- Ну его! – ответил Вова, - сдавай!

Охрана уже было дёрнулась, чтобы надовать Вове подсрачников. Особенно порывался тот плешивый очкарик. Мановением левой руки Федя остановил их, а взмахом правой сказал, мол, пусть играет.

Фёдор сдал карты.

- Бабки, небось, на книжки тратишь? – спросил Вова перед первым ходом. Федя не ответил.

Помимо золотых рук и платиновой сообразительности, на стороне Вовы была и большая удача. Не углубляясь в хитрую Вовину систему, выдуманную им специально для игры с Федей, скажем лишь, что он разгромно выиграл.

- И шестёрку на погоны! – торжествующе изрёк Вова, положив карту на Федино плечо. Федя нахмурился. Охрана нахмурилась тоже.

- Да ладно тебе, - решил утешить его Вова, - Не можешь ты побить всех. Не можешь драться вечно.

Фёдор покраснел, вены на его лбу вздулись. Для охраны это был знак. Переглянувшись, они медленно зашагали к Вове, обступая его со всех сторон.

Через минуту он лежал на земле и издавал последние булькающие звуки из перерезанного горла. Плешивый стоял рядом и вытирал о рубашку самодельную заточку, испачканную кровью. Восходила луна.

 

Пряная безвкусица

 

Я проснулся посреди ночи. Было тихо. До того тихо, что тишина казалась некой всепоглощающей субстанцией, равномерно распределившейся по всему периметру моей десятиметровой комнатки, и, липкая и тягучая, она сковала собою всё вокруг: одиноко стоявший в юго-восточном углу, белоснежный, словно белый снег, холодильник, гордый тёмно-коричневый компьютерный стол с четырьмя маленькими полочками снизу и двумя большими – сверху, стоявший на компьютерном столе компьютер и его составляющие, тускло-зелёную бутылку «Нивского» с оставшимся на дне слабоалкогольным напитком, получаемым спиртовым брожением солодового сусла. Да, тишина.

Тишина была непреступной, и посему было в ней что-то загадочное, необычное, пугающее. Я разомкнул свои тяжёлые, свинцовые после прерванного похмельного сна, веки и, глядя на белый потолок, белёный белой, уже облупившейся в некоторых местах извёсткой, задумался: «Что же могло потревожить мой сон?» Ведь сквозь пелену этого вязкого безмолвия едва ли мог донестись до моих ушных раковин хоть какой-то звук, способный разбудить меня, известного своим абсолютно нечутким сном и способного спать даже под шквальным артиллерийским обстрелом, человека? Я снова попробовал заснуть, вслушиваясь в тишину, но тщетно: я словно бы был упырём, которого не могли свалить обыкновенные свинцовые пули дрёмы.

Полежав на спине, глядя на белый, как белая гуашь, потолок, я встал с дивана и ощутил тяжёлую тяжесть в ногах, спине и шее, и ощутил острую, нестерпимую боль в голове, которую невозможно было терпеть, и которая была очень острой. Прямо как лезвие опасной бритвы с перламутровой ручкой моего покойного прадедушки, которого я никогда не видел, как и его опасную бритву с перламутровой ручкой. Нестерпимо хотелось выпить.

Походкой раненного в правое колено, чуть выше коленной чашечки, но ниже бедренной мышцы, гренадёра, я поплёлся к компьютерному столу, на котором, как уже говорилось выше, стояла тускло-зелёная бутылка Нивского. Отхлебнув немного остатков слабоалкогольного напитка, получаемого спиртовым брожением солодового сусла, я подошёл к окну. Нестерпимо захотелось закурить.

Я вернулся к компьютерному столу и взял с него пачку «Ивы», о которой я забыл рассказать, что, несомненно, является невосполнимым упущением в моём рассказе. Я взял пачку сигарет, вытащил оттуда сигарету, сунул её в зубы и зажёг её огнём зажигалки за десять рублей, о которой я вам тоже забыл рассказать. Прихватив с собой бутылку, я вернулся к окну.

На улице была ночь. Небо было чёрно-начерно-чёрным и, словно лицо больного воспалением сальных желёз подростка, усыпано яркими звёздочками. А где-то на юго-востоке сияла зловещим сиянием луна, образовывая в чернющих небесах светлые трещины света, похожие на трещины на руках моего прадедушки, которого я никогда не видел.

Опустив глаза вниз, я посмотрел на землю. Когда я опустил взгляд вниз, я увидел стоявшую у бара под окном блудницу в короткой, как жизнь мертворождённого младенца, юбочке, порванных, как мои джинсы, колготках и синей, как чистое небо погожим летним деньком, джинсовке. Она, как и я, курила сигарету, только дамскую. Каждую затяжку она делала с присущей ей женственностью. Я затянулся, хлебнул слабоалкогольного напитка, получаемого путём спиртового брожения солодового сусла, и снова окинул взором беглым взором тюменскую гетеру с телом восемнадцатилетней девочки и лицом пятидесятилетней продавщицы. Внезапно, я вдруг понял, что разбудило меня, что заставило разомкнуть веки и вырваться из царства Морфея в столь поздний час. Мне хотелось пописеть.

Оставив на белом, как белый стиральный порошок, подоконнике тлеющую сигарету и бутылку «Нивского» с остатком слабоалкогольного напитка, получаемого путём спиртового брожения солодового сусла, я поплёлся в туалет.

Встав в величавую позу на белом, как что-то такое же белое, кафеле, я достал из штанов пенис и так точно нацелился в унитаз, как целился немецкий снайпер в голову моего прадедушки, погибшего на полях Великой Отечественной. Выливая всё, что накопилось за ночь, в бежевый, словно утренний кофе со сливками, унитаз, я думал о проститутке у бара. Она будто бы являла в себе все противоречия нашего бренного, безумного мира. Добро и зло. Свет и тьма. Чистота и порочность. Красивое, грациозное тело и безобразное, изрубцованное морщинами, шрамами и ожогами лицо. Я погрузился в себя, в раздумья о высших материях. В голове заиграл Том Уэйтс:

Ит тэээээээйкс э лот оф уискиииии

Ту мэээйк дзыс маднесс гоу эуээээй...

Когда я закончил, то заметил, что написел на пол. Подтерев носком две маленькие лужи мочи, я пошёл обратно в комнату. Докурив сигарету и допив пиво, я лёг на диван и снова попытался уснуть. Что-то всё ещё мешало мне. Проститутка. Мысли о проститутке у бара не покидали меня. Вновь вытащив свой пенис, я стал мастурбировать. После я перевернулся на бок и стал засыпать под убаюкивающий голос Тома Уэйтса, терроризировавший моё пьяное сознание.

...Уай ду ай сээээйв олл ов дзыс маднесс

Ин дзэ найтстэнд дроул?

 

 

 

Эпоха мёртвого

 

Саша Храмцов проснулся после полудня, мучимый страшным похмельем. Папа Саши работал директором в одной солидной компьютерной фирме. На эту должность он заступил в 2008-ом году после отставки предыдущего директора. До того, с 2004-го по 2008-ой, отец Саши работал там же консультантом. Устроился он сюда во многом благодаря дружбе с прежним директором фирмы. Мама Саши работала учителем начальных классов в МАОУ «Средняя школа №3». Работала с 1998-го года. По причине длительного стажа работы и положительных отзывах о преподавательских навыках, имеет высокую категорию. Отец и мать Саши познакомились во время обучения в НГПУ в 1990-ом году. В 1991-ом они поженились, а в 1992-ом у молодой семьи Храмцовых родился первенец – Саша. И вот теперь, спустя 20 лет, 9 месяцев и 13 дней после того радостного события, Саша проснулся после полудня, мучимый страшным похмельем.

«Тебе надо взять деньги, пойти в магазин и купить Пиво – слабоалкогольный напиток, получаемый спиртовым брожением солодового сусла», - дал себе указание Саша, поднял задницу с постели, надел трико, шерстяные носки, чёрные джинсы, бежевую с примесью болотного майку, белую клетчатую рубашку, пуховик, чёрный шарф, серую шапку и коричневые ботинки. Достал из кошелька, изготовленного из кожзаменителя, две сторублёвые купюры, взял связку ключей и вышел из своей общажной комнаты площадью двенадцать квадратных метров. Потом закрыл дверь на ключ, вышел из секции, закрыл дверь на ключ, и отправился в ларёк через дорогу за Пивом – слабоалкогольным напитком, получаемым спиртовым брожением солодового сусла.

Перед тем, как перейти дорогу, Саша посмотрел по сторонам. С северо-востока на юго-запад двигался белый ВАЗ-2105 – заднеприводный легковой автомобиль с кузовом типа седан, выпускавшийся в СССР и России в 1979-2010 годах. Разработанный на Волжском автомобильном заводе. Мелкосерийное производство было начато в октябре 1979-го, полномасштабное производство развёрнуто в январе 1980-го года и длилось до 30-го декабря 2010-го года. Пропустив автомобиль, Саша двинулся в северо-западном направлении, успешно перешёл дорогу и направился к ларьку.

Зайдя внутрь, Саша подошёл к холодильнику с Пивом – слабоалкогольным напитком, получаемым спиртовым брожением солодового сусла, и стал выбирать. Он достал две обжигающе холодных бутылки «Нивского», подошёл к картонному кассиру, отдал ему сторублёвую купюру, взял семь рублей сдачи и вышел из магазина.

На крыльце у ларька Саша увидел бездыханный труп и решил обыскать его на предмет провизии и боеприпасов. Во внутреннем кармане куртки трупа Саша нашёл коллиматорный прицел. Он нацепил прицел на одну из бутылок «Нивского», открыл её и насладился освежающим глотком Пива – слабоалкогольного напитка, получаемого спиртовым брожением солодового сусла. Затем той же дорогой вернулся домой.

 

Пастух Прохор и его цапля

 

Прохор родился, жил и умер в деревне Мюнхенка. Отец и дед детально распланировали его жизнь задолго до того, как он появился на свет. Вырастет, мол, школу закончит, да в город переберётся, в институт поступит, выучится там на инженера или нефтяника какого-нибудь, так, глядишь, и станет первым большим человеком в роду Жухловых. Бабка и мать этот план одобряли. А даже если бы не одобряли, то их, баб, всё равно спрашивать никто ни о чём не стал бы.

С рождения дед приучал прошку к ручному труду. Так, в два с половиной года Прошка ещё и разговаривать толком не умел, а в деле колки дров ему не было равных среди ровесников. Но это так была, мелочь, сама собой разумевшаяся.

То ли дело Антошка Филиппов, соседский мальчонка: в пять лет уже грамотой владел, читать умел. Да так бегло и выразительно читал, что вся деревня диву давалась. Экий, говорили, у Филипповых вундеркинд растёт, глянь-ка! А по выходным бывало вечером соберутся все соседи дома у Филипповых, сядут в зале кружочком, Антошку в центр, на табурет поставят, а тот им как выдаст что-нибудь из Лермонтова:

- Туцки небесныи, вецныи странники...

Бабульки смотрят на Антошку, умиляются, да конфетками юного артиста с головы до пят осыпают.

Что же до Прошки, то он к пяти годам так говорить и не научился. Зато дрова колол хорошо, только конфет ему за это не давали.

В десять Антошка Филиппов сам начал слагать стихи. Теперь не только со всей деревни – из райцентра народ стекался к Филипповым, чтобы своими глазами увидеть юное дарование. Прошка к десяти годам наконец-таки заговорил.

- Сраный клюв! – так он начал своё общение с миром.

Почему клюв? Потому, что в свободное от хозяйственных дел время Прошка увлекался вырезанием. Птичек, свинок, коров и всяких других животных из дерева выстругивал. Прошкино ремесло, правда, общественность так не волновало, как Антошкина поэзия, но Прошке было всё равно. Напротив, своих деревянных зверушек он обычно прятал в укромное место, под кровать, чтобы никто из родни не увидел. Не разделяли они его увлечения. Однажды как-то Прошка вырезал цаплю и показал деду, а тот и говорит:

- Вот, на что ты время тратишь! Какой прок от этого? Лучше б поэзией занялся, тоже б хоть погордились. Да куда тебе поэзия, иди вон лучше грядки полей, а ерунду свою эту брось!

Остальные Прошкины родственники только вторили деду. Бросай, мол, чепухой страдать, делом займись. И Прошка занимался, да только чепухой страдать не бросал.

Время шло. Прохору исполнилось пятнадцать. Они с Антошкой Филипповым к тому времени сдружились и стали вместе вечерами гонять в клуб, на деревенский дискач. Антошка слыл дамским угодником: всякой понравившейся девочке он писал дифирамбы, слагал поэмы, да такие, что девчонка вмиг млела. У Прохора дар красноречия так и не проклюнулся, да и на лицо он был не красавец, так что дам он удивить ничем не мог. Разве что животные у него загляденские получались, да только девчонок они не впечатляли. Так и таскался Прохор за Антошкой хвостиком, украдкой заглядываясь на девочек, млевших от поэзии.

В восемнадцать лет пришло время Прохору исполнять родительское наставление: ехать поступать в институт, на хорошую специальность. Поступил. Сам, правда, не понял, куда, но поступил. Вместе с Антошкой приехали они в город, заселились в одну комнату в общаге. Антошка на учёбу сразу же положил болт и стал бегать уже по городским клубам и там цеплять баб. Прохор же был отличником, учился лучше всех в группе. Хотя до второго курса он не знал, что такое геодезия, на которую он учился, и чем вообще геодезисты по жизни занимаются. А когда узнал – забрал из института документы. В деканате у него спросили:

- Почему решили отчисляться, если не секрет?

- Да параша какая-то, - ответил Прохор и хлопнул дверью.

Когда он вернулся в Мюнхенку, родичи облили его желчью с ног до головы. Все, мол, люди как люди: учатся, специальности получают, работают, а тебе не хватило мозгов даже на геодезиста выучиться. Так и выгнали Прохора из отчего дома. Иди, говорят, и устраивайся теперь в жизни, как знаешь.

Прохор собрал из-под кровати всех своих деревянных зверей, саму кровать забрал и поселился на окраине деревни, в заброшенной избушке. А чтобы на пропитание худо-бедно зарабатывать, стал коров пасти. В свободное время он продолжал заниматься тем, что с детства любил: вырезать животных.

К тридцати годам у Прохора было столько деревянных зверей, что хоть жопой жри. Полуразвалившийся дом был почти весь уставлен ими от пола до потолка. Тогда-то Прохор решил выставлять поделки на улицу. И вот какая штука получилась: проезжал однажды мимо Мюхенки какой-то городской мажор-коллекционер. Увидел он Прохоровы поделки и влюбился. Зашёл к нему домой и спрашивает:

- Почём, пастух, продашь мне это загляденье?

- Халупу мою что ли?

- Да нет, фигурки вон эти.

- Не знаю. Сколько дашь?

Мажор поразмыслил и назвал ему шестизначную цифру, названия которой Прохор до сей поры не знал. И, конечно, он согласился. Всё продал, кроме самой первой поделки: маленькой цапли.

Коллекционер уехал восвояси, забрав Прохорово добро. Прохор же остался один в полуразрушенной избе с чемоданом купюр и стал думать, куда их теперь девать. Может, дом отремонтировать, мебели прикупить там? Нет, подумал Прохор, не годится: построю дом, а завтра окочурюсь. Что тогда с домом будет? Другим хозяевам перейдёт? А разве они зверей всю жизнь из дерева резали? Нет. Вот и нахер. Может, с родителями деньгами поделиться? Да только не они ли меня всю жизнь за резьбу зверей песочили, мол, чепухой занимаешься, проку не будет от этого. Нет, пусть ещё одного Прохора себе заведут, воспитают из него порядочного геодезиста, и уж он их пусть побалует.

- Придумал! – воскликнул Прохор, схватил чемодан с купюрами и побежал в райцентр.

Прохор купил себе земельный участок возле сельского кладбища, огородил этот участок золотой колючей проволокой, а в середине поставил гигантское надгробие, тоже из золота. Потом выкопал ямку, сколотил ящик в человеческий рост и стал тупо ждать.

Прошло уже много лет с тех пор, как Прохор дождался. Но и по сей день я прихожу сюда, на его могилку, сажусь рядом и снова и снова перечитываю Прошкину эпитафию. И без конца улыбаюсь.

 

Осенний призыв

 

Встаю в пять утра, с криком петуха соседского. Ноги с кровати спускаю, сажусь. Пелену сна с глаз ладонью стираю, с постели встаю, иду в сени. На крыльцо выхожу, во двор, воздух утренний вдохнуть. По сторонам гляжу – туман. Да холодрыга такая, что едва в исподнем из дому выйдешь, так мудё сразу и застудишь. Стою чуток, надыхаюсь вдоволь, да в избу обратно захожу.

Живот урчит, жрать просит. Подхожу к холодильнику, дверцу открываю, да внутрь гляжу, кокусы почёсываю. А в холодильнике из съедобного лишь жопа свиная