Хвосттрубой или приключения молодого кота 17 страница

«Почему? – удивился он. – Почему я улыбаюсь?» «Потому что это Толстопуз, а Толстопуз ведь забавный».

Толстопуз. Толстопуз, и Мышедав, и… и… Чутколап!

Его друзья! Пришли его друзья! Холод в душе его растаял.

Племя наконец пришло! Они пришли! Фритти со слабым счастливым вскриком поднялся на ноги. Сражение распространялось, все ближе и ближе придвигаясь к тому месту, где он стоял, и постепенно окружая пропасть, где в неуязвимой мощи возлежал Хозяин. Хвосттрубой, шатаясь, направился к стене пещеры и притаился за каменным выступом. Стражи уже прыгнули в гущу драки мимо него.

Медленно, точно по невысказанному приказу, твари Холма отодвигались назад, пока наконец не образовали кольцо вокруг туманно-фиолетовой пропасти в центре пещеры. Нападающие сгрудились в кучу и ринулись вперед, но разбились о строй стражей пропасти. Борющиеся фигуры, завывая, метались над парапетом, потом скрывались в туманах, которые плавали возле трона Хозяина. Нападающие отступили, восстанавливая силы, чтобы еще раз броситься вперед. Мгновение тишины, в которой почти можно было расслышать, как ощетинивается шкура… а потом на всю пещеру грянул гнилой и громовой голос Живоглота:

– СТОЯТЬ!

Потрясенное молчание, и на миг – ничего, кроме эха ужасного звука, раскатившегося в воздухе. Чутколап, который почти уже вскарабкался на основание стены, вгляделся в туман пропасти. Его дребезжащий шепот, насыщенный суеверным страхом, прорвал тишину:

– Клянусь Сосцами Праматери!

Шипение страха вскипело и среди остальных бойцов Племени – разом выгнулись сотни спин и хвостов. Снова прянул ввысь голос Живоглота:

– Я удивлен: неужто лакеи, которые поклоняются памяти моих покойных братьев, набрались в конце концов мужества, чтобы попытаться взять меня в моем логове? В таком случае послушайте меня, вынюхиватели Огнелапа и выискиватели Вьюги: последний из Первородных не имеет дела с мяукающей чернью вроде вас. Такое вам не по зубам, наземные ползуны.

Тяжесть его слов пригнула нападающих, словно осязаемый груз, но и существа Холма не могли шелохнуться – столь велика была сила Живоглота.

Наконец встал Мышедав; его потрепанная старая морда была тверда, усы прямы и горделивы.

– Слова! – вскричал тан воителей из Коренного Леса. – Мы привели верных соплеменников больше, чем звезд на небе, лорд Муравьиной Кучи, – даже сейчас ими кишит вся твоя боячья нора! Твой конец близок! – Все сгрудившиеся вокруг вождей нападающие закивали и замурлыкали от удивления и гордости; громкое гудение наполнило каменную ширь. – Хоть до конца времен восседай на своей подделке под трон из Пра-Древа, – крикнул Мышедав, – мы никогда не коснемся подбородками земли перед тобой! Твоя власть сломлена!

Дробящей лавиной прокатился смех Грызли Живоглота.

– ГЛУПЦЫ! – прогремел он. – Вы говорите мне о власти, с вашими-то крохотными жизнями, подобными падению листьев! Что за посмешище! – Новый раскат смеха. Снизу донеслось какое-то ворчание, и трон Живоглота резко качнулся. – Вы говорите мне о Пра-Древе! – взревел он, и ворчание сделалось громче. – Вы думаете, что видите трон Живоглота, но вы не видите ничего!

Хозяин Холма дробно захохотал – звук, похожий на стук града. Племя дрогнуло и чуть не побежало, но Мышедав сделал шаг вперед, и строй удержался на месте. Не успел тан и слова сказать, как темное вздутое тело Живоглота вновь затряслось от смеха, раскачиваясь на вершине трупной горы.

– Вы думаете, я взгромоздился на этот насест, чтобы напугать жалких суетливых тварей, которые мне служат? – вопросил Толстяк. – Чтобы вселить потусторонние страхи в умы таких, как вы? ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! – Голос Живоглота сделался оглушительным. – Подобно Феле Плясунье Небесной, которая породила меня, я согреваю своим теплом эту груду извивающейся плоти. Я даю ей МОЩЬ!

Ворчание, доносившееся из пропасти, стало прерывистым всасывающим звуком. Отсветы, струившиеся из земли, превратились в сумасшедшие вспышки. Все толпящиеся создания – и Свободное Племя, и Когтестражи – в страхе завыли и поползли прочь от пропасти.

Из-под Живоглота выдвинулась громадная фигура, словно вылупившись или сложившись из паров пропасти. Она издавала звук, подобный крику бессчетных умирающих существ, – мириады голосов в одном бездушном вопле. Завывая и визжа, все, кто окружал пропасть, бросились к стенам пещеры, пока необъятное существо тяжело выкарабкивалось наружу.

Болезненный пурпурный свет упал на что-то чудовищное и уродливое, темное и небывалое. В его слюнявой морде и красных глазах был некий неопределенный, сумасшедший намек на что-то демонически-собачье. Оно образовалось из тающих, содрогающихся тел пропасти – умирающих, жалко страдающих животных, слившихся в единую огромную форму.

Некоторые из Племени, обретя на грани безумия мужество, попытались встать и сражаться. Чудище вмиг оказалось на них, неуклюжее и смертоносное.

– Я породил его! ЯРРОС! Я высидел его! В пещере клубился грохочущий хаос воплей, мертвых и умирающих тел. Покуда собакоподобное существо дробило и убивало, надо всем возносился голос Живоглота:

– ЯРРОС! Это ваша погибель! Яд для всех, кто ходит по поверхности мира!

Хвосттрубой отвернулся от жуткого зрелища и вылетел из Пещеры-Пропасти.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

 

У лисы уловок разных – целый короб,

У ежа – всего одна, зато какая!

Архилох

 

 

В Закоте был ад кромешный. Проносясь сквозь почти полную тьму, Фритти видел котообразные фигуры – припадающие к земле, визжащие, скачущие, словно обезумевшие полчища летучих мышей.

Хвосттрубой мог думать только о друзьях; ужас и смерть позади него были слишком непомерны. Казалось, то был конец всему – всей жизни, всему разуму, всей надежде. И он хотел встретить это вместе с друзьями.

Никто не обратил внимания на его бегство. Когтестражи и Клыкостражи сражались друг с другом, как и с вторгшимся войском Свободного Племени. Звуки хаоса подняли в пещерах заключенных – растерянных, дерущихся, орущих, отчаянно ищущих выходов. Громовой бессмысленный голос Ярроса катился по Холму, рокоча разорением и безумием.

Фритти старался вспомнить плохо усвоенные направления, указанные ему Гнусняком. Несколько раз, теряясь из-за встречных звуков и тел, он пугался, что заблудился. Наконец узнал ход, ведущий вниз. Прижав уши, спрыгнул по покатому туннелю.

Мимолетка и Шустрик, вздыбив шерсть, жались к задней стене своей пещеры. У ног их лежал Гроза Тараканов, но теперь глаза его были открыты. Он со странным тихим интересом поглядел на Фритти, появившегося в дверном проеме. Мимолетка сначала, казалось, не узнала Фритти, потом, изумленно тряхнув головой, прыгнула вперед, выкрикивая его имя:

– Хвосттрубой! Ты здесь?! Что происходит?!

Она потянулась обнюхать его, но он пробежал мимо, к Шустрику.

– Шусти! – крикнул он. – Это я, Шуст! Ты цел? Ходить можешь?

Шустрик на миг уставился на него, словно не понимая, потом мордочку котенка озарила нежная улыбка.

– Мягкого мяса, Хвосттрубой, – сказал он. – Я знал, что ты вернешься.

Фритти обернулся и увидел, что Мимолетка опасливо глядит в проход.

– Происходит ужасное, Мимолетка, – заговорил он. – Племя пришло, но его встретила страшная опасность. Мы здесь ничем не сможем пособить. Наша единственная возможность выбраться – сейчас, среди сумятицы. Помоги Шустрику встать! Я займусь Грозой Тараканов.

Ни о чем не расспрашивая, серая фела прыгнула на помощь к малышу, но Шусти сам поднялся на дрожащие лапки.

– Я сам, – заявил он. – Я только и ждал, чтобы пришел Хвосттрубой, – таинственно добавил он и потянулся, выгнув тело в небольшую дугу.

С Грозой Тараканов все оказалось труднее. Хоть он уже бодрствовал и не сопротивлялся открыто, но, видимо, был сбит с толку. Казалось, он не понимал, к чему спешить; шатаясь, обошел пещеру, обнюхивая углы и стены, словно только что сюда прибыл.

– Он был в сонных полях с тех пор, как нас сюда бросили, – объяснил Шустрик. – Я – уж не знаю, с какого времени – в первый раз вижу его на ногах.

– Надеюсь, он помнит, как пользоваться лапами, – проворчал Хвосттрубой, – ведь наше время истекает, если уже не истекло. Идем. Я поведу. Мимолетка, выше хвост и помоги Грозе Тараканов.

– Но куда мы идем? – спросила фела. – Ведь если Племя пришло в Холм, то охранники перекрыли все входы и выходы?

– По-моему, я знаю путь, который не будет под охраной, – ответил Фритти, – но он рискованный. Мы немедленно должны идти! Что смогу, расскажу тебе по дороге.

Шествие двинулось к выходу. Хвосттрубой сначала высунулся, чтобы убедиться, что путь свободен. Снаружи было пусто, но сверху просачивались звуки великого смятения и хаоса.

Добравшись до выхода из пещеры. Гроза Тараканов замешкался, оглядывая комнату, где так долго провалялся в заключении. Впервые с той минуты, как прошел под воротами Закота, он заговорил.

– Мерзкая зверская коробка, – негромко сказал он и позволил Мимолетке подтолкнуть себя вперед.

Пока четверка пробиралась по оживленным теперь коридорам, Фритти старался рассказать обо всем, что видел. Вокруг них всюду лежали мертвые и умирающие вперемешку с очумевшими живыми. Светящаяся земля, окаймлявшая комнаты и туннели, теперь мерцала лишь местами, и опасность в потемневшем Холме мерещилась повсюду.

Несколько раз путь преграждали твари Холма, и им приходилось сражаться, чтобы пройти. Фритти и Мимолетка как одержимые дрались за свободу, повергая Клыков и Когтей в смятение: почему эта мелюзга тут же не сдается?! Мир Холма, казалось, треснул по всем швам, и для его устрашенных обитателей эти отчаянные, неуправляемые рабы были лишь пугающим свидетельством крушения всего привычного. Раз за разом Когти, дрогнув, в страхе уносились на поиски кого-нибудь послабее.

Гроза Тараканов не помогал сопротивляться нападающим – только ежился, что-то болезненно бормоча. Шустрик же стоял со странным надменным видом, не поднимая лапок, чтобы защититься, даже когда угрожали непосредственно ему. Вместо этого он ласково глядел на нападающих, пока они не бросались в стороны, напуганные тем, чего не могли понять.

Хвосттрубой и Мимолетка, непрестанно сражавшиеся, чтобы защитить спутников, были изранены. Шустрик, целый и невредимый, шел за ними, как малыш во время дневной игры.

– Не знаю, долго ли еще мы сможем так вот идти, – выдохнула Мимолетка, когда они убегали с места очередной стычки. – Скоро кто-нибудь возьмет власть над этими созданиями, и мы тогда прямо можем препоручить наши ка Муркле.

– Знаю, – пропыхтел Фритти.

Он не надеялся продержаться, – действительно, окольные пути, которыми они двигались, стали теперь опаснее. Он берег дыхание – припасал его впрок для будущей гонки. Впрочем, следуя туннелями, ведущими к поверхности, они наконец добрались до более пустынных мест. Племя Перводомья оттеснило большинство часовых с застав Холма; когда четверка свернула и побежала, шум битвы позади них уменьшился. Свет земли Холма тоже убывал, но Фритти уже проходил этими тропами раньше, а что важнее – следовал теперь медленно нарастающему громыханию Обжигающего Потока.

Шипящий ревущий шум подземной реки все громче и громче звучал у них в ушах, покуда они одолевали ряд узких, низких туннелей. Воздух стал сырым. Из тесного прохода протиснулись в последнюю, как помнилось Фритти, высокую комнату перед пещерой Потока. Спасение казалось теперь возможным, хотя Хвосттрубой был уверен, что позади него Племя ведет – и проигрывает – решающий смертный бой.

Он остановил группу, чтобы предупредить об опасности поскользнуться там, впереди, но его предостережения остались невысказанными. Когда он повернулся к спутникам, Грозы Тараканов как не бывало.

– Мимолетка! – воскликнул он. – Где Гроза Тараканов? Я думал, он идет за тобой!

Серая фела, зализывавшая свои раны, оглянулась в пустую тьму. Зеленые глаза сузились от стыда.

– Не сердись, Хвосттрубой, – негромко сказала она. – Шусти наступил на что-то острое и захромал. Я прошла вперед, чтобы помочь ему. Гроза Тараканов был прямо за нами…

В расстройстве и печали Фритти резко тряхнул головой:

– Ты тут ни при чем, Мимолетка. Ты не могла этого предвидеть. Дай-ка я опишу тебе пещеру, которая впереди, и путь вокруг реки.

Когда он окончил рассказ, Мимолетка понимающе кивнула. Шуст только сидел, с возрастающей мрачностью тихонько поглядывая на Хвосттрубоя.

– Надеюсь, я сумею догнать вас раньше, чем вы уйдете от Потока, – сказал Фритти, – а если нет, держите вправо и двигайтесь к поверхности.

– Что ты имеешь в виду – «догнать нас»? – растерянно спросила Мимолетка.

Увидев ее огорченную мордочку, Хвосттрубой так опечалился, что потерял дар речи. За него неожиданно ответил Шустрик:

– Он хочет вернуться и поискать Грозу Тараканов.

Мимолетка изумилась:

– Вернуться?! Да ты что, Хвосттрубой?! Времени все меньше и меньше. Не жертвуй собой попусту!

– Вовсе не попусту, – сказал Фритти. – Я должен это сделать. И для меня самое главное – чтобы выбрались вы с Шусти. Идите же, пожалуйста.

Он было повернулся, но Мимолетка, подбежав, встала между Фритти и туннелем. Расстроенная, она, казалось, была в неистовстве – так неистово она не дралась и за собственную жизнь, Хвосттрубой заметил разницу. Такой, может быть, бывала она, когда сбивалась с шага в земном своем танце и не могла снова его найти.

– Шусти! – крикнула она. – Скажи ему, чтобы не ходил! Не давай ему так вот и уйти, чтобы подергать смерть за хвост!

Но Шустрик лишь взглянул на нее со странной своей ласковостью и сказал:

– Он пойдет. Не делай так, чтобы это было еще тяжелее для нас, ну пожалуйста, Летка. Может быть, тебе повезет, Хвосттрубой. Возвращайся к нам, если сможешь.

У Хвосттрубоя был только миг, чтобы подивиться перемене, происшедшей с его юным другом. Из туннелей донеслись звуки ненависти и борьбы, снова увлекая его к цели.

– Мягкого засыпанья, милые, милые друзья, – сказал он и задержался было, чтобы обнюхать их обоих, но не посмел встретиться взглядом с Мимолеткой.

Прыгнул мимо нее и помчался в туннель – вспять по дороге, которой они пришли.

Внешние проходы, которые они только что относительно благополучно миновали, снова наполнились темными фигурами Когтей и Клыков. Побитые твари, казалось, снова сплотились, и, по разумению Фритти, это сулило недоброе Чутколапу, Сквозьзабору и остальным. Откуда-то сверху – а издалека ли, он не мог бы сказать – доносился скребущий, волочащийся шум: в Верхних Катакомбах двигалось какое-то огромное существо. Это сулило куда худшее. Можно было с легкостью догадаться, что зловещее чудовище сбежало из Пещеры-Пропасти и как раз в эту минуту тащится по верхним туннелям. Хвосттрубой не думал, чтобы Гроза Тараканов слишком далеко отошел от дороги, но если уж отошел… тогда даже только что принятое решение не заставило бы Фритти добровольно оказаться поблизости от зубов и взора существа, которое было наверху.

Когда он полз по темному проходу – двигаясь беззвучно, потому что заметил группу Когтестражей, которые стояли на развилке туннеля не более чем в дюжине прыжков впереди, – его внезапно остановил неожиданный звук: негромкий смех, очень близко. Взглянув вниз, он увидел расщелину между каменным полом и стеной. Звук исходил как раз оттуда.

Он припал к земле, не выпуская из виду Когтестражей в разветвлении коридора. Они спорили – насколько можно было понять на таком расстоянии и при таком скудном свете. Приложив чуткое ухо к трещине, Фритти прислушался.

То, что он услышал, было не смехом, а странным хныканьем. Просунул голову в трещину – как раз прошли усы – и огляделся. В пещерке, образовавшейся под стеной туннеля, скорчилась темная фигура.

– Гроза Тараканов? – чуть слышно шепнул Фритти.

Если это существо его и услышало, то не подало никакого знака. Хвосттрубой осторожно протиснулся в отверстие пещерки. Внутри стояла почти полная тьма; пещерка была так невелика, что Фритти негде было и встать; он невольно ударился о согнувшуюся ощетиненную фигуру.

«Это наверняка Гроза Тараканов, – подумал Фритти. – Ни у кого больше нет такой грязной шерсти». И дал резкого тычка всхлипывающему существу.

– Гроза Тараканов! Это я, Хвосттрубой. Идем, я выведу тебя отсюда.

Фритти снова толкнул сумасшедшего кота, и хныканье стало бессвязным потоком слов:

– Пойман, пойман и осмеян… заклеймен в одно мгновенье… во мгновенье… о, там несуразица, брряд и с-сверх того…

Фритти стало противно. Он мог и предвидеть, что Гроза Тараканов примется нести тарабарщину.

– Эй, – сказал он. – Не время для этого!…

Глаза его приспособились к почти полной темноте; он чуть-чуть различал косматую, всклокоченную тень рядом с собой.

– Да пойми ты, да пойми ты, – простонал голос. – Они одели нас в каменную шкуру… набрали каменных черепов и соорудили нам из них клетку… тесную-претесную, не протиснешься. А ниже – глубины, и как оттуда жжет!

Тут голос повысился, сделавшись почти воем. Хвосттрубой вздрогнул. Если это продолжится, их несомненно обнаружат.

Терпение его стало таять от страха. Хвосттрубой ухватил зубами большую горсть грязного меха и с трудом поволок. Тяжкая, как камень, лапа налегла на него и придавила к земле. Сердце подпрыгнуло. Не ошибся ли он? Может, это вовсе не Гроза Тараканов?

«Прощальная насмешка судьбы, – подумал он – Пойти с самоотверженной целью, чтобы заслужить свое имя хвоста, и по-дурацки заползти в яму с прожорливым зверем…» Хвосттрубой изо всех сил попытался освободиться из-под твердой лапы, но обнаружил, что зажат надежно, как в материнской утробе. От его усилий существо повернулось, подставив свою морду под слабый отсвет из отверстия расщелины.

Это был Гроза Тараканов. Тусклое мерцание осветило его безумные глаза, подобные треснувшему льду.

– Моя кровь призвала смерч! – завизжал Гроза Тараканов. – Всасывающее, кружащееся существо… О, сжальтесь надо мной!… Я – его центр, оно никогда меня не покинет… О, даже пустота будет наслаждением!…

Последние отзвуки вопля вырвались в коридор. Фритти услышал звук бегущих лап и резкие вопрошающие голоса. Их обнаружили. Он последним усилием приподнялся, но Гроза Тараканов – с безумной силой – вмиг поймал его. Точно упавшим дубом придавил. Он закрыл глаза и стал ждать смерти.

Время, казалось, замедлилось, как когда-то давно, когда из ночи вышли Когтестражи… так давно. Покорившись, он краешком памяти что-то вспомнил – принялся это расследовать. То была молитва, которой когда-то учил его Чутколап… вернее, ее начало. Пока его разум медлительно восстанавливал отрывок песни, что-то в нем все еще слышало шарканье снаружи трещины и приглушенные сетования Грозы Тараканов. Кусочек молитвы проплыл перед его мысленным взором. «Ослепительный лорд Тенглор…» Да, так она начиналась. Как странно, что ему пришлось припомнить ее сейчас.

«Ослепительный лорд Тенглор»… Теперь он произнес это вслух – и услышал, как сладко противоречит оно всему: резкому дыханию зверя подле него, грубым крикам тварей снаружи. Еще кое-что из молитвы непрошено пришло прямо к нему на голос, еще обрывок песни. «Вечный странник Огнелапый…», «Вот что скажет вам охотник…» Как же кончалось? Ах да: «К бедствующим, а не к трусам…» Он снова пропел это от начала до конца, позабыв о тяжко дышащем рядом Грозе Тараканов. Когтестражи наверху странно притихли.

 

Ослепительный Лорд Тенглор,

Вечный странник Огнелапый…

Вот что скажет вам охотник:

К бедствующим он приходит,

К бедствующим – а не к трусам.

 

Фритти уловил перемену даже с закрытыми глазами. Хлынул свет, малиново сияя на внутренней стороне век. Должно быть, снова замерцала светящаяся земля. Он открыл глаза… но отверстие расщелины светилось, как прежде, тускло. Зато по самой расщелине разливался алый блеск.

Лапы и когти Грозы Тараканов засветились во тьме, точно охваченные пламенем.

Гроза Тараканов принялся странно крутиться и раскачиваться. Свет распространился, и сам подсвеченный красным воздух затрепетал, словно от великого жара, но температура не изменилась.

Ослепительная вспышка – и голос, подобный пению всего Племени под Оком Мурклы, торжествующе выкрикнул:

– Я – СНОВА Я!

Могучая сила отшвырнула Фритти назад; он ударился головой о стену расщелины. Осторожно откатываясь, увидел – свет поблек. Перед ним припал к земле Гроза Тараканов – тело его было черно, почти невидимо, а лапы красны, как кровь, красны как закат. Следы безумия и беспорядка исчезли; мех стал плотен и красив; взор Грозы Тараканов устремился на Хвосттрубоя с глубочайшей мудростью, любовью и гордостью. Была в нем и печаль, прилегающая вплотную, как вторая шкура. Фритти понял: он находится в присутствии всего самого величайшего, что только есть в его народе.

– Мягкого мяса, братец, – сказал ему Гроза Тараканов, но Фритти понял, что это уже не Гроза Тараканов – вернулась истинная к а. Голос был мелодией ночи, тех созданий, которым известен старинный искусный чертеж этой земли и всего сущего на ней. Фритти упал на брюхо, закрыв лапами глаза. Свернулся клубком.

– Нет, братец, – сказал удивительный голос. – Ты не должен так делать. Нет нужды тебе стыдиться предо мною – совсем напротив. Ты помог мне найти обратный путь после долгого мрачного странствия и во дни великих бедствий. Это мне подобает поклониться тебе за усилия твои.

Сказав так, лорд Огнелап – ибо это был он – отвел лапы Фритти и коснулся его лба. Белая звездочка на лбу у Фритти вспыхнула во мраке пещерки.

– Ах, малыш, я шел за особым твоим светом, как Ирао Метеорит, который следовал за звездой рассветной в непроходимых дебрях Востока, – пропел лорд Тенглор. – Я лишь надеюсь, что пришел вовремя.

Воздух в пещерке снова затрепетал, и лорд Огнелап, казалось, вырос, заполнив каждую щелочку пещерки.

– Мне должно покончить с некоторыми старыми счетами, – сказал он. – Много лет странствовал я, заключенный в тюрьму собственного своего безумия, а брат мой тем временем вскармливал зверство свое. Он вызвал наружу силы, для которых не была предназначена эта земля, – что я совершил некогда и сам. Побуждения мои были лучше, но все же это раскололо оболочку мою, и моя ка унеслась далеко прочь. И многим беззакониям дал волю брат мой Живоглот. Я должен постараться пресечь пути его. – Присутствие необычайного, казалось, слегка уменьшилось. – А-ахх, и брат мой Вьюга тоже еще должен быть отомщен, ибо иначе его ка никогда уже не успокоится. Увы, невинным, подобным тебе, пришлось равняться с Первородными в деяниях своих. Итак, юный Хвосттрубой, что могу я сделать для тебя – пусть даже самое ничтожное, – чтобы попытаться хоть чуть-чуть возместить долг мой? Говори, ибо я вскоре должен буду удалиться.

Ошеломленный, Фритти какой-то миг молчал. Когда же наконец заговорил, то понял, что неспособен взглянуть на того, кто был перед ним.

– Я хочу, чтобы мои друзья спаслись целыми и невредимыми – все храброе Племя, которое пришло сюда.

Первородный молчал, глядя как бы поверх него – в невообразимую даль. Когда он заговорил, голос его был мягок:

– Братец, многие из храбрецов погибли, и их ка отлетели к сосцам Праматери нашей. Даже я не в силах оживить их – иначе я спас бы кровного брата моего, которого так любил. Что же до? фелы?и малыша – да, тут я постараюсь помочь, но сейчас твое присутствие им нужнее моего. Я не могу объяснить, но это так.

Фритти вскочил на ноги и закарабкался к выходу, но Огнелап со смехом окликнул его:

– Это может и подождать, уверяю тебя. Я разглядел еще что-то – другое желание твое, которое тебя одолевает. Ты кого-то ищешь, хоть на время и оставил свои поиски. А поиски эти привели тебя ко мне, так что, кажется, воистину достойно было бы помочь тебе.

Фритти ощутил, будто падает в небесную глубину этих глаз, а миг спустя он напрасно обводил взглядом стены: крошечная подземная пещерка была пуста Потом сквозь его разум пробился голос – без усилий как голос Живоглота, но гибко… и с уважением:

– Я дал тебе знание, чтобы ты окончил поиски свои. Я мог бы дать тебе и больше, но очень скоро мне разом понадобятся все мои возможности. Ты будешь в Наших мыслях, братец.

Присутствие сверхъестественного окончилось, и Фритти остался совсем один.

Еще не зная, что делать дальше, он вспомнил о Когтестражах, которые толпились снаружи. Осторожно высунув голову из трещины, увидел, что туннель пуст, словно его не посещали со дней Харара. Только несколько куч пыли, которые с мягким шорохом шевелил неожиданно холодный ветерок, нарушали полнейшую тишину.

Неспособный припомнить, как одолел это расстояние и какими путями шел, Хвосттрубой обнаружил, что поднимается по извилистой тропке, окружавшей пещеру Обжигающего Потока. Огромная кипящая река, как всегда, мощно ревела и, казалось, еще выше ударяла в каменные стены, сковывавшие ее. Тропа перед ним была окутана туманом. Фритти направился вверх.

Река и впрямь как будто прыгала куда выше: брызги усеивали громадный потолок пещеры и падали обратно, как шипящий дождь. Несмотря на плохую видимость, Хвосттрубой продвигался по изрытой, выветренной тропе быстро и уверенно. К нему только что прикоснулось нечто, бывшее далеко за пределами его существа, и он все еще чувствовал последствия этого прикосновения.

Ветер изменил направление, дунув чуть не прямо ему в усы, и он в тот же миг услышал пронзительный крик Шустрика, полный страха и боли.

– Шусти, Мимолетка, я иду! – взвыл Фритти.

И вдруг вовсю, прыжками припустился по узкой тропе, повинуясь инстинктам: понял, что при всей неистовой спешке иначе не доберется до друзей вовремя. Миновал поворот узкой тропы, цепляясь и оскальзываясь над гремящей, дымящейся рекой, и увидел впереди обоих своих спутников. Мимолетка стояла над окровавленным Шустриком, яростно сражаясь с огромным черным страшилищем вдвое больше себя – с Растерзяком.

Черный зверь, исполосованный, испятнанный кровью, повернул навстречу Хвосттрубою безумные глаза. Рычащий оскал искривил его широкую морду.

– Звездномордыш. Звездномордыш Хвосттрубой! Я когда-нибудь убью его! Убью!

– Растерзяк хрипло захохотал, и Мимолетка упала, раненная и задыхающаяся.

Хвосттрубой решительно прыгнул вперед, едва Растерзяк припал к земле, рассекая толстым хвостом воздух. По пещере пронесся рокот – казалось, загромыхали камни потолка.

Фритти остановился и, не доходя до расширения тропы, в нескольких прыжках от Когтестража, выгнул дугой спину. Зловещий грохот снова пронесся над шумом Потока.

– Подойди-ка, если хочешь меня заполучить, Растерзяк, – сказал Хвосттрубой, вкладывая в голос все накопленное презрение. Когтезверь снова ухмыльнулся и ударил хвостом. – Подойди же, если ты из таких уж драчливых котишек, медведь ты тупоголовый!

Растерзяк зарычал и встал как вкопанный; короткая шерсть поднялась у него на спине, как черная трава.

– Мимолетка! – крикнул Хвосттрубой сквозь нарастающий сверху и снизу шум.

– Уводи Шустрика, не задерживайся!

– Он тяжело ранен, Хвосттрубой! – отозвалась фела. Когтестраж, петляя, двигался по тропе к Фритти – смерть в каждом красном когте.

– Тем разумнее вывести его на поверхность! – крикнул Фритти. – Это мое сражение. Ты сделала все, что могла. Ступай!

Фритти увидел, как Мимолетка и Шустрик повернули и двинулись вверх; котенок еле тащился. Теперь Хвосттрубой целиком отдал все внимание зверю, шедшему на него.

Они встретились – небольшой рыжий кот с белой звездочкой и мрачное, с кровавыми когтями чудище из недр земли. Долгое мгновение смотрели друг на друга, вихляя боками, извивая хвосты. Когтестраж прыгнул, и сверху еще раз донесся сильный шум. Фритти успел заметить, как в миг перед столкновением вниз застучал ливень мелких камней, – и Растерзяк оказался на нем.

Кусая и дубася друг друга, они покатились по узкой тропке; низкий рык темного зверя был равен по силе безумному вою Фритти.

Лязгнув зубами, увернулись друг от друга и разбежались в стороны, описывая стиснутый круг по своему крохотному уступу; инстинкты смертного боя подталкивали их все ближе и ближе друг к другу, пока, прыгнув, они не сцепились сызнова.

Ритуал повторялся и повторялся. Превосходящие размеры Растерзяка размывали угасающий напор Фритти, но тот не поддавался. Они боролись и кусались, падали в стороны, снова свивались в клубок. Оба кота двигались с мучительной медлительностью мрачных слепых существ на дне Большой Воды, тех слепых созданий, что пожирают друг друга среди ила.

Наконец Растерзяк осилил Фритти, подтолкнул его к краю тропы. Голова его бессильно свисала с неописуемой высоты над катящимися водами. Пещера гудела теперь от непрестанного грохота самих камней крыши – точно над головами у них плясали великаны.

Фритти лежал недвижно. Изогнутая струя раскаленной жидкости пронеслась мимо его морды. Растерзяк зарылся зубами в затылок Фритти, плотно сжав ему хребет. Хвосттрубой ощутил, как могучие челюсти сжимаются… сжимаются… и вдруг давление прекратилось.

Когтестраж ослабил хватку. Теперь он глядел на Фритти сверху, упершись лапами в его грудную клетку. Что-то изменилось в глазах Растерзяка – они забегали.

– Звездномордыш? – спросил он. Взгляд безумной ненависти как бы изменился, перешел во что-то вроде страха. – Так это и впрямь ты, звездномордыш? – Казалось, он впервые опознал Фритти, словно тот был устрашающим наваждением, помрачением, которое внезапно стало правдой. На морде у Растерзяка вновь появилось выражение ненависти.