Вторник второй. Мы говорим о жалости к себе

 

Я вернулся в следующий вторник. И во мно­гие другие вторники, что последовали за этим. Я ждал встреч с Морри больше, чем можно было бы предположить, учитывая, что мне надо было преодолеть семьсот миль, чтобы посидеть у по­стели умирающего. Но когда я посещал Морри, то, похоже, переносился в какое-то иное время, и себе я нравился гораздо больше. Я перестал брать напрокат сотовый телефон для поездок из аэропорта. «Пусть подождут», — говорил я себе, подражая Морри.

Газетные дела в Детройте лучше не стали. Бо­лее того, безумство нарастало. Начались мерзкие стычки между забастовщиками и теми, кого взяли на их места; а тех, кто ложился поперек ули­цы, преграждая путь грузовикам, доставлявшим газеты, избивали и арестовывали.

Так что мои визиты к Морри казались мне очищением человеческой добротой. Мы говори­ли о жизни и говорили о любви. Мы говорили на любимую тему Морри — о сострадании, и о том, почему в нашем обществе его так мало. Перед своим третьим посещением я зашел в магазин под названием «Хлеб и зрелища» — я заметил в доме Морри пакеты с его этикетками и решил, что профессору, наверное, нравятся продукты оттуда, — и накупил вермишели с ово­щами и упаковок морковного супа.

Я вошел в кабинет Морри и приподнял па­кет, как будто в нем были только что награб­ленные миллионы.

— Доставка продуктов! — завопил я.

Морри закатил глаза и улыбнулся.

А я тем временем приглядывался, не по­явились ли новые признаки прогрессирующей болезни. Пальцы Морри пока еще были в со­стоянии писать карандашом и держать очки, но руки уже не поднимались выше груди. Все меньше и меньше времени он проводил в кух­не и гостиной, все больше — в кабинете, где для него стояло большое кресло с подушками, одеялами и специальными подставками из пе­нопласта, придерживающими ступни и даю­щими опору слабеющим ногам. Рядом с про­фессором лежал колокольчик, и всякий раз, когда ему нужно было повернуться или, как он выражался, «сходить на стульчак», он звонил, и кто-нибудь приходил помочь. У Морри не всегда хватало сил позвонить в колокольчик; и если это у него не получалось, он очень рас­страивался.

Я спросил Морри, жалеет ли он себя.

— Иногда по утрам, — ответил он. — Это вре­мя, когда я горюю. Я ощупываю свое тело, шеве­лю пальцами и руками — всем тем, что еще дви­жется, — и горюю обо всем, что потерял. Я го­рюю о своем медленном, коварном умирании. А потом вдруг перестаю горевать.

— Вот так, сразу?

— Если мне надо поплакать, я плачу. А по­том сосредоточиваюсь на всем хорошем, что у меня в жизни осталось. На людях, которые при­дут меня повидать. На историях, которые услы­шу. На тебе, если это вторник. Потому что мы ведь люди вторника.

— Я улыбнулся. Люди вторника.

— Митч, я позволяю себе пожалеть себя лишь самую малость. Чуть-чуть каждое утро, немного поплачу, и все.

Я подумал обо всех своих знакомых, которые поутру часами жалеют себя. Неплохо было бы на­ложить ограничение на ежедневную жалость к себе. Поплакал минуту-другую — и пошел даль­ше. И если Морри при его ужасной болезни уда­ется это...

— Моя болезнь ужасна, если только считать ее таковой, — сказал Морри. — Ужасно наблю­дать, как тело постепенно угасает и превращает­ся в тлен. Но чудесно то, что у меня есть столько времени со всеми попрощаться. — Он улыбнул­ся. — Не всем так везет.

Я внимательно посмотрел на него, неподвиж­но сидевшего в кресле, неспособного ни поднять­ся, ни умыться, ни натянуть штаны. Везет? Не­ужели он и вправду сказал «везет»?

 

Во время перерыва, когда Морри пошел в туалет, я стал листать бостонскую газету, ле­жавшую рядом с его креслом. Мне попалась статья о двух девочках-подростках из малень­кого провинциального городка, которые заму­чили и убили подружившегося с ними семидесятитрехлетнего старика, а потом устроили ве­черинку в его вагончике и хвастались содеян­ным перед друзьями. И еще одна статья о при­ближающемся суде над мужчиной, убившем го­мосексуалиста, который по телевидению при­знался ему в любви.

Я отложил газету. Вкатили Морри, как все­гда улыбающегося, и Конни уже собралась при­поднять его, чтобы пересадить из коляски в кресло.

— Хотите, я вас пересажу? — спросил я.

Воцарилась тишина — я и сам не знал, поче­му вдруг предложил это. Но Морри посмотрел на Конни и сказал:

— Вы можете показать ему, как это делается?

— Конечно, — ответила Конни.

Следуя ее указаниям, я подхватил Морри под мышки и потянул на себя, точно пытался под­нять с земли бревно. Потом выпрямился и пота­щил его вверх. Обычно тот, кого поднимают, крепко держится за тебя, но Морри это было ни­как не по силам. Я чувствовал, как его голова мягко ударялась о мое плечо, а обвисшее тело напоминало огромный влажный батон хлеба.

— А-а-а, — едва слышно застонал Морри.

— Держу вас, держу, — отозвался я.

Невозможно описать словами, как трога­тельно было держать его вот так в своих объ­ятиях, Я вдруг почувствовал ростки смерти в его увядающей оболочке; и, усадив Морри в крес­ло и уложив на подушки его голову, нежданно, явственно осознал: время наше на исходе.

Я должен был что-то сделать.

 

 

 

Я на третьем курсе университета Брандейса, 1978 год; музыка в стиле диско и фильм «Роки» ка­жутся шедеврами американской культуры. А мы в необычном классе по социологии, Морри называет его «Процесс групп». На занятиях мы изучаем, ка­ким образом студенты в группе взаимодействуют друг с другом: как реагируют на гнев, зависть, вни­мание. Мы — людские подопытные кролики. Неред­ко кончается тем, что кто-то плачет. Я называю этот курс трогательно-чувствительным. Морри со­ветует мне расширить свой взгляд на жизнь.

И вот Морри говорит, что у него для нас заго­товлено новое упражнение. Надо встать, повер­нуться спиной к своему однокласснику и начать падать на спину в надежде, что стоящий сзади тебя подхватит. Большинству из нас неловко: мы отклоняемся на несколько дюймов и тут же вы­прямляемся. И смущенно смеемся.

И вдруг одна студентка, тихая, худенькая, тем­новолосая девушка, что вечно носит мешковатые «ры­бацкие» свитера, скрещивает руки на груди, закры­вает глаза и бросается спиной вниз — ну прямо как манекенщица в рекламе чая «Липтон».

Какое-то мгновение мне кажется, что она грох­нется на пол. И вдруг в последний момент ее парт­нер хватает ее за плечи и резко выталкивает вверх.

— Ох! — вырывается у нас, а некоторые даже аплодируют.

Морри улыбается.

— Видишь, — говорит он девушке, — все, что надо было сделать, это закрыть глаза. Иногда не­возможно поверить в то, что видишь, — прихо­дится верить тому, что чувствуешь. И если вы хотите, чтобы другие доверяли вам, вы должны чувствовать, что можете доверять им даже с за­крытыми глазами. Даже когда падаете.