Остров уединения в михайловском бывают нестерпимы прения, 131

Алексей Антонов

Волна молвы и даже девушки. И островок уединения Для внучека насыпал дедушка. Не достигал еще до лампочки Прогресс, тем паче — до компьютера. И дедушка поставил лавочку И проворчал: Не обессудьте—ка.

А внучек, хоть и рос не в золоте,

Без бриллианта на булавке, Посиживал в районе Сороти На ладной дедушкиной лавке.

Сидел, посиживал, высиживал

Куриные яички текстов И золотое выплел кружево, Что кормит сонмы пушкинистов.

ПИСАРЕВ — ЧЕРНЫШЕВСКОМУ

Я смердь. Я твердь. И я безумен.

К тому же и канатоходец.

И я гуляю по канату.

И на руках, и кверху ножки.

Я, может, умереть задумал.

Но не выходит. Что же делать?

Ужели броситься мне в волны?

В СССР ли, в США? Уже и твердо, и уверенно

А? В мою морщинистую почву,

Где подлиннее демократия? В мою покойницкую маму,

В моё метро, в моё нутро. Где подлиннее?

Сидят в однообразных шапках

(А всюду беспощадны гитлеры,

В моих мытищинских вагонах.

ИЗ ИСТОРИИ КЛАССИЧЕСКОЙ НЕМЕЦКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Зима. Фашистская Германия. Два брата Манна Генрих с Томасом Пакуют рукопись в контейнеры, И стопудова графомания. Вокруг кругом шпиономания. Склонились сирые над глобусом, Стоят и смотрят за границы: Куда б укрыться? Куда оправиться автобусом?

Убью, должно быть, даже по приятному. Но прежде прежнего умру, Клинок вкладая во влагалище, Где быть ему и полагается. Я вас убью, но прежде вас умру. Пока же сру. ВТОРОЕ ИГО Они пока что параллельно Несут своё чужое пламя, Но упираются ногами

Эконом-класс

Алексей Антонов

На нас, на соль интеллигенции А я возьми, а ну пожамкай реальных настоящих немцев), Портрет их трепетной души, Учитывая всё же тем не менее, Поигрывающей телефонами, Где будет гонорар и больше премия. А зачастую и смартфонами?

И я кручу политкорректно Им вежливо с утра мурло.

ПУТЬ (что–то из Достоевского) Пахнуло смертью подворотнями Настуженными и холодными. Которыми ещё идти. Ещё пройти Ещё дойти Конец пути. ИГРА ПРЕСТОЛОВ Злым лютоволком, Рыкающим, лающим, Я вас убью мечом своим сияющим, Убью, конечно, не по настоящему.	Но в люльке, в бархатной коляске, Пока по парку и ползком, Ещё молчком, ёще тишком, Уже рожден, ещё попляшет Им наш простой, но князь Донской. АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ Вот говорят, он был тишайший, Но был и истины взыскующий. А иногда и топнет ножкой. Но понемножку, понемножку. Потише – потому тишайший, Смиренно Бога вопрошающий И преждевременно почивший. Ещё – Антихриста зачавший.
	АВВАКУМ ПЕТРОВИЧ А было – с непреклонной маковкой Шаламовской безустой пылью Влачился со своею Марковной Неискончаемой Сибирью. Бывало, Марковна и взропщет, Бывает, шла, а вдруг и встала. И он ей говорит построже: «Ты отдохни, когда устала». И та как встала – так и стала — Святой женой в итоге стала.	Обводит мрачным взором он Обуглившиеся деревни, Картины бед и разоренья, Колоколов осколков звон. И непонятная война, И неприятная победа, И недоставшиеся Веды, И варварские племена – Они все суть, но и не суть. Могло бы быть гораздо плоше. Вон бравые драгуны ссуть, Мочой отогревая лошадь. — Мы где, мой верный мамелюк?

— Мой господин, мы за Можаем.

БРАТЬЯ ОРЛОВЫ. ПЕРЕВОРОТ Мы поле битвы проезжаем,

И только вороны вокруг.

На вилку Третьего Петра

—А уж ни здесь ли дал я знать,

Мы насадили, как огурчик.

Что стоит колкий штык французский?

Эконом-класс

Алексей Антонов

И вырезали фуа—гра

Ни здесь ли миру дал понять,

Из трепетной его фигурки.

Что не играем мы в игрушки?

Чего уж лучше!

— Сир, это их Бородино.

А матушка была добра,

Ещё стоят под снегом трупы.

А матушка была щедра

Их тьмы и тьмы, и лица грубы.

К спецназу путча. Чего уж лучше! РЕТИРАДА Оставил Кремль Наполеон И по спаленному Арбату В походном сертуке помятом Смоленским трактом едет он. И рати гноем потекли По телу снежному отчизны. Народ безмолвный допекли. И ратям тем ни стало жизни. У старой гвардии блестят В седых усах алмазом слёзы. А те, кто канул здесь без пользы, Те по обочинам сидят.

Но это их Бородино. Суворова богатыри, Багратиона гренадеры Навечно намертво вросли В пропитанную кровью землю. Они стояли грудью в грудь За пращуровы их святыни. Они живые, и поныне И мертвыми наводят жуть. Они на этом рубеже Твою похоронили славу. И после них тебе вотще Потресть Христовую державу. И будут так стоять века. Поскольку вечно то, что свято. И блеском мёртвого штыка Сразят в грядущем супостата.

И император поскакал На жеребцах и до Парижа.

От Фонтенбло до Эльбы ближе. Но Платов всех их обскакал. А легкомысленный Париж,

Танцуя, преклонял колена, Склонял угодливые выи. «Есть место на полях России», И есть на всякого Елена.

НАШЕ ВСЁ

Эконом-класс

Если Пушкин – наше всё, То тогда и Ленин – Пушкин.

Также Пушкин и Гагарин, И Титов, и Королев,

И Киркоров—Пугачев.

И Никита Михалков.

Пушкин, Пушкин, ты везде.

И на небе, и в воде.

И на суше, и в огне.

И в Петровне, и во мне.

КРЕПОСТНИК

И я ещё тащусь охлюпкою,

Запиской барина—охотника, И я ещё морально хлюпаю, Подремывая подлокотником. Гутарю с барскими крестьянами, С крестьянками обильно охаю. Дышу духами и туманами

И проклинаю жизнь жестокую, Ее закусывая рябчиком..

Ах, братцы, как я был доволен…

СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ ВАЛЬС

ГОД

Он, этот белый, этот стройный,

Подтянутый и брюки в стрелку, Любимый, как невеста, город.

Любой бы мог безмерно выпить Свою зуавову тарелку Свинцовой крепкой русской водки.

И с головою разбамбашенной,

И с вылезшими кишками, Как Мураками, лежать на бастионе мертвым, Прицел определяя башенным, Сливая яйца, кровью крашенные, На их тарелку.

Но – брюки в стрелку.

ГОРОД ГЕРОЕВ

Нахимовские Наварины

И Ушакова пируэты, Корниловские аксельбанты Плюс эполеты.

И Лазаревская организационность

С Истоминскою головою,

Оторванной на бастионе

Франко—английским калашом,

Ошибкой нареченным «штуцером» – На том стоим мы

С матросом Кошкой,

Покачиваясь, но немножко, На службе во Владимирском соборе, На кладбище великих адмиралов.

Все в сборе.

Выпивши, но бодро.

Алексей Антонов

СВ. АДМ. УШАКОВ Убил он двадцать тысяч турок Магометанского поверия. Он в море утопил дивизию. А может быть и две – проверю Путем всезнающего гугла. И стратегические штучки Тугого парусного ветра Ввёл в смертный обиход и опыт. Но сделал город Севастополь – И этако обрел бессмертие, И был за то канонизирован

ЧЁРНОЕ И КРАСНОЕ Чёрное море красной икры – Ложкой за обе щеки бери. Море течет разливанное. Моря – джакузная ванная. Чёрное—красное чёрной игры. Нечет на нечет, чёт через чёт. Чёрное море, замри. Ну—ка подай—ка мне счет и расчёт, Чёрный в полосочку красную чёрт. Выживи или умри. Раз, два, три.

Свисают с бычьих шей кооператоров, Где томные путаны кофе пьют, Лениво наслаждаясь пересменкою, Где клятв трудиться лучше – не дают, Не варят сталь, железо не куют, В политике не больно–то кумекают. С утра купить билет, а как дожить До вечера – не стоит и загадывать. В автобусе над городом кружить И сверху в город, как в кувшин, заглядывать. Глотать у моря йод, хлебать озон, Пить пиво из стаканчика помятого, Сквозь пальцы утекающий сезон, Не торопясь и не скупясь, проматывать.

Что вниз, что вверх Бравурно испускает смердь? Ты улочками незаметными Пойдешь как будто нипочем, С несносной ношей за плечом Прощаться с тенями заветными, Пройдешь пока ещё хлыщом. Но не дойдёшь, но обмишуришься, Вздохнёшь с трудом: Эх, братцы, где же эта улица И этот дом?

Алексей Антонов

Родимой православной церковью. И исполать. И исполать.

Виси иконою в соборах. ГОЛУБОЙ ШАР

Среда перетекает в пятницу,

Эконом-класс

БАРХАТНЫЙ СЕЗОН А жизнь перетекает в смерть.

И где тот чистый твой четверг?

А нам туда – в шашлычные дымки, Тебе ль ни знать про это, пьяница,

Где смуглые мангальщики пиратами, Тебе ль на полдороге чваниться,

Где ярких бус цыганские мотки Пока твоя худая задница

КАТЕР «ОСТ» А волны плотные, как молнии, Для выстрела тугого скручены, А катер режет эти линии, А в небе, ко всему прирученный… Ну и так далее, так далее, А мы уже проходим створом. И море щерит вод усилия, И кормщик хмурит брови домиком, Но норовит пристать, как минимум, Под мной колеблиемым домиком. Которым на счету? Которым?

Побочным судном «Орионом», Где служит намертво Хароном Военный капитан бездействующий, И списанный, и пенсионный. Священнодействующий. Стоят матроны враскорячку, Бедром учитывая качку, Стоят в ненужных южных шубках, Которые ноблесс оближ. Они под бортовую качку В преддверьи шторм—предупреждения Но тем не менее – не менее Беседуют о парфюмерии.

И между этими двумя топонимами Гуляют вольно волны. ПЕРЕПРАВА Здесь катер – как у вас троллейбус. Общественный обычный транспорт. И стоит две с полтиной гривны. И он, как с Патмоса до Лесбоса, Переправляет пассажиров В кроссовках среднестатистических – То рыбака, то винодела, То бабку, то гетеру страстную – Но вам, надеюсь, это ясно – Обыденного обитателя Привычного архипелага До пристани «Радиогорка» Рабочей серенькой лошадкой,

Эльвире Анатольевне Васильченко Звонят к вечерне во Владимирском, Но мы с Эльвирой Анатольевной, Которая не зарифмуется (Спаси, Христос, Христос нас сорри), Приходим, словно два язычника, На брег бушующего моря. Придём и сядем на скамеечку, И замолчим, уткнувшись в волны. Там смысла–то на две копеечки, Зато на два там Баха музыки. И мы сидим и тихо мёрзнем, Стихии трепетные узники.

Алексей Антонов

А волны за борт перехлёстывают,

Бурлят за снова и здорово,