Часть III. А с ребенком — трое 7 страница

Когда привезли еду, Джинджер, приняв любезное предложение Гарри, села на его место и, щеголяя хорошими манерами, съела курицу, несколько порций картофельного салата с шинкованной капустой и торт, потом, когда ей надоело пиво, которое не подобает пить настоящей леди, обратилась к Гарри с просьбой купить пару-тройку бутылок джина, немного тоника и несколько плодов лайма, что Гарри и сделал, добавив счета к пачке, лежавшей в ящике стола, и веселье продолжилось. Гарри уже порядком развезло, и Джинджер, пребывавшая в еще более ворчливом настроении, чем обычно, решила забавы ради с ним пофлиртовать. Она встала со стула, велела Гарри сесть, потом уселась к нему на колени, сунула ему в ухо палец и принялась теребить его волосы. Гарри скосил взгляд и медленно завращал глазами. Он был пьян, но все еще способен почувствовать покалывание в онемевших бедрах, хоть и не замечал, как судорожно подергиваются его пальцы, а рот переполняется слюной. Джинджер опустила голову поближе к лицу Гарри, нежно лаская его шею, увидела, как трясутся у него губы, как затуманиваются и закатываются глава, и ощутила дрожь в его ногах. Истерически расхохотавшись в душе, она наклонилась еще ближе к Гарри, улыбаясь, покуда не почувствовала у себя на щеке его мерзкое дыхание, потом вскочила и легко, игриво ударила его по носу. Ах, проказник, разве можно доводить до возбуждения такую скромную девушку, как я! — принимая перед ним соблазнительные позы. Кокетливо улыбаясь ему, она грациозно отступила на несколько коротких шагов и принялась вихлять бедрами в ритме музыки, звучащей из приемника, время от времени поглядывая через плечо на Гарри, склоняя голову набок и подмигивая.

Гарри продолжал наклоняться вперед, пока не упал со стула, расплескав свою выпивку и рухнув на колени позади стола. Он уронил стакан и с трудом поднялся, а на губах и подбородке у него повисли маленькие капельки слюны. С трудом поднялся и наклонился вперед. Давай-ка потанцуем. Джинджер подбоченясь смотрела, как он неуклюже движется к ней, смотрела, чувствуя свою власть над ним и презирая его. Она обняла его и принялась таскать за собой по всему кабинету, то и дело наступая ему на ноги и ударяя его коленом в пах, а Гарри морщился от боли, но по-прежнему пытался улыбаться и, пошатываясь, старался прижаться к ней покрепче. Джинджер больно ущипнула его ногтями за шею и рассмеялась, когда Гарри зажмурился, потом потрепала его по щеке и погладила по голове. Хороший пёсик. Ты умеешь косточку просить на задних лапках? — ударив его коленом в пах, отчего Гарри скривился. Эх, жаль, мы сейчас не «У Мэри»! Ты бы угостил меня выпивкой, и мы бы чудесно провели время, — снова ущипнув его. Гарри снова зажмурился. Чего это — «У Мэри»? Ах, один замечательный клуб, который я знаю, на Семьдесят Второй улице, там таких уродов, как ты, полным-полно. Тебе бы там очень понравилось, — наступив ему на ногу и вдавив в нее каблук. У Гарри начали слезиться глаза. Поехали! — пытаясь взять Джинджер под руку, а Джинджер напрягла свои крепкий бицепс, согнула руку и так стиснула ладонь Гарри в сгибе своего локтя, что он перестал танцевать и попытался рывком высвободить руку, но Джинджер с застывшей на лице улыбкой сжала ее еще сильнее, вложив всю свою силу, всю ненависть, всё отвращение в стискивание его ладони, со сладострастным наслаждением пригвождая Гарри к месту одной согнутой рукой, чувствуя себя Давидом, не убивающим Голиафа одним-единственным камнем из своей пращи, а медленно вдавливающим его всё глубже и глубже в землю простым вращением одного массивного пальца своей маленькой, изящной, как у настоящей леди, ручки. Джинджер давила изо всех сил, давила так, что ей и самой стало больно, но она продолжала сжимать руку Гарри, а тот все пытался ее выдернуть, постепенно бледнея, выпучив глаза, от боли и испуга не в силах закричать, разинув рот, из кото-рого капала слюна, расставив ноги ради равновесия и опоры, нажимая свободной ладонью на руку Джинджер, в полнейшем замешательстве глядя на нее, не понимая, что происходит, слишком опьянев, чтобы осознать всю несообразность ситуации: маленький гомик одолевает великана, попросту согнув руку в локте; в глазах его застыл немой вопрос, но ни один ответ ему и в голову не приходил, он лишь инстинктивно пытался избавиться от боли. Джинджер сверлил его взглядом, по-прежнему улыбаясь, желая уничтожить его, поставить на колени. С каменным лицом, так и не воспользовавшись в борьбе с Гарри другой рукой, он повернул локоть вбок, заставив Гарри согнуться, и хотел было крикнуть СКОРЕЕ Я МУЖЧИНА, ЧЕМ ТЫ, — но вдруг разжала руку, резко повернулась и пошла готовить себе очередную порцию выпивки, а Гарри, оставшись стоять на месте, смотрел ей вслед и потирал больную руку.

Джинджер слонялась по кабинету, попивая джин, болтая с ребятами и изредка с улыбкой поглядывая на Гарри. Гарри добрался до своего стула, налил себе стакан и сел, потирая руку, все еще не понимая, что произошло, постепенно начиная слышать галдеж ребят и громкий звук приемника. Кто-то похлопал его по спине: приветик, Гарри, как делишки, — рассмеялся и, пошатываясь, отошел, а Гарри молча посмотрел на него и кивнул. Джинджер подошла к нему сзади, потеребила пальцами его волосы, не спеша обошла вокруг него и прислонилась к столу. Мне нравится твоя вечеринка. Надеюсь, забастовка кончится не скоро, и мы еще успеем повеселиться вовсю. Гарри кивнул, покачиваясь взад-вперед на стуле и едва снова не упав. Джинджер потрепала его по щеке: Ты — прелесть. Ты мне нравишься, — улыбнувшись, а в душе захихикав, когда в глазах Гарри вновь отразилось его замешательство. Жаль, нельзя остаться наедине, мы бы славно позабавились. Гарри положил руку ей на ногу, а Джинджер мягко ее убрала. Имей терпение! Видишь, девушка и так уже вся трепещет, — скрестив руки на груди. Гарри наклонился к ней, облизываясь, что-то бормоча, а Джинджер потрепала его по щеке, потом отвернулась, потеряв интерес к своей невинной шутке, выключила приемник и объявила, что им пора возвращаться на Верхний Манхэттен. Слишком долгое пребывание в Бруклине действует на меня угнетающе. Ага, поехали! Может, там сегодня будет что-нибудь интересное. Джинджер взяла со стола бутылку джина, а Гарри попытался схватить ее за руку, но она резко повернулась к нему спиной и с самодовольным видом вышла из конторы. Гарри, подавшись вперед на стуле и ухватившись за край стола, смотрел ей вслед, не замечая ребят, которые, забрав оставшиеся бутылки джина и еду, удалились.

Гарри, опираясь на стол и застыв, словно в столбняке, глазел на дверь, а голова его постепенно наклонялась набок, пока он наконец не ударился о стол виском. Он резко поднял голову, поморгал, потом вновь уставился на дверь, медленно сползая со стула, пока не оказался на полу. Свернувшись калачиком под столом, Гарри уснул.

В этой удобной позе Гарри проспал под столом почти до полудня. Яркое солнце светило в окно, освещая весь кабинет, кроме укромного уголка, служившего Гарри приютом. Гарри сидел в темноте под своим столом, уткнувшись подбородком в колени, силясь продрать глаза, тупо глядя снизу то на свой стул, то на его полосатую тень на стене, не чувствуя ничего, кроме рези в глазах. Он ничего не пытался сделать, даже зажмуриться от яркого солнца, освещавшего стену, от странного света, который лишь слепил его, но не рассеивал тьму его маленькой спальни. Так он просидел не один час, даже не помышляя о том, чтобы стряхнуть с себя оцепенение, пока потребность помочиться не сделалась такой мучительной, что он вынужден был выползти из своего убежища. Помочившись, он наклонился над раковиной и долго держал голову под струёй холодной воды, потом с трудом доковылял до своего стула, сел и закурил, глядя в одну точку до тех пор, пока его не заставила вскочить острая головная боль — тогда он запер контору и пошел в соседний бар. Он молча сидел в одиночестве у края стойки и пил, не испытывая никакой радости от перспективы тратить сколько заблагорассудится, а потом получать эти деньги с профсоюза, что он и проделывал с первого дня забастовки; даже не заметив, что примерно через час прошла головная боль. Пропьянствовав несколько часов, он ненадолго задумался о событиях вчерашнего дня и почувствовал возбуждение, но не сумел продраться сквозь туман, окутавший всё, что было минувшей ночью, а вскоре его совсем развезло. Еще не стемнело, когда он вышел из бара, доковылял до дома, рухнул, не раздеваясь, на кровать, потихоньку свернулся калачиком и уснул.

К понедельнику рабочие немного воспряли духом и были готовы остановить любой грузовик, который попытается преодолеть заслон пикетчиков. Благодаря инциденту с грузовиками за выходные дни рабочие еще больше преисполнились сознания собственной важности. В пятницу они снова и снова обсуждали случившееся, а допивая последний стакан пива в субботу вечером, были уже уверены в том, что, раз компании пришлось прорывать заслон при помощи грузовиков, значит, у нее возникли трудности с выполнением заказов и вскоре она будет не в состоянии держать завод закрытым. Некоторые даже хотели в воскресенье вечером или в понедельник с раннего утра заглянуть ненадолго в контору и проверить, не попытается ли компания тайком пропустить грузовики на завод до начала пикетирования, но охотно уверили себя, что это ни к чему. Так или иначе, в понедельник они пребывали в слегка приподнятом настроении, поскольку знали, что забастовка скоро кончится и жены перестанут пилить их из-за безденежья. Не сомневались они и в том, что, прежде чем пойти на уступки забастовщикам, компания попытается еще раз прорвать заслон, и потому все, даже те, кто сидел в конторе и пил, были готовы по первому сигналу о появлении грузовиков ринуться по Второй авеню к заводу — а когда грузовики появятся и будут остановлены, компании придется удовлетворить требования профсоюза. И потому они ждали и надеялись.

Ставя утром штампы в книжки, Гарри каждый раз спрашивал рабочих, видели ли они в газете фотографию горящих грузовиков, и всячески старался намекнуть на то, что идея сжечь грузовики целиком и полностью принадлежит ему. Ближе к полудню даже Гарри поднадоело часами слушать одно и то же, поэтому он перестал болтать о грузовиках, а вскоре, после пары кувшинов, в памяти всплыли некоторые сцены субботнего вечера, и он вспомнил, как в контору пришли ребята, вспомнил музыку, джин и танцующую Джинджер. В субботу вечером ему было хорошо, это он вспомнил ясно, а заодно вспомнил, что ребята, судя по всему, относились к нему с уважением из-за его должности в профсоюзе и той легкости, с которой он делает любые заказы, заставляя профсоюз за всё платить; и вспомнил, как Джинджер восхищалась его силой, как ей нравилось с ним разговаривать и щупать мускулы его рук и ног. Кое-какие эпизоды он, правда, не смог припомнить, но они, вероятно, особого значения не имели, и вскоре даже мысль о них изгладилась из памяти так, словно их никогда и не было.

Весь день у рабочих теплилась надежда, но под вечер, когда пикетирование подходило к концу, почти весь их оптимизм улетучился. Грузовики, чье появление должно было послужить вступлением к завершающей фазе забастовки, так и не прибыли, и хотя поначалу люди тешили себя надеждой, что они вскоре подъедут и что компания, как и следовало ожидать, решила повременить денек-другой, прежде чем предпринять новую попытку, никому не удалось поверить в правдоподобность этих объяснений, как рабочие ни старались. С самого утра все, как манны небесной, ждали счастливой развязки, надеясь, что вместе с забастовкой кончатся и их невзгоды; и хотя они, приведя множество доводов, пытались уверить себя и друг друга, что компания скоро вынуждена будет пойти на уступки, сохранять оптимизм оказалось не так-то просто, и когда день подошел к концу, они молча поставили на место свои плакаты, кивнули друг другу на прощанье и разошлись. День был длинный и жаркий. С самого утра никто ни разу не поднял голову, чтобы взглянуть на безоблачное голубое небо. Лето еще не кончилось, и впереди было много жарких дней.

Руководство профсоюза и дирекция завода регулярно встречались, пытаясь уладить конфликт. На первой встрече после инцидента с грузовиками каждая из сторон вела себя более высокомерно и крикливо, чем обычно, однако результат этой встречи ничем не отличался от результатов всех предыдущих. Профсоюз никому не мог позволить прибрать к рукам программу социального обеспечения, но, даже будь их бухгалтерские книги в полном ажуре, уступать требованиям компании было уже слишком поздно. Пробастовав столь длительное время, они уже не могли довольствоваться тем договором, который был предложен до начала забастовки. В забастовочном фонде оставалось достаточно денег для того, чтобы в случае необходимости еще в течение года еженедельно выдавать рабочим десятидолларовые продуктовые наборы; да и профсоюзные организации всей страны обещали по первому требованию оказывать финансовую помощь. Руководство профсоюза, возмущенное непреклонной позицией компании и прорывом грузовиков через заслон пикетчиков, в понедельник прервало переговоры и удалилось, заявив, что следующая встреча откладывается на несколько недель — до тех пор, пока компания не прекратит произвол и не поймет, что, если понадобится, рабочие готовы бастовать еще целый год, лишь бы добиться приемлемого договора. Секретарь-делопроизводитель остался в городе, а все остальные руководители отправились отдыхать в Канаду. Они нуждались в отдыхе от проблем, связанных с забастовкой, и от томительной жары.

Мистер Харрингтон сказал остальным представителям компании, что они и впредь должны твердо стоять на своем. За исключением одной оплошности, в результате которой пришлось прибегнуть к услугам транспортно-экспедиционной фирмы, чтобы преодолеть заслон пикетчиков и поставить на завод, расположенный на севере штата, крайне необходимые детали, все шло гладко. Другие заводы компании и субподрядчики, разбросанные по всей стране, были заблаговременно нацелены на выполнение текущих заказов, а также тех, которые могли поступить в ближайшем будущем. Все правительственные контракты были выполнены, а новых не ожидалось до февраля будущего года. По крайней мере важных. К тому же способы распределения контрактов между другими заводами и способы регистрации трансфертов позволяли рассчитывать на существенную эко-номию за счет уменьшения налоговых платежей. Разумеется, некоторым молодым служащим в связи с забастовкой достался почти непосильный объем работ, но значительная премия на Рождество и дружеская похвала должны были их не только порадовать, но и вдохновить на то, чтобы еще больше работать в будущем. А на выплату премий должен был пойти лишь незначительный процент суммы, сэкономленной за счет невыплаты зарплаты. Вряд ли кто-нибудь из руководства компании рассчитывал взять в ближайшее время отпуск, но мистеру Харрингтону было все равно, пускай все трудились бы без отпуска хоть целую вечность — он был полон решимости любым путем избавиться от Гарри Блэка. В конце концов, терять ему было нечего.

Гарри не заметил перемены в рабочих, перед уходом аккуратно прислонявших свои плакаты к стене. Уже в самом начале шестого он остался в конторе совсем один и потому некоторое время попросту бездельничал и пил пиво, а мысли его блуждали вокруг всего, что случилось за последнее время, и в конце концов, на память пришло упоминание Джинджер о клубе «У Мэри» на Семьдесят Второй улице. Поразмыслив, он решил туда съездить. Он взял такси, добрался до Семьдесят Второй и велел водителю ехать по улице, а увидав вывеску «У Мэри», велел остановиться на ближайшем углу и пешком вернулся назад.

Лишь подойдя к двери, он почувствовал некоторое беспокойство, поняв, что находится в незнакомом районе, у входа в незнакомый бар. Войдя, он тотчас отошел в сторонку и попытался ничем не выделяться среди тех, кто стоял у стойки. «У Мэри» было так людно и так шумно — музыкальный автомат в задней комнате состязался в громкости с другим, у стойки, — что Гарри удалось затеряться в этом хаосе, и охватившее его чувство неловкости улетучилось еще до того, как он осушил первый стакан. В конце концов он сумел протиснуться к тому месту у стойки, откуда было видно весь бар и большую часть задней комната. Поначалу его удивляло поведение женщин, однако, послушав их разговоры и приглядевшись к тому, как они двигаются, он сообразил, что большинство из них — это переодетые женщинами мужчины. Он глазел на всех, кто двигался и говорил, не в силах точно определить их пол, но с удовольствием наблюдая за ними и с не меньшим удовольствием испытывая трепет и возбуждение от пребывания в столь странном месте. Люди, находившиеся в задней комнате, вызывали у него более острый интерес, чем все остальные, поскольку он догадывался, что они делают под столиком руками, и был чрезвычайно удивлен, когда увидел, как здоровенный детина, похожий на водителя грузовика, наклоняется и целует сидящего рядом парня. Поцелуй, казалось, длился очень долго, и Гарри почти почувствовал, как соприкасаются их языки. Он продолжал глазеть. Заметил татуировку на руках у детины. Быстро взглянул на собственные грязные ногти, потом — опять на любовников в кабинке. Их губы медленно разъединились, и они, посмотрев с минуту друг на друга, потянулись за своими стаканами, причем детина по-прежнему одной рукой обнимал любовника за плечи. Гарри глазел до тех пор, пока ему не стало неловко, и тогда, потупив взор, он поднял свой стакан и залпом осушил его. Заказав еще одну порцию, он отхлебнул глоток, закурил и вновь принялся смотреть вокруг.

Время от времени кто-нибудь улыбался Гарри, задевал его, проходя мимо, или заговаривал с ним, и несколько раз он расплывался в своей улыбочке, но она отнюдь не способствовала продолжению разговора, и потому Гарри так и стоял в одиночестве, пил и смотрел вокруг, пока не заметил, что вошла Джинджер. Она сразу направилась в заднюю комнату и скрылась из виду, прежде чем Гарри успел пошевелиться. С минуту он смотрел ей вслед, намереваясь ее догнать, но, зная, что в этом случае всё станет известно ребятам из «Грека», в конце концов, решил допить и уйти, не показываясь ей на глаза.

Наутро Мэри потребовала объяснений: где Гарри шлялся вчера вечером, где пропадал в субботу ночью, явится ли сегодня домой, не считает ли он, что тут ночлежка и можно приходить, бля, когда вздумается, да и вообще, как началась забастовка, он возомнил о себе невесть что, а она такого паскудного отношения к себе не потерпит…

Гарри продолжал ополаскивать водой лицо, пока она говорила, и не замечал ее, направляясь мимо нее в спальню и одеваясь, а покончив со всеми делами и собравшись уходить, велел ей заглохнуть, не то силком ей в рот засунет. Мэри уставилась на него, твердо решив, что не потерпит его высокомерного равнодушия. Она посмотрела Гарри в глаза, рассчитывая, ожидая, что он отведет взгляд или отвернется, и сказала, что ей осточертело его паскудство. Гарри стоял неподвижно, по-прежнему сверля ее глазами, но постепенно начиная ощущать ее взгляд, ее присутствие, постепенно теряя уверенность в себе и испытывая всё более сильное желание плюнуть ей в лицо и уйти из дома, всё отчетливее осознавая свои намерения и свою нерешительность и даже слегка оробев, когда голос жены вселил в него все эти чувства. Но не в словах ее — их он не разобрал, услышав только протяжный, пронзительный звук, — а попросту в движении ее губ и в том самом звуке заключалось нечто реальное, разом положившее конец всем его сомнениям. Едва она умолкла, по-прежнему не сводя с него пристального взгляда, как он отвесил ей оплеуху. Да пошла ты на хуй! Мэри продолжала пристально смотреть на него, открыв рот и коснувшись кончиками пальцев своей щеки. Гарри вышел из дома и, расплывшись в своей улыбочке, быстро зашагал в контору, готовый к началу нового дня забастовки.

Рабочие разбирали свои плакаты и протягивали Гарри книжки, чтобы он ставил штампы; или наливали себе чашку кофе, стакан пива — явно смирившись с судьбой и почти все время храня молчание. Они еще не совсем растеряли чувство юмора, но им было не до шуток. Гарри пребывал в хорошем, беззаботном настроении, но он замкнулся в себе, думая о баре «У Мэри», и потому сидел тихо, кивая, изредка заговаривая, не крича и не похлопывая никого по спине, а с виду разделяя тревогу и озабоченность рабочих.

Второй раз Гарри поехал к «Мэри» только в пятницу вечером. Он, как обычно, заполнил расходную ведомость, поболтал с ребятами, которые, как обычно, зашли от «Грека» попить пивка, посидел немного в конторе после их ухода, потом направился к «Мэри». Войдя, он сразу подошел к углу стойки, огляделся, проверив, нет ли в баре Джинджер, и заказал стаканчик. «У Мэри» собралось еще больше народу, чем в первый вечер, а звуки музыкальных автоматов и визгливые крики людей сливались в такой шум, что он не услышал, как буфетчик спросил, не разбавить ли ему выпивку. Он наклонился над стойкой, пытаясь расслышать, кивнул, потом услышал свист и резко обернулся. На него смотрел хорошенький молодой гомик — он улыбался, качал головой и что-то говорил, но Гарри ничего не слышал. Гарри отвернулся, но и после этого продолжал украдкой посматривать на него. Он чуть тяжелее навалился спиной на стойку, обводя взглядом бар, заглядывая в заднюю комнату, наблюдая за тем, как двигаются люди, следя за их жестами, изредка посматривая на хорошенького юношу, по-прежнему стоявшего на том же месте у стойки. Гарри пытался представить себе, что делают руками под столиками люди, сидящие в задней комнате, и что происходит за столиками, которых ему не видно.

Каждую порцию он выпивал в два глотка, и промежутки между глотками делались все короче. В начале забастовки ему было хорошо. Когда ему пришлось выступать перед рабочими на собрании, на котором была объявлена забастовка, он нервничал, но и тогда ему было хорошо; с тех пор ему было хорошо еще несколько раз — когда приходили ребята, и они трепались, пили и все такое; а когда взорвали грузовики, он и вовсе был в прекрасном расположении духа, ага… ага, ему было очень хорошо в ту ночь, да и на другой день, когда в газете появилась фотография… ага, именно тогда они и начали понимать, кто он на самом деле. Они и раньше знали, что он важная персона, но тут уж убедились окончательно. Ага, это было здорово: получаешь кучу денег, тратишь их направо и налево и попросту заполняешь какой-то бланк — совсем как эти мудаки из компании и этот сопляк Уилсон, которые считают себя такими важными шишками, ходят в белых рубашках и все такое, но он ничуть не хуже любого из них, он тоже себе на уме, тоже может швырнуть на стойку бара доллар-другой. Да насрать на них, на этих кровососов! Больше они не смогут им помыкать… ага, и на Мэри тоже насрать. Не пить ей больше моей кровушки… вот именно, как забастовка началась, так больше тот сон и не снится. Еще парочку грузовиков взорвать, и он совсем сниться перестанет. Да насрать на него. Все равно это дело прошлое… да и вообще после забастовки всё будет по-другому. Как пить дать… Гарри снова мельком взглянул на хорошенького гомика, и когда тот в ответ посмотрел на него, он не отвернулся. Он продолжал смотреть, почти перестав морщить лицо и растянув губы в своей улыбочке, но на сей раз она чуть больше походила на настоящую улыбку, и потому красавчик улыбнулся и подмигнул… ага, всё хорошо с тех пор, как началась забастовка. Он чертовски жалел, что не видит, как этот разъебай Уилсон и этот кровосос Харрингтон — сраный заправила — дергаются, дожидаясь, когда она кончится. Наверняка они в штаны наложили, когда взлетели на воздух грузовики. В следующий раз будут знать, как пытаться меня наебывать… красавчик уже стоял рядом. Гарри опустил на него взгляд и улыбнулся. Она слегка повихляла бедрами. Можно вас угостить? Ага. Гарри допил последний глоток своей порции и позволил ей купить ему еще стаканчик. Он уже нетвердо стоял на ногах. Кажется, я слегка пьян. Хлестал одну за одной. Вы производите впечатление человека, который может выпить много спиртного, — коснувшись его руки и наклонившись поближе. Я, наверно, уже литр вылакал, не считая выпитого днем, — ухватившись за край стойки и вывернув руку так, чтобы напряглись мускулы. Здесь просто восхитительно, вы не находите? Ага, — пытаясь выпрямиться во весь рост. Обожаю мужчин, которые много работают, то есть которые работают руками. Ага, терпеть не могу канцелярских крыс. Сам-то я рабочий. Первоклассный токарь. Но вообще-то работаю в профсоюзе. Ах, значит, вы тоже профсоюзный лидер, — улыбнувшись. Все ее клиенты и любовники были одним миром мазаны. Все — какие-нибудь важные шишки. Ага, я в союзе человек влиятельный. Руковожу забастовкой. Ах, наверно, это жутко интересно! — будучи не прочь поддержать подобный разговор, но надеясь, что он не затянется надолго. Здесь довольно многолюдно и шумно, вы не находите? — улыбнувшись и грациозно запрокинув голову. Ага, но все-таки тут неплохо. Не хотите ли уйти? мы могли бы пойти ко мне и немного выпить в спокойной обстановке. С минуту Гарри пристально смотрел на нее, потом кивнул.

Когда они добрались до ее квартиры, Гарри развалился на кушетке. Он был пьян. Всё шло хорошо. Меня зовут Альберта, — протягивая ему стакан. А вас? Гарри. Она села рядом. Может, снимете рубашку? Здесь довольно тепло. Ага, само собой, — принявшись возиться с пуговицами. Ладно, давайте я помогу, — наклонившись, медленно расстегнув рубашку, мельком взглянув на Гарри, вытащив рубашку из-под брюк, потом аккуратно сняв ее с плеч, вынув руки Гарри из рукавов и бросив ее за кушетку. Гарри смотрел, как она расстегивает ему рубашку, и ощущал легкий нажим ее пальцев. Он подумал было о ребятах, о том, что бы они сказали, увидев его сейчас, но мысль эта, не успев сделаться более отчетливой, растворилась в алкоголе, и он, закрыв глаза, стал наслаждаться близостью Альберты.

Оставшись рядом, она осторожно положила руку ему на плечо, подняла на него взгляд, провела рукой по плечу к шее и стала всматриваться в его лицо, в глаза, в ожидании хоть какой-то реакции; чувствуя себя с Гарри слегка неловко, не зная наверняка, как он будет реагировать. Как правило, реакцию партнеров с садистскими наклонностями она предвидела еще до того, как пыталась что-либо предпринять, но в случае с Гарри у нее не было твердой уверенности; нечто странное сквозило в его взгляде. Она догадывалась, что скрывается за этим взглядом, и все же безрассудству предпочитала осмотрительность. К тому же это очень возбуждало. Порой она намеренно искала и приводила домой партнера, который выглядел угрожающе; однако постепенно, поглаживая Гарри по спине и шее и вглядываясь в его лицо, она поняла, что в данном случае ей нечего бояться; и осознала, что все это ему в диковинку. Ее возбуждали смущение и беспокойное ожидание, отражавшиеся на его лице. Ей достался невинный мальчик. Все в ней трепетало. Ладонью свободной руки она провела по его груди. У тебя такая сильная, волосатая грудь, — между губами у нее показался кончик языка; поглаживая его по спине, она легко касалась прыщей и оспин. Ты такой сильный, — придвинувшись поближе, коснувшись губами его шеи, проведя рукой от груди к животу, к ремню, к ширинке; скользнув губами с груди на живот. Гарри чуть приподнялся, дав ей возможность рывком стащить с него брюки, и расслабился, потом напрягся — когда она, поцеловав его в бедра, взяла в рот хуй. Он навалился на спинку кушетки и начал корчиться от наслаждения; едва не завопил от наслаждения, вообразив, как его жену рассекают пополам большим хуем, превратившимся в громадный зазубренный кол, и как он сам бьет ее кулаком по лицу — колотит, смеется, смеется, плюется, расквасив ей в конце концов физиономию в сплошное кровавое пятно, — и она превращается в старика, а он перестает наносить удары, потом на месте старика вновь возникает Мэри или нечто очень похожее на Мэри, во всяком случае женщина, и она пронзительно кричит, пока горячий, раскаленный добела хуй запихивают, вколачивают ей в пизду и медленно вынимают, вытаскивая заодно кишки, а Гарри сидит, смотрит, заливается своим смехом и стонет, стонет от наслаждения — и тут он услышал стон, причем не только у себя внутри, но и доносящийся до него откуда-то снаружи, услышал, открыл глаза, увидел, как бешено движется голова Альберты, и снова принялся неистово корчиться, стонать и охать.

Альберта надолго перестала шевелить головой, потом встала и пошла в ванную. Гарри посмотрел ей вслед и перевел взгляд на свой полуобмякший хуй, повисший между ног. Как завороженный, Гарри с минуту глазел в изумлении, понимая, что это его член, и в то же время его не узнавая, словно никогда и не видел, хоть и знал, что видит не впервые. Сколько раз он держал член в руках, когда ссал! Почему же он кажется совсем другим? Гарри моргнул, стряхнув с себя наваждение, и услышал, как в ванной струится вода. Снова взглянул на свой пенис и ничего непривычного в нем не увидел. Попытался ненадолго мысленно вернуться к тому, что привиделось ему минуту назад. Но вспомнить ничего не смог. Ему было хорошо. Он посмотрел в сторону ванной, горя желанием увидеть лицо Альберты.

На лице у нее играл румянец начищенной восковой куклы, а длинные волосы были тщательно расчесаны. Покачивая бедрами и улыбаясь, она направилась к нему. Беспечно рассмеялась в ответ на удивленный взгляд Гарри, заметившего, что на ней нет ничего, кроме женских кружевных трусиков. Налила еще по стаканчику и села рядом с ним. Гарри отхлебнул большой глоток и дотронулся до трусиков. Как тебе мои шелковые штанишки? Гарри отдернул руку. Он почувствовал руку Альберты у себя на затылке. Она мягко положила его ладонь себе на ногу. Я люблю их. Они такие гладкие, — держа его руку у себя на ноге и целуя его в шею, в губы, сунув язык ему в рот и пытаясь отыскать его язык, нащупав его снизу — когда Гарри загнул его кверху, убрав подальше, — лаская основание его языка своим. Язык Гарри медленно развернулся и коснулся ее языка, он схватил ее за хуй, Альберта убрала его руку обратно себе на ногу, кончиком языка обслюнявила язык Гарри, заерзала, когда он крепко сжал ей ногу, почти почувствовав, как Гарри глотает капельки ее слюны, почувствовала, как его язык устремляется к ней в рот так, словно Гарри пытается ее задушить; она присосалась к его языку, потом позволила ему проделать то же самое с ее языком, вращая головой так же, как он, и проводя рукой по его кряжистой спине; медленно запрокинула голову, отстранившись от него. Пойдем в спальню, милый. Гарри притянул ее к себе и присосался к ее губам. Она медленно отстранилась, прекратив поцелуй, и с усилием потянула Гарри за собой, держа его сзади за шею. Пойдем в постель, — медленно вставая и продолжая тянуть. Гарри встал, слегка пошатываясь. Альберта опустила взгляд и рассмеялась. Ты все еще в ботинках и в носках! Гарри принялся моргать. Он стоял, расставив ноги, со стоячим хуем, голый, если не считать черных носков и башмаков. Альберта захихикала, потом сняла с него башмаки и носки. Пойдем, любовничек. Она схватила его за хуй и повела в спальню.