К циклу лекций лля рабочих Гётеанума 4 страница

Если отложилось слишком много песка, то он мо­жет повредить стенки мозговых сосудов. Тогда проис­ходит кровоизлияние. Тогда возникает удар, не только обморок, но удар, кровоизлияние в мозг, геморраги­ческий инсульт.

Именно изучая болезненные процессы, видят, что, в сущности, представляет собой человек.

Ибо при заболевании в нас происходит то же самое, что и в здоровом человеке, но происходит оно чересчур сильно, интенсивно. Болезнь есть не что иное, как то, что мы нечто образуем в себе слишком уж сильно.

То же самое происходит и в жизни, господа. Вы видели, что если взять маленького ребенка, коснуться рукой его щеки нежно и слабо, то это будет ласка, вы лас­каете его. Если же это касание рукой совершено слиш­ком сильно, то это уже совсем не ласка, это пощечина.

Видите ли, вообще во всем мире это так. Те вещи, которые в одной ситуации могут восприниматься как ласка, в другой могут оказаться пощечиной. Так же обстоит дело в жизни и с тем, что должно находиться в мозгу. Так эта нежная работа мозгового песка мо­жет превратиться в пощечину, нанесенную по всей жизни, если эта работа стала чересчур интенсивной, когда, следовательно, в нас слишком ослабли силы, без которых мы не можем растворять находящиеся в нас минеральные субстанции. Тогда, следовательно, мы будем постоянно находиться в обессиленном, об­морочном состоянии, а если отложение слишком уж сильно, если эти кристаллики постоянно травмируют наши сосуды, мы получаем геморрагический инсульт, кровоизлияние в мозг. Следовательно, эти кристал­лики в нас должны постоянно растворяться. Все эти процессы, о которых я рассказываю вам, постоянно протекают в нас.

Сейчас я хочу сказать вам кое-что еще: мы хотим внести полную ясность в эти вещи. Допустим, что здесь находится человек — я изображаю его довольно схе­матично, — здесь находится его мозг, здесь его глаза, а здесь я хочу изобразить то, на что он смотрит; итак, скажем, здесь перед глазами находится растение.

Рисунок 7

Теперь вы направляете внимание на это растение. Видите ли, если обратить внимание на растение, это, конечно, можно сделать только в дневное время, ко­гда растение освещено солнечными лучами, отчего оно выглядит ярким, тем самым получишь световое воз­действие на глаз. Но благодаря зрительному нерву, который идет от глаза назад, световое воздействие проникает в мозг. Итак, когда смотришь на растение, то через глаз направляешь себя на это растение, а от растения исходит световое воздействие, которое впо­следствии проникает через глаз в мозг.

Господа, если таким образом разглядываешь рас­тение, например цветок, то обращаешь внимание на этот цветок. Но это означает очень многое: то, что на цветок обращено внимание. Когда обращают внима­ние на цветок, тогда, в сущности, забывают также и себя самого. Вы ведь знаете, что можно, обратив на что-либо внимание, совсем забыть себя самого. В тот момент, когда человек хотя бы немного позабудет себя, чтобы поглядеть на цветок, в мозгу тут же возникает сила, содействующая выделению, отложению неболь­шого количества мозгового песка. Следовательно, смот­реть на что-то означает выделять, осаждать мозговой песок изнутри вовне.

Это выделение мы должны представлять как спе­цифически человеческий процесс. Вы уже заметили, что человек потеет не только, когда он очень напряга­ется, но и когда перед ним находится что-то страшное, ужасное; таким образом, человек выделяет не только мозговой песок, он выделяет другие соли вместе с водой через свою кожу. Это выделение. Но смотреть означа­ет постоянно выделять мозговой песок. И здесь нам на­до растворить этот мозговой песок. Так как если бы мы снова и снова не растворяли его, у нас в мозгу возник бы из мозгового песка очень маленький, крохотный цветок! Смотреть на цветок означает, в сущности, что в нас из мозгового песка образуется совсем маленький, крошечный цветок, который только перевернут вер­хом вниз, так как картинка в глазу тоже перевернута.

Дело обстоит так: если мы смотрим на стул — ведь не только цветы приходится нам разглядывать, — благодаря тому, что мы смотрим, внутри образуется немножко мозгового песка; и если мы сейчас преда­емся лишь этому созерцанию, смотрению, то внутри нас возникнет совсем маленький, микроскопических размеров образ этого стула, состоящий из кремниевого песка. А если бы я тут, в этом помещении, стал бы как человек развивать некоторую силу при смотрении, то во мне как картинка из крошечных кусочков кремния сложился бы вид этого помещения, хотя и переверну­тый, с полом наверху. Поистине колоссально то, что мы постоянно создаем в себе. Только мы, люди, так устроены, что не позволяем этому реально возник­нуть. Мы снова растворяем все это, причем делаем это помимо нашего сознания. В этом отношении мы как люди устроены совершенно специфически. Мы обра­щаем свой взгляд на мир. Этот мир постоянно стре­мится создать в нас такие же образования, которые в нем есть, только в перевернутом виде. И если бы мы даже не присутствовали при этом, если бы мы даже не смотрели, в нас все равно постоянно складывались бы такие образы, как результат космического воздейст­вия, особенно ночью, когда мы спим, когда мы не раз­виваем встречных сил, чтобы это растворить. Такие образования строятся преимущественно во время, ко­гда Земля не освещена Солнцем, не озарена светом; они образовываются под действием сил, приходящих из гораздо более отдаленных областей. Мы всегда подвержены этим силам. Так что мы можем сказать: когда мы спим, то в нас под воздействием космоса постоянно стремятся возникнуть всевозможные ми­неральные, лишенные жизни образования; когда мы смотрим, в нас точно так же хотят возникнуть обра­зования, подобные нашему ближайшему окружению. Когда мы спим, мы имитируем космос, мы подражаем ему. В космосе все упорядочено по принципу кристал­лов. То, что мы видим здесь, в кристаллах, является таковым потому, что силы в космосе организованы в та­ком же порядке как и в кристаллах. Одни из них идут так, другие — этак, так что кристаллы образованы из всего космоса. Но то же самое хочет произойти и в нас самих. И когда мы воспринимаем, когда мы смотрим на наше непосредственное окружение, тогда то, что находится в нашем непосредственном окружении, хо­чет сформировать, запечатлеть себя в нас. Мы должны постоянно препятствовать тому, чтобы все это в нас отвердело, мы должны постоянно растворять все это.

Вот какой своеобразный процесс происходит, гос­пода. Представьте себе, что здесь внутри этот цветок стремится воссоздать свое безжизненное подобие из кремния. Но нельзя позволить ему возникнуть, в ином случае мы ничего не узнали бы об этом цветке, но в голове у нас возникла бы подагра. Все это, следова­тельно, непременно должно быть растворено.

Я хочу сделать этот процесс еще более наглядным для вас, сказав следующее: допустим, что здесь у вас есть горшок с теплой водой, кто-то завязывает вам глаза, а после этого он приносит какой-то предмет, который может раствориться в этой теплой воде. Вы только должны окунуть свою руку в эту теплую воду. Предмета вы не видите, так как глаза у вас завязаны. Но вот другой спрашивает вас: ты окунул свою руку в воду, чувствуешь ли ты там что-нибудь? — Да, это те­плая вода. — Чувствуешь ли ты теперь что-нибудь? — Да, теперь вокруг пальцев стало холодно.

Что же могло произойти? Тот, другой, опустил предмет в воду, и он растворился! И это растворение, происходящее вокруг пальцев, вызвало то, что эта теплая вода стала холоднее. Человек ощутил это рас­творение вокруг его пальцев, и он может сказать: тут что-то растворяется.

Это, однако, постоянно происходит, когда мы об­разовываем внутри себя какой-то предмет и должны затем снова растворять его. Мы чувствуем, что проис­ходит растворение и затем говорим, поскольку мы по­чувствовали растворение: да, тут снаружи находится предмет, который, тем не менее, строит в нас образ, и этот образ мы растворили. Поскольку мы раство­рили его, мы знаем, как выглядит предмет. У нас возникает соответствующая предмету мысль вследствие того, что мы сперва должны были растворить образ предмета. Благодаря этому приходит мысль. Если бы мы имели только этот образ, мы падали бы в обмо­рок. Когда же мы настолько сильны, что растворяем этот образ, то мы тем самым узнаем о нем. В этом со­стоит разница между падением в обморок при виде чего-либо и знанием об этом.

Рассмотрите любого, скажем, немного болезнен­ного человека; может произойти так, что раздается страшный удар грома. Тогда в нем от этого удара гро­ма, теперь уже не при посредстве глаза, но благодоря уху, происходит выпадение, отложение мозгового пес­ка, и строится некий образ. Он не может достаточно быстро растворить его. Он может при этом впасть в обморочное состояние, потерять сознание. Если же он здоров, он не теряет сознание; это означает, что он достаточно быстро растворил свой мозговой песок.

Итак, обморочное состояние означает, что мозговой песок не растворяется достаточно быстро. Отсутствие же обморочного состояния означает противоположное. Мы всегда должны, глядя на вещи вокруг нас, доста­точно быстро растворять мозговой песок.

Тем самым мы подходим к тому, какое положение занимает человек по отношению к силам всего космоса. В последний раз я сказал вам: так как человек зани­мает по отношению к силам космоса такое положение, что его мозговые клетки, являясь совершенно нежиз­неспособными, постоянно хотят умереть, он должен владеть и управлять ими. Сейчас мы даже найдем ту силу, которая постоянно растворяет мозговые клетки. Мозговой песок постоянно умерщвляет клетки. То, что тут замешивается мозговой песок, постоянно делает клетки мертвыми. И мы должны развивать противодействующую встречную активность. Видите ли, причина, по которой мы вообще являемся людь­ми, состоит в том, что мы можем развивать эту встречную работу, некоторым образом противодействуя обра­зованию мозгового песка.

У животных этого не происходит. Животное не может так интенсивно, как люди, противодейство­вать мозговому песку. Поэтому у животного нет такой головы, как у нас, или по крайней мере у высших жи­вотных. Мы имеем голову, которая может растворять все, что постоянно входит в нас. Это растворение то­го, что входит, вызывает у человека способность ощу­щать таким образом, что он говорит: «Я». Происходит сильнейшее растворение мозгового песка, когда мы говорим: «Я». При этом мы пронизываем нашу речь сознанием. Следовательно, мозговой песок растворя­ется, растворяется вообще весь содержащийся в нер­вах песок. У животного всего этого не происходит. Поэтому животное издает крики или нечто подобное, а не настоящую речь. Поэтому никакие животные не имеют возможности ощутить самих себя, сказать се­бе «Я», как человек, поскольку человек в гораздо боль­шей мере растворяет мозговой песок.

Так мы можем сказать: мы противодействуем в нас не только тому, что находится на Земле, мы противо­действуем также и космическим силам. Космические силы способствуют внутренней кристаллизации. Мы бы внутренне превратились в горную породу со слоя­ми перемешанных друг с другом кристаллов. Мы внутренне противодействуем этому. Мы постоянно растворяем это. Своими растворяющими силами мы постоянно противодействуем силам космоса.

Мы растворяем не только кремниевую кислоту, ведь именно она образует здесь эти кристаллы — мы растворяем все, что возможно; мы растворяем состав­ные части сахара и так далее.

Мы могли бы и дальше продолжать эту тему. До­пустим, что какой-то человек хотя и ничего об этом не знает — ведь такие вещи играют для человека роль ин­стинкта — но все же ощущает в себе нечто неопределенное. Представьте, что человек ощущает: ах, я думаю не­правильно, я не могу правильно сочетать мои мысли.

В таком положении особенно легко может оказать­ся журналист, который каждый день пишет по статье. Да, господа, писать каждый день по статье это значит растворять страшно много мозгового песка! Ведь это препротивная история, каждый день писать статью, ибо это означает растворять страшно много мозгово­го песка. И вот тогда, желая написать статью, по край­ней мере, раньше было так — начинаешь грызть ко­нец ручки. Это особенно относится к журналистам, это они грызут конец ручки, чтобы набраться сил. Не правда ли, когда человек что-то кусает, грызет, он тем самым стягивает в свою голову последние силы всего тела, чтобы эти силы оказались в голове, когда растворено много мозгового песка.

Все это происходит инстинктивно. Конечно, жур­налист не скажет: я грызу свою ручку, чтобы пришли мысли. Это может идти и дальше. Благодаря этому инстинкту он направляется в кафе и пьет черный ко­фе. Они, журналисты, совершенно не думают об этом, поскольку им ничего не известно об этом процессе. Но когда они напиваются черного кофе, то — черт возь­ми! — дело пошло, они снова могут писать, если напи­лись черного кофе.

Почему это происходит? Это происходит потому, что вместе с черным кофе принимается так называе­мый кофеин. Это ядовитое вещество, оно содержит очень много азота. Азот есть и в воздухе. Мы можем получить его и тут. При дыхании мы всегда получаем известное количество кислорода и азота. Однако тот, кому надо растворить мозговой песок, нуждается для растворения в силе, совершенно особым образом за­ключенной в азоте. Мы извлекаем из азота эту силу, чтобы растворить в себе мозговой песок.

Поэтому ночью, во время сна, мы более подверже­ны действию азота, нежели во время бодрствования; мы говорим так: поскольку мы вдыхаем больше ки­слорода, мы живем гораздо быстрее (т. е. жизненные процессы ускоряются — примеч. перев.); если бы мы вдыхали больше азота, то мы стали бы жить гораздо медленнее, мы стали бы больше находиться здесь. Мы могли бы больше растворять.

Журналист, пьющий кофе, совершенно бессозна­тельно считается с этим азотом, который он при на­званных обстоятельствах получает для себя, и бла­годаря именно этому азоту, получаемому в качестве одной из составляющих кофеина, он обретает возмож­ность образовывать больше мозгового песка, а также и способность больше растворять его. Теперь ему уже не нужно грызть ручку, он может писать ей, потому что его мысли снова сочетаются и правильным обра­зом примыкают друг к другу.

Итак, вы видите, как тут работает человеческое "Я". Поскольку в желудок поступила содержащая азот пища, кофеин, человеческое "Я" отправляет этот азот в мозг и благодаря последнему обстоятельству раство­рение мозгового песка облегчается; тем самым мы по­лучаем возможность сочетать мысли друг с другом.

У некоторых людей есть свойство сочетать мысли слишком сильно, так что они не могут освободиться от своих мыслей. Они имеют предрасположенность постоянно работать со своим мозговым песком. Им было бы хорошо возбудить и противодействующий процесс. В то время как одному погруженность в мыс­ли позволяет развивать их последовательный ход, другому приходиться звать на помощь кофе и кофеин. Однако тот, кто не хочет соблюдать строгую последо­вательность в мыслях, хочет, чтобы они были блестя­щими, сверкали подобно бриллиантам, кто, как гово­рится, хочет запудрить людям мозги, хочет казаться в высшей степени одухотворенным, тот пьет чай. При этом возникает противоположное воздействие. Это отрывает мысли друг от друга. Таким образом тоже поддерживается растворение мозгового песка, но оно иного вида.

Фактически все эти процессы, происходящие в человеке, в высшей степени интересны и сложны. Все продукты питания действуют по-разному; всему, что хочет возникнуть, мы всегда должны добавить и про­тивоположное. Мы должны поддерживать процесс растворения. То, благодаря чему мы постоянно внут­ренне растворяем себя как человека, это и есть сейчас наше высшее духовное начало.

Видите ли, если человек в течение некоторого вре­мени употребляет пищу, с которой он получает слиш­ком мало продуктов с высоким содержанием азота, то он легко становится сонливым; один господин задавал мне вопрос по этому поводу.

Это, следовательно, основывается на том, что в продуктах питания, употребляемых нами, мы полу­чаем слишком мало азота. Вот почему мы должны, если становимся слишком сонливыми, попытаться употреб­лять пищу, богатую азотом. Это, конечно, можно делать различным образом. Можно попытаться есть творог, белок, то есть яйцо. Тогда положение с азотом в нас снова улучшится. Надо работать над человеком, на­до, чтобы человек был в состоянии посредством сво­его "Я" работать в этом направлении.

Сегодня для начала я скажу вам: грядка может быть подготовлена, кочаны капусты могут расти на ней, но они все же не вырастут, если не будет человека, который ухаживает за этими кочанами. Но грядка, пашня, должна быть подготовлена правильно. Так и наш мозг должен содержать необходимые вещества, чтобы наше "Я" могло работать внутри него. Но это "Я" связано с наиболее отдаленными силами космоса, а эти силы хотят другого. Эти силы космоса постоян­но хотят сделать из нас совершенно твердые камни, и мы должны все снова и снова растворять себя. Если бы мы не могли растворять себя, мы не смогли бы мыслить, мы не смогли бы прийти к "Я"-сознанию. В этом растворении реализуется то, что мы называем "Я"-сознанием.

Видите ли, господа, на эти вопросы необходимо отвечать в самую первую очередь, если мы хотим про­двинуться в науке к истинному миропониманию, ес­ли мы хотим знать об отношении человека к миру. В высочайшей степени важным является для человека некоторое понимание того, что связано с осуществляе­мыми им процессами растворения. Мы видим, когда человек умирает, он полностью растворяется как физи­ческий человек. Если не знать, что в каждый момент бодрствования в нас происходит растворение, то нико­гда не понять, что же означает то растворение, кото­рому подвергается человек после смерти.

Следовательно, прежде всего необходимо знать, господа, что мы имеем возможность осуществлять в себе процесс растворения, причем благодаря тому, что можем оказывать в себе противодействие мировым силам. Растворение не теряет своей интенсивности, так как вместе с пищей мы снова и снова получаем вещества, посредством которых мы растворяем. Но если человек теряет возможность растворять те веще­ства, которые имеются в нем, то он начинает раство­рять самого себя. Тогда человек становится трупом; тогда он растворяет самого себя.

Когда мы соберемся снова, мы должны будем по­ставить вопрос: что происходит в случае, когда чело­век растворяет самого себя? Сегодня мы, по крайней мере, углубились в эту тему настолько, что знаем: про­исходит непрерывный процесс растворения, и если у нас нет сил — из-за недостатка азота в нас, — чтобы растворять те вещи, которые образуются в нас под воздействием космоса, наше "Я" становится бессло­весным, впадает в обморочное состояние или в со­стояние сонливости. Сонливость означает, что мы не можем растворять достаточным образом, что силы отложения берут верх. В этом случае эти силы стано­вятся интенсивнее.

Однако как невозможно вынести суждение о ду­ховном начале того, кто спит, хотя он телесно нахо­дится здесь и может проснуться, так же нельзя су­дить о духовном начале на основе того, что внешним образом происходит с телом. Ибо как с машиной не может произойти ничего без участия человека, так и с человеком ничего не происходит без участия духа. Именно это научно, господа, а иное — ненаучно. Я не хочу навязывать вам что-либо; овладеть этим ма­териалом сможет только тот, кто с полной серьезно­стью и с действительно научной точки зрения будет рассматривать эти вещи.

В начале сентября мы продолжим наши рассмот­рения. Вы увидите, как эти вещи приведут к дальней­шему пониманию человека, как различными околь­ными путями они приведут к пониманию того, что представляет собой человек в повседневной жизни. Вы будете понимать человека совсем иначе, когда мы продолжим этот разговор, исходя из того, что мы уже обсуждали на протяжении некоторого времени. Че­ловек все снова и снова возникает, он же и растворяет себя. Эту мысль можно продолжить дальше. Это мы хотим рассмотреть в ближайшее время. Тогда вы уви­дите, каким интересным объектом изучения для на­стоящего ученого является человек.

ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 9 сентября 1922 г.

Господа, поскольку эту нашу лекцию отделяет от предыдущей довольно значительный промежуток времени, мне хотелось бы вернуться к тому, что мы обсу­ждали в последний раз. Тогда я попытался главным образом изложить вам, в каком отношении друг к другу в жизни находятся сон и бодрствование. Я говорил вам, что в мозгу у нас содержатся маленькие образования, называемые клетками, а также рисовал вам их формы. Клетки имеют (см. рисунок8) белковое тело и отрост­ки, расположенные звездообразно. Но эти отростки неодинаковы. Один из них длиннее, другой короче. Вблизи находится другая такая клетка, у нее тоже есть такие отростки, затем третья, тоже с отростками, и эти отростки, эти нити, исходящие из круглых клеток, пе­ресекаясь друг с другом, образуют сеть. Так что мозг в сущности представляет собой некое сетчатое изделие, невооруженным глазом его не увидеть, надо исполь­зовать сильное увеличение, он построен в виде сетки, и в этой сетке размещаются маленькие шарики.

 

\

Рисунок 8

Видите ли, эти мозговые клетки, в сущности, напо­ловину мертвы. Это бросается в глаза наиболее силь­но. Ведь такие маленькие существа, как эти мозговые клетки, проявляют подвижность, если они живые. Я рассказывал вам о других клетках, о белых кровяных тельцах, которые плавают подобно маленьким жи­вотным. Они и являются животными; те выглядят точно так же. Но они плавают кругом и питаются. Ес­ли в крови есть нечто, чем они могут питаться, они вбирают это в себя. Они протягивают свои щупальца и всасывают это в свое собственное тело. Все они стру­ятся, плывут сквозь наше тело, подобно ручейкам. Так в нашей крови плавают, циркулируя повсюду, на­половину мертвые и наполовину живые клетки.

Дело обстоит так, что когда мы бодрствуем, эти мозговые клетки действительно становятся почти со­всем мертвыми. И только благодаря тому, что клетки мозга являются мертвыми, мы можем мыслить. Если бы мозговые клетки были более живыми, мы мыслить не могли бы. Это можно увидеть из следующего. Во время сна эти мозговые клетки немного оживают; именно тогда, когда мы не думаем, когда мы спим, моз­говые клетки начинают немного оживать. От этого, однако, они не приходят в движение, поскольку рас­положены рядом друг с другом и не могут уступить друг другу место. В ином случае, если бы они начали передвигаться, мы бы вообще не смогли проснуться.

Если кто-либо страдает слабоумием и, следова­тельно, не в состоянии мыслить, при исследовании после смерти его мозговых клеток обнаруживается следующее: эти мозговые клетки у человека, ставше­го слабоумным, начали жить, бурно разрастаться. Они стали мягче, чем должны они быть у нормального че­ловека. Поэтому в случае приобретенного слабоумия говорят о размягчении мозга, и выражение «размяг­чение мозга» не так уж плохо.

Если без предубеждения изучать живого человека, то говорят так: жизнь, которая есть в нем, эта телесная жизнь, не может вызывать его мышления, ибо именно отмирание должно возникать в мозгу, когда человеку приходится мыслить. Дело именно в этом. Если бы со­временная наука развивалась правильным образом, если бы она правильно функционировала, тогда эта наука не могла бы стать материалистической, посколь­ку тогда она из самих свойств человеческого тела уви­дела бы, что духовное в нем проявляет наиболее ожив­ленную деятельность именно тогда, когда телесное отмирает, как это происходит в мозгу. Можно было бы строго научным образом указывать на душу и дух.

Ночью, когда мы спим, мозговые клетки становят­ся немного живее. Поэтому мы в это время не можем мыслить. А белые кровяные тельца приобретают боль­шую подвижность, когда мы бодрствуем. В этом состо­ит различие между сном и бодрствованием. Следова­тельно, мы бодрствуем, когда наши мозговые клетки находятся в подавленном, расслабленном состоянии, почти мертвы; тогда мы можем мыслить. Мы засыпа­ем и не можем мыслить, когда наши белые кровяные тельца немного умирают, приглушаются, в то время как клетки мозга немного оживают, проникаются жиз­нью. Следовательно, человек должен — в смысле сво­его тела — нести в себе немного смерти, если ему надо мыслить, если ему надо жить душой, жить душевно.

Видите ли, господа, нет ничего удивительного в том, что современная наука не проникает в эти вещи, ибо она развивалась совершенно особым образом. Если у вас будет возможность увидеть то, что мне приходилось наблюдать, например, в Оксфорде — именно в Оксфорде мне довелось прочесть ряд лекций, а Окс­форд является одним из главных высших учебных заве­дений Англии, — вам бросится в глаза, что это высшее учебное заведение в Оксфорде устроено совершенно иначе, нежели наши высшие учебные заведения здесь, в Швейцарии, в Германии или в Австрии. Это высшее учебное заведение в Оксфорде, университет, носит еще совершенно средневековый характер, абсолютно сред­невековый характер. Этот средневековый элемент там настолько силен, что люди, получающие там ученую степень доктора, получают при этом мантию и берет. У каждого университета свой собственный покрой и мантии, и берета. Можно отличить бакалавра или док­тора Оксфорда от бакалавра или доктора Кембриджа, поскольку покрой мантии и берета там другой. Причем эти мантию и берет люди обязаны надевать в торже­ственных случаях, при этом каждый знает: кто из при­сутствующих имеет отношение к какому университету. Это именно так, ведь в Англии вообще сохранилось много таких средневековых традиций, например у судей; находясь при исполнении служебных обязанно­стей, они еще обязаны носить парик; парик есть знак сопричастности, сопринадлежности этому. Так что вы видите, тут еще вполне сохраняются средневековые традиции. На континенте, в Швейцарии, Австрии, Гер­мании это уже не имеет места. Там не получают ман­тии, а судьи больше не носят париков. Насколько мне известно, и в Швейцарии этого тоже не делают. Все это для человека с континента выглядит весьма забавно. Он формулирует это просто: у, ну, тут еще царит глубо­кое средневековье. Все эти бакалавры, все эти доктора шествуют по улице в своих мантиях и беретах и так да­лее. Но это означает и нечто совсем другое. Видите ли, наука там тоже еще находится в формах, которые были присущи средневековью. Это означает, что все развивае­мое там носит в высшей степени симпатичный характер, если сравнивать это с современной высшей школой, где все предано забвению — хотя, поймите меня правильно, я вовсе не желал бы снова вводить мантии и береты, — итак, по отношению к тому, что представляют собой дру­гие высшие учебные заведения, все вышеописанное но­сит в высшей степени симпатичный характер, это нечто цельное. Средневековье действительно сохраняется во всех формах. Это нечто цельное. Однако в средние ве­ка можно было изучать все что угодно, за исключением проблем, выводящих за пределы внешнего мира; это ре­лигия считала своей монополией. И это до сих пор чув­ствуется в Оксфорде. Лишь только кто-либо заговорит откровенно, захочет сказать что-то о сверхчувственном мире, он натолкнется на холодную сдержанность.

Средневековая наука имела достаточную свободу, лишь бы люди не разглагольствовали по поводу рели­гиозной жизни. У нас даже это предано забвению. У нас сегодня человек в высшем учебном заведении обя­зан быть материалистом. Если же он не материалист, то на него смотрят как на еретика, и если бы, скажем, было еще принято сжигать людей живьем, то таких сжи­гали бы и сегодня, даже в высших учебных заведениях. Такое отношение может быть нагляднейшим образом продемонстрировано вам, если вы попытаетесь ввести в сферу научного знания нечто новое. Внешние пари­ки уже отправлены на покой, но вот внутренние пари­ки — они даже на континенте еще далеко не исчезли!

На континенте тоже развивалась наука, хотя эта наука имела другие традиции; она стала материали­стической потому, что ей было бы непривычно зани­маться предметами духовными.

В средние века не дозволено было заниматься ду­ховными вопросами, так как это было предоставлено религии. Но люди и сегодня продолжают действовать Подобным образом. Они занимаются только тем, что относится к телу; они не ведут фундаментальных иссле­дований, касающихся духовного начала в человеке. Итак, фактически наука с пренебрежением относит­ся к таким вещам, хотя они существуют; их не изуча­ют, как следует.

Это мне хотелось бы продемонстрировать вам се­годня на одном примере, чтобы вы видели: тот, кто сегодня развивает настоящую науку, может вполне научно говорить о том, что некая душа или некий дух втягивается в тело, когда человек развивается в мате­ринской утробе как эмбрион, тогда как при смерти дух снова покидает тело. Сегодня это требуется доказать на научном уровне, хотя для этого надо по-настояще­му разбираться в науке. Надо уметь посвящать себя науке целиком. Что делает современная наука в кон­кретном случае? Допустим, например, что у кого-то в возрасте пятидесяти лет была больная печень, и от заболевания печени он умер. Вот тебе и на! Его укла­дывают на патологоанатомический стол, вскрывают, разрезают его живот и исследуют печень. Обнаружи­вается, что в печени есть внутреннее уплотнение; думают над тем, откуда оно взялось. В лучшем случае думают еще над тем, что ел этот человек, и не возник­ло ли это уплотнение печени в результате неправиль­ного питания. Но ведь нельзя понять нашу природу таким легким путем: взять человека, получить возмож­ность исследовать его печень и узнать, как обстоит де­ло с этой печенью. Но ведь на самом деле это совсем не так легко. Если дело касается печени, то, рассмат­ривая только последние годы человека, не удается узнать, почему она именно такая, какая она есть.