Яко благословен еси во веки веков. 2 страница

-- Не умею делить на правых и виноватых. У меня или виноваты все, или правы и те, и другие.
Самое трудное - научиться проигрывать. Сохраняя достоинство обеих сторон.

--- Мы переполнены тревогами и заботами, конфликтами, политикой, спорами и ссорами, расставаниями и расстояниями, горем, слезами, невысказанностью обид,работой, горечью всего того, что включает в себя наша жизнь.
А есть счастье. Незаметное,непростое, забываемое в суете,но неизбывное по сути. Оно - в нас. И оно - любовь.

И разрываются наши отношения с людьми, близкими когда-то, из-за отсутствия доверия. Нет доверия - нет любви.И как быстро это происходит - уму моему непостижимо.
Отталкивать не одну, две руки, протянутые для помощи - выбор иногда правильный. И при этом дающему - нужно тоже оттолкнуться. Чтобы не упасть.

--- Мы ведь многого не знали тогда. Даже друг - друга - едва знакомы.В вечной спешке, в перепутанном месте встречи, толком не понимая чего ради эта встреча нужна. И нужна ли вообще.
Придирчиво осмотрелись, о чем - то договорились и разбежались. Миг в суете. Туда не вернуться.
Город ульем гудел вокруг, растворив нас в толпе.
"Увидимся, да?" - сказал тогда, там, на улице, кто - то из нас.

Глядя на то время сейчас, из этой осени - "не знали многого" - понимаю как "не знали ничего".

Нет, не разлюбили. Даже не очнулись. Не пробовали. Изменились. Кто - то стал мудрее, кто - то остался таким же. Помним всё. Где ты со мной. Или я с тобой. Или где нас нет.
Те же звёзды, те же окна, те же слова. Реже, чем тогда, когда каждый день был праздник. Не потому, что он кончился, слышишь?
Время - странная вещь, может лететь и может останавливаться. Зима рушила надежды, весна плакала вместе с нами, лето просто прошло мимо. Оставив следы на каждом из нас.
Снова осень Она напоминает то, как начиналось. И то, что никогда не закончится.

Слушайте своё сердце. Не тех, кто любит давать советы. Слушайте тех, кто любит вас.

 

 

---Лучше бы я тебя придумала. Или ты меня.
Иногда мне так кажется.
Тогда бы не было сомнений, разлук и боли.
Но не было бы и того, о чем знаем только мы.
Счастья - быть. Вместе. бы было так, как нужно, а не так как получается

Разделенные временем и пространством. Переполненные одиночеством, от которого некуда деться в пустой квартире и в людном месте. Уступившие своё место рядом другим или никому.
Недоговорившие, невыплакавшиеся, закрывшиеся в себе или в буднях. Понимающие причины. Принимающие, прощающие, смирившиеся. Недолюбившие. Отпущенные нами или оставленные ими.
Скучающие, тоскующие, сомневающиеся в правильности сделанного или запланированного.

Ненависть разрушает в первую очередь ненавидящего, превращая даже не в руины, а в прах его жизнь.
Как ветхая тряпка превращается в лохмотья. И не сшить её, ни собрать. Только пожалеть.
В любом проявлении чувств нужна мера. И если этой меры нет, то пересекается барьер или граница дальше которой - пустота. И пустоту эту потихоньку занимает созданный ненавистью ад. Из которого выбраться порой невозможно, как из трясины, которая тянет на дно.
За словом своим, мне кажется, следить так же. как за действиями, соблюдая основной закон медицины - noli nocere - не навреди. Себе и окружающим тебя.
А суть - простая. Надо просто любить людей. Ненависть противоестественна. И она губит. И тех кто ненавидит тоже.

Опыт - великая вещь и лучший учитель.

В трудное время - с больными в семье, с друзьями, попавшими в беду, да и просто с теми, кому нужна помощь - предлагайте свою помощь. Даже один человек может сделать много. И совсем маленькая помощь может спасти чью - то жизнь.
Формулировка в разговоре - я приеду и помогу,НО (однако) ты САМ(А) попроси об этом - неприемлема. Она унижает просящего. Так теряется доверие - самая важная часть отношений. Любых. Дома и на работе

 

--- Без тебя. Среди толпы, склеенной из криков, стонов, требований и бесконечных окликов. Среди своих слов в никуда. Над размытыми фонарями, в огромном и чужом городе, под мокрым ветром наступившего ноября.
На долю секунды забыться и очнуться оттого, что непроизвольно ищещь лицо, которое узнаешь даже не глядя - осязая. Понимая, что быть - такого не может, потому что не может такого быть.
И всё - таки.
Какой бы не была причина, какими унылыми не были наши дни, как бы не выворачивала нас жизнь наизнанку, какие бы веские НЕТ не говорили бы мы сами или нам самим - пусть укаждого будет доля секунды такого забытья, как в сказочном сне. И ожидание - может и несбыточное, но такое живое. Хотя бы на миг.
Для счастья надо так мало. Правда?

Всюду - ты. В окне - ты. За окном - ты. Повсюду - ты. В молитве, в мыслях, в каждом утре и в каждой ночи. В каждом шаге. В каждой слезе. В каждой улыбке.В тишине. В попытке обмануть судьбу. В чистом поле. В синем небе. В заброшенном переулке старой Москвы. В улочках Киева.
А что вам напоминает о тех, кого нет рядом? О тех, кто не с нами, потому что... Потому что нет.
И тебе - что тебе напоминает обо мне?

 

--- Они облетают как лепестки - эти дни без тех, кого ждём.
И на слова "Везде ты" - ответ "И ты везде" - уже воспринимается не в переносном, а в буквальном смысле. Проходят дни и ночи, слившиеся в одну неопределённость, где нет тебя. И меня тоже нет - в твоей суете.
И только молчание то одного, то другого из странного пространства с названием то ли разлука, то ли ожидание. Обещающее и безнадёжное одновременно.

Я бываю иногда так счастлива, что хочется поделиться этим со всеми - потому что на одну - много.
Когда все становится на свои места, исчезает суета и несбыточные планы, заботы, жалобы и слёзы.
Несколько часов. Меньше суток. И два слова, дающие силы. " Всё будет". За ними ничего не стоит. И всё равно верится - " всё будет".

И эта готовность сделать всё, что в человеческих силах, и больше, при полном понимании того,
что это " всё" настолько хрупкое, что и думать - то об этом невозможно.
Меняется всё и не меняется ничего. Это тоже счастье. Рядом мы или нет. Близко или далеко. Вместе. И больше ничего не надо. Просто вместе.

И пусть больше не горит лампа напротив, и пусть одна проблема сменяет другую, как будто нарочно, пусть небо затянуто тучами. Мы вместе. И всё будет.
Правда?

---За последние дни я окончательно убедилась в том, что рано или поздно всё расставляется по своим местам. Иногда так, как хочется. Иногда, как надо. А иногда - как мы сами решаем.И иногда - как решают за нас. И Бог знает, как правильно. Берегите друг - друга. Любя. Принимая как есть. Берегите.
P.S. Не плачь.

---

---Я часто задаю себе вопрос - узнаем ли мы друг друга там, куда все уйдем?
Ты не думал об этом никогда?
Все казалось когда - то сплошной весной. И не думалось об осени. Ни тебе, ни мне. И о несбывшихся мечтах не думалось.
Сейчас всё ещё так живо и от этого так бывает тебе больно. И от неизбывности тоски, и от осознанности выбора, и от придуманных нами обид и непридуманного, неподдельного счастья.
Хотя, казалось бы - как от счастья может больно, правда? Оказывается - может. Но тем не менее - оно манит нас. Не боль, не печаль, а счастье.
Счастья, которого кто - то может испугаться, а кто - то - нет. Но каким бы не был выбор одного из нас - он все равно - наш. Вместе. Как наша нежность, как наши руки и наше молчание вдвоём. И наше небо, в которое смотрим ты и я. Как раньше.
И те, кто любят - обязательно узнают друг – друга. Здесь. Или там.

 

Про любовь, наверное..
Телефонный звонок в хоспис. Утро.
- Здравствуйте,это жена больного ВЖ из третьей палаты. Как он спал сегодня?
- Доброе утро. ВЖ спал плохо, всю ночь он звал Вас. Мы и успокаивали, и разговаривали с ним - а он всё кричал "Таня, Таня, Таню позовите! Где Таня?!" Вот всю ночь и просил, чтобы Вы пришли.
В трубке пауза.
- Алё, Вы меня слышите?
-...да. Только я не Таня. Я Наталья Владимировна.
PS Медсестре объявлен выговор. Пусть разбирается, кому что можно говорить в следующий раз.
А Наталью Владимировну убедили в том, что это был бред.

***

Рабочее
В Киеве летом посещала на Борщаговке бомжа на предмет госпитализации.
Называл себя Пилипенко, хотя фамилию менял три раза в неделю. Человек был пьющий,драчливый и очень вздорный.Требовал соблюдения "стабильности в мире" и два литра бормотухи в день, по его словам "для поддержания нормального уровня жизни".
Была при нем подруга - с кличкой Кармен.А может и звали так - не знаю. Была же у меня больная из Львова, которую звали Травиата. По паспорту.
Пили они вместе, и она ухаживала за ним как могла.
Так вот Кармен в один из дней попала с белой горячкой в психиатрическую больницу. Пилипенко остался совсем один.
На вопрос " А где Ваша...(вот тут замялась я так как определить статус Кармен для меня было затруднительно)-...сожительница? - Пилипенко гордо ответил
"Не сожительница, а женщина, разделившая со мной нелёгкий земной путь"...

*** Религию - в массы.
В декабре я провела день с бомжами.(не говорите моему мужу, пожалуйста всех подробностей). с 8 до 20.
Не в приюте, а в дневном месте пребывания, где они могут помыться, поесть и постирать свою одежду.
Сама организация такого дневного пристанища проведена очень профессионально. Санобработка, врач и медсестры, столовая. Бомжей много. В тот день их было около 200 человек.Место в Киеве известное. На территории бывшего в советское время завода.
"Служат" там люди верующие.Не православные.
Их религиозных взглядов не разделяю, но должна признать, что в отношении к бездомным и нищим они делают святое дело. Нам бы так, православным.
Контингент разный.Убогие, несчастные, алкоголики, освободившиеся из тюрем.Матери одинокие с маленькими детьми.
К концу дня, перед самым уходом, я, смешавшись с толпой этих бедолаг, зашла в их молельный дом. Удивило количество народа, которые туда буквально ломились. В молельню два входа - через переднюю и заднюю двери.Основная масса шла в дальнюю дверь, а к той, что расположена ближе, пропускала импровизированная охрана из бывших бездомных, "прошедших курс реабилитации"(с).
По неистребимой советской привычке(да, я - совок) я рванула в дверь, расположенную ближе. За мной вплотную встал старик, с татуировками и драной ушанкой с одним отрванным ухом. Под глазом у него светился свежий фингал, а бровь была заклеена пластырем, на котором нарисованы цветочки.
- Тетка, давай быстрей, - прохрипел он, протолкнув меня вовнутрь зала, посередине которого стоял магнитофон.
Само помещение было уставлено стульями рядов в двадцать. На них сидели несчастные бомжи и бомжихи. Кто-то дрался, кто-то спал, кто-то сидел, понурив голову.Зрелище угнетающее, прямо скажу.
Зайдя, я увидела, что деда с фингалом оттеснила охрана. Почувствовав несправедливость к товарищу по входу, я подошла на разборку.Как в атаку.
- Иди сюда, - кричу, - я тебе место нашла.
- Тетка, - схватил он меня за руку, - блин, сволочи.Да скажи ты им(охране) Я третий раз за сегодня херню эту слушаю, да пустите же меня, я жрать хочу со вчерашнего дня.
...мать твою....б...и и так далее.
- Братан, - говорю, - кто на тебя наезжает, сейчас тебя покормят,ты чего сюда то зашел - в столовая вон там, через дорогу.А тут они молятся, наверное.
- Ты че,мать, правил не знаешь? До еды нас библию заставляют слушать, без этого хер получишь.
- А почему третий раз?
- Да заводят,б...ь с задней двери, б...ь, и сажают, б...ь, сзади.А те кто прослушал один раз,б...ь пересаживаются в первые ряды,суки гнилые, и потом в столовку за хавкой. А б..., хромой, и не успеваю, б..ь. ВОт и слушаю третий раз. За...и меня. П...ц полный.О..л уже.Я свою пайку сёдни тут, отработал.Суки.Все суки.
ПС. Его пустили на первый ряд. Через полчаса он поел. А давали им в это вечер две сосиски, рисовую кашу, двести грамм хлеба серого и сладкий чай.

*** Навеяно 8 марта
В прошлом году, накакнуне праздника, смотрела одного больного на дому. Деликатный такой мужчина осыпал кучей комплиментов, несколько кокетничая(если это слово употребимо к мужчинам) во время осмотра. Посмотрела, послушала, сверху вниз, как и положено. В конце осмотра надела перчатку - ну и...да, ректально тоже посмотрела, как пишут, на уровне пальца.Выбросила перчатку, вымыла руки, вернулась к пациенту.
Отвернувшись к стене, глухо произнёс:
" Я не буду у Вас лечится. Я думал Вы возвышенная, а Вы... Вы...Пальцем в жопу. Лучше к экстрасенсам пойду."

*** Опять из прошлого
Когда открывала в Киеве отделение, то персонал - средний медицинский набирали из окрестных сел. Работа тяжелая, санитарки(я их гордо именую младшими медицинскими сестрами)в полном составе приезжают из деревни на работу.
Одна из них - ветеран, по хосписным меркам, Оля Коломиец.
Обучала их как говорить с больными. У меня бзик - называть больных по имени отчеству. И таблички на палатах, соответственно с полными именами пациентов.
Так вот, объясняю им - больных уважаем.Не говорим - дедушка, бабушка, и поссать.Будем уважать друг друга.
Через день.
- Иван Петрович, помочитесь сюда(Оля протягивает больному утку)
- Шо?
- Иван Петрович, пописать надо вот сюда.
- Шо?
- Диду, ссы, а то нас Петривна уволит на хер.

*** Карасики
Самуил Аркадьевич Карасик и Фира(Эсфирь)Карасик. Одесситы, Бог знает как оказавшиеся к старости в Киеве. В хоспис он привез её на коляске, тщательно осмотрел все комнаты и выбрал ту, что светлее, но гораздо меньше других палат.
- Фира любит солнце. Вы знаете какое было солнце в Одессе? - Карасик задирал голову и смотрел на меня, щуря хитрые глаза, - Нет Вы не знаете, доктор. Потому что тут не такого солнца, в вашем Киеве.
- Шмуль, не забивай баки доктору, - вступала Фира, - она нас таки не возьмет сюда.
После этого следовала перебранка двух стариков, и вставить слово было практически невозможно.
Оглядевшись, Карасик объявил, что завтра они переезжают.
- В смысле, госпитализируетесь?, - поправила я.
- Пе - ре - ез - жа - ем, доктор. Карасики теперь будут жить здесь, у вас.
Наутро перед глазами санитарки стоял Карасик в шляпе и галстуке, и Фира в инвалидной коляске,державшая на коленях канарейку в маленькой клетке.
- Это наша девочка, она не будет мешать.
Санитар из приемного молчас нёс связку книг,коробку из под обуви чешской фирмы Цебо, на которой было написано от руки ФОТО,рулон туалетной бумаги и аккордеон.
- Мы насовсем. Вот и привезли всё, чтобы не ездить по сто раз.
- Послушайте, Карасик, насовсем не получится.
- А! Доктор, я не маленький мальчик. Отстаньте.
Так и переселились. Фира не выходила из палаты, по вечерам мы слышали как они подолгу разговаривали, смеялись или ругались между собой.
Карасик, в отличие от жены, выходил в город, и рвал на клумбах больницы цветы, которые потом дарил своей Фире, заливая ей про то, как купил их на рынке. Но цветы, понятное дело, были не такие, как в Одессе.
Общаясь с ними, я поняла, что Одесса - это такой недостижимый рай, в котором все лучше, чем где - нибудь на земле. Селедка, баклажанная икра, погода, цветы, женщины. И даже евреи. Евреи в Одессе - настоящие. Про Киев молчал.
Один раз, они спросили меня - "А Вы еврейка, доктор? " Получив отрицательный ответ - хором сказали "Ах, как жалко, а ведь неплохая женщина. "
Потихоньку от меня Карасик бегал по консультанатам, убеждая взять Фиру на химиотерапию, плакал и скандалил там. А потом мне звонили и просили забрать Карасика обратно, так как он не давал спокойно работать.
Карасик возвращался, прятал глаза и говорил, что попал в другое отделение, перепутав этажи. Он регулярно перепутывал второй этаж с седьмым, потому что не верил, что Фира умирает. И очень хотел её спасти, принося разным врачам заключение от последнего осмотра.
А вечером Фира играла на аккордеоне, а Карасик пел что-то на идиш.

А потом Фира умерла. Карасик забрал свои немногочисленные вещи. Канарейка живет у меня в хосписе. А его я встречаю иногда, когда езжу в Святошино

***Был у меня лет пять назад пациент В.45 лет. Благополучный, самодостаточный, очень богатый.У него была кличка Тритон. Так его звали между собой те, кто с ним работал.
В хоспис его привезли из за границы. Так уж сложились у него обстоятельства, что из самых близких остались только телохранитель и шофер. Жена с ним рассталась. Бывшие подчинённые по работе привозили документы на подпись, стараясь сохранять оптимизм при посещении. Уходили поспешно, тщательно закрывая за собой дверь в палату.
Телохранитель с шофером выполняли роль сиделок и вечерами, когда В. спал, рассказывали медсестрам о бывшей крутости и суперобеспеченности нашего теперь В.
Со мной отношения у него поначалу складывались странно. Он оценивал в чем я одета, будучи знатоком брендов и фирм. Вместо "Здравствуйте, доктор" он произносил "Колготки у Вас дорогие, я сразу вижу". Или " Часы у Вас правильные". В смысле, марка часов.
Еду он заказывал только из ресторана, спиртные напитки ему приносил все тот же телохранитель из "старых запасов".Он не хотел ни от кого зависеть, считая, и справедливо считая, скажу вам, что он всё может сам.
В палате все было его. Телевизор, белье, одежда, пеленки. Он не хотел ничего казенного. В общем, полное материальное благополучие. Вот только дома, где его ждут под конец жизни у него не оказалось.
Роскошный Мерседес стоял на приколе около хосписа, так и не понадобившись в последствии своему хозяину.
Он провел в хосписе пять полных месяцев. Был всем доволен,и, несмотря на расхожее заблуждение моего персонала о том, что "все богатые сволочи", полностью его опроверг.
Веселый, хорошо образованный, очень остроумный был человек.Он не допускал мыслей о смерти. Не спрашивал результатов обследования. Не говорил о будущем. Я с трудом узнала, что он вообще осведомлен о своем диагнозе.
Его раздражало, что в хосписе есть другие пациенты. Он мог потребовать осмотра и анализов в люойе время дня и ночи, и был очень разочарован тем, что одной ночью меня вызвали ни к нему, а к буянящему соседу по палате, который ничего в жизни, по его меркам, не достиг.Он не хотел быть равным с другими. Он был уверен, что из хосписа он поедет в клинику в Германии.
За пять месяцев мы сильно подружились.И вот наступил момент, когда он не мог встать, и, так как говорить о выздоровлении уже не приходилось, я спросила его, чего он хочет именно сейчас.
Я ожидала услышать просьбу поправиться, съездить в Испанию, заказать редкое лекарство или привезти какого-нибудь консультанта.Цветы, виски, новый телефон, машина, сменить охрану и так далее.Его просьбы до этого дня не отличались разнообразием.Ну разве что по брендам и названиям вин.
А он попросил меня принести ему козлёнка. Маленького козленка с непробившимися рожками. Потому что оказалось,что В. вырос в деревне. И его растила мать, а отец умер очень рано.И единственным светлым воспоминанием для него был маленький козленок, с которым он играл в деревне, когда был мальчиком.
Козленка я ему принесла. Он обкакал мою ординаторскую и орал или блеял - не знаю как правильно сказать.
Зайдя в палату, санитарка сказала В., что "сейчас будет сюрприз". Принесли козленка. Он был совсем маленьким, с не отвалившимся ещё пупочком. Его дал на прокат молочник. За 50 гривен. До вечера.
В. не мог встать и козленка положили в кровать.
Он обнял его и заплакал.
Впервые за пять месяцев.

*** САНЁК
В хоспис его привезла железнодорожная милиция. Окровавленный - сопротивлялся при "доставке", с огромной распадающейся опухолью слева на шее. В кармане держал газету со статьей обо мне. Статья эта, собственно и послужила причиной конфликта. Открылось кровотечение, кто-то пожаловался в милицию и гражданина Григорьева, 1958 года рождения, судимого, без определенного места жительства арестовали. В отделении он развернул газету и потребовал привезти его в хоспис.
"Петривна меня возьмет.Вот тут написано.Разойдитесь, сссуки!! " Ему не поверили, завязалась драка. Он их убедил. Привезли минуя приемное, сразу в палату.
Первая фраза, которую он мне сказал заключалась в том, что он убийца. В тональности "не нравится - не бери".Отсидел 15 лет за убийство отчима.После освобождения бомжевал.
В палате был один, но так как был человеком общественным, в ней только ночевал, часами просиживая в холле хосписа. Несмотря на то, что я разрешаю курить в палате, выходил на лестницу, без стука в ординаторскую никогда не входил, и за обедом или ужином приходил непосредственно к кухне, хотя еду больным сестры развозят по палатам. Ложку носил в кармане, вилкой не пользовался.
Говорил на фене, от него я получила не только сами блатные слова, но и их толкование.Даже органы имеют на блатном языке свое нзвание. К примеру "репа"и "бубен", "макитра" - это голова, а "свекла" - это сердце. И то и другое у него болело.Я не спрашивала у него, как он попал в тюрьму. Он отчего-то решил рассказать сам. Спросила, не хочет ли он исповедоваться священнику.
- Поп у тебя, Петривна, хлипкий какой - то. Не внушает.Ну его в жопу.Да и забздеть может.Я не раскаиваюсь. Сволочь он(отчим) был редкая, беспредельщик.Мать в гроб уложил.
Вкуриваешь(понимаешь)?
Он сидел около церкви во время службы. Ставил свечки, когда никого не было рядом.Но от "попа" упрямо отворачивался.
Пришлось понять, а что мне оставалось делать.
- Хата у тебя грамотная, но к Пасхе я от тебя уйду. Свободы хочу.
Санёк был самым политизированным. Я уже писала о том, что о всех политических течениях на Украине узнала от него. Жить не мог без газет, буквально умоляя принести ему все, что можно читать.Читал медленно, очень внимательно, вставляя смешные комментарии, особенно по депутатам Верховной Рады. Хотя и в стороне от российской политики тоже не оставался. Жириновский был у него "бакланом". Тогдашнего премьер министра Украины величал "дешевым фраером",Януковича - "честный пацан",заседания - "гнилыми базарами" и "шоблами".
Санёк умер ночью, от кровотечения. Всё закончилось минут в пять. Он даже не успел испугаться.
В тумбочке нашли записную книжку и бумажную иконку Николая - чудотворца.
По той же записной книжке нашли и сокамерника, который не опустился после тюрьмы и едва сдерживал слёзы, забирая "Сашку" в последний путь. Он оплатил его похороны. Вот только не было места, где закопать его. Я купила землю на кладбище недалеко от Киева, где сейчас хороним хосписных бомжей и малоимущих, не имеющих своего места. На первой могиле хосписного кладбища стоит крест на котором написано "Александр Григорьев".

Его последним желанием было сфотографироваться "в натуре с тобой,Петривна и шобы висела это не на доске "Их разыскивает милиция", а где-нить ещё.Я тебя обниму, Петривна! "
Вот это фото
http://www.ljplus.ru/img/d/o/doctor_liza/sanoyk.bmp

*** СТАСИК

Совсем маленьким в 1945 году он подорвался на мине в Киеве. Ему оторвало стопу и пальцы на одной руке.Это все, что мне было известно о нем.
Судя по истории болезни, его сдали родственники в дом инвалидов. Оттуда я его и забрала для обезболивания.
Стасик не мог нормально разговаривать,среди многих отклонений у него было расстройство речи, называемое эхолалией.
То есть на вопрос "Больно?" - он отвечал "Больно."
"Не болит?" - "Не болит." Так и общались.
Новые слова он повторял по несколько раз.
"Ли-за. Лу-блю. Ма - шин-ки. Муль-ти-ки".
У него не было среднего настроения. Эмоции выражал или в смехе, или в плаче. И то и другое делал от всей души.
Стасик провел у нас три месяца. Он был обезболен, и так как катастрофически не хватало мест в хосписе, я выписала его обратно в дом инвалидов, оставив его на выездной службе.
Я считала его умственно отсталым,из таких, кому все равно где находится.
Он громко заплакал, когда санитары из дома инвалидов приехали забирать его.
Пришла в палату, объясняя, что он поедет домой, а мы будем приходить к нему в гости.Стасик уткнулся носом в стену и не ответил ничего. Даже не повторил, как делал раньше.
Когда его увозили, он закрыл лицо руками и не посмотрел на меня.

***Журналист
Его привели с приёма в поликлинике.
По результатам обследования было вынесено решение о бесперспективности дальнейшего лечения. Метастазы были практически везде. А вот жалоб не было - неясная боль в животе,периодическая тошнота, похудел - но в целом чувствовал себя неплохо.
Красивый сорокалетний мужчина. Работал в одном из киевских изданий.Журналист по образованию, учился в тогдашнем Ленинграде. Женился. Переехал в Киев.
Из увлечений - альпинизм, походы, бардовские песни.В последнем походе был три месяца назад. Он был ошеломлен не столько диагнозом, сколько невозможностью лечения. Выбрал альтернативные пути - какие - то травы, капли, и согласился на поддерживающие лечение. В хосписе был, чтобы не оставаться без помощи.
Он сильно мерз, и ходил в хосписе в шапочке и варежках, за что медсестры прозвали его лыжником.
Коллеги - журналисты приходили каждый день, что бывает так редко. Они пили вино, пели под принесенную гитару.Рассказывали о горах, в которых были вместе. Приходили и альпинисты, обсуждая прошлые походы. Бородатые, сильные и громкие.
Приносили ему домашнюю еду, и, останавливая меня в коридоре, тихо спрашивали о том, что можно сделать ещё.
В. всегда хотел есть. Не потому что был голоден, а потому что верил в то, что, восстановив прежний вес, у него будет достаточно сил справится с болезнью.
Мы долго говорили, он вынес несколько своих теорий о излечимости рака.Я согласилась поддерживать его столько, сколько это будет возможно.
Он опять сказал, что нужно есть. А сил есть не было. С ним и с его друзьями мы составили целый список - он включил туда, икру, борщ, картошку, мясо, пельмени - как в меню из ресторана. Ребята с работы приносили его заказы, которые готовили их мамы и жены, он честно пытался съесть это за несколько приемов.
Это продолжалось долго. Почти три недели. Он научился удерживать еду, но сил не прибавлялось, и мерз он все сильнее. Он не был в депрессии, напротив, он полностью сосредоточился на борьбе с болезнью и выглядел озабоченным, но не грустным.
Писал материалы в свое издание. И рисовал. Он рисовал горы, в которых провел много времени. Работу свою не показывал, а прятал. Потом я узнала почему.
За несколько дней до конца он позвал меня на серъезный разговор. Спросил, готова ли я проиграть. (мы были в одной команде против его рака).
Ответила, что приму любое его решение.
На следующее утро, увидела поднос с нетронутой едой, который стоял около его палаты. Он сдался. И дал мне понять это.
Отказывался есть и пить, прося только обезболивание. Удалось убедить его в том, что смерть от обезвоживания будет мучительной. В конце дня согласился на разбавленное водой вино и шоколад.
Продолжал печатать статьи и рисовать. Немного пил. Через два дня его не стало.
Картину мне принесла его жена. Это были горы. Домбай. Вершина Белалакая.3861 метр. Он хотел туда.
На обороте было написано: "С огромной благодарностью от журналиста."
Картина висит в моей ординаторской.

*** Страстная пятница
Вот уже третий год с наступлением Страстной Пятницы я вспоминаю мальчика Игоря. Ему было 13 лет.
Его отец - православный священник в селе под Киевом.
Узнав о болезни сына, а мальчик заболел когда ему было два года, отец дал обет. Он оставил светскую работу и посвятил себя служению в церкви. Закончил Духовную академию и был рукоположен. Приход ему достался маленький и заброшенный. Своими руками восстанавливал храм, библиотеку и трапезную.
Жила семья недалеко от хосписа в служебной однокомнатной квартире, которую семья получила от ЖЭКа, в котором отец Георгий работал дворником.За 20 долларов в месяц и жильё.
Мальчик был измученным болезнью, слабеньким, но очень мужественным. Он редко плакал, мало просил и единственным из его капризов было "Попить с Петривной чаю". Он приглашал меня в палату, мы договаривались о времени, и с отцом Георгием и матушкой Таней мы пили чай, обсуждая погоду, цветы, и церковные дела в Песковке. Игорь говорил только по украински и учил меня языку.
В чистый Четверг, Игорь объяснял мне, что надо обязательно хорошо умыться с раннего утра - обязательно холодной водой, и что нужно найти самую холодную воду в хосписе. Мы объехали на его коляске все раковины и нашли "самую холодную" в ординаторской.В пять утра, как рассказали сестры, он плескался в раковине. Отец вместе с другим священником причастил его и украсил палаты вербой. Семья готовилась к Пасхе.
Отец Георгий тратил по три часа в электричках, добираясь до храма. Вставал в четыре утра, ехал на службу, исповедовал, причащал, наставлял, а вечером возвращался в хоспис, где доживал последние дни его сын.
Так случилось и в Страстную пятницу.
С Игорем осталась мать. Мы вместе сидели у постели Игоря, когда началась агония. Я взяла её за руки и мы держались друг за друга некоторое время после того, как он перестал дышать.
Таня не плакала, мы долго сидели обнявшись и молчали.
Я долго набирала номер отца Георгия, чтобы сказать ему о том, что Игорь ушёл. Трубку взяла какая-то женщина и сказала, что отец Георгий выносит Плащаницу и подойти не может.
После службы кто-то привез его на машине попрощаться с сыном.
Хоронили его в воскресенье под ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ.