Хвосттрубой или приключения молодого кота 14 страница

– Мягкого мяса, – с чуть заметным дружелюбием сказал новичку Фритти. – Я Хвосттрубой. Я слышал, что ты…

Он прервал себя на полуслове, дергая усами. Даже во тьме этот новый кот выглядел очень знакомо.

– Мимолетка! – выдохнул он. Голова у него закружилась. Неужели она пробыла тут все время, работая в Холме? Да вправду ли это она?

– Тише! – раздалось шипение фелы. Все еще потрясенный, он обнюхал ее нос, бока. Мимолетка! Пока он, как во сне, принюхивался, она шлепнула его лапой по носу. Словно смущенный котенок, он встал на дыбы, дико поглядывая по сторонам. Никто из заключенных не обратил на них ни малейшего внимания. Несмотря на это, он пригнулся к Мимолетке так близко, что усы их смешались, и принялся рьяно умывать ее. С языком, полным шерсти, он тихонько спросил:

– Как ты пробралась сюда?

– Я прорылась в один из туннелей, – ответила она. Хоть и хладнокровно ответила – бока у нее тяжело ходили.

«Это наверняка было для нее ужасно, – подумал он. – Затеряться в этом месте, отыскивая одного кота среди бесчисленного множества других…» – Но как, во имя Мурклы, ты нашла меня? – спросил он, все еще умывая ее.

– Как я… что? Нашла тебя? Я и сама не знаю, Хвосттрубой, знаю только, что нашла. Не могу я прямо сейчас все объяснить… Я даже и думать не могу… Да прекратишь ты это когда-нибудь? – Она ощетинилась, и он бросил очищать ее шубку. – У нас нет времени! – продолжала она. – Нам надо выбраться отсюда, – по-моему, они меня ищут. – Она поднялась, лапы ее чуть-чуть дрожали. Хвосттрубой не возражал, тоже поднялся.

– Мы не можем уйти без Шустрика, – сказал он. Внезапно он ни с того ни с сего подумал о Мягколапке, предмете своих поисков, ради которой он так давно покинул Стену Сборищ. А что если и она тоже где-то здесь? Жива ли она? Он подумал о мерзком троне Живоглота и почувствовал себя маленьким и беспомощным.

– Ты знаешь, где его держат? – спросила Мимолетка. Он повернулся к ней. Она была измучена, он – тоже.

– Шусти? – переспросил он. – Нет, я не видел его с тех пор, как нас разлучили. – Он опасливо взглянул в проход.

– Тогда боюсь, у нас нет времени искать его, – спокойно сказала серая фела. – Нам повезет, если мы сами-то удерем. – Она двинулась к проходу.

Хвосттрубой возмутился:

– Но мы не можем попросту бросить его! Я привел его сюда! Он всего только котенок!

Мимолетка оглянулась на него и проворчала:

– Хвосттрубой! Не будь глупцом! Это может отнять у нас много дней. Мы выберемся отсюда и предупредим Племя Перводомья – иначе будет для всех нас слишком поздно! Если мы вернемся с подмогой, то принесем ему больше пользы, чем если сами будем схвачены и убиты. Нужно сказать Сквозьзабору и другим! Идем сейчас же!

Фритти пытался было возразить, но понял, что не сможет объяснить ей всю правду: о Живоглоте, или о Клыкостражах, или о лигах и лигах туннелей, кишевших жуткими подземными тварями.

Мимолетка, впрочем, и не остановилась, чтобы выслушать. Она кралась по наклонному туннелю, к мерцающему болезненному свету и грубым голосам. Фритти последовал за ней.

Холм ожил от прилива деятельности. Когтестражи сбивались в группы, совещались, тупо рыча, потом разбегались в разные стороны, чтобы рыскать по туннелям и свирепствовать в тюремных пещерах. Когда Хвосттрубой и Мимолетка добрались до главного коридора за пределами хода. Когти ввалились в обширную пещеру, примыкавшую к той, которую они только что покинули. В туннель, где они стояли, долетело эхо яростного рычания и слабых криков боли. Они пустились бежать, стараясь держаться в глубокой тени поближе к стене коридора. Миновав несколько тюремных пещер, нашли явно заброшенный, темный и пахнущий плесенью туннель – метнулись в него. Шум позади немного утих, и они несколько мгновений постояли, пока Мимолетка пыталась сориентироваться. Закрыв глаза, она подчинилась велениям инстинкта, восстанавливая памятью ощущений путь к входному отверстию. После мгновенного раздумья повела вниз по туннелю.

Они держались подальше от оживленных ходов, предпочитая ответвления туннелей, ниши и незаконченные проходы. То входя, то выходя, они шли, винтообразно поднимаясь к поверхности, к месту спасения.

Несколько раз их чуть не поймали. Один раз, услышав звук приближающихся шагов, они втиснулась в неглубокий недорытый туннель и стояли там, замерев от страха, удерживая дыхание, покуда двое Когтестражей обсуждали, не укрылись ли они здесь. Когда твари наконец порешили: навряд ли – и умчались, Фритти долго еще ловил ртом воздух.

Наконец они вступили на последний крутой подъем, ведущий к Мимолеткиному входу. Завернув за угол, обнаружили: в туннеле совершенно темно. Тихо двигаясь вперед, вдруг уловили отблеск звездного света – выход наружу в дальнем конце коридора. Фритти так долго не видел неба, что чуть не одурел от восторга. Несмотря на гнетущую влажную жару Холма, от холодного дуновения у него выгнулся хребет и ходуном заходил хвост. Он радостно рванулся вперед; на миг ему померещилось, что под ногами у него снова трава, а мех ерошит холодный ветер. Он услышал: Мимолетка мягко, но настойчиво окликнула его по имени. Но оставил ее зов без внимания.

Звездный свет исчез.

Что-то разом ударило его, схватив, как раз когда он совершенно ни о чем не подозревал. Предостерегающий зов Мимолетки стал воем ужаса. Кто-то навалился на него сверху – какое-то лязгающее, кусающее существо.

– Чернорыл! Не упуссти другого! – резко завопил голос из тьмы, и он услышал, как снова закричала Мимолетка. Существо, навалившееся на него, тянулось острыми зубами к его глотке, и когда он отчаянно изогнулся, то ощутил – под его когтями извивается бесшерстная шкура. Клыкостраж! Он изо всех сил старался вырваться из объятий этого чудовища и ухитрился на миг вонзить свои собственные зубы в его плоть. Напавший вознаградил его шипящим визгом боли. Он вскинул задние ноги и услышал: тот теряет дыхание. В этот миг передышки он вырвался и бросился туда, откуда в последний раз слышал крик Мимолетки. Глаза его наконец приспособились к полной тьме; он заметил другую фигуру и поднялся на дыбы как раз вовремя, чтобы избежать страшного удара, от которого все же завертелся волчком. Остановился он, лишь рухнув у скрюченного тела Мимолетки.

– Вислобрюх! Помоги Чернорылу сс заключенными!

Фритти сумел теперь различить обладателя голоса – его растянутое бесшерстное тело скорчилось под той дырой, что могла бы стать их выходом к спасению. Безглазая голова монстра одобрительно закивала.

– Итак, – сказал он, – как и ожжидалось, вы вернулись к месту вашшего входа. Как сславно. Посскольку вы так интересуетессь путешшествиями, сейчасс мы возьмем вас посмотреть на наши владения, соглассны?

Другие два темных силуэта теперь встали по бокам Мимолетки и Фритти, и один из них сказал:

– А почему бы нам не покончить сс ними здесь масстер Кровососс?

Лорд Клыкостражей помедлил с ответом; долгая секунда молчания повисла в темном сыром воздухе.

– Тебе бы лучше самому знать, ччем спрашшивать меня, Вислобрюх, особенно потому, что ты оказзался профессионально непригодным. Эти сущщества доставили всем нам столько трудносстей,, что мы как следует поработаем сс ними, чтобы расплатиться. Они пожживут чуть-чуть подольшше, потому что я жжелаю узнать некоторые вещщи. Однако от тебя я не могу узнать ниччего. Понимаешшь, что я разумею?

Вислобрюх подавился ответом: из туннеля позади Фритти и Мимолетки вырвалась темная фигура, ударив двух Клыкостражей, которые повалились, словно палки. Не выясняя, кто же их таинственный покровитель, Хвосттрубой и фела вскочили на ноги и кинулись обратно, в коридор. Позади они расслышали рычание, вопли и звуки свирепого боя. И надо всем – безумный визг Кровососа:

– Осстановите их! Осстановите их!

Время растянулось в одно темное и вечное мгновение, покуда Фритти и Мимолетка летели по неосвещенным внешним коридорам. Прочь от Клыкостражей, прочь от туннеля Мимолетки, прочь, прочь – они больше ни о чем не могли думать. Новые раны Фритти сочились кровью, а плечо его при каждом скачке дергалось и горело.

Они мчались чуть ли не в полной темноте, полагаясь на усы и тонкий слух: в этих проходах почти не было мерцающей земли, освещавшей большую часть Закота. Спотыкались о камни, о корни; несколько раз в паническом бегстве натыкались на земляные стены, вставали, снова бежали.

В конце концов они замедлили бег. Совершенно заблудились; миновали во тьме бессчетное число туннельных веток.

– По-моему, мы так попадемся в вечную ловушку! – выдохнула на бегу Мимолетка.

– Если будем держаться левым боком к стене и поворачивать только вверх, мы рано или поздно придем к одному из выходов, – во всяком случае, я на это надеюсь, – прохрипел Хвосттрубой. – Так или иначе, это единственное, о чем я могу думать.

Слабые звуки, шелестя, доносились из ям и поперечных туннелей. Некоторые были отдаленными шумами Закота, поднимавшимися из главных комнат. Некоторые же, впрочем, были неопознаваемы – стоны и шепоты, а один раз и звук чего-то огромного, бултыхнувшегося в глубокой расселине. Они осторожно обогнули расселину и по молчаливому соглашению не заговорили о шуме, донесшемся из ее глубин. Они поворачивали только вверх, и шумы Холма с каждым поворотом становились все глуше и глуше.

Воздух, казалось, делался холоднее. Когда Фритти отметил это, Мимолетка возразила, что, наверное, близко поверхность и они вот-вот вырвутся из противоестественной жары Закота. Правда, Фритти ощущал, что этот холод не похож на зимний. Это был сильный, но сырой и промозглый холод. Словно они бежали сквозь густой туман. Воздух возле выхода из туннеля Мимолетки был совсем не таков. Однако он не видел смысла в споре и воздержался от возражений.

Продвигаясь по тому, что показалось их ушам и усам широким коридором с высоким потолком, Хвосттрубой уловил какой-то иной звук: что-то – хотя и слабо – звучало как мягкая поступь. Он тихонько указал на это Мимолетке, и они стали ступать медленно, почти беззвучно, насторожив уши. Если то были шаги, они, должно быть, удалялись – до того были неслышными. Двое беглецов слегка прибавили шагу.

Коридор вдруг сузился. Они. оказались в низком туннеле так внезапно, что Хвосттрубой треснулся лбом о потолок. Этот туннель извивался и спускался, потом поднимался снова, словно был прорыт среди скал или других громоздких препятствий. Фритти и Мимолетка пригнулись к земле и почти поползли. Наконец открылось отверстие в другое, широкое и удобное помещение. Они продвинулись на несколько шагов вперед, когда Хвосттрубой заметил разницу.

– Слушай, Мимолетка! – взволнованно прошипел он. – Там свет!

Так и оказалось, хотя свет был заметен только по контрасту с плотной чернотой, через которую они прошли. Отсветы, слабые и рассеянные, струились из-за угла в дальнем конце громадного прохода. Казалось, они были иного свойства, чем светящаяся земля.

– По-моему, мы с минуты на минуту выйдем наружу! – сказала Мимолетка, и Фритти на миг почудилось, что он различает отблеск у нее в глазах. Перешли на быструю ходьбу, потом побежали, теперь уже способные разглядеть препятствия – громадные древесные корни и камни, которые, чернея, вырисовывались в слабом свете, струившемся из конца обширного коридора. Воздух был еще холоден, но стал суше, и повсюду была пыль, так много пыли…

Он прыжком опередил Мимолетку, которая вдруг встала на дыбы, крича:

– Хвосттрубой! Там чем-то пахнет!

Между ними внезапно выросла черная фигура, и воздух наполнился болезненным пряным запахом. Мимолетка пискнула – странный, задушенный звук, – и Фритти, споткнувшись, остановился.

Оба застыли как парализованные. От черной фигуры изошел сухой голос, подобный звуку трущихся друг о друга ветвей.

– Вы не пройдете, – сказал он. Слова его звучали слабо, словно издалека. – Теперь вы принадлежите Костестражам.

– Нет! – прогремел новый голос.

Потерявший веру, замерший от странного, чуть ли не священного ужаса Хвосттрубой увидел запавшие глаза и безобразную морду Растерзяка, который вдруг появился из темноты позади Мимолетки. Серая фела, ошеломленная, осела на пол и опустила голову.

– Я отнял их у Кровососа и его Клыкостражей! Эти двое – мои! – прорычал Растерзяк, но не придвинулся ближе.

– Ты не имеешь права, – прошептал странный, вздыхающий голос. – Никто не может препятствовать Баст-Имрету. Я служу лорду-Всевластителю. – Костестраж двинулся, слегка покачиваясь, с кожистым, окутывающим шелестом, и атаман Когтестражей дрогнул, отступив, словно его ударили.

– Возьми фелу, если хочешь, – продолжал Баст-Имрет. – Мы занимаемся иным. Ступай. Вы несете стражу в глубоких местах.

Растерзяк, захныкав от какой-то непостижимой обиды, прыгнул вперед, взвалил обмякшую Мимолетку на загривок и скрылся в темном извилистом туннеле. Фритти попытался было окликнуть Мимолетку, но не смог. Его суставы сместились от усилия, когда он попробовал рвануться и побежать.

Темная фигура Баст-Имрета повернулась – котообразная, но растворявшаяся в липкой тьме, даже когда стояла в отблеске от спины Фритти. Хвосттрубой не мог взглянуть ему в морду, в темные пятна которые должны были быть глазами. Отведя взгляд он силился сдвинуться – и на миг преуспел. Ему чудилось, что лапы его растекаются, как вода, но он умудрился повернуться и, как в агонии, пополз от Костестража.

– Нет спасения, – прошелестел ветер.

«Нет, – подумал Фритти. – Это не ветер. Беги, дурак!» – Никакого спасения, – дохнул ветер, и он почувствовал, что слабеет.

«Это не ветер, должно быть спасение, должно быть спасение…» – Пойдем со мной. – То был не ветер, он это знал. Но продолжал ползти. – Я возьму тебя в дом Костестражей, – жужжал бесчувственный голос Баст-Имрета во мраке позади. – Свирели всегда звучат во тьме, и безликие, безымянные поют в глубинах. Нет спасения. Мои братья ждут нас. Идем. – Фритти с трудом дышал. Запах пыли, пряностей и земли кружил ему голову… проникал в него… – Мы танцуем во тьме, – монотонно пропел Баст-Имрет, и Фритти ощутил, как его мускулы твердеют. – Мы танцуем во тьме и внемлем музыке безмолвия. Дом наш глубок и покоен. Ложе наше – земля.

Свет, казалось, сделался ярче. Хвосттрубой почти сумел добраться до поворота в туннель. Заморгал, изумленный. Неожиданно темная фигура Баст-Имрета появилась перед ним, загородив конец прохода. От Костестража, казалось, веяло сухим ядовитым воздухом. Потрясенный Хвосттрубой опустился на пол, неспособный даже ползти. Тварь встала над ним, отдаленный голос тихо выпевал незнакомые слова.

Его захлестнуло ужасом, жаркой паникой, и он нашел где-то силу, чтобы нырнуть вперед. Рванувшись, ощутил пыльную шкуру, отразившую его толчок. Баст-Имрет сжался, испустив звук, подобный хрусту хвороста, и схватил Фритти, когда тот пытался, собрав последние силы, проскользнуть мимо. За порогом туннеля растекалась лужица света. Он изо всех сил потянулся к ней – она означала свободу.

Но Костестраж не отпускал, и взметенная во тьме пыль и приторный запах окутали обоих, словно еще одна тень. Фритти ощутил, как лапы Костестража – хрупкие, но сильные, точно древесные корни, оплетающие скалу – обвились вокруг его шеи. Шелушащаяся, сухая пасть искала его горла. Хвосттрубой, взвизгнув напоследок от омерзения, вырвался.

Когда он выдирался из лап твари, раздался ужасный вспарывающий звук. Большие легкие лоскуты скомканной шерсти и кожи взлетели из-под его когтей и зубов, и, метнувшись к свету, он различил тупое подмигивание старых коричневых костей – ухмыляющийся череп Баст-Имрета.

Карабкаясь по короткому проходу, Фритти почувствовал палящую боль. Место меж глазами пульсировало и горело. Он добрался до нависающего серо-голубого кружка неба, на миг обернулся – и увидел позади жуткое существо. Оно стояло в тени возле туннельного основания – пасть скелета разевалась и захлопывалась.

– Я буду помнить тебя, покуда не умрут звезды, – проклял его отдаленный, невыразительный голос. Пламя в голове Фритти вспыхнуло вновь, потом исчезло.

Хвосттрубой подтянулся к краю дыры. Свет был так ярок, что перед глазами у него поплыли пятна. Спотыкаясь, почти валясь вперед, он выбрался из дыры – выбрался из Закота.

Мир был белым. Все было белым-бело.

Потом все стало черно.

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 

О сон волшебный!

Птица-утешитель,

Что реет над бурунами ума,

Пока они не стихнут, не смирятся!

Джон Китс

 

 

Слабость и боль боролись под шкурой Фритти. Высоко в небе холодным пылающим камнем повисло солнце. Мир был окутан снегом; ровный белый покров спеленал деревья, камни и землю. Иголочки холода покалывали лапы, покуда он ковылял сквозь Лес Крысолистья.

Придя в сознание, он, шатаясь, побрел почти вслепую, лишь бы увеличить расстояние меж собою и Холмом. Знал, что нужно найти укрытие до Подкрадывающейся Тьмы, когда из туннелей поднимутся ужасные существа, преследуя его.

Снег позади него был испятнан красным.

Сумерки застали Фритти все еще в беспомощном, безотчетном бегстве. Он быстро слабел. Ничего ведь не ел с того самого времени, которое, наверное, было вчерашним утром, да и тогда – как все туннельные рабы – лишь чуточку подкрепился.

Хвосттрубой вступил теперь в глубокий лес. Колонны деревьев подпирали лесную кровлю; земля всюду была скована льдом. От усталости и непривычного света воспаленные глаза его слезились, и время от времени ему мерещилось, будто он видит какое-то движение. Он беспрестанно останавливался, с бьющимся сердцем припадая к холодному снежному одеялу, и ничего не видел – ничего, кроме недвижного мира.

Жизнь старого леса теперь вытеснялась разраставшейся близ него опухолью, – во всяком случае, Крысолистье безмолвствовало, но беззвучно слушало скрип его шагов – не шевелилось, но неподвижно наблюдало за его усилиями.

День шел к концу; болезненное покалывание в носу, ушах и лапах унималось, сменяясь недоуменной опустошенностью, а обманчиво неуловимое движение и не думало исчезать. Уголком глаза Фритти ловил чье-то мелькающее, неясное присутствие; однако, поворачивая голову, видел только заваленные снегом деревья.

Он уже подумывал, а не спятил ли он с ума, не стал ли таким же одержимым, как старик Гроза Тараканов, когда поймал случайным взглядом блеск глаза. Глаз тут же скрылся за веткой, откуда сверкнул; но то был глаз – он не сомневался.

Когда через минуту его внимание снова привлекло движение сбоку, он уже не повернулся, а продолжал идти вперед, подкарауливая невидимку с какой-то бессознательной хитростью. В нарастающей слабости он даже и не задумывался, что это мог быть подкрадывающийся враг. Словно котенок, играющий с дразнящим стебельком – сперва робкий и безразличный, но в следующий миг делающий убийственный прыжок, – он думал лишь о движущемся предмете: поймать, положить конец игре…

Опустив голову – малиновые капли пятнали теперь снег уже не так равномерно, – Фритти заметил короткий промельк чего-то темного на деревьях справа от себя. Как бы ни о чем не подозревая, он неровным шагом стал слегка поворачивать в ту сторону, пока не казался примерно в прыжке от края подлеска.

Еще один всплеск оживления прямо впереди – он с трудом удержался от прыжка.

Осторожнее, теперь – осторожнее…

На миг он остановился, пригнулся, облизал кровоточащую лапу, не переставая напрягать мускулы, не замечая приступов боли, выжидая… выжидая еще одного движения… вот!

Хромая, почти падая, Фритти, молотя лапами, пробился через подлесок. Что-то упало с низко нависших ветвей и замельтешило перед ним. В приливе сил – прыгнул.

Когда лапы сомкнулись, он стукнулся головой о ствол дерева и, оглушенный, перекатился на бок; что-то небольшое и теплое билось под ним. Удерживая это – что бы там оно ни было – передней лапой, он приподнялся и тряхнул головой. Ран он не чувствовал, думал – цел, только устал, уж так устал…

Поначалу он глядел на свою добычу, как сквозь туман. Это была белка – глаза ее выкатились от ужаса, губа вздернулась над длинными плоскими зубами.

«Рикчикчик, – подумалось ему. – Что такое насчет Рикчикчиков… Они не годятся в пищу? Ядовитые? – Он чувствовал, что голова его словно зарыта в снег. – Почему так холодно? Почему я не могу думать? Мне надо бы что-то сказать этой белке?» Он напряг мозги. Каждая мысль, казалось, дается трудней другой. Глянул на небольшое тельце и дрожащий ощетиненный хвост, и что-то шевельнулось в памяти. Фритти приподнял лапу с Рикчикчика, который лежал неподвижно, уставившись на него сверкающими от страха глазами.

– Мррик… Мрррикаррик… – старался припомнить нужные звуки Фритти. Он знал, что должен это сказать. – Мурр… Муррик… – Толку не было. Он почувствовал на спине увесистый мягкий груз, сжавший ему ноги. – Помогите мне… – выдавил он Едином Языке. – Помогите мне… лорд Щелк велел сказать вам… Мрриррик…

Хвосттрубой рухнул на снег возле перепуганной белки.

– Эй, ты-ты, кош-кош: ты говоришь «бррртек», а почему знать-знать брат-имя лорд Щелк? Сказать-сказать!

Над головой у Фритти, вцепившись в ствол дерева висел щекастый старый самец-белка с изогнутым хвостом и блестящими глазами. За ним, выказывая куда меньшее мужество, глядела на Фритти пятерка Рикчикчиков.

– Сказать же-сказать! – пропищал беличий вождь. – Откуда лорд Щелк знать? Сказать-сказать!

– Вы говорите, лорд Щелк – ваш брат? – спросил Хвосттрубой, стараясь стряхнуть паутину со своих мозгов.

– Весьма даже да! – протрещал вождь с легким отвращением. – Щелк – брат Хлопа. Лорд Хлоп – это я. Поймешь, столь-глупый кош?

У Фритти все смешалось в уме.

– Я хотел сказать вам кое-что, лорд Хлоп… то есть ваш брат лорд Щелк велел мне сказать вам… как же это… – Лорд Хлоп раздраженно затрещал. – Я попытаюсь! – пробормотал Фритти. – Мрряуврр… нет, не то… Мрриррик… Мяуврррик… О Харар Великий! Не могу вспомнить!

Хвосттрубой заметил, что свита лорда Хлопа, казалось, почти утратила страх перед ним и, в сущности, развлекалась, болтая. Фритти был огорчен, пристыжен и утомлен; с минуту разум его где-то блуждал… И вдруг:

– Клянусь мешочками для запасных пятых когтей, что достались мне от предков! Вспомнил! – Он болезненно рассмеялся. – Мррикаррикарекщелк! Верно ведь?

В этот миг торжества голова у него закружилась. Лорд Хлоп подался вперед и остановил на нем свой агатовый глаз.

– Верно. Обет Щелка Святому Дубу. Мы чтим-чтим. Странные-странные времена. Ты мож идешь, столь-странный кош?

Хромая, Хвосттрубой последовал за группой Рикчикчиков в чащу внутреннего Крысолистья. Ковыляя позади болтающих, торопливых белок, Фритти мельком уловил красный свет заходящего солнца. Что-то шевельнулось в глубине его рассудка, вынуждая обратить внимание на сгущающуюся тьму… но голова болела: думать было слишком трудно. Он следил лишь за паром своего дыхания. Поскрипывал по снегу вслед за суетливыми Рикчикчиками.

Группа остановилась. Хвосттрубой стоял в каком-то отупении, пока лорд Хлоп и два других Рикчикчика спускались с деревьев, чтобы встать с ним рядом. Поглядывая на их выгнутые хвосты и круглые спины, он благожелательно улыбнулся и сказал:

– Знаете, я ведь был в Холме.

Спутники беличьего лорда, заверещав, отпрянули, но сам он и с места не двинулся; его темные блестящие глаза стали задумчивы. Он беззвучно сделал другим знак вернуться; всем гуртом они добились, чтобы Фритти вошел в дупло расщепленного молнией пня. Внутри укрытия не было снега. Раза три споткнувшись, привычно воззвав к Первородным, Хвосттрубой рухнул как подкошенный. Стайка Рикчикчиков натаскала сосновых игл и коры, укрыв его от носа до кончика хвоста.

– Мы толк-толк со следующ солнцем, столь-странный кош, – сказал Хлоп. – А теперь ты-ты будь-будь заснуть, да?

Но Хвосттрубой уже перевалил через границу сонных полей.

Тьма, кишевшая той ночью выслеживающими фигурами, благополучно просквозила мимо, оставив ночлег Фритти нераскрытым и нетронутым.

В глубинах сна Хвосттрубой стоял на краю широкой водной равнины, волнующейся, но безмолвной. Широкая сияющая поверхность простиралась, насколько хватал глаз, а в сером небе кружились и щебетали силуэты крылянок.

Когда он наконец проснулся, прошла уже половина короткого зимнего дня. К концу Коротких Теней он снова оказался перед лордом Хлопом, который в сопровождении двора вернулся к дуплу дерева, где спал Хвосттрубой. Беличий лорд величаво отметил, что они долго ждали, когда же встанет гость-кот, и в конце концов отказались ждать и удалились за продовольствием.

Хвосттрубой, после долгого сна почувствовавший себя неизмеримо лучше, только сейчас понял, какое множество разных частей тела у него болит и пульсирует. К тому же он был страшно голоден. Рикчикчики явно почувствовали это, потому что даже лорд Хлоп выказал большую сдержанность, чем накануне. Со своей стороны, Хвосттрубой горячо желал как-нибудь ускользнуть и поохотиться, но ввиду ненадежного союза с Рикчикчиками, своей естественной добычей, решил выждать – не удастся ли уползти как-нибудь незаметнее. Так, с урчанием в животе, он и уселся, терпеливо выслушивая, как лорд Хлоп пространно подводит итоги утренних событий.

– Вот… как-раз-сейчас время для открытого толк-толка, да? – прощебетал дородный беличий лорд. – Зачем ты здесь-здесь, столь-внезапный кош? Зачем сказал-сказал о плох-местах?

Фритти собрал все силы, чтобы объяснить, какие обстоятельства привели его в Лес Крысолистья. То был, естественно, долгий рассказ, занявший добрую часть уходящих послеполуденных Часов. Когда он рассказал о том, как спас миссис Чикли, а впоследствии удостоился особой аудиенции у лорда Щелка, слушатели ответствовали пронзительным шумом одобрения. Потом Рикчикчики тревожно, но и восхищенно внимали его описанию кишмя кишащей кошачьей столицы, Перводомья. А когда он наконец рассказал о Закоте и своем ужасном заточении, нескольким юным белочкам чуть не стало дурно, и спутникам пришлось обмахнуть их своими распушенными хвостами.

Лорд Хлоп слушал невозмутимо, прерывая рассказчика лишь для уточнения некоторых сведений о Холме и его обитателях.

– А потом я нашел вас… вернее, вы нашли меня, – закончил Хвосттрубой. Лорд Хлоп величественно кивнул. – А вот чего я действительно не понимаю, так это почему вы еще здесь. Я думал, все покинули Крысолистье. – Он вопросительно взглянул на беличьего вождя.

– Много Рикчикчик ушло. Много бежать-бежать, – ответил лорд. – Но Хлоп не бежать. Не могу-не могу. Гнездо рода со времен Корня-В-Земле. И немножко младших тоже остаться-остаться. Жить или умереть.

Фритти понимающе кивнул, и на миг необычное сборище примолкло. Краткое и потрясающее предчувствие смерти, рожденное на холодном ветру, коснулось Фритти. Он вспомнил о том, что ему необходимо сделать.

– Не будет ли мне милостиво позволено попросить у вас, лорд Хлоп, – начал он.

– Прос.

– У меня есть известие, которое надо передать в Перводомье, лордам моего Племени. Передать поскорей. Сам я пока не могу быстро передвигаться. Я еще слишком слаб.

– Рикчикчики сделают-сделают, – без колебаний сказал лорд Хлоп. – Мы брать-брать весть-несть. Мы послать мастера Плинка. Плинк столь-быстр, как орех-пад-вниз.

Юный Рикчикчик уселся на ляжки, зримо надуваясь важностью.

– Он выглядит очень дельным, – одобрил юнца Фритти. – Но ему нельзя идти одному. Известие важнейшее, а путь в Коренной Лес долог и опасен. К тому же… – Хвосттрубой постарался сказать это как можно мягче. – К тому же коты Перводомья далеко не так, как я, знакомы с мужеством и великодушием Рикчикчиков. Они могут проявить недопонимание. Лучше послать большой отряд.

Когда слова Фритти дошли до общего сведения, мастер Плинк сразу сник, лишаясь важности, а двум-трем юным белочкам вновь стала угрожать дурнота. Однако лорд Хлоп остался невозмутим.

– Чудной Желудь! Успок-успок, кош-дружок. Много Рикчикчик скоро пойти-пойти. А Плинк будь-будь горд – наш маленький лорд! – Он что-то коротко протрещал этому малому, который заметно утешился.

Фритти изложил сообщаемое известие, повторив несколько раз, пока Плинк и другие посланцы не запечатлели его в памяти.

– И помните, – серьезно сказал он, – если принца Сквозьзабора не будет на месте – оно должно быть передано лично королеве Солнечной Спинке!

Собрание засвистело от благоговейного ужаса, и Хлоп подал знак закрыть совещание.

Охота Фритти не была потрясающе удачной. Он изловил достаточно жучков и червячков, чтобы заморить червячка, а перед сном теперь уже товарищески расположенный к нему Плинк даже уговорил его попробовать лесного ореха. Но и выковыряв с помощью Рикчикчика плоть ореха из-под треклятой шелухи, он не счел это удовлетворительным опытом; хоть и благодарил Плинка неумеренно, но в душе решил, что из него настоящей белки не выйдет.

Зима обрушила свою ярость на Лес Крысолистья. Внезапные снежные бури и вьюги вынудили небольшую свиту лорда Хлопа забиться в гнезда. Посланцы отбыли с превеликими церемониями, и после их отбытия Хвосттрубой впал в апатию. Одно насущное его дело было выполнено – Перводомье теперь поднимется по тревоге, – и на нем стали сказываться последствия горестного пребывания под землей. Встречи с Рикчикчиками стали реже. Фритти все больше и больше времени проводил сгорбившись в своем дупле, скрываясь и выздоравливая. Охотился он редко, так что сберегал энергию, проводя тягучее время в дремоте – Часы бодрствования были коротки и едва отличимы от сна. Свернувшись в своем расщепленном молнией дереве, защитно обернув хвостом нос, он предоставлял разуму блуждать по всему сделанному и увиденному. Словно они были рядом, призывал к себе друзей по Стене Сборищ: Маркиза Тонкую Кость, Быстролапа, горделивого Потягуша и доброго Жесткоуса. Как бы они поразились!