Основная проблема психокатарсиса 11 страница

Ольга: Ну и что? Такое у женщин сплошь и рядом.

П.: Только не всех объявляют идеальными женами. А Софье Андреевне даже выставку посвятили. Мы с Галей ходили недели три назад. А откроешь книгу отзывов, там: “Вот я, наконец, теперь знаю, какой должна быть идеальная женщина, верная жена, хорошая мать…”

Ольга: Ну и что? Меня это не удивляет. Нормально.

П.: Софье Андреевне удалось-таки добить своего мужа, но только на своем 67-ом году жизни. А в последний год она превзошла саму себя: могла ворваться в кабинет, изорвать в клочья любимый портрет Льва Николаевича, стреляла, когда он работал, под дверью, имитировала самоубийства, топилась… А уж то, что 66-летняя графиня каталась по полу — так это как что-то вроде нормы воспринималось…

Ольга: Ну и что? Обыкновенная женщина.

П.: Нет, ты послушай! Самое дикое, что исследователи не додумались ни до чего лучшего, как решить, что Софья Андреевна потому билась в истериках, и каталась по полу, что рядом был Лев Николаевич, а вовсе не потому, что гомик-профессор. Или какой иной. Ведь достаточно краткого контакта… А потом это может на всю жизнь…

Ольга: А? Нет!! Что?! А?! О чем ты говоришь?!! О чем?!! У меня в раковине вечная гора грязной посуды, давно там лежит, подойду, руки опускаются, делать ничего не хочется — а ты?! Сколько операций — а все равно гной опять собирается. Не могу больше. Надоело — хоть разводись! А ты мне о Толстом!! Это же надо! О Толстом!! Тьфу! Тьфу! Тьфу!

П.: Понимаешь…

Ольга: Ты видишь кучи вдоль стены? Сергей ждет, что я разберу. А с какой стати? Это он ремонт затеял — пусть сам и разбирает!.. Достал с этим ремонтом! Я понимаю, что Галя давно бы уже все разобрала! Ну и хорошо! Пусть вот и разбирает! А я вот — другая. И если я никому не нравлюсь, то…

П.: Разве никому? Гале нравилась — иначе разве бы она стала тебя с братом сводить? (Странная реакция на Танеева… Может, она мужу изменять стала, как это часто бывает, через неделю после свадьбы?)

Ольга: Вот именно, что нравилась. Раньше.

П.: И Сергей говорит, что ты нравишься. Влюблен в тебя. Хороший парень, смотри, какой грандиозный ремонт делает. Да и Галя говорит, что он хороший.

Ольга: Вот именно, что говорит. Она мне такое напела. Когда хотела его женить: хороший-хороший, лучше нету. А стали жить вместе… Ладно, не буду… Да и он сам все время недоволен. Злится, что я не чувствую? Хотя… Может быть, и влюблен.

П.: Этому экстрасенсу тоже.

Ольга: Этому — да. Что да — то да. Не хочется подробности рассказывать… Ему, да еще Галиной дочке…

П.: Вот уж точно. Если кто тебе беззаветно предан, так это она. Мать забудет, но тебя — нет.

Ольга: Это точно. Она меня очень любит. Хорошая девочка. Хотя иногда поступает… Мать тогда предала, когда с бабулькой скандал был. Разве так можно поступать? Гнусно поступила девка, как ни посмотри — гнусно. Словом, не девка, а дрянь.

П.: Скажи мне…

Ольга: А зачем тебе все это знать? Непонятно. Зачем?

П.: (Сказать ей правду или нет? Зачем?) Я пишу книгу, несу ответственность за содержание — вот и проверяю.

Ольга: А что ты о других пишешь? Пиши о своем. Ты же там много путешествовал, столько видел…

П.: А я и пишу о своем. Просто это несколько соприкасается. А вот подсвечник…

Ольга: Оставь ты его в покое!! Свеча в нем была — мы ее дожгли. А остальное… Да и вообще, мне кажется, что душа у меня черная-черная, и тот луч света — ему тьму не разогнать!

П.: Но ведь освещает?

Ольга: И что? Светит с одной стороны. Так это ж не мое. А душа, какая была, такая и остается. Хватит обо мне! Ты лучше скажи: почему ты с ней не зарегистрируешься?

П.: Да она сама не хочет.

Ольга: При ее чувствительности это значит, что не хочешь ты. Почему?

П.: Да я не против… я к ней, собственно, как к жене и отношусь. И регистрироваться — всегда пожалуйста. Так что… Ты знаешь, что у нас с ней в последнее время происходит?

Ольга: Что?

П.: Она все меньше отзывается на логический контакт. Летом она впервые, после звонка к матери, по большому счету, отказалась, а теперь помаленьку отказывается еще. По чуть-чуть. Скажем, заявит, что я словами играю — и все. Отказ от конструктивного общения. Так я, естественно, начинаю бояться, что в один прекрасный момент она откажется раз и навсегда — и что? Всю жизнь потом ей в дурдом передачи носить? (Больно… Курортная любовь — как ни крути. На курорте все — приезжие. Так что, все туда только за одним и ездят. Там все друг для друга приезжие — верх любовного совершенства. Холуйская любовь для той и другой стороны… Сколько женщин весь год деньги откладывают, копят, отказывают себе во всем, чтобы только съездить на курорт, да подальше… Только разница с Галей в том, что те хотят того, за чем едут. И настрой соответственный: 24 дня — и кончилась путевка… Наплакались, навизжались, нанапивались, настрадались — и до следующего раза. Они-то знают — и в своем праве. А Галя… Сколько раз она мне говорила, что боится приезжих? Сто раз? Двести? Курорты ей отвратительны, ни разу и не ездила — защищалась… Чье ж подсознание не знает своих проблем?.. И все равно обманули. Чуть не в дом вломились — начиная с той женщины на работе…) Но даже если и не дурдом. Ты знаешь, она мне же просто бывает элементарно неверна. Два эпизода были очень яркие. Первый — в больнице лежала, там попала под влияние одной женщины. Пять соседок — выбрала из них единственную приезжую, из другого города. Так абсолютная верность ей, а мне — не подходи. А потом поехали летом на юг — там Костик.

Ольга: Какой?

П.: Неважно. То есть, тут получается, что ей даже не важна половая принадлежность — с кем. Вернее, кому принадлежать: мужчине ли, женщине ли или немужчине. Главное — приезжий. И это все из-за каких-то ее отступлений от истины, прорывающих структуру логической защиты. А какие, по-твоему, я должен испытывать чувства, видя, как она отказывается от себя как от личности?

Ольга: Что-то ты непонятное говоришь.

П.: Говорю, что по статистике французы страстно влюбляются три раза за жизнь, а француженки — четыре…

Ольга: Да, такая жизнь. Все через это проходят.

П.: Так передо мной вопрос элементарной верности — у нее только полторы, так скажем, страсти было, отказывается от логики — будет следующая! Я еще от той грязи, которая поднялась, в себя прийти не могу, а если еще одна какая-нибудь история… Я, конечно, понимаю, что через десять лет она станет несколько менее привлекательной и опасность страсти к мужчине уменьшится… Но остаются женщины… (Все-таки страстная “любовь” — это расплата. Как ни крути. Те, предыдущие, — после того, как предавали меня, а Галя — после того, как мужа “проводила”. Все-таки это расплата… Но за что расплачивался я? Такие ли уж страстные были мои влюбления? Собственно, только “первая любовь”… Ах, ты! а ведь правда — предал! Я тогда так хотел от той первой своей любовницы избавиться, поменять ее… Восемнадцать лет расплаты!!.)

Ольга: И как тебе только не стыдно!

П.: За что?

Ольга: Жить с женщиной и говорить, что через два года она будет для него непривлекательна.

П.: Я этого не говорил.

Ольга: Говорил! Я же слышала!

П.: Я сказал не “два года”, а лет через десять, да и не для меня…

Ольга: И все-таки ты сказал два года! Не надо, не оправдывайся. Будем считать, что я тебе поверила. И все равно — как только тебе не стыдно… Так полторы страсти — это ты ее брак за половину считаешь?..

П.: Да. (Какие же мы с ней все-таки одинаковые… И у меня из четырех болезненных зависимостей последнего времени оба мужчины — приезжие, а из женщин, правда, из двоих только одна… И один — психотерапевт…)

Ольга: Да, действительно, в браке она практически не жила… Но ты думаешь, она что — все, больше ничего? Ни с кем?

П.: Она мне так говорила… Я ей верю. Потом специальные психологические методы…

Ольга: Она тебе расскажет! А ты поверил! Одинокая женщина. Причем долго одинокая. Понимаешь?

П.: Нет. (Странная все-таки жизнь… Такое впечатление, что она повторяла мои ошибки… Последовательно и в том же порядке… Некрофилы, опять-таки, не священники или трупорезчики, а целители… Это что — простое совпадение? Или это закон существования половинок? Где оступается ведущий, падает и второй… Нет, она быстрее подымалась, чем я… Так именно потому, что впереди был я, и успевал подняться… А может, это я повторял ее ошибки?.. Тоже нет. Я прежде… Раньше ее, она — потом… Хотя время… Что такое время? Если судить по происходящему, оно все время закольцовывается… Нет, это я виноват, что она оступалась. Я, идущий впереди, должен был остановиться первым и протянуть ей руку… Так это я, получается, подставлял ей подножки?..)

Ольга: А что ж тут непонятного? Чем еще заниматься? Ребенка можно отдать бабушке. А самой можно… Как может быть иначе? Разве можно себе представить другое для женщины поведение?

П.: Ты хочешь сказать, что было обилие мужиков?

Ольга: Зачем обязательно обилие? Два-три. Да она мне вроде что-то такое, кажется, рассказывала. Как раз необходимое число “четыре” отработала. Так что, женись, не думай!

П.: Да, я знаю, женщина женщине всегда поможет.

Ольга: О, да! Это не то что вы — мужики! Я, все-таки, ее лучшая подруга. Хотя, что я, собственно, знаю? Я только по ее рассказам… Она мне, правда, рассказывает все. Только у нее с тобой началось, она мне позвонила и говорит: “С каким я человеком познакомилась!..” Я думаю: все — опять влюбилась! Разве я могла предположить, что она за тебя так схватится — руками и ногами?!

П.: А что ты видела?

Ольга: Да ничего. В Центре разве… Мы там, собственно, все, и Сергей тоже, всю дорогу тусовались. А Галя с этим… Но там — ничего, вида не показывали, чтобы никто ничего-ничего. Да там и возможности не было. Эта Гина мешала, ревновала. Да она вообще ко всем ревновала. Причем, жутко. А перед этим дерьмом расстилалась.

П.: Я так понимаю, что эта Гина была в Центре самой заметной женщиной?

Ольга: Да. Только непонятно: почему?..

Глава сорок восьмая.

ИТАК…

Итак, подведем некоторые предварительные итоги. Чем же, в смысле познания, можно было обогатиться, ознакомившись с первыми частями “Катарсиса…”?

Мы с вами несколько проницательней, чем это обычно водится, заглянули в некоторые места, которые принято считать особо интересными. Мы побывали у дельцов наркобизнеса, в самом начале этой цепочки, побывали и в конце, познакомившись на примере несчастного А. с подсознанием их жертв. Мы взглянули на убийц известного чемпиона по каратэ и киноактера Т. Нигматулина, а в целительском Центре и вовсе проникли в их тщательно скрываемое “святое святых”, доступ куда даже сыщику может открыть лишь Провидение. Мы рассмотрели брачную судьбу гениального Льва Толстого, которая, в отличие от его творчества, к сожалению, оказалась типичной; о самом сокровенном в его семейной жизни мы уже сказали, и к этой “волнующей” теме еще вернемся. Мы изучали детали судеб любимейших его героев, и, кажется, начали догадываться о нетривиальности их появления и даже о как бы независимом их ото Льва Николаевича существовании. И разумеется, стенограммы общения П. и В. Не только его, но и Его Возлюбленной…

Можно вернуться к самому началу — а в книгах это самая ценная из возможностей — и с высоты обретенных познаний вновь заглянуть в горное азиатское селение, в тот дом на краю кишлака. Теперь мы уже не удивимся, почему Ал не смог верно оценить ситуацию и доверился случайному человеку — Ал попался психоэнергетически. Мы более не удивимся, что Джамшед, прежде чем стать бандитом и даже прежде чем стать профессиональным убийцей в рядах государственных войск, пытался выучиться на учителя истории, а любовь к раскапыванию могил сохранил даже до времени встречи с Алом. Мы не удивимся более, что мулла предсказал Джамшеду, что он, Джамшед, мог бы, читая суры из Корана, “исцелять”, то есть делать то, что в Азии тоже принято называть исцелениями от Бога, и не удивимся тому, что это предсказал именно мулла. Мы более не удивимся презрительному отношению жены Джамшеда к своему мужу и его сексуальным возможностям, и тому, что он живущий в душе страх объясняет чьими-то яйцами на потолке.

Стоит, стоит перечитать первую главу. Хотя бы уже потому, что этот притон наркоманов — как бы символ происходящего на нашей восставшей против Бога планете. Всё — и мужчины, и их женщины, и неспособность тех и других, и их яйца на потолке.

Мы не удивимся более неожиданным приключениям Ала, человека-зеркала, и тому, что В. оказалась с ним, став именно Возлюбленной, и тому, что для них обоих суббота — в субботу. Это закономерно. Взаимосвязано. Познание — это и есть выявление закономерностей, взаимосвязи, подчас для большинства сокрытой, между двумя событиями.

Познали мы многое. Мы узнали, как груди возлюбленной можно за несколько дней довести до форм совершенных. Точно так же можно восстанавливать зрение, лечить от головных болей, парализаций, диабета, радикулита, хронического тонзиллита и многого другого. И насчет секса тоже. Мы теперь вообще можем очень многое. Во всяком случае, знаем несравнимо больше, чем Ал, когда он оказался в азиатских горах: о технике и практике психокатарсиса он знал в несколько раз меньше, чем дочитавшие до этой страницы, а о половинках не знал ничего.

Так что, в горы, в Азию, к бандитам, — хорошая, надо сказать, школа! Когда хочется выжить, голова начинает так ясно работать! А к горам стоит и привыкнуть, хотя бы уже потому, что многие верные Божии, по пророчествам, непосредственно перед Вторым пришествием будут искать спасения от гонений за Истину именно в горах.

А в горах — красиво. И не только весной…

Бог — это очень многое, и, прежде всего, для души. Это — и возможность прикоснуться к половинке. А это — свобода.

Свобода — это еще и освобождение от тех, кому подражают только оттого, что они готовы нас давить вплоть до нашей с вами смерти. Да, так мы живем…

Но жить — это, прежде всего, видеть, но не так, как видит большинство людей.

Не так — значит глубже.

Глубже — это значит понимать, что закономерно то, что оказавшиеся рядом с Софьей Андреевной были убеждены, что оплот семьи — она, она — труженица, пожертвовавшая собой ради счастия детей, она — как и следует из ее поз перед фотокамерами — есть та самая идеальная жена писателя, взирающая на мужа, всю себя посвятившая мужу, его таланту и его служению людям.

Глубже — это не удивляться, почему в толстенной книге отзывов на выставке, посвященной 150-летию со дня рождения Софьи Андреевны, записей много, но все они одинаковы и приблизительно такие:

“Наконец я поняла, какой должна быть идеальная жена, заботливая мать, верная подруга. Я хочу быть как Софья Андреевна!”

Глубже — это значит понимать, почему Софья Андреевна была заинтересована в том, чтобы все ее дети и внуки выросли бездельниками, и почему все 38 оказавшихся под ее влиянием таковыми и выросли.

Глубже — это значит понимать закономерность того, что во времена владычества государственной религии под названием православие человека, пытавшегося освободиться от всех видов некрополя, от церкви отлучили, а во времена следующей, тоже государственной религии под названием коммунизм в систему государственных музеев Толстого не допустили ни одного толстовца (или ни один из них не счел для себя возможным работать в этих иерархиях). Но вот вслед за царизмом пал и коммунизм, но ничего не изменилось. Жаль Льва Николаевича. Обоврали его личную жизнь, обоврали и его религиозные убеждения. Льву Николаевичу не нравилось, что на его родине толпы называвших себя христианами впадали в транс от монахов, кадил, исцеляющих кусочков трупов и старцев, но нисколько не интересовались, чему, собственно, Христос учит. Не видя иного пути с этим бороться, Лев Николаевич переиначил текст Евангелия таким образом, что для чудес в нем не оставалось места, но был только Он, Христос, Сын Человеческий, Истина, Бог. И Льва Николаевича объявили безбожником. Человека, который каждый день молился и повсюду говорил, что из всех книг выше — Библия, а Иисус — Господь. Жалко оболганного человека, которого никто не защищает.

Никто — еще не повод оставаться в стороне. Даже если для выявления истины придется написать правду о тех, кто оказывался с ним рядом.

Глубже — это значит понимать, почему все дети Толстого, порицая мать на словах — в старческих своих мемуарах, — при ее жизни были верными ее орудиями и называли отца старым дураком. Глубже — это понимать, что тех, кто осознавал мощь самообладания Софьи и заявлял, что разнузданные истерики “идеальной жены” и ее угрозы самоубийства — не более чем притворство, средство достижения своих целей, средство принуждения начинающего обретать относительную душевную независимость Льва Николаевича, — их, умеющих видеть, — меньшинство. Глубже — это не удивляться тому, что о Софье Андреевне бытует лишь два мнения, а вот о Льве Николаевиче их было множество.

Разнузданная в разрушительных и контролируемых истериках “идеальная жена” как в зеркале видела в нем человека, который, несмотря на мудрые слова, на деле разваливает семью, уничтожает ее, прекрасную Сонечку, давит всех и каждого, и что цель его жизни — довести всех до самоубийства. Изнемогающим от безделия губернским дамочкам совершенно отчетливо казалось, что они видят, что Лев Николаевич с приезжавшими в Ясную Поляну дамами особенно учтив. Пролетарский писатель Максим Горький, певец казарменного коммунистического строя, общаясь с Толстым, разглядел матерщинника и человека, который хочет всех принуждать, уложить в ранжир. Лучшие же люди православной Церкви — лучшие в том смысле, что они, как главари иерархии, были избраны в высший церковный совет (Синод) судить других людей — всматриваясь в Толстого, перед тем, как отлучить Льва Николаевича от Церкви “православия”, увидели в нем человека, не достойного даже и называться христианином.

Да, есть над чем подумать. Подумать — и увидеть …

***

И что же, среди прочего, становится видно? В столичном городе, на глазах у всех, совершается организованное преступление, и даже более того: преступление высокоорганизованное, в которое вовлечены известнейшие люди: государственные деятели, влиятельные ученые, почитаемые артисты, религиозные поводыри ослепленного населения, а главных же — почитают разве что не за святых. Жертв одного только непосредственного воздействия множество — тысячи, десятки тысяч. Это не только изуродованные тела мировоззрения и надругательства над телами памяти. Это — убийство адекватного мышления, это — физическая смерть без участия чужих рук и рук вообще. Особенность этого конвейера преступлений в том, что свидетелей даже не надо “убирать” — они и так не опасны. Более того, они помогают, создавая необходимое поле одобрения, вернее — восхищения. Борьба с этим видом преступности только имитируется — жрецы чувство восхищения пытаются “исправить” на чувство ужаса. Но при том и другом чувстве организаторы конвейера оказываются энергетически сверху, и это их вполне устраивает. И в том, и в другом случае яркие некрофилы остаются в телах населения, которое есть, по сути, лишь их реплики, ходячие мертвецы, у которых нет сил задуматься о половинке … Это еще более страшный результат преступления, чем буквальное умерщвление.

Но кто бы ни были эти “организаторы” — это не важно. Да и вообще обо всех этих людях мы вспоминаем лишь вынужденно. Они недостойны даже быть поминаемы. Они достойны быть забыты. И так это и произойдет — в вечности. И книга эта не о них, это, прежде всего, — история любви, история очищения, катарсис.

История любви (только настоящей!) — вовсе не о том, как, кто и кого увидел, впервые поцеловал и что с ними происходило потом, — хотя интересно и это. Настоящая История Любви — это сама возможность существования характера — так, чтобы это, действительно, был характер, — возможность его возрастания, и не одного, а двух, и слияние их из двух половинок в Один. Это самое прекрасное, что только может произойти на этой земле.

История любви — это поданная Рука, и это несмотря на то, что некогда, в Эдеме, она была отвергнута.

В Истории Любви уровней много.

Это — еще и прощение.

Это — еще и осознание.

Мало кто знает, что когда Толстой писал “Анну Каренину”, в Европе, в особенности во Франции, и в России тоже дебатировался вопрос: убивать или не убивать изменившую жену? Толстой внимательно следил за аргументами сторон и высказался уже одним только к “Анне Карениной” эпиграфом: “Мне отмщение, и Аз воздам”. Это из Библии. Совершенное отмщение в руках Божьих; худшее из всего возможного человек несет в самом себе. И вот это-то, действительно, неотвратимо. Для всех тех, кто начинял Возлюбленную железом.

Многим, наверное, не понравилось, что Возлюбленная, разве что не накануне своего в Нее превращения, так долго была среди целителей. То, что последняя русская императрица более десяти лет до самой смерти пресмыкалась перед “дорогим Григорием”, несмотря на то, что от нее не скрывали результатов наблюдений филеров за Гришкой, — это воспринимается почти безразлично. Когда подумаешь, что в эпоху падения социализма и смены одной государственной религии на другую все ринулись пресмыкаться перед экстрасенсами-целителями — это тоже воспринимается почти безразлично. Но когда то же самое делала будущая Возлюбленная… то появляется боль некоторой обиды. И ее не рассеивают рассуждения об ошеломляющем гипнозе, что подготовлена она к тому была долгими годами жизни “как все”, а как раз в то время эти все и увлеклись экстрасенсорикой…

Обидно. Да. И остается вопрос: почему так долго? Подсознание, подсознание — голова-то ее где была?

Но ведь обманывали будущую Возлюбленную еще и на логическом уровне! Взять хотя бы текст своеобразной клятвы, который предъявляется целителями в качестве доказательства благородных намерений:

“Я, вступающий в члены Ассоциации народных целителей России, готов отдать весь ниспосланный мне дар, все силы своего таланта благородному делу служения ближнему: нести свет добра, облегчать страдания, успокаивать боль.

Никогда и ни при каких обстоятельствах я не обращу свой дар во зло, не воспользуюсь им для удовлетворения своего тщеславия, корысти, злобы.

Я обязуюсь всегда и во всех случаях жизни всемерно поддерживать честь и достоинство Ассоциации народных целителей России, укреплять ее авторитет.

Как истинный народный целитель, я исповедую заветы:

— не навреди больному;

— воспринимай больного как духовного брата своего, нуждающегося в помощи;

— будь безукоризненно честен, чист душой и телом;

— будь терпеливым, готовым прийти на помощь страждущему;

— сохраняй преданность своему делу”.

“Целитель России”, № 1, 1992.

Девиз: “Надеяться, любить и верить!”

И еще. Сила некрополя в Центре была такова, что будущая Возлюбленная галлюцинировала. Да-да! Прямо там, в Центре, иной раз с тряпкой в руке! К примеру, приходили в сиянии два Ангела и приглашали не мешкать и войти в сей чудный град. Являлась Дева Мария и наставляла, что на все, что происходит в Центре, ее и Божья воля. И надо во всем участвовать. А как, скажите, логическим умом могла защититься женщина, если Библии она в руки не брала (не по своей вине), родилась в нерелигиозной семье, а государственная (православная) церковь учит, что если в видении явился Христос, то это может быть обманом, но если Дева Мария — то никогда?!

Такое предпочтение в государственной религии, целиком построенной на внушениях, закономерно. Женское божество всегда будет в центре вообще любой государственной религии (вспомните Ашер, Астарт, Кибел и т. п.), потому что при реальных подавляющих матерях базовый слой внушений связан именно с ними, ниже нет ничего. И вот Мать приходит и говорит: иди, все это с Моего благословения. Как могла будущая Возлюбленная быстро выпутаться, если за спиной Центра тысячелетние традиции православия, внушенное доверие не только являющимся “Девам Мариям”, но и монахам, старцам, святым. Как она могла быстро выпутаться, если, открыв житийную литературу, она не могла не узнать тех же самых целителей, все особенные детали их жизни, особенности их восприятия, “покаяния” их и рядом с ними, систему веры и все остальное. Как она могла быстро выпутаться, если деятельность Центра благословил сам Московский и Всея Руси патриархат?.. А тут еще — видения “небожителей”. Происхождение некоторых видений она выяснила позднее, — со своим Психотерапевтом. Скажем, источник одного из важнейших: тяжеленный ржавый рельс с нее ростом, в полутора метрах сбоку от нее. Но к моменту формализованного психокатарсиса (с участием П.) это уже был не рельс, а как бы рельс, контуры, остатки от него, хотя и мерцающие… С рельсом ее подсознанию удалось справиться еще до первого поцелуя… А если бы она узнала, что Лев Николаевич рядом со своей Софьей Андреевной наяву видел фарфоровую куклу, да, возможно, и более откровенные образы, и что “ангелами” так же галлюцинируют рядом с церковными агентами КГБ (их мы упоминали), то рельс исчез бы еще быстрее…

***

Итак, мы узнали многое, и новое настолько, что для осмысления требуются многие и многие часы и даже месяцы. Удалось застенографировать много страниц свидетельских показаний. Они тоже помогают обрести истинное видение, новую отчетливую логику психокатарсиса, так увидим же больше сего!

А помните, Кто произнес похожие слова?

Да, за Ним их записывал верный ученик, впоследствии апостол Иоанн. Он записал их в той главе, где описывается знакомство будущих апостолов с Иисусом, молодым равви (учителем), пришедшим из известного своей безнравственностью города Назарета.

Первыми были сам семнадцатилетний Иоанн и Андрей, прозванный в веках Первозванным. Андрей привел Симона, которому Иисус предрек прозвище: Петр. Четвертым был Филипп.