Часть третья Холден-Кроссинг 14 ноября 1841 г. 4 страница

– Мы были в Вашингтоне весь год. Ему нужно выступать с речами. Наводить мосты. Да у него черт знает сколько дел, док! – возмущенно заявил Хьюм, словно это Роб Джей виноват в нездоровье Синглтона. Хьюм – шотландская фамилия, но этот факт не расположил к нему Роба.

– Вы должны соблюдать постельный режим, – прямо заявил он Синглтону. – Забудьте о речах и мостах. Придерживайтесь легкой диеты. Старайтесь исключить алкоголь.

Роджерс вытаращился на него.

– А другие два врача говорили совсем иначе. Доктор Бар сказал, что кто угодно придет в упадок сил после поездки сюда из самого Вашингтона. А доктор Беккерман согласился с Барром: говорит, все, что конгрессмену нужно, – это домашняя еда и свежий воздух прерии.

– Позвать сразу нескольких из вас, ребята, – это хорошая мысль, – продолжал Хьюм. – На тот случай, если у вас будут разные мнения. И так оно и получилось, верно? И другие доктора не соглашаются с вами, два против одного.

– Ну да, демократия. Но это не выборы. – Роб Джей повернулся к Синглтону. – Если хотите остаться живы, то я очень надеюсь, что вы будете выполнять все мои рекомендации.

В старых, холодных глазах мелькнуло удивление.

– Вы друг сенатора штата Холдена. Его деловой партнер в нескольких предприятиях, если я не ошибаюсь.

Хьюм фыркнул.

– Ник не может дождаться, когда уже конгрессмен отойдет от дел.

– Я врач. Мне плевать на политику. Это вы посылали за мной, конгрессмен.

Синглтон кивнул и бросил многозначительный взгляд на двух других мужчин. Билли Роджерс вывел Роба из комнаты. Когда он попытался подчеркнуть серьезность состояния Синттона, то получил кивок от секретаря и елейное «спасибо» от политика. Роджерс заплатил ему гонорар с таким видом, будто давал чаевые помощнику конюха, и его быстро и непринужденно выставили за дверь.

Несколько часов спустя он уже ехал верхом на Вики по Мэйн-стрит в Холден-Кроссинге. Он убедился, что система разведки Ника Холдена работает безупречно. Развалившись на стуле, прислоненном к стене, забросив ноги в ботинках на перила, Ник ожидал его на пороге магазина Гаскинса. Заметив Роба Джея, он сделал ему знак привязать лошадь к столбу.

Ник быстро завел его в комнату за магазином, даже не пытаясь скрыть возбуждение.

– Ну?

– Что – ну?

– Я знаю, что вы только что приехали от «Самуила» Синглтона.

– О своих пациентах я говорю только с пациентами. Или, иногда, с их близкими. Вы один из близких Синглтона?

Холден улыбнулся.

– Мне он очень нравится.

– Симпатии тут недостаточно, Ник.

– Не играйте со мной в эти игры, Роб Джей! Мне нужно знать только одно! Ему придется уйти в отставку?

– Если для вас это так важно, спросите его сами.

– О Господи! – с горечью произнес Холден.

Выходя из кладовой, Роб Джей осторожно обошел заряженную мышеловку. Гнев Ника последовал за ним, вместе с ароматом кожаной сбруи и гниющего картофеля.

– Ваша проблема, Коул, в том, что вы слишком глупы, чтобы понимать, кто, черт возьми, ваш настоящий друг!

Наверное, у Гаскинса в конце дня еще куча важных дел: убрать сыр, закрыть упаковку печенья и все такое. Мыши могут среди ночи просто опустошить продовольственный склад, думал Роб, проходя через переднюю часть магазина; а в такой близости от прерии мыши в магазине будут обязательно, что ни предпринимай.

Четыре дня спустя Сэмюэль Т. Синглтон сидел за одним столом с двумя членами городского управления Рок-Айленда и тремя членами городского управления Давенпорта, штат Айова, и объяснял налоговое положение Чикагской и Рок-Айлендской железной дороги, которая предлагала построить железнодорожный мост через Миссисипи между этими двумя городами. Он обсуждал право преимущественного проезда, когда издал слабый вздох, словно его охватило раздражение, и рухнул с кресла на пол. Послали за доктором Тобиасом, но к тому времени, как он прибыл в салун, все в округе уже знали, что «Самуил» Синглтон умер.

Губернатору потребовалась неделя на то, чтобы назначить его преемника. Сразу же после похорон Ник Холден уехал в Спрингфилд, чтобы попытаться получить эту должность. Роб мог представить себе, как там все выкручивали друг другу руки. Без сомнения, в этой борьбе принял активное участие некогда пьющий друг Ника, вице-губернатор, уроженец Кентукки. Но, очевидно, у организации Синглтона были и свои пьющие друзья, и губернатор назначил на должность помощника Синглтона, Стивена Хьюма, пока не истекут оставшиеся полтора года срока «Самуила».

– Ник попал в собственноручно вырытую яму, – заметил Джей Гайгер. – За оставшиеся полтора года Хьюм прочно усядется в этом кресле. Во время выборов он будет баллотироваться как действующий конгрессмен, а значит, для Ника получить эту должность станет почти невозможно.

Но Робу Джею было все равно. Он был поглощен тем, что происходило в стенах его собственного дома.

 

Две недели спустя Роб перестал связывать сыну руки. Шаман больше не пытался общаться при помощи знаков, но как следует он не говорил. Глаза мальчика стали какими-то тусклыми, невыразительными. Родители часто обнимали его, но утешался он ненадолго. Всякий раз, когда Роб смотрел на сына, его охватывали беспомощность и неуверенность в себе.

Тем временем все окружающие неукоснительно следовали его указаниям, словно он был знатоком в лечении глухоты. Когда они говорили с Шаманом, то произносили слова медленно и четко; старались привлечь внимание мальчика, а когда это им удавалось, то указывали на свои губы, поощряя его читать по губам.

Однако новый подход к лечению предложил не кто иной, как Маква-иква. Она рассказала Робу, как ее и других девочек-сауков быстро и эффективно научили говорить на английском языке в Евангелистской школе для индианок: за столом им не давали ничего, если только они не попросят блюдо по-английски.

Когда Роб предложил Саре такой вариант лечения, та просто взорвалась: «Мало того что ты связывал его, как раба, теперь ты хочешь еще и морить его голодом!»

Но выбор у Роба Джея был невелик, на него постепенно наваливалось отчаяние. Он завел длинный и искренний разговор с Алексом, в результате уговорив старшего сына поддержать его, и попросил жену приготовить особое блюдо. Шаман очень любил сочетание кислого и сладкого, и Сара сделала тушеного цыпленка с клецками, а на десерт – пирог с ревенем.

В тот вечер, когда семья расселась за столом и Сара внесла первое блюдо, все происходило почти в точности так, как в последние несколько недель. Роб снял крышку с миски, и над столом разнесся аппетитный аромат цыпленка, клецок и овощей.

Сначала он положил еду Саре, потом Алексу. Он махал рукой, пока не привлек внимание Шамана, и указал на свои губы.

– Цыпленок, – сказал он, держа в руке миску. – Клецки.

Шаман молча смотрел на него.

Роб Джей положил еду в свою тарелку и сел.

Шаман посмотрел, как родители и брат деловито поглощают пищу, поднял свою пустую тарелку и возмущенно заворчал.

Роб показал на свои губы и снова взял в руки миску.

– Цыпленок.

Шаман протянул ему тарелку.

– Цыпленок, – повторил Роб Джей. Когда его сын промолчал, он поставил миску обратно на стол и продолжил есть.

Шаман всхлипнул. Он посмотрел на мать, которая заставила себя есть и только что покончила со своей порцией. Она показала ему на свои губы и протянула тарелку Робу.

– Цыпленка, пожалуйста, – сказала она, и он положил ей добавку.

Алекс тоже попросил вторую порцию и получил ее. Шаман сидел молча; его трясло от горя, лицо у него исказилось от нового оскорбления, нового ужаса – теперь его лишили еды.

Когда с цыпленком и клецками было покончено, тарелки убрали и Сара внесла в комнату горячий, с пылу с жару десерт и кувшин молока. Сара гордилась своим пирогом с ревенем, который она пекла по старому виргинскому рецепту: большое количество кленового сахара нужно было проварить с соком ревеня, выделившимся во время выпекания пирога, пока он не карамелизируется, и вылить его сверху на пирог как намек на удовольствие, спрятавшееся под хрустящей корочкой.

– Пирог, – сказал Роб, и это слово повторили Сара и Алекс.

– Пирог, – сказал он, повернувшись к Шаману.

Ничего не получалось. У него защемило сердце. Не мог же он, в конце концов, и правда позволить сыну голодать, подумал он; немой ребенок в любом случае лучше мертвого ребенка.

И он угрюмо отрезал себе кусочек.

– Пирог!

Это был вопль возмущения, удара по всей несправедливости мира. Голос был знакомым и любимым, и этот голос Робу уже давненько не доводилось слышать. Однако он сидел с глупым видом и пытался понять, не исходил ли крик от Алекса.

– Пирог! Пирог! Пирог! – кричал Шаман. – Пирог!

Его тельце дрожало от ярости и разочарования. Лицо Шамана было мокрым от слез. Он шарахнулся от матери, пытавшейся вытереть ему нос.

На данный момент стоит забыть о вежливости, подумал Роб Джей; «пожалуйста» и «спасибо» можно будет потихоньку ввести потом. Он показал на свои губы.

– Да, – сказал он сыну, кивая и одновременно отрезая огромный кусок пирога. – Да, Шаман! Пирог!

 

Политика

 

Ровный, покрытый высокой травой участок земли к югу от фермы Джея Гайгера был куплен у правительства шведским иммигрантом по имени Август Лунд. Лунд целых три года поднимал целину, но весной четвертого года его молодая жена заболела холерой и вскоре умерла, и ее потеря отравила для него это место и погрузила его в уныние. Джей купил у него корову, а Роб Джей – упряжь и кое-какие инструменты; они оба переплатили, потому что знали, как отчаянно Лунд хотел уехать. Он вернулся в Швецию, и в течение двух сезонов его участок с недавно поднятой целиной уныло лежал под небом прерии, словно брошенная женщина, изо всех сил пытающаяся снова стать такой, какой была когда-то. Затем участок был продан каким-то брокером в Спрингфилде, и несколько месяцев спустя на ферме появился караван из двух фургонов, где сидели один мужчина и пять женщин – они собирались поселиться на этой земле.

Если бы они оказались сутенером и проститутками, и тогда бы вызвали куда меньше волнения в Холден-Кроссинге. Но это был священник с монахинями римско-католического ордена Святого Франциска Ассизского, и по всему округу Рок-Айленд моментально разнеслась весть о том, что они прибыли, чтобы открыть приходскую школу и обратить невинных детей в папизм. Холден-Кроссингу были нужны и школа, и церковь. Любой проект, скорее всего, годами оставался бы на стадии обсуждения, но прибытие францисканцев вызвало лихорадочную деятельность. После серии «социальных вечеров» в гостиных был создан строительный комитет, призванный собирать средства на строительство церкви.

– Они просто не могут договориться, словно поссорившиеся дети. Одни хотят простую бревенчатую хижину, потому что это недорого. Другие хотят, чтобы у церкви был деревянный каркас, или кирпичный, или каменный, – возмущалась Сара. Лично ей понравился вариант с каменной постройкой, с колокольней, шпилем и окнами из цветного стекла – как в настоящей церкви. Споры не утихали все лето, осень и зиму, но к марту, осознав тот факт, что горожанам также придется платить за возведение здания школы, строительный комитет выбрал простую деревянную церковь, стены в которой следует обшить обычными стругаными, а не специальными обшивочными досками, и побелить. Разница в мнениях по поводу архитектурных особенностей строения блекла рядом с жаркими дебатами относительно присоединения к какой-то конкретной конфессии. В Холден-Кроссинге проживало больше баптистов, чем представителей любой другой группы, и решение приняло большинство. Комитет связался с конгрегацией Первой баптистской церкви Рок-Айленда, которая помогла и советом, и небольшими наличными средствами, на первое время, чтобы помочь новой дочерней церкви встать на ноги.

Объявили о сборе денег, и Ник Холден поразил всех самым большим взносом – целых пятьсот долларов.

– Ему понадобится нечто большее, чем благотворительность, чтобы все-таки пробраться в Конгресс, – сказал Роб Джей Гайгеру, – ведь Хьюм хорошо потрудился, и номинация от Демократической партии уже у него в кармане.

Вскоре его предположение подтвердилось, поскольку разнеслись слухи, что Холден порвал с демократами. Кое-кто считал, что Ник станет искать поддержки у либералов, но вместо этого он объявил себя членом Американской партии.

– Американская партия? Никогда не слышал, – заметил Джей.

Роб просветил его на сей счет, припомнив антиирландские проповеди и статьи, с которыми он сталкивался повсюду, когда жил в Бостоне.

– Это партия, которая прославляет родившихся здесь белых американцев и поддерживает притеснение католиков и иностранцев.

– Ник играет на любых страстях и страхах, которые только может найти, – вздохнул Джей. – Как-то вечером, стоя на крыльце магазина, он предупреждал народ об опасной, хотя и небольшой группе сауков во главе с Маквой, словно они – банда Черного Ястреба. Кое-кого ему даже удалось обработать. Заявил, что, если мы не будем начеку, то произойдет кровопролитие: всем фермерам перережут горло. – Он поморщился. – Ох уж этот Ник. Настоящий политик.

 

* * *

 

Однажды Робу Джею пришло письмо от его брата, Герберта, который остался в Шотландии. Это был ответ на письмо, посланное Робом за восемь месяцев до этого, где он описывал свою семью, практику, ферму. В письме он нарисовал реалистичную картину жизни в Холден-Кроссинге и попросил Герберта рассказать ему, как живут те, кого он любил в родной стране. В письме брата содержалась ужасная, хоть и вполне ожидаемая новость, поскольку, когда Роб сбежал из Шотландии, он знал, что матери осталось жить недолго. Она умерла спустя три месяца после его отъезда, писал Герберт, и ее похоронили рядом с их отцом на болотистом «новом дворе» церкви в Килмарноке. Брат отца, Рэйналд, умер на следующий год.

Герберт писал, что увеличил поголовье овец и построил новый сарай, используя камень, добытый у подножия утеса. Он упоминал об этом вскользь: ему явно было приятно сообщить Робу, что дела на ферме идут отлично, но он старательно избегал даже намека на свое процветание. Роб понял: Герберт опасается, что брат вернется в Шотландию, ведь у Роба Джея, как у старшего сына, – неотъемлемое право на землю. Накануне отъезда из Шотландии он ошеломил Герберта, который страстно любил разводить овец, подписав документы на аренду земли с правом перехода ее по окончании срока младшему брату.

Герберт написал, что женился на Алисе Брум. Отцом ее был Джон Брум, судья на выставке овец в Килмарноке; его жена, Эльза, происходила из рода Мак-Ларкин. Роб очень смутно помнил Алису Брум, худую девочку с мышиными волосами, которая, неуверенно улыбаясь, прикрывала рот ладонью, чтобы спрятать слишком длинные зубы. У них с Гербертом уже родилось три дочери. Но Алиса снова забеременела, и на сей раз Герберт надеялся на сына, поскольку овечья ферма росла и ему нужен был помощник.

«Теперь, когда политическая ситуация успокоилась, не собираешься ли ты вернуться домой?»

Роб почувствовал напряженность вопроса по тому, каким неразборчивым стал почерк Герберта, почувствовал его стыд, и липкий пот, и дурное предчувствие. Он сразу же сел писать ответное письмо, чтобы рассеять страхи брата. Он написал, что не вернется в Шотландию – разве что приедет туда ненадолго, в гости, если будет здоров, благополучен в финансовом плане и отойдет от дел. Он передал привет невестке и племянницам и похвалил Герберта за достигнутые успехи; очевидно, добавил он, что семейная ферма Коулов попала в надежные руки.

Закончив писать, он пошел прогуляться вдоль реки, до кучи камней, отмечающей границы его участка и участка Джея. Он знал, что не уедет отсюда. Иллинойс пленил его, несмотря на снежные бури, разрушительные торнадо и колоссальную разницу температур летом и зимой. А возможно, именно благодаря всему вышеперечисленному и многому другому.

На этой ферме Коулов земля была куда лучше, чем в Килмарноке: плодородный слой глубже, воды больше, трава сочнее. Он уже даже чувствовал ответственность за свою ферму. Он впитал ее запахи и звуки, полюбил жаркие, с кисловатым ароматом, летние утра, когда под порывами ветра начинали шелестеть высокие травы, и суровые, ледяные объятия зимы со снежными заносами. Это была его земля, только его.

Несколько дней спустя, заехав в Рок-Айленд, чтобы посетить заседание Медицинского общества, он заскочил в здание суда и заполнил документ, объявляя о своем желании получить гражданство.

Роджер Мюррей, секретарь суда, быстро пробежал заявление глазами.

– Вы же знаете, доктор, вам придется подождать три года, прежде чем вы сможете стать гражданином.

Роб Джей кивнул.

– Я подожду. Я никуда не уеду, – сказал он.

 

* * *

 

Чем больше пил Том Беккерман, тем более неравномерно распределялась медицинская практика в Холден-Кроссинге, тем больше оказывался груз, ложившийся на плечи Роба Джея, который проклинал алкоголизм Беккермана и мечтал о том, чтобы в город приехал третий врач. Стив Хьюм и Билли Роджерс ухудшали и без того тяжелую ситуацию, рассказывая всем о том, что доктор Коул оказался единственным медиком, предупредившим «Самуила» Синглтона о том, насколько серьезна его болезнь. Если бы только «Самуил» послушал Коула, говорили они, возможно, сегодня он был бы рядом с нами. Легенда о способностях Роба Джея ширилась, и к нему обращались все новые и новые пациенты.

Он отчаянно старался выкроить время на общение с Сарой и мальчиками. Шаман поражал его; сын напоминал ему растение, которое замедлило рост и оказалось на грани гибели, но затем неожиданно стало расцветать прямо на глазах и выбрасывать яркие зеленые побеги. Он действительно развивался у них на глазах. Сара, Алекс, сауки, Олден – все, кто жил на земле Коула и старательно и с искренней заботой учил мальчика читать по губам – испытали громадное облегчение, когда его молчание наконец ушло в прошлое. Как только мальчик начал говорить, то принялся болтать без умолку. За год до наступления глухоты он научился читать, и теперь они старались давать ему как можно больше книг.

Сара учила своих сыновей чему могла, но она закончила только сельскую школу с шестью классами и понимала, что знания ее весьма ограниченны. Роб Джей преподавал им латынь и арифметику. Алекс учился хорошо: он был умным и много занимался. Но скоростью обучения его поразил именно Шаман. Роб испытывал почти физическую боль, когда замечал природный ум мальчика.

– Я знаю, он стал бы превосходным врачом, – с сожалением сказал он Джею одним жарким днем, когда они сидели на теневой стороне дома Гайгера и пили местный прохладительный напиток. Он признался Джею, что в каждом Коуле живет надежда на то, что его сын вырастет и станет врачом.

Джей сочувственно кивнул.

– Ну, у тебя же есть Алекс. Наверное, он тоже подойдет.

Роб Джей покачал головой.

– Хуже не придумаешь: Шаман, который никогда не станет врачом, потому что ничего не слышит, очень любит ходить со мной на вызовы. Алекс, который может стать кем угодно, когда вырастет, предпочитает ходить тенью за Олденом Кимбелом по ферме. Он с большим удовольствием наблюдает, как наш работник забивает в землю стояки для забора или кастрирует слишком агрессивного ягненка, но совсем не интересуется тем, что делаю я.

Джей усмехнулся.

– А ты бы в их возрасте вел себя иначе? Ну, возможно, братья займутся сельским хозяйством вместе. Они оба славные мальчишки.

В доме Лилиан играла фортепианный концерт № 23 Моцарта. Она очень серьезно относилась к работе пальцев и мучила себя, повторяя одну и ту же фразу до тех пор, пока та не начинала звучать именно так, как должна; но когда она была удовлетворена результатом и позволяла нотам быстро сменять одна другую, получалась великолепная музыка. Далекий переезд ничуть не испортил звучание фортепиано Бэбкока, но на одной из ножек появилась длинная, неглубокая царапина неизвестного происхождения, нарушив совершенство лакированного грецкого ореха. Увидев ее, Лилиан заплакала, однако ее муж заявил, что никогда не станет замазывать царапину: «Пусть наши внуки знают, каким было наше путешествие сюда».

 

Первая церковь Холден-Кроссинга была открыта ближе к концу июня, так что неудивительно, что празднование по этому поводу плавно переросло в празднование Дня независимости США, четвертого июля. На открытии выступили как действующий конгрессмен Стивен Хьюм, так и претендент на его место Ник Холден. Робу Джею показалось, что Хьюм чувствует себя вполне уверенно и расслабленно, в то время как Ник походил на бегуна, понимающего, что безнадежно отстал.

В воскресенье после праздника первый странствующий священник (а в ближайшие недели ожидался приезд еще нескольких проповедников) провел воскресную службу. Сара призналась Робу Джею, что нервничает. Он догадался, что она вспомнила баптистского проповедника, выступавшего во время Великого пробуждения, который призывал адский огонь на женщин, родивших детей вне брака. Она предпочла бы более кроткого пастыря, такого как мистер Артур Джонсон, методистский священник, который обвенчал их с Робом, но выбирать священника будет вся конгрегация. Итак, на протяжении всего лета в Холден-Кроссинг приезжали самые разнообразные проповедники. Роб посетил службу несколько раз, в основном чтобы поддержать жену. Обычно он предпочитал держаться в стороне.

В августе на двери магазина прикрепили отпечатанную рекламку, где объявлялось о визите некоего Элвуда Р. Паттерсона, который намеревался в субботу, 2 сентября, в семь пополудни прочитать в церкви лекцию на тему «Поток, угрожающий Христианскому миру», а затем – провести службу и прочитать проповедь в воскресенье утром.

В субботу утром в медицинском пункте Роба Джея появился незнакомец. Он терпеливо сидел в маленькой комнате, которая служила приемной, в то время как Роб обрабатывал средний палец правой руки Чарли Гаскинса, угодивший между бревнами. Двадцатилетний Чарли, сын владельца магазина, был лесорубом. Хоть он и страдал от боли и злился сам на себя за неосмотрительность, которая привела к несчастному случаю, но тем не менее пребывал во вполне благодушном настроении и был не прочь поболтать.

– Так как, док? Это помешает мне жениться?

– Со временем вы сможете пользоваться этим пальцем так же, как и прежде, – сухо ответил Роб. – Вы потеряете ноготь, но он снова отрастет. А теперь идите. И возвращайтесь через три дня, чтобы я мог поменять вам повязку.

Все еще улыбаясь, он пригласил сидевшего в приемной мужчину. Вошедший представился Элвудом Паттерсоном. Роб припомнил текст объявления и понял, что это странствующий проповедник. Перед ним стоял мужчина лет сорока, толстоватый, но с хорошей осанкой, широким высокомерным красным лицом, длинными темными волосами и маленькими, но заметными синими венами на носу и щеках.

Мистер Паттерсон сказал, что страдает от фурункулов. Когда он снял одежду с верхней части тела, Роб Джей увидел на его коже пигментированные пятна здоровых участков кожи, усеянные десятками открытых ран, гнойничковыми высыпаниями, свежими и засохшими язвочками и мягкими липкими новообразованиями.

Он сочувственно посмотрел на посетителя.

– Вы знаете, что серьезно больны?

– Мне говорят, что это сифилис. В салуне мне сказали, что вы – необычный врач. Я решил обратиться к вам, не сможете ли вы чем-нибудь помочь.

Три года назад одна проститутка в Спрингфилде обслужила его по-французски, а впоследствии у него за яичками появилась твердая язва и какая-то выпуклость, объяснил он Робу.

– Я вернулся, чтобы всем рассказать про нее. Больше она никого таким подарочком не наградит! – возмущенно воскликнул Паттерсон.

Несколько месяцев спустя у него неожиданно резко поднялась температура, а тело покрылось рыжими язвами, к которым добавились сильные боли в суставах и головные боли. Все симптомы прошли сами собой, и он решил, что все в порядке, но затем появились новые язвы и шишки.

Роб написал на бланке имя пациента, а рядом с ним – «последняя стадия сифилиса».

– Откуда вы приехали, сэр?

– Из Чикаго.

Но пациент достаточно долго колебался, и Роб Джей заподозрил, что он солгал. Впрочем, это не имело значения.

– Никакого лечения не существует, мистер Паттерсон.

– Ага… И что теперь со мной будет?

Скрывать подобную информацию не стоит.

– Если инфекция перекинется на сердце, вы умрете. Если же она пойдет в ваш мозг, то вы сойдете с ума. Если болезнь затронет ваши кости или суставы, вы станете инвалидом. Но часто не происходит ничего из вышеперечисленных ужасов. Иногда симптомы просто пропадают и не возвращаются. Все, что вам остается, – это надеяться и верить, что вы входите в число счастливчиков.

Паттерсон поморщился.

– До сих пор язвы были не видны, когда я одет. Вы можете дать мне какое-нибудь средство, чтобы они не появились на лице и шее? Я веду общественную жизнь.

– Я могу продать вам один бальзам. Но не знаю, поможет ли он при таких язвах, – мягко сказал Роб, и мистер Паттерсон кивнул и потянулся за рубашкой.

 

На следующее утро, едва рассвело, к Робу верхом на муле приехал мальчик, босой и в рваных штанах, и сказал: «Пожалуйста, сэр, мамочке очень плохо, можете поехать со мной?» Звали мальчика Малкольм Говард, он был старшим сыном в семье, которая только несколько месяцев назад переехала из Луизианы и обосновалась в пойменной долине, в шести милях от фермы Роба, вниз по реке. Роб оседлал Вики и последовал за мальчиком на муле по грунтовой дороге, пока они не добрались до хижины, лишь немногим лучше курятника, который привалился к ее стене. Внутри он обнаружил Молли Говард, ее мужа, Джулиана, а также все их потомство. Они обступили кровать больной. Женщина сильно страдала от малярии. Роб определил, что состояние ее не критично. Несколько слов ободрения и хорошая доза хинина успокоили как саму пациентку, так и членов ее семьи.

Джулиан Говард даже не попытался расплатиться с врачом, да Роб Джей и не требовал платы, видя, в какой бедности живет эта семья. Говард последовал за врачом наружу и завел с ним разговор о последнем действии их сенатора, Стивена А. Дугласа, который недавно успешно протолкнул в конгресс закон Канзаса – Небраски, который утверждал образование двух новых территорий на Западе. Билль Дугласа призывал дать возможность территориальным законодательным органам самостоятельно решать, следует ли разрешать на их землях рабство, и по этой причине общественное мнение на Севере резко выступало против этого законопроекта.

– Эти чертовы северяне, что они знают о неграх? Кое-кто из нас, фермеров, собирается создать небольшую организацию, чтобы Иллинойс пошевелился и дал человеку возможность иметь рабов. Может, хотите присоединиться к нам? Эти темнокожие просто созданы для того, чтобы обрабатывать землю белых. Я вижу, у вас тут у всех есть парочка краснокожих, которые работают на ферме.

– Это сауки, и они не рабы. Они работают за деньги. Лично я рабство не поддерживаю.

Они переглянулись. Говард покраснел от злости, но промолчал. Несомненно, он не поставил этого нахального докторишку на место лишь потому, что Роб не стал брать с него деньги за свои услуги. Со своей стороны, Роб воспользовался возможностью и отвернулся.

Он оставил им немного хинина и сразу же отправился домой, но когда добрался туда, то увидел, что его ждет перепуганный Гус Шрёдер. Альма убирала в стойле и случайно оказалась между стеной и большим пегим быком, которым они так гордились. Бык боднул ее и сбил с ног. Как раз в этот момент в сарай зашел Гус. «И это проклятое шиффотное стоит и не тфиккается! Так и стоял нат ней, опустиф рока, пока я фсял филы и напал на нефо, чтопы он ушел. Она коворит, что не сильно постратала, но ты ше снаешь Альму!»

Итак, снова не успев позавтракать, Роб пошел к Шрёдерам. Альма оказалась цела, только побледнела и дрожала. Она вздрогнула, когда он нажал на пятое и шестое ребро на ее левом боку. Нужно было наложить ей повязку. Он знал, что ее смущала необходимость раздеваться перед ним, поэтому он попросил Гуса присмотреть за его лошадью, чтобы тот не стал свидетелем ее унижения. Он попросил ее поддержать обвисшие груди с синими венами. Накладывая повязку, старался как можно меньше касаться белого полного тела и на протяжении всей процедуры вел неспешную беседу об овцах и пшенице, о своей жене и детях. Когда он закончил бинтовать ее ребра, она нашла в себе силы улыбнуться ему и пошла на кухню, чтобы вскипятить воду, после чего они втроем посидели за столом и выпили кофе.

Гус сообщил ему, что субботняя «лекция» Элвуда Паттерсона оказалась плохо замаскированной агитацией за Ника Холдена и Американскую партию.

– Люди считают, что это Ник организовал его приезд.

«Поток, угрожающий Христианскому миру», по мнению Паттерсона, – это иммиграция католиков в Соединенные Штаты.

Шрёдеры в то утро впервые пропустили церковную службу; и Альма, и Гус воспитывались в лютеранстве, но им вполне хватило выступления Паттерсона во время лекции. Он заявил, что люди иностранного происхождения – а это означало Шрёдеры – воруют хлеб у американских рабочих. Он призвал изменить период ожидания получения гражданства с трех лет до двадцати одного года.

Роб Джей поморщился.

– Я не хотел бы ждать так долго, – признался он. Но в то воскресенье у всех было полно работы, и он поблагодарил Альму за кофе и продолжил свой путь. Ему нужно было проехать пять миль вверх по реке к ферме Джона Эша Гилберта, чей пожилой тесть, Флетчер Вайт, подхватил сильную простуду. Вайту было восемьдесят три года, и он был стреляный воробей; у него уже случались проблемы с бронхами, и Роб Джей не сомневался, что они вернутся. Он велел дочери Флетчера, Сьюзи, вливать старику в горло горячее питье и постоянно кипятить чайник, чтобы Флетчер дышал над паром. Возможно, Роб Джей навещал его чаще, чем необходимо, но он особенно ценил пожилых пациентов, потому что их было немного. Первопроходцами обычно становились дюжие молодые люди, и они оставляли стариков дома, когда ехали на Запад. Старики, решающиеся на этот путь, встречались редко.