Медное. Два танка. Бомбёжка. Левый берег Волги. Паром. Командир роты с двумя взводами уходит на правый берег Волги. Встреча с Женькой Михайловым. Бомбёжка. 3 страница

Но он в то же время понимает, что неправда может поставить его в сложное положение среди солдат. Солдаты народ ушлый, они во всё с пристрастием вникают. Это на первый взгляд кажется, что они кроме своего желудка вроде ни о чём не думают, и ничего не видят.

В сложное положение попал старшина. Я никак не мог понять, почему он снял солдат и оставил меня спать в окопе.

Но вот, наконец, появились все вызванные. Старшина рассказал всё, как было. У комбата при этом глаза стали узкими, скулы расширились, лицо расплылось, он был похож на "ходю-ходю".

После показаний старшины, опрос сержанта отпал сам собою. И так, всем стало ясно, что я и мой солдат с одеялом были не виноваты.

Я ушёл в роту, но случилось другое. После долгих поисков штаб полка не нашли. Деревня, где он стоял, оказалась занята немцами. Командир полка Шпатов вместе со штабом пропал. Ходили разные слухи, но никто ничего точно и конкретно не знал.

Когда об этом узнали в дивизии, то приказали комбату немедленно взять деревню обратно.

— Время к ночи! Когда я буду её брать?

— Ночью оставили! Ночью и возьмёте! — ответили ему.

— Я этой деревни не оборонял! И не моя вина, что её сдали немцам!

— Мы в этой деревне вообще не были. Почему я должен её брать?

— Потому что в полку других солдат вообще нет!

— А этот участок оборонял ваш полк.

— Если к утру не возьмете деревню, то все офицеры батальона пойдут под суд.

— Вот это ново! — подумал я, — Боевого приказа на наступление нет. Просто претензия и категорическое предложение забрать у немцев деревню оставленную кем-то.

— Иди бери, — сказал я комбату, — Я эту деревню немцам не сдавал.

— А чьи-то угрозы и матерщина по телефону силы боевого приказа не имеют. Так что решай сам комбат!

— Слушай, а кто передал тебе такое распоряжение?

— Да какой-то майор |майор наш, замком по тылу|. Но дело не в нём. Дело в том, что у немцев в деревне зенитная батарея. Без артиллерии нам деревню не взять.

— Ну, ну! — промычал я, — Чего же ты насчёт зениток не сказал?

— Будет тебе лейтенант!

— Дивизия наверно доложила, что деревня в наших руках. И вдруг давай официальный приказ на наступление. Они хотят это дело провернуть по-тихому.

Мы сидели втроём. Три младших офицера, всё что осталось от командного состава полка.

Старший лейтенант — комбат, я — командир пятой стрелковой и лейтенант Татаринов — командир четвёртой роты. Он только что прибыл к нам в батальон. Это его перепутали со мной ночью связные. Он был сибиряк, служил в этом полку, но был из другого батальона. Батальона не стало, а он остался в живых. У него в роте было человек сорок солдат, а у меня около тридцати. Комбату что? Комбат сейчас отдаст приказ, и мы с Татариновым пойдём на деревню!

— Ты! — обратился комбат к Татаринову, — Возьмёшь с собой взвод, человек двадцать. А ты, — махнул он головой в мою сторону, — человек десять не больше. Отберите людей и отправляйтесь брать деревню. Остальные останутся при мне. Я буду держать с ними здесь оборону.

— Вопросы есть?

— "Канешно!", — А пушки будут?

— Держите ушки на макушке, вот вам и пушки!

— Да не ушки, а пушки! — поправил я.

— Вот я и говорю, пушки!

— Вот это дело! — подумал я.

Мы переглянулись с Татариновым и стали собираться.

Когда мы подошли к деревне и расположились на опушке леса, стало совсем темно. Кругом темнота, никакого освещёния. На небе ни звёзд, ни луны, впереди неясные очертания деревни. Что здесь, где? Куда собственно наступать и где лучше идти? Где у немцев пулемёты, окопы, солдаты и зенитки?

Я вспомнил слова комбата, — "Ночью в темноте немцы не поймут, сколько вас на самом деле. Примут вас сотни за две, а вы не теряйтесь. Шума побольше. А сами вперёд!". Как всё хорошо на словах получается!

Пролежав с полчаса, я поднялся и перешёл на другую сторону дороги, где лежал Татаринов со своими солдатами. Я присел около него и сказал вполголоса, — Слушай Татаринов! Возьмём человека по три и пойдём вместе в разведку! Может что нащупаем, а может и увидим! А потом и решим, куда наступать.

— Я согласен! — ответил он.

Небольшая группа в восемь человек оторвалась от темной опушки леса. Мы пошли по обочине дороги с правой стороны. Мы с Татариновым впереди, а сзади наши солдаты.

Слева у самой дороги стоял одинокий сарай. Мы остановились, и Татаринов зашептал, — "Ты иди со своими и обследуй сарай. Следующий объект после него будет мой".

Я кивнул головой в знак согласия.

— Я лягу здесь справа от дороги и прикрою тебя на всякий случай.

Я махнул рукой, подозвав своих солдат, и сказал им, — Двигаться тихо! Мы пойдём к сараю! Команды подавать не буду. Будете делать всё так, как буду делать я!

Мы перешли дорогу и направились к сараю. Ни звуков, ни шороха, всё как будто замерло в ожидании, когда мы подойдём к нему. Выбираю направление на середину. Вероятно, ворота с той стороны, сарай стоит лицом к деревне.

Медленно приближаюсь к сараю, в руке на всякий случай наган. Солдаты идут пригнувшись чуть сзади, винтовки у них наготове. Подходим к сараю и плашмя спиной прижимаемся к стене. Нужно немного отдышаться и успокоиться. Хоть мы не бежали, а только шли, дыхание и удары сердца учащены. У сарая по-прежнему всё тихо, я начинаю подаваться к углу. Делаю шаг, и снова замер. Солдаты бесшумно повторяют мой маневр. Угол можно рукой достать. Я стою и решаюсь.

Но вот, что-то перевернулось у меня внутри, и беспокойство исчезло. Я вышел за край стены и посмотрел за угол. С противоположной стороны сарая из-за угла на меня смотрел немец. Я отпрянул назад, на мгновение задумался, и, обходя сарай с другой стороны выглянул за угол. Здесь тоже стоял немец, глядел и молчал. Выстрелов с их стороны не последовало.

Я вернулся назад к середине сарая, показал солдатам рукой, чтобы следовали за мной и пошёл обратно. Мы вернулись к дороге, где лежал Татаринов. Я сказал ему, что немцы с двух сторон у сарая, и что нужно их обойти полем и попробовать захватить.

— Ты берёшь своих людей и обходишь сарай слева, а я со своими иду на сарай по дороге, — предложил Татаринов. Я согласился.

Возвращаемся на опушку, забираем своих солдат и уходим в темноту. Татаринов уже у сарая, я обхожу его кругом. И в этот момент раздаются выстрелы. Слышу визгливые крики немцев, топот ног и снова тишина. Я подбегаю к сараю, Татаринов уже стоит в проеме ворот. Немцев конечно, как ветром сдуло.

И тут началось. Мы успели только забежать за сарай, пробежать метров сто и залечь в ложбину. Немцы в нашу сторону открыли такой бешеный огонь, что казалось живого места не осталось до самой опушки леса.

Часа через два огонь несколько утих, но мы смогли выбраться из ложбины только под утро. Потери были небольшие, всего трое раненых. При таком бешеном огне, мы даже не решились стрелять в их сторону. Мы отлежались и кой-как добрались лесом до своих.

— Ну что там? — спросил комбат, когда мы вернулись.

— Сам слышал! — ответил Татаринов, — Зенитки и пулемётный огонь, по крайней мере из пяти пулемётов.

После новой перебранки с замкомполка по тылу от нас отвязались. Нас отвели за Тьму, где мы начали рыть траншею. Но это скандальное дело было не кончено. Мы узнали, конечно, что командир полка Шпатов попал к немцам.

Вскоре нам прислали на полк другого, майора[68]из разведбатальона. Заместитель по пп был знакомый нам Матвеевцев.

Мы углубляли траншеи, рыли котлованы под землянки, валили деревья, возводили накаты. Новое полковое начальство посылало к нам своих проверяющих. Помню, однажды ночью прибежал к нам Максимов. Он был в то время старший лейтенант. Максимова я запомнил, потому, что потом мне пришлось с ним много раз встречаться.

Шли дни, земля покрылась толстым слоем снега. Линия фронта располагалась по обеим сторонам реки Тьмы. Немцы с наступлением зимы больше нас не трогали. Даже винтовочных выстрелов не слышно было с их стороны. Мы рыли траншеи, хода сообщения и тоже не стреляли. А что было стрелять? Они нас не трогали, и мы были не дураки.

Пальни разок в ту сторону, и начнётся пере[стрелка]палка. А начальству что? Солдаты гибнут, на то и война!

Снегу насыпало, на метр поверх траншеи. Ни немцев, ни нас вовсе не видать. Ни дорог, ни проехать! Одни вытоптанные в снегу солдатскими ногами узкие тропинки. Но все они пролегли на переднем крае |вдоль траншеи. А кто пойдёт их топтать в тылу, для тыловиков. Тыловики пересели на сани.|. Глубокий снег, и полное затишье на фронте.

Когда траншея и землянки в роте были закончены, из полка, как в насмешку поступил приказ. Участок обороны сдать вновь сформированной роте и перейти на совершенно голое поле и уже прихваченную морозом корку земли. Я пожимал плечами, хмыкал и удивлялся. А мои солдаты крайне недовольные, выражали своё возмущение матерясь всем в глаза, — "Старались, старались, а тут пришли чалдоны и сели на готовое!".

Больше того. Когда мы закончили оборудование землянок и накатов, в роту явились саперы и по приказу [штаба] полка отобрали у нас шанцевый инструмент. Сославшись, что пехоте иметь двуручные пилы, топоры и большие сапёрные лопаты не положено. А мы их несли на себе из укрепрайона. |Солдаты думали, что их опять посадят в ДОТ.|

Я думал, что это так надо и приказал старшине большую часть инструмента отдать, раз из штаба полка есть такое указание.

Но на следующий день из того же штаба поступил приказ сдать готовую траншею и перейти на голое место. Правду сказать, после этого я рассвирепел.

— Ну и прохвосты! — процедил я в присутствии штабного работника.

Эти мои слова быстро дошли до Карамушки[69]и Матвеенцева.

— "Ну щенок, ты у меня попляшешь!".

Эту "плясовую" фразу мне передал телефонист. У телефонистов тоже чесались языки по поводу всяких разговоров.

— Приготовься лейтенант, съедят тебя в этом полку. Уж если кого невзлюбили, то хоть пулю пускай себе в лоб! Сибиряки мстительный народ, — сказал мне телефонист и добавил, — Я тоже из 297-го. Только прошу тебя об этом никому!

Через несколько дней меня вызвали в батальон и сказали, чтоб я шёл в штаб полка, там со мной проведут беседу.

— Вот побеседуй со старшим лейтенантом следователем из дивизии!

Старший лейтенант официально представился и сказал, — Давайте лейтенант отойдём куда-нибудь, у меня к вам имеется насколько вопросов.

Я шёл за ним, думая, зачем меня вызвали сюда? Какие он мне хочет задать вопросы? Или опять будут тянуть за душу за ту ночь, что я лежал в окопе?

— Давайте присядем сюда. Здесь сухо, не ветрено и вполне удобно!

Я в ожидании его вопроса присел.

— Я вас должен опросить, как свидетеля. Но прежде чем задать вопросы, вы должны мне расписаться вот здесь. За дачу ложных показаний и отказ отвечать на поставленные вопросы, вы можете быть подвергнуты [привлечены] к уголовной ответственности.

И он сказал по какой статье и так далее…

— Теперь зададим вопросы! Как случилось так, что немцы обошли стороной весь район до реки Тьмы?

После нескольких вопросов я понял, что следователь снял допрос с комбата, и что дело его плохо, потому что сдачу деревни, где стоял штаб полка, приписывали ему.

Я спросил, — А что за деревня, которую должен был оборонять батальон, и которая находилась от Волги за десять километров.

— Командир батальона со своей полсотни солдат был всё время на берегу Волги и попал там под бомбёжку. Мне, например, когда я лежал на берегу Волги никто никакой задачи не ставил. Я остался случайно на этой стороне. Взорвали паром, и мне некуда было деваться.

— Скажите лейтенант, почему батальон покинул берег Волги и не стал оборонять деревню?

— Не могу вам объяснить. Меня во взводе и батальоне той ночью не было.

— Я с солдатом спал в окопе. А как меня оставили и кто в этом виноват, вам наверно рассказали и вы в курсе дела. Или мне снова просить, чтобы устроили очные ставки?

— Я не знаю названия деревни, но слышал однажды, что это та самая, где к немцам в плен попал командир полка Шпатов.

— Комбат говорит, что это вы во всем виноваты.

— Он не может этого сказать. Я командира полка никогда не видел и где находится эта деревня, тоже не знаю.

— Скажите, почему ваши солдаты отошли от берега Волги? И как это случилось?

— А почему я должен был там остаться? Я на берегу Волги оборону не держал. Я ходил по берегу и смотрел. Я ждал, когда мой командир роты старший лейтенант Архипов вернётся с той стороны. Я сидел на берегу почти до вечера, потом налетели немцы, и началась бомбежка. Я видел, как комбат побежал из сосновой рощи, потом вслед за ним отошли от берега его солдаты.

Часть моих солдат тоже отбежали от берега и залегли в поле. Батальон занял оборону на небольшой высотке метрах в трехстах от берега Волги. При повторной бомбежке, я с людьми тоже отошёл в поле. На высотке, где залег батальон, были готовые ячейки и мелкие окопы. Там свободных мест не было и мне пришлось своих солдат расположить впереди на сухом месте[70]метров на пятьдесят ближе к берегу. Ночью я посылал на берег Волги сержанта Вострякова.

Он ходил смотреть, не переправляется ли наша рота обратно под покровом ночи. Он просидел там часа два, [но] на той стороне не было никакого движения. Я лёг с солдатом в ячейку и договорился со старшиной, что он разбудит меня через три часа и я подменю его на дежурстве. Ночью комбат снял батальон, забрал моих солдат и ушёл в неизвестном направлении. Утром мы с солдатом проснулись и вышли к своим. Меня пытались обвинить в дезертирстве, но я потребовал очной ставки со старшиной, сержантом и комбатом. Я не виноват, что без моего ведома сняли и увели моих солдат. Вот собственно всё, что я могу сообщить.

Следователь кое-что записал, попросил расписаться на каждом листе, поблагодарил меня и распрощавшись ушёл. Я вернулся к себе в роту и на третий день забыл об этой встрече.

На берегу Тьмы нам выделили песчаный участок и приказали отрыть траншею и занять оборону.

 

 

Участок обороны 119 сд на Тьме.

 

Песчаный берег реки был двойной. Верхняя терраса была началом снежного поля. В сторону реки она кончалась обрывом, поросшим кустарником и редкими соснами. Под обрывом шёл низкий открытый берег реки, который доходил до самой воды.

Я хотел траншею расположить по верхнему краю обрыва. Если немцы пойдут в атаку, то перейдя речку, они окажутся перед высоким обрывом, как естественным препятствием. Как наивно я всё представлял! Я не понимал причины, почему меня заставили рыть траншею внизу у самой воды. И мне пришлось снова намечать трассу солдатской траншеи.

Сзади обрывистый высокий берег, на который просто так не взбежать, если даже припрёт. Я прикинул и остался доволен. Во время атаки или артналёта моим солдатам бежать будет некуда. Это даже хорошо! — подумал я. Ну что ж, внизу, так внизу!

Впереди от края траншеи метрах в двадцати, протекала неширокая Тьма, покрытая серебристым льдом. Она проложила себе путь по давно размытой лощине и зигзагами пробираясь куда-то в сторону к Тверце[71]. Мы ходили с котелками к реке, черпали воду в промоине и пили её.

В последних числах октября резко похолодало. А когда пришёл ноябрь, хватил настоящий мороз. В первую неделю ноября снегопада не было, но потом навалило по колено. Мы всё время долбили землю и рыли траншею. Землянок не было, спали, где рыли. Два последних дня снег валил не переставая ни на минуту.

Утром откроешь глаза, а на тебе верхом сидит белым толстым мешком слой холодного липкого снега. Чувствуешь, что кто-то залез тебе на плечи и придавил насильно к земле. Ты поднимаешься со дна окопа, расправляешь плечи и скидываешь с себя белого седока. Если ночью посмотреть вдоль траншей, то увидишь неглубокую канаву заваленную снегом и солдат в виде небольших бугорков. Лежат они или сидят, уткнув головы в колени, трудно сказать! Посмотришь на белый занавес, ползущий к земле и не знаешь точно, кончилась ночь или день на исходе? А сверху на землю летит и летит мокрый снег.

Мы хотели вначале построить землянку, чтобы солдатам было где обогреться и спать. Но нам запретили.

— "Пусть сначала отроют траншею! А то будете спать в землянке всей ротой, вас от туда не выгонишь!".

После недели пребывания в снегу лица у всех осунулись, сморщились и почернели. Молодой солдат, двадцать лет, а посмотреть на него, — вроде старик, сморщенный как гриб Лафертовский!

Мы перестали вести счёт времени. Нам хотелось только одно, есть и спать. Солдаты лениво ковыряли землю. Пойдёшь проверить, а за день и трех метров не насчитаешь.

Меня вызвали в полк для промывания мозгов. А что промывать? Какие мозги? Если солдаты голодные и спят на ходу! Они даже говорить перестали. Сказал кто-то раз, — "Отроем траншею, а её отберут опять!". Это была последняя фраза, которую я слышал, которую кто-то из солдат через силу сказал.

Людей на передовой было мало. Один на штабных и предложил перебрасывать роту с места на место. Пока получим пополнение, — траншеи будут готовы. Воля командира полка, — неограниченная воля и власть над нами! Над нами, над простыми смертными, над безликой серой массой людишек в солдатских шинелях. Но сколько ни крути, не хитри и не дави, солдату заправить арапа вряд ли сумеешь! |Затея так и осталась укрытая белым снегом!|

Через какое-то время в полк пришло новое пополнение. Я к своим тридцати в конце недели добавил десятка два молодых, необстрелянных ребят. Но жизнь в траншее не изменилась. Она, как и прежде шла своим чередом, в каком-то белом сумраке и полусне.

Неделя, за ней вторая прошла на снегу, без тепла, со вшами и в голоде.

Служили тыловиками в этой дивизии в основном кадровики. Они попали на фронт полным и старым составом. Жизнь в линейных частях научила их всякому. Продовольствие проходило через руки шустрых людей. Солдат здесь питали не как у нас в пулемётном батальоне. Пайки были куцые, тыловики народец тертый! То, что нам в пулемётном батальоне давали на день, здесь раскладывали и разводили водицей на несколько дней. Мы были поражены этому узаконенному побору.

Вот оказывается почему тогда на берегу Волги солдаты сибиряки не долго думая, пристрелили раненую лошадь!

Не только от этого открытия прозрели наши глаза. Наше сознание просветлело, когда мы в этой дивизии подцепили вшей. Возможно, кой кому эти слова будут не по нутру, но куда деваться от правды, если эта правда сама наша жизнь.

По той стороне речки Тьмы проходила передняя линия обороны немцев. Абсолютно по высоте, если сравнить горизонтали, немцы сидели выше нас метров на двадцать с лишним. Их оборона шла по буграм и обрывам. Местами обрывы подходили вплотную к реке, и тогда нейтральная полоса сужалась до предела. Но в этих местах солдаты не противостояли друг другу.

У немцев сплошных траншей не было и линию фронта они держали небольшими опорными пунктами. Около дороги на опушке леса мы видели патрули. За неделю с небольшим до снегопада мы знали, где держали немцы свои посты. А когда выпал снег, когда всё кругом замело и завалило, трудно было сказать, где сидели наши, и где теперь сидели они. Смотреть на белый снег резало глаза. Немцы не стреляли, мы тоже помалкивали.

Речка повсюду покрылась льдом и была засыпана снегом, на её берегах нависли причудливые сугробы. И только на перекатах остались промоины, там бежала быстрая и прозрачная вода.

Как-то выйдя на берег посмотреть, где солдаты черпают воду, я вспомнил, что у Пушкина о Тьме было сказано, — "И ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит…". А Некрасов так кажется сказал, — "Кто живёт без печали и гнева, тот не любит отчизны своей".

Однажды ночью ударил мороз. Нам успели выдать только зимние шапки и телогрейки. На голых руках рукавиц не было, ватные штаны обещали подвезти.

Командир полка Карамушко сидел у окна в натопленной избе и смотрел на замёрзшее стекло. Оно покрылось радугой причудливых кристаллов. Ему доложили, что на участке пятой стрелковой роты задержали двух мальцов, они хотели перейти линию фронта.

— А говорили, что в роте все спят на ходу!

— Где пацаны?

— В роте! Товарищ командир полка.

— Пошлите за ними наших людей!

— Слушаюсь! — сказал дежурный офицер, — Будет исполнено!

А в это время я беседовал с мальчишками. Им было лет по тринадцать не больше.

— Мы шли всё время лесом, — рассказывал один, — Днём сидели в лесу, а ночью пробирались к линии фронта. Два раза видели немцев. Один раз на дороге, они шли за повозкой. А другой раз на той стороне леса. Там у них пушки стоят.

— А почему вы решили идти через линию фронта? — спросил я, — Вас кто-нибудь направил сюда?

— Мы сами!

— А пошли зачем?

— Захотели к своим пробраться!

— У вас в деревне родители или кто из родных?

— У него бабка в деревне. А у меня никого.

— Откуда ты взялся, нужно тебя спросить?

— Мы жили в Калинине. Мать на лето отвезла меня в деревню. Он мой друг. Мы жили в Калинине в одном переулке. Он поехал к бабушке, вот и я с ним. Мать за мной осенью не приехала, вот мы и остались у его бабушки. Вот мы и решили податься к своим.

— Куда?

— Бабы говорили, линия фронта близко. Наши стоят на Тьме. Вот мы и решили уйти из деревни.

Я велел старшине послать двух солдат, — Пусть ребят отведут в батальон.

Ребят отправили, и солдаты вскоре вернулись, — У нас их по дороге забрали. Из полка нарочные подоспели.

Дня через два мальчишки опять появились в роте. Их привели полковые разведчики. К нам в траншею явился Максимов.

— Нужно без шума переправить их обратно на ту сторону! — сказал он, — Ты сам поведёшь!

Я взял с собой старшину, Захаркина и мальчишек, перешёл по льду речку и забравшись на заснеженный берег, решил подождать. Мы легли в снег, нужно было немного дать им отдышаться.

— Ну и где же вы были? — спросил я вполголоса.

— Из штаба полка нас на санях парой лошадей отвезли в дивизию. Там с нами говорили офицеры. Потом водили к какому-то старику. Он велел нам вернуться обратно к бабке и собирать сведения о передвижении немецких войск. Нам дали пароль! К нам связного пришлют, — заявили они гордо.

— Вам же велели об этом никому не говорить! — сказал я.

— Вы-то ведь свой! Может мы опять сюда к вам вернёмся. Вам поручено переправить нас.

— А не боитесь назад возвращаться?

— Нет! Мы дорогу знаем!

— Ну хорошо!

Я подождал середины ночи, поднялся на обрыв, довёл их до опушки леса, и они ползком подались вперёд.

Мы пролежали со старшиной и Захаркиным в снегу до утра, слушая не стрельнут ли немцы. Я отвечал за них. Нужно было сделать всё тихо. Мы уползли назад перед самым рассветом. Можно было сказать, что переправа через линию фронта нам удалась. Старший лейтенант Максимов звонил мне, когда я вернулся, я ему подробно обо всём рассказал.

Через насколько дней меня вызвали к комбату.

— Иди в полковые тылы и получи валенки и теплые рукавицы. Полушубки, телогрейки и стеганные штаны ещё не привезли, после получишь.

Штабные, тыловики и ком. состав полка были одеты полностью и во всё новое. Нам офицерам рот выдали то, что после них осталось.

— А как же солдаты? — спросил я.

— А что солдаты? Солдаты ватники под шинель имеют, шапки на них надеты, рукавицы завтра старшина получит, а на счёт валенок придётся дня два подождать. Валенки для всех солдат на подвозе.

Ещё через день в роту пришло пополнение. С маршевой ротой прибыли молодые солдаты. Командиром взвода прислали младшего лейтенанта Черняева[72]. Не помню, откуда он сам. Но кажется из Омска. Мы были в роте вместе около месяца и сведения о нём исчезли из памяти быстро и навсегда. Но внешность его я запомнил. Парень он был молодой, широкоплечий, по характеру спокойный и даже не в меру молчаливый. Лицо у него было простое, обветренное и чуть-чуть скуластое, глаза обыкновенные, серые.

Ладони рук больше и мозолистые. Кем он был до войны? [Вроде] в деревне работал. На фронте, что ни месяц, — каждый день перемены, прошла неделя, — целые события. День на день никогда не похож.

Прибыл он к нам в роту прямо из училища. Несколько месяцев позанимался военным делом и уже младший лейтенант. Прибыл он к нам в ноябре, а в декабре его уже не стало. При особых обстоятельствах он пропал без вести вместе со своим взводом.

На фронте он был всего ничего, всего один месяц. И за этот короткий срок войны сумел получить от Березина судимость. Судимость правда условная[73], но она морально раздавила человека.

11 декабря сорок первого года под огнём немецких зенитных батарей легло в землю сразу два полка нашей пехоты. В донесениях и книжечках под диктовку Д. И. Шершина указали, что в районе Марьино и Щербинино шли ожесточенные бои. А боев просто не было. Под батареи зениток сунули людей, и считай только убитых на поле оставили без двух, трех сотен тысячу[74]. И всё это свершилось за пару часов. Черняев не мог выйти из-под этого огня. Я был этому очевидец и свидетель. Из нашего полка, "вояк" вышло только два человека. Но вернёмся на Тьму.

Взвод младшего лейтенанта Черняева был выдвинут несколько вперёд и правей. Он стоял у самой кромки льда в густых заснеженных кустах. Черняева со взводом поместили туда по указанию штаба.

Я понимал, что штаб полка по приказу свыше обязан был разработать в деталях и организовать систему обороны. В общем, расчёт был простой! Если роту в траншее накроет немецкая артиллерия, то в кустах на снегу останется нетронутый взвод. Я конечно возражал, тактика штабных мне была не совсем понятна. Но в моем согласии никто не нуждался. А я возражал потому, что взвод Черняева поставили в такое место, где нельзя было углубиться в землю и на полштыка лопаты. Солдатам Черняева негде было укрыться. Они сидели в открытом снегу.

Берег в том месте был низкий и топкий. Плоский мыс, образованный наносом песка, не промёрз и на поверхность земли везде выступала вода.

Можно подумать, что мы могли принести мешки с песком и соорудить что-то вроде редута. Но должен вас огорчить. Рогожа и мешковина была тогда на строгом учёте. Мешки выдавали только под тару тыловикам.

Солдаты Черняева насыпали вокруг себя полуметровый сугроб, набросали на снег под ноги лапника и получилась лежанка под открытым небом.

Во взводе Сенина солдатам было теплее. У них над головой была корка промерзшей земли. Солдаты подкопали в переднем скате траншеи норы и заползали туда на четвереньках.

Землянку в роте вначале нам строить запретили, а потом её строить ни кто не захотел. Мы ждали, что нас перебросят в другое место. |А может и не забыли? Мне не хотелось по этому вопросу идти и обращаться ни к комбату, ни в штаб полка.|

Важно было другое, как понимал я. Нас хотят поставить в такие условия, чтобы у каждого возникла правильная и одинаковая мысль. Если назад из траншеи ходу нет, а вы хотите выбраться из обледенелой могилы, идите под пули, берите деревню и грейте зады. А пока на ветру и на холоде застывали мои солдаты.

Выползешь из норы, встанешь со сна, наступишь на пятки, а хребет дугой, ни туда и ни сюда, ни разогнуть, ни дыхнуть и ни пёрнуть.

Старики говорят, это "икшакс". От холоду мол! А нам молодым кажется другое. Что нас поставили вдоль мёрзлой траншеи раком и через нас прыгает начальство, как при игре в чехарду. Я тоже спал в промёрзлой солдатской норе во взводе у Сенина.

Сегодня ноябрь сорок первого года. Из дивизии пришёл приказ. Командиру стрелковой роты положено иметь ординарца.

Перед рассветом, когда приносили в роту пищу, я сам ходил с котелком за получением порции баланды и хлеба. До сих пор ротные бегали в одиночку по передку. Зацепит где пулей! Всякое может случиться! Пойдёт по тропе и пропадёт человек!

По приказу я должен выбрать себе солдата в ординарцы, подать на него представление по инстанции и он пойдёт в полк на беседу. "Проверка на вшивость", как говорили солдаты.

Под этим понималось и то и другое. При тебе должен быть благонадежный и проверенный человек. Кто знает, может ты сидишь, как засланный шпион в пехоту? Сидишь в траншее, спокойно кормишь вшей, торчишь на холоде, живёшь в голоде, да ещё прикидываешься. А потом окажется, что ты перебежчик с той стороны. Ординарца должны проинструктировать в соответствующих "органах".

К вечеру в тот же день меня вызвали в батальон. Зам. комбата по политчасти, а теперь у нас в батальоне было по штату такое лицо, вполне серьезно и, можно сказать секретно, сообщил мне.

— Есть данные из дивизии, что в стрелковых ротах находиться шпион. Мне поручили предупредить тебя, чтобы ты проверил своих солдат. Он офицер, но одет во всё солдатское. Для связи и опознания у него есть пароль, две немецкие бритвы.

— Проверь у своих солдат карманы и мешки, может найдёшь у кого одну или две.

— А они что? Со вставными лезвиями?

— Да нет! Говорят тебе опасные, немецкие, "Золинген"! Лезвием, как следует не побреешься. Немцы не дураки!

— Шпионы в роте! Серьёзное дело! Сам понимаешь!

— Так сколько же нужно отобрать опасных бритв? Две или три? — спросил я сидящего рядом комбата.

— Чем больше, тем лучше! — ответил он, пуская дым к потолку.

— Я что-то вас не пойму. Бритвы нужны или шпионы?

— Да! Ты, лейтенант, действительно бестолков. Как тебя только держат на роте?