Философский бутерброд Бэтлы

 

Любой кусок, вырванный тобой из глотки другого, на самом деле выгрызен из твоей.

«Книга Света»

 

Минувшей весной Эссиорх не только увлекся рисованием, он еще и познакомился со скульптором Кареглазовым. Знакомство произошло при обстоятельствах не слишком забавных. Кареглазов выскочил на дорогу перед мотоциклом Эссиорха и был не то чтобы сбит, но несколько припечатан его передним колесом. Встав с асфальта, Кареглазов вначале набросился на Эссиорха с кулаками, но получил отпор вместе с нравоучительной пятнадцатиминутной проповедью не поднимать руку на ближнего своего. Сложно сказать, что больше изумило Кареглазова — отпор или проповедь, но полтора часа спустя они стали закадычными друзьями.

Кареглазов был буйный коротконогий и короткорукий здоровяк лет тридцати, с бородой, росшей, казалось, не только на щеках и у глаз, где она не должна расти в принципе, но даже и из ушей.

Некогда лучший ученик курса, гордость профессора, ныне Кареглазов махнул на себя рукой и работал в гранитной мастерской, лихо вырубая памятники и барельефы. Работа, как он о ней отзывался, была сволочная, но денежная. Не имей Кареглазов устойчивой тяги к самоуничтожению, выражавшейся в том, что все, что он делал, делалось намеренно во вред себе, он давно бы жил в собственной квартире, а не снимал бы однушку в Капотне. При этом скульптор редко задумывался о вопросах философских: он не без комфорта, не шевеля из принципа ни руками, ни ногами, лежал на спине в потоке жизни и, пуская, как кит, фонтанчики, наблюдал, куда его занесет.

Дружить с Кареглазовым было интересно. Он постоянно пропадал в мастерской около Ваганькова, там же в основном и ночевал на раскладушке среди незаконченных надгробий. Порой, забредая к нему в мастерскую, Эссиорх заставал у Кареглазова нестарых и даже порой красивых дамочек, хорошо одетых, ухоженных, но с какими то напуганными лицами. У этих дам было два состояния, они то плакали, то хохотали. «Мои вдовушки!» — презрительно отзывался о них Кареглазов.

Эссиорх обычно приезжал к Кареглазову на мотоцикле и, загоняя его прямо в ангар, высекал что нибудь из испорченных кусков мрамора и гранита. Одну из его работ — человека с семью руками — не лишенный деловой хватки Кареглазов даже продал одной даме, которая хотела для своего отца оригинальный памятник. Потом, правда, дамочка была в ужасе, поскольку все семь ладоней статуи оказались телепортами, засылавшими к ней в квартиру голубей, воробьев и ворон.

В то утро Эссиорх тоже ехал к Кареглазову. Привычно, не задумываясь, лавировал в плотном потоке машин и думал о символической картине, которую собирался начать вечером. Картина должна была изображать мировое древо, крона которого достигала небес, а корни пронизывали землю. На могучих ветвях, связанные с ними пуповиной, находятся люди. Сотни людей. Некоторые обедают или занимаются спортом, кто то сидит за компьютером, кто то смотрит телевизор, иные строят дома или пашут землю, кто то слушает музыку, у кого то на руках младенцы. Умерев, человек облетает с ветви, как осенний лист. Родственники, вытирая платками глаза, смотрят ему вслед, а бородатый детина (срисованный с Кареглазова) лихо и небрежно высекает памятник, который кидает следом.

Ближе к стволу бригада рабочих в оранжевых спецовках деловито пилит под собой сук. Другая бригада, вгрызаясь в ствол бурами, выкачивает из него соки. И плевать, что засохнет — пусть будущие поколения думают о себе сами. На вершине мирового дерева, раскинув руки, вдохновенно балансирует взлохмаченный поэт с одурманенными высотой глазами. Другие поэты, примостившись чуть ниже, нетерпеливо ожидают, когда он устанет балансировать и свалится, чтобы занять его место.

Эссиорх свернул на нужную улочку. Ангар скульпторов находился по ту сторону бетонного забора. Эссиорх быстро оглянулся, убедился, что никто на него не смотрит, и совершил на мотоцикле прыжок, на который едва ли решился бы даже каскадер. В качестве трамплина он использовал ржавые «Жигули», с которых кто то уже успел свинтить все более менее ценные части. Мотоцикл, носивший ласковое имя Сивка Бурка, взревел и, промчавшись над забором, заботливо направленный магией, опустился на газон у открытого ангара.

Кареглазое, трудившийся над памятником безвременно сгинувшему серьезному дяде, который, показывая друзьям гранату, спьяну уронил ее себе на колени, услышал рев мотора и повернул голову. Эссиорх въехал в ангар. В следующую секунду скульптор уже сжимал его в своих медвежьих объятиях.

— И как тебя все время пропускают? Тут же куча офисов. Ты что, с охраной договариваешься? — восхитился он.

Эссиорх мысленно перенесся в будку охранников. Два мужика, укушавшись в хлам, смотрели мультик про поросенка Фунтика. У закрытых ворот нетерпеливо сигналили две «Газели», однако охране было не до них. Поросенок Фунтик попал в беду.

— Таможня дала добро, — процитировал Эссиорх фразу из классического фильма.

Отработанным до автоматизма пинком поставив мотоцикл на подставку, он отправился в дальний угол мастерской, где помещались собственные его работы. Их было три. В первой, монументальной, угадывалась Улита. Вторая — мальчик лет трех, который держал над головой солнце. Мальчику было тяжело, но в целом он справлялся. И, наконец, третья скульптура, единственно из всех законченная, изображала жар птицу, которая, теряя перья, пыталась взлететь против ветра. Несмотря на то что мрамор никак не мог передать брызжущего безумства цвета, присущего истинной жар птице, со своей задачей Эссиорх справился вполне. Даже придирчивый и слегка завистливый, как многие хорошие скульпторы, Кареглазое уважительно хмыкал, разглядывая ее. Зато мраморного мальчика и Улиту он называл банальщиной.

«Хорошо, что Улита не знает. Тогда она назвала бы его трупом», — думал Эссиорх.

Вообще то ведьма наделена была даром улавливать мысли, которые касались ее самой, однако в данном случае это было невозможно. Кареглазов никогда ее не видел и не знал даже, как зовут девушку Эссиорха.

Эссиорх готов был согласиться, что Кареглазов прав и Улита действительно получилась у него неважно. Так себе скульптурка, на фонтан у роддома сойдет, но не больше. Любовь далеко не всегда стимулирует воображение. Чаще она его тормозит.

Перебрасываясь с Кареглазовым жизнерадостными мячиками слов, Эссиорх стал заканчивать мальчика с солнцем. Работал он жадно и с желанием, вот только Кареглазое привычно отравлял ему вдохновение, утверждая, что у мальчика от такой тяжести наверняка выпала грыжа.

— Это у твоего покойника с гранатой она выпала! — рассвирепел под конец Эссиорх.

Кареглазов равнодушно отмахнулся. Свою очередную работу он считал халтурой, а всякая халтура неуязвима для критики. Ее защищает толстая броня авторского равнодушия. Эссиорх хотел извиниться, но неожиданно ощутил острый укол беспокойства. Беспокойство было самое неопределенное и расплывчатое. Пытаясь понять, откуда оно исходит, Эссиорх уставился вначале на Кареглазова, а затем на открытую дверь ангара.

«Нервы, что ли, шалят?» — подумал он, однако тотчас вспомнил, что это черта чисто человеческая. У хранителей из Прозрачных Сфер с нервами всегда все в порядке. Они не психопаты и не институтки. Когда они испытывают беспокойство — это верный признак, что повод для беспокойства действительно существует.

Источник тревоги находился где то совсем близко. Эссиорх осторожно скосил глаза, затем повернул голову. По клюву мраморной жар птицы скользили жирные багровые капли.

Осторожно, ступая по бетонному полу, как по трясине, готовый к чему угодно, Эссиорх двинулся к птице. Не доходя до нее трех шагов, стал обходить ее слева. Чутье подсказывало, что птицы лучше не касаться.

Как хранителю из Прозрачных Сфер ему не требовалось оружие. Не требовалась даже флейта. В случае необходимости крылья, висевшие у него на шее, дали бы ему энергию для мгновенного атакующего выброса. Правда, и сам он был уязвим. Его человеческое тело легко могло быть уничтожено первой же магической атакой.

Тревога то усиливалась, то отступала. Эссиорху чудилось, будто чьи то громадные, сотканные из жгутов темного тумана пальцы незримо проходят сквозь предметы и нетерпеливо шарят по ангару.

«Кто то меня ищет», — понял он. Более того, ищут его не для общения. И даже не для дуэли. Если бы кто то хотел вызвать его, он получил бы ритуальный вызов. Свет и мрак соблюдали в данном случае все правила.

Кареглазов обернулся.

— Ты чего? — спросил он.

— Уйди! — прошептал Эссиорх, ощущая, что говорить громче опасно.

Беспокойство стало острее. Рука из темного тумана как будто заподозрила что то и приблизилась.

— Из собственной мастерской? Перегрелся? — удивился Кареглазов.

Эссиорх не отвечал, всматриваясь в незримое Ангар затрясся, точно от сильного ветра. Загудели листы обшивки. Пораженный Кареглазов слушал, задрав голову.

Внезапно Эссиорх ощутил, что обнаружен. Более того, атака последует немедленно и без подготовки. Его попытаются убрать издали, не подставляясь. Не слишком благородно, не так ли? Никакого звона мечей. Просто — чик! — и тело байкера восстановлению не подлежит. Могильные червячки, получите ваш мусор! Что же касается бессмертной сущности, она спокойно удаляется в Прозрачные Сферы.

Вот только Эссиорха такой расклад нисколько не устраивал. Плясать под чужую дудку — дело тех, у кого нет своего барабана.

Подчиняясь не столько расчету, сколько озорной импровизации, Эссиорх сорвал с шеи цепь с крыльями и надел ее на почти законченный памятник безвременно сгинувшему серьезному дяде. Кареглазов с туповатым интересом переводил взгляд с грохочущей крыши ангара на памятник и обратно.

— У него была цепь. Почти уверен, что была. Только без курятины! — сказал он.

Эссиорх моргнул. Он присутствовал при знаменательном событии. Это был первый в истории случай, когда крылья света назвали «курятиной». Однако хочешь не хочешь приходилось обходиться без аплодисментов. Схватив Кареглазова в охапку, он вместе с ним откатился в угол ангара. Откатился очень эффектно. Даже самый придирчивый режиссер не пожелал бы второго дубля. К тому же дубль едва ли был бы возможен, посколь ку Кареглазов, откатываясь, два раза ударился носом и один раз лбом.

— Ты больной! — прошипел он. — Отпусти меня сейчас же!

— Т ш ш! Умоляю, подожди немного! — прошипел Эссиорх.

Они продолжали лежать на полу. Глупейшее положение. Две секунды, три, четыре, шесть… Время растягивалось как дешевая жвачка, которую купили, чтобы экстренно подклеить отскочившую подметку. Кареглазов, пыхтя, стал вырываться. Эссиорх еще удерживал его, но не слишком решительно. Он уже не был уверен, что сейчас что то произойдет.

Кареглазов успел встать на одно колено, как вдруг широкий черный луч пронизал ангар ближе к центру. И сразу после этого — хлопок. Неведомая сила подхватила здоровяка скульптора и впечатала плечом в стену ангара. Будь она бетонной, без перелома бы не обошлось. Теперь же лист железа прогнулся, и Кареглазов, живой и невредимый, лишь гневно замычал. Эссиорх продолжал лежать на спине и смотреть в потолок взглядом патентованного мечтателя.

— Я тебе говорил!.. Однако ты не внял голосу рассудка! А все почему: не доверяя чужому опыту, мы спешим совершить все ошибки сами! Именно поэтому человечество вот уже столько столетий бодает лбом закрытую дверь, не догадываясь даже, что можно повернуть ручку! — нравоучительно произнес с пола Эссиорх.

Он всегда принимался морализировать, едва у него появлялась возможность.

Кареглазов буркнул что то невнятное. Он тупо смотрел на памятник серьезному дяде. Мраморный дядя был разрублен единственным ударом от головы до бедра. На глазах у Кареглазова обе половины разъединились и раскололись. Эссиорх поспешно подбежал и, схватив крылья, стиснул их в ладони. Они уцелели. Пострадала только цепочка.

— Три дня работы и отличный кусок мрамора! — задумчиво произнес скульптор. О том, как много потеряло мировое искусство, он великодушно не упомянул.

Эссиорх хотел пообещать, что вдвоем они сделают всю работу за день, как вдруг что то заставило его обернуться. В распахнутых дверях ангара возникли темные фигуры…

 

* * *

Багров закончил выкладывать из сумки продукты. Он только что вернулся с очередной вылазки в супермаркет. Последними на стол были вы ставлены две банки с консервированными ананасами.

— Опять не платил? — спросила Ирка, которой хотелось к чему нибудь придраться.

— Я пытался заплатить, но с меня ничего не взяли, — мягко сказал Багров.

— Почему не взяли?

— Случайность. У нас с кассиршей возник спор. Я спросил у нее, боится ли она мертвецов. Она сказала, что ничего не боится.

— И что оказалось?

— Оказалось, она недостаточно хорошо себя знает, — не вдаваясь в подробности, сказал Матвей.

Легким круговым движением наконечника Ирка открыла банку и стала есть ананасы, выуживая их пальцами. Интересно, кто нибудь еще смог бы открыть банку копьем, не изуродовав ее? Эта задачка уровнем повыше, чем открывать бутылки обручальным кольцом. С другой стороны, по словам Бабани, она была знакома с человеком, который открывал пиво глазом. Ирка не верила ей до тех пор, пока тот же трюк не повторил Антигон.

— Если ты сегодня заговоришь о любви, я повешусь! Это ужасно надоедает. До тошноты, — сказала она сквозь ананасы.

Багров презрительно поднял бровь. Это было его коронное движение.

— Ни о какой любви я говорить и не думал, — заметил он.

— Это еще почему? — с подозрением спросила Ирка.

Несмотря на то что она была девушка умная, логика у нее срабатывала по женски традиционно. Получить надо именно то, что нам не дают. Если же что то дают, то это не то, что нам надо. Женщина с воплями убегает от пирата, лишь пока он за ней гонится. Стоит пирату остановиться, чтобы поднять упавший пистолет или вытряхнуть камень из ботфорта, женщина останавливается и сердито ждет, когда он перестанет копаться.

— Так почему ты не думал говорить о любви? — повторила Ирка, не дождавшись мгновенного ответа.

— Потому что ты сама о ней заговорила. Если девушка говорит «Только посмей меня поцеловать!» человеку, который просто проходит мимо, это хороший знак.

Ирка насупилась. Ей пришло в голову, что Матвей прав. Чаша весов, пока клонившаяся в пользу недоступного Мефа, задумчиво дрогнула. Нет, не перевесила, разумеется, но все же какое то движение чаш определенно наметилось. Все, что нужно было сделать Багрову, это таинственно замолчать или, еще лучше, уйти. Но опять Багров сам все испортил.

— Не возражаешь, если я задам один теоретический вопрос? Как часто с тобой можно говорить о любви? — спросил он.

Весы вновь застыли.

— Каждую третью пятницу месяца, при условии, что день солнечный и не идет дождь, — ответила Ирка небрежно.

— Ты не любишь дождь?

— Люблю, и не хочу, чтобы мне мешали слушать стук капель по крыше.

В комнату спиной вперед вошел Антигон. Он, пыхтя, тащил тяжелый стул. Не заметив Багрова, кикимор налетел на него и, уронив стул себе на ласту, сердито заорал, не разбирая, кто прав, кто виноват:

— Че пхаешься, некромаг? Ща как пхну — в Тартар кувырком учешешь!

— Антигон, нельзя говорить «пхну и пхаешься»! Это нелитературно! — заявила Ирка. В ней вновь проснулась ворчащая отличница.

Она закончила есть ананасы и нахлобучила банку на древко копья.

— Как тебе рекламная картинка? Валькирия и банка из под ананасов. Это круче, чем Геракл, смолящий в ожидании гидры «Беломорканал», — сказала она.

Настроение у нее прыгало как кардиограмма. Видно, день был такой, или в гороскопе приблудилась пара лишних планет.

Багров изучающе взглянул на нее.

— Ирка, ты чудо! Жалко, что у меня нет Карандаша Непроизнесенных Слов!

— Что еще за карандаш? — поинтересовалась Ирка.

— Простенький артефакт, но полезный. Замещает сказанные кем нибудь слова, меняя их на любые нужные. Опровергает пословицу: «Слово не воробей». Ну, например, ты говоришь мне, что терпеть меня не можешь, а я чирк чирик на бумажке карандашиком, и ты совершенно стихийно начинаешь шпарить: «О, Матвей, лучше тебя никого нет! Ты само совершенство! Давай пойдем в загс и распишемся баллончиком у него на стенах!»

— Ну разве что баллончиком, — сказала Ирка.

— А теперь кроме шуток: если ты не будешь со мной, я отдам эйдос мраку! Не сейчас, так когда нибудь…

Ирка фыркнула. Вновь этот Багров одной неудачной фразой утрачивает достижения десятка предыдущих.

— Дешевая пугалка! Если я позволю тебе один раз меня шантажировать, ты будешь делать это всю жизнь. Скоро дойдет до того, что ты станешь

требовать яичницу на завтрак, угрожая суицидом. Ну и отдавай!

— Я серьезно.

— И я серьезно. Любить — это терпеть человека и уважать в нем личность. То же, что ты зовешь любовью — это лишь зоологическая искра, которая через год два погаснет, когда сожжет всю траву, и оставит нас на пепелище, — сказала Ирка не без пафоса и тотчас напряглась, поймав ироничный взгляд Матвея.

— Ты это нигде не позаимствовала? — спросил он.

— Позаимствовала? Что ты имеешь в виду?

— Ну фраза какая то не твоя. Точно из женского журнальчика.

— Ты хам!

— Не хам, а некромаг.

— Разве это не одно и то же?

— В какой то мере одно, хотя и проясняет разные стороны понятия, — загадочно сказал Багров.

Антигон, давно оставивший в покое стул и протиравший медный поднос, внезапно с грохотом уронил его.

— Что это было, коллега? — нравоучительно спросила Ирка.

Кикимор, упав на колени, в страхе показывал пальцем на люк. Ирка выглянула и ощутила сильное головокружение. Виски ей сдавило медным жарким обручем. Переносица откликнулась тупой болью и ощущением чего то железного. «Кровь, наверное, сейчас пойдет», — подумала она равнодушно.

В белом молочном тумане на поляне медленно проявлялись фигуры. Ирке потребовалось не больше трех секунд, чтобы понять, кто это. Валькирии и их пажи.

Вот могучая Таамаг с таким разворотом плеч, что рядом с ней ее громадный оруженосец — что, неужели, снова новый? — кажется недоношенным баскетболистом.

Вот валькирия дробящего копья Сэнра, а с ней рядом — валькирия ужасающего копья Радулга с коротким рубцом на щеке. Ирка узнала их по прямым, длинным волосам, таким темным, что даже вороново крыло показалось бы в сравнении белым. В Москве такие волосы вообще не встречаются. Только в южных городах, да и там они наводят на мысль о краске. У Сэнры и Радулги тоже есть оруженосцы — молодые, подтянутые, в офисных костюмах, в поблескивающих очочках, с настороженными умными лицами. Их отличие в том, что они неотличимы.

Вот рыжая, с очень белой кожей Ильга. Вот Фулона, валькирия золотого копья. А вот миниатюрная хрупкая Хаара! Движения ее так красивы, так

умеренно мягки, что глаз не оторвешь. При всем том даже собственный оруженосец боится ее до дрожи. Еще бы — Хаара воинствующая феминистка и не принимает от мужчин никаких услуг. Если бы в метро кто то вздумал подняться, чтобы уступить ей место, эта хрупкая и милая девушка сломала бы ему нос. Но если бы тот же человек, к примеру, не уступил бы место старушке, Хаара оторвала бы ему голову вместе с позвонками и выкинула в тоннель. Ох, до чего тяжело иметь дело с не в меру деятельным добром!

Под стать Хааре и Филомена. Ладная, подвижная, стремительная. Кажется, сила переполняет ее и пытается найти выход. У Филомены, единственной из всех валькирий, в руках копье. На Иркин вагончик она смотрит задиристо.

Ирка рада была увидеть среди валькирий толстую Бэтлу и ее упитанного оруженосца. От этой парочки веяло чем то родным. Под испепеляющим взглядом Филомены Бэтла поспешно доедала булку с маком. Оруженосец пытался загородить ее спиной и одновременно протягивал ей пакет с соком, чтобы Бэтла могла запить. Потом так же незаметно он сунул Бэтле в руку надкусанное яблоко. Холеные Сэнра и Радулга смотрели на нелепую парочку с брезгливым недоумением. Их лощеные офисные пажи переглядывались с неуловимой снисходительностью.

А тут еще оруженосец Бэтлы с грохотом уронил щит. С его внутренней стороны обнаружилось с десяток подклеенных скотчем шоколадок. И это вместо запасных дротиков? Бэтла смутилась, а ее оруженосец бросился поднимать щит с такой поспешностью, что едва не сбил с ног баскетболиста Таамаг. И вновь возникла неловкая пауза.

Наконец валькирии направились к вагончику одиночки. Если раньше у Ирки мелькала маразматическая надежда, что они пришли не к ней, а так просто гуляют в лесу, то теперь сомнений не оставалось. Впереди всех двигалась Филомена с копьем.

«Еще пригвоздит, а остальным скажет, что так и было», — в шутку подумала Ирка, но внезапно поняла, что ей не смешно. Валькирии просто так в гости не приходят.

— О чем ты думаешь? — спросил Матвей.

— О них! — откликнулась Ирка.

Багров стал размышлять о таинственных «оних». Почему то «онихи» представлялись ему живчиками с шныркими длинными рыльцами. Внезапно Ирка спохватилась, что рискует Матвеем. Никто не знает, как к нему отнесутся.

— Багров, тебе лучше уйти. Валькирии не любят некромагов.

— Я не уйду! — заупрямился Матвей.

— Это глупо.

— Плевать. Пусть убьют меня, если смогут, — упрямо сказал Багров.

Ирка была почему то уверена, что смогут. Значит, надежда только на то, что не захотят. Матвей, стоя рядом с Иркой, смотрел в люк.

— М да… Не верится, что они служат свету, — протянул Багров.

— Служить свету и быть светом — совсем не одно и то же, — ответила Ирка.

— Понятно, что не одно и то же. Если дракона посадили охранять склад с добротой — это автоматически не означает, что сам дракон — сплошная доброта, — ехидно сказал Матвей.

Но все же Ирка заметила, что Багров не испытал большого воодушевления, когда несколько секунд спустя Филомена ловко забралась по веревке в люк.

— А это еще кто? Новый паж? А почему старый еще жив? Ждала, пока я приду? Вечно приходится подчищать чужие хвосты, — проговорила она, разглядывая Багрова.

Антигон затрясся. Ирка незаметно пересчитала у Филомены косы. Двадцать четыре… даже двадцать пять. В прошлую встречу кос было только двадцать две.

— Это Матвей. Он не мой паж. И не оруженосец, — сказала Ирка, делая шаг вперед.

— А, ну да… некромаг… прекрасная компания для валькирии одиночки. Мало вам кикимора — познакомьтесь с некромагом! — Филомена скользнула по Багрову насмешливым взглядом. Поняв, что насмешкой все и ограничится, Ирка успокоилась.

Одна за другой в вагончик забрались и другие валькирии. Их оруженосцы обступили Багрова. Ощущая, что хозяйки не будут против, они решили немного поразвлечься.

— Парень, ты кто такой? Некромаг? Матвей кивнул. Сближаться с оруженосцами

он не имел ни малейшего желания.

— Га, круто! Что то мелкий ты какой то! — сказал огромный оруженосец Таамаг и, протянув руку, бесконечную, как стрела подъемного крана, коснулся носа Матвея.

— Тыц! Птыц птыц! Би би! — произнес он. Багров перенес это внешне спокойно. Разве что будто случайно коснулся локтя оруженосца Таамаг. Рука оруженосца бессильно повисла. Ногти пожелтели, вздулись. От кисти к плечу пробежала трупная зелень. Оруженосец в ужасе зачерпнул ртом воздух, захрипел. Вскинув глаза, встретился с жуткими неподвижными зрачками Багрова. Хотел закричать, но крик замер в горле. Выдержав несколько томительных секунд, Матвей вновь коснулся его руки. Трупная прозелень исчезла.

Ногти вновь стали розовыми. Оруженосец, отскочив, стал поспешно растирать кисть.

Никто, кроме самого Багрова и баскетболиста, который не смел и рта открыть, правильно истолковав предупреждающий взгляд Матвея, ничего не заметил. Другие оруженосцы продолжали изощряться в остроумии. Холеные пажи Сэнры и Ра дулги оставались пока в стороне, не вмешивались. Лишь очки поблескивали с любопытством. Заметно было, что ситуацией они наслаждаются не меньше остальных. Разве что хотят, чтобы осиное гнездо для них трясли другие.

— Некромаги, они все мелкие! Их даже бить не надо! Подул на него, ногой топнул — он и сам вырубился! — влез широколицый паж Ильги.

Багров мягко и ласково улыбнулся ему, и, по странной причине, у пажа Ильги надолго исчезло желание топать ногой на некромагов. Он отошел в сторонку и, бледный, тихий, непривычно задумчивый, стал смотреть в окно. Его вдруг сама собой, без внешнего давления, посетила мысль, что в гробу очень холодно, сыро и тесно.

— Слышь, брат, правда, что некромаги трупы ножичком нарежут и жрут? — издевательски спросил оруженосец Филомены.

Это была, разумеется, ложь, но оспаривать ее Матвей не стал.

— Всякое бывает! — подтвердил он. — Но особенно вкусны глаза. Берешь… — в пальцах у него возник неизвестно откуда взявшийся круглый глаз, вылезший из орбиты, жуткий, с оборванным нервом, — и можно целиком, можно разжевать… никто не хочет? На вкус примерно как улитка!

Оруженосцы расступились в брезгливом ужасе. Матвей пожал плечами. Осмотрел глаз. Подбросил. Глаз исчез.

— Я тоже что то не хочу, — пояснил он.

— Почему? — отрывая от губ платок, спросил оруженосец Сэнры.

— Сытно позавтракал сегодня. Да и вообще этот глаз почему то зеленый, а я люблю голубые! Такие, как у тебя, красавчик! — кротко сказал Багров.

Оруженосец в ужасе схватился за очки.

Один спутник Бэтлы отнесся к проделкам Багрова довольно спокойно, как ни в чем не бывало продолжая хрустеть чипсами. Матвей уже смекнул, что рюкзачок, висевший за спиной оруженосца, был под завязку набит всевозможной сне дью.

— Тебе что, глаз не испортил аппетит? — удивленно спросил у него Багров.

— Мой дедушка Леша часто ставил дома опыты. Я привык к тому, что у нас в холодильнике вечно лежали безголовые крысы и всякое такое прочее. Кстати, глаз, который ты телепортировал, был бычий, а не человеческий, разве не так? — сказал оруженосец с набитым ртом.

Багров посмотрел на него с уважением. Тем временем другие оруженосцы обнаружили в углу мишень и стали метать в нее ножи. Результаты были неплохими, однако в центр мишени не попал никто. Лощеный оруженосец Сэнры, решив развлечься, от нечего делать сунул нож оруженосцу Бэтлы.

Тот смутился, стал отряхивать ладонь от чипсов, торопливо вытирать ее о штаны и, наконец, взял нож двумя пальцами. Примерно так держат за хвост дохлую мышь.

— Я его правильно держу? Я не порежусь? — спросил он с испугом. — Нож какой то необычный, кидательный, наверное…

Оруженосцы заржали.

— Метательный! — сказал оруженосец Сэнры.

— А а… А то я смотрю, что ручки у него нету нормальной! — не обидевшись, произнес толстяк.

Под хохот других оруженосцев он неуклюже замахнулся, точно бросал тапкой в кошку, но вдруг опустил руку, сделал неуловимо резкое и точное движение, и вот уже нож глубоко торчит прямо в центре мишени. Оруженосец Сэнры, восклицая, что это случайность, стал дергать нож, но у него даже не хватило сил его вытащить.

— Где ты научился? — шепотом спросил Багров.

Уж он то видел, как летел нож. Если это случайность, то он, Матвей, внук хмыря болотного. Толстый оруженосец Бэтлы уже вновь хрустел чипсами.

— У моего дедушки Леши был на даче старенький метательный нож. Иногда я бросал его в забор. Лето, каникулы, делать особенно нечего… — оправдываясь, сказал он.

«Клоун! Но опасный и неглупый клоун! Если такому клоуну не похлопать, цирк опустеет», — с уважением подумал Багров. Он умел разбираться в людях.

К самому Матвею оруженосцы больше не приставали. Более того, когда Радулга спросила своего аккуратного пажа: «Ну как, мальчики, пообщались с некромагом?» — тот немедленно и с величайшей готовностью ответил: «Пообщались! Незабываемый молодой человек!»

 

* * *

Тесная комната приюта наполнилась валькириями. Поочередно здороваясь с ними (во всяком случае с теми, кто поздоровался с ней), Ирка поняла, что не видит среди валькирий одной — коренастой, смуглой, с жесткими короткими волосами.

— А где Бармия? — спросила она.

Ее вопрос вызвал неловкую паузу. Таамаг уставилась в пол. Бэтла уронила недоеденное яблоко. Радулга и Сэнра посмотрели на Ирку так, как смотрят на человека, которому вздумалось переодеть в метро носки, а старые тут же, в пакетике, постирать с мылом, изредка поплевывая на него в отсутствие воды.

— Бармия ушла тридцать дней назад.

— Ушла?

— Погибла в бою с мраком. Ее бронзовое копье перешло к Маларе. Знакомься! — сказала Фулона.

Малара, узкоглазая, тонкая, спокойная, как удав, быстро и цепко посмотрела на Ирку. Особой симпатии в ее взгляде Ирка не заметила. Равно как и антипатии. Это был оценивающий взгляд амазонки, которая прикидывает, чего стоит та, другая, в бою.

— Малара была выбрана Бармией лично. Еще до гибели. Преемственность не прервалась — это главное. Через год Малара сможет сражаться на равных с другими. Мы ее подготовим, — продолжала Фулона.

Ирка грустно кивнула. Все просто. Бармия ушла — явилась другая. Она, валькирия одиночка, тоже пришла не на пустое место. Сколько рук, если задуматься, уже держали ее копье? Когда нибудь уйдет Фулона, уйдут Таамаг, Филомена, Иль га… Сколько их было уже — валькирий — за множество веков? Десятки? Сотни? Все бойцы уходят, передавая эстафету другим — так уж устроен мир. Главное — сохранить шлем и копье, не так ли? От этой мысли Ирке стало горько.

— Валькирия одиночка, мы зашли к тебе перед битвой! Некто выпустил из Нижнего Тартара стражей изгоев. Они направляются в город. Возможно, кто то из нас сегодня не увидит заката солнца, — продолжала Фулона.

— И вы хотите попрощаться? Или чтобы я пошла с вами, да? — спросила Ирка.

Валькирии холодно уставились на нее. «Понятно: это был вяк не в тему. Прощаться со мной никто не собирался. Мне даже не сказали, что погибла Бармия», — подумала Ирка. Ей стало обидно, когда она поняла, как мало значит для валькирий.

— Валькирия одиночка не сражается вместе с другими. Валькирия одиночка не столько боец, сколько гибкий и ловкий разведчик. Задача валькирии одиночки — вылазки и секретные операции, — сказала Хола.

— Мы знаем, что недавно ты лишила Двуликого тела и отправила его в Тартар, — с непроницаемым лицом произнесла Фулона.

Ирка вздрогнула. «Ну, конечно, они уже знают. Как может быть иначе?»

— В нашем мире такие новости распространяются быстро. Даже комар не может умереть безвестно, если он служил свету или мраку, либо, как Двуликий, шнырял между двумя великими силами в поисках, что выторговать и где урвать.

Ирка хотела сказать, что все произошло случайно, но старшая валькирия остановила ее властным движением.

— Не стоит. Нам трудно осуждать тебя. Кое кто из нас (она быстро взглянула на насупившуюся Филомену) многое бы отдал, чтобы оказаться на твоем месте… Другое дело, одиночка, что положение у тебя теперь незавидное.

Ирке почудилось, что на холодном лице Фулоны мелькнуло нечто вроде сочувствия.

— Вы знали об обязательстве валькирии одиночки? Закладной на доспехи и шлем? — быстро спросила Ирка.

Фулона на миг закрыла глаза.

— Знала. Да. Твоя предшественница пришла ко мне уже после того, как подписала закладную, и обо всем рассказала. И я… я не смогла осудить ее. Там был сложный случай. Один из тех случаев, когда чувства только мешают. Надо быть холодным, как скальпель. Вот только внутри скальпеля не бьется сердце.

— Какой случай? — спросила Ирка. Заметив, что Филомена прислушивается да и

Ильга стоит рядом, Фулона ушла от прямого ответа.

— Это длинная история. Со стороны ее судить гораздо проще. Со стороны и жить проще, к слову сказать. Но твоих обязательств это не отменяет, одиночка. Тебе придется достать дарх Арея или лишиться всего.

— Но Арей… я знакома с ним… Он не причинил мне вреда, хотя мог бы! — с усилием сказала Ирка.

Фулона пожала плечами.

— Это все пустые рассуждения. Арей — мрак. Лучше он Лигула или нет — в данном случае неважно. Он служит Тартару. Сеет соблазны, управляет армией комиссионеров, которые похищают у смертных эйдосы. Не забывай об этом. Да и эй досы, которые томятся у него в дархе, сложно назвать счастливыми, — подчеркнула Фулона.

Ирка долго смотрела в пол — темные доски, сучки. Никогда прежде она не разглядывала его, а теперь ей казалось, она способна смотреть на него до бесконечности. Сознание искало лазеек, чтобы не думать о главном.

— То есть я должна… — выговорила она наконец.

— Да. Сразиться с Ареем, а там одно из двух: либо ты погибнешь, и тогда, возможно, если ты будешь лишь ранена, еще сумеешь передать свое копье другой, либо ты победишь и получишь дарх Арея. Учитывая, что Безликий в Тартаре, отдавать ему дарх необязательно. Будет достаточно, если ты разобьешь его и выпустишь эйдосы, — сказала Фулона.

— Я должна идти к Арею немедленно? — спросила Ирка, уверенная, что ответ будет утвердительным.

— Нет, — неожиданно сказала Фулона. — Не прямо сейчас. Сейчас ты должна охранять Дафну, светлого стража. Она временно лишилась дара, и ей грозит опасность. Ты станешь ее тенью, ее защитой. Если надо — умри вместо нее.

Ирка судорожно сглотнула. Охранять Дафну ей, Ирке! Охранять эту радостную улыбчивую светлую, которую любит Меф!

— И не спрашивай: приказ ли это. Да, приказ, — добавила Фулона.

«Неужели она знает?» — подумала Ирка, однако лицо старшей валькирии было непроницаемым.

Фулона поклонилась Ирке — сердечность в ее поклоне была очень умеренная — и растаяла в воздухе, оставив легкий запах мяты. Около Ирки, задев ее плечом, прошла Филомена. Затем верну лась и задела ее плечом еще раз.

— Разве валькирии убивают валькирий? — вежливо спросила у нее Ирка.

Филомена заметно смутилась и, пробурчав что то, шагнула в сторону, налетев на Бэтлу. Бэтла смущенно подвинулась и сделала попытку спрятать бутерброд с колбасой.

— Опять ты! Позор валькирий! Толстая обжора и неряха! — прошипела Филомена.

Однако валькирия сонного копья не была смята этим натиском. Ирка поймала сочувствующий взгляд Бэтлы.

— Ну и что? — просто сказала Бэтла. — Да, я толстая. Да, неряха. Зато, в отличие от тебя, я счастлива, не грызу себя с утра до вечера и ни на кого не бросаюсь в надежде, что меня наконец убьют. И это уже немало. Ты не находишь?

По загадочной причине простые слова Бэтлы достигли цели. Филомена отшатнулась, взмахнула рукой, в которой было копье, и, не дожидаясь своего оруженосца, растаяла вслед за Фулоной. Но если та исчезла медленно и постепенно, то исчезновение Филомены было резким, осколочным, сверкающим, точно прыжок с разбегу головой в стекло.

— Она тебя испугалась. Почему? — спросила Ирка у Бэтлы.

— Это наш давний спор. Мы его лишь продолжили. Не обращай внимания! — ответила Бэтла.

— Какой спор?

— Все мы занимаем какое то место. В телах, в жизни. Иногда это место кажется нам слишком жалким или слишком скромным. Но это ничего не меняет. Единственное, что возможно, это принять правила игры и дальше играть по ним. Играть спокойно, радостно и без спешки. Я это поняла, а Филомена никак не поймет. И поэтому я счастлива — хотя я толстая и некрасивая, а Филомена, которой дано больше, чем мне, раз в сто, — нет. К тому же она слишком многого не может себе простить…

Вагончик почти опустел. Валькирии и их пажи уже телепортировали. Но Бэтла все же нашла время шепнуть Ирке:

— Ничего не бойся. В случае опасности валькирии тебя прикроют. Даже Филомена костьми ляжет — не смотри, что она такая… Она славная, но несчастная. Только защищай Дафну! У кого действительно неприятности, так это у нее! Дара лишили, а теперь хотят лишить крыльев и Мефо дия… Вот сволочи, да?

— Да, но Дафна… Она и Меф… — Ирка попыталась выразить слишком много, но, поняв, что это глупо, лишь махнула рукой.

Бэтла ободряюще улыбнулась. «Она что, все знает? Откуда?» — всполошилась Ирка.

— Возьми яблочко… скушай! И все будет хорошо! — сказала Бэтла и вместо яблока почему то сунула Ирке бутерброд.

Пока Ирка лихорадочно соображала, нет ли в этом какого то тайного смысла или скрытой аллегории (ну там яблоко как символ целостности и единства мира, а бутерброд как символ… м да… ну, скажем, единства трех философских начал: колбасы, масла и хлеба?!), Бэтла тоже исчезла.

Антигон, в отличие от Багрова не имевший ни малейшего желания общаться со своими — хм… — коллегами, минут десять назад улизнул в соседнюю комнату, якобы для того, чтобы поставить чайник. Когда Антигон вернулся, ни одной из двенадцати валькирий и ни одного оруженосца в комнате уже не было.

Ирка стояла в трех шагах от стола. Багров заканчивал очерчивать круг для телепортаций. Засуетившись, кикимор уронил чайник и, поспешно впрыгнув в круг, остановился рядом с хозяйкой.

 

Глава 9