Тетрадь, найденная в заброшенном доме 12 страница

Первой моей мыслью было: кто-то здорово постарался, чтобы сокрыть свои мысли от посторонних глаз. Но я тут же осознал, что это предположение излишне. Ведь в Средние века арабы считались самыми умелыми врачами в Европе. Если арабский доктор взялся увековечить на пергаменте некий текст, так, скорее всего, он бы писал по-латыни или по-гречески, используя арабский алфавит!

Я так разволновался, что не мог ни есть, ни спать. Моя экономка твердила не переставая, что мне необходим отпуск. Я решил последовать ее совету и отправиться в морское путешествие. Я вернусь в Бристоль, повидаюсь с семьей, возьму рукопись с собою на корабль, где никто меня не потревожит и я смогу работать весь день.

Два дня спустя после отплытия я узнал название рукописи. Титульного листа не хватало, но на четырнадцатой странице встретилась ссылка не иначе как на произведение как таковое. И называлось оно «Некрономикон».

На следующий день я сидел в коктейль-баре отеля «Алгонкин» в Нью-Йорке, потягивая мартини в ожидании обеда, как вдруг заслышал знакомый голос. Это оказался мой старый приятель Фостер Деймон из Брауновского университета, что в Провиденсе. Мы познакомились много лет назад, когда он собирал фольклорные песни в Виргинии; я восхищался его собственными стихотворениями, равно как и исследованиями творчества Блейка, так что с тех пор мы общались довольно близко. Я был страшно рад повстречать его в Нью-Йорке. Он тоже остановился в «Алгонкине». Естественно, мы отобедали вместе. В разгар трапезы Фостер полюбопытствовал, над чем я сейчас работаю.

— Ты когда-нибудь слышал про «Некрономикон»? — с улыбкой спросил я.

— Еще бы!

— Правда? Где же? — вытаращился я на него.

— Да это ж из Лавкрафта. Ты разве не его имел в виду?

— Кто такой, ради всего святого, этот Лавкрафт?

— Ты разве не знаешь? Один из наших местных писателей, уроженец Провиденса. Умер лет тридцать назад. Неужто ты никогда не слышал этого имени?

В душе пробудилось смутное воспоминание. Когда я осматривал особняк миссис Уитмен в Провиденсе — я тогда работал над книгой «Тень Эдгара По», — Фостер вскользь упомянул про Лавкрафта, примерно в таком ключе: «Тебе непременно нужно его прочесть. Он лучший из американских авторов, когда-либо работавших в жанре "хоррор" со времен По». Помню, я ответил, что, по мне, так это звание по праву принадлежит Бирсу, и выбросил имя из головы.

— Ты хочешь сказать, что название «Некрономикон» действительно встречается у Лавкрафта?

— Я в этом абсолютно уверен.

— А откуда, как ты думаешь, Лавкрафт его взял?

— Я всегда полагал, что сам придумал.

У меня тут же пропал всякий аппетит. И кто бы мог ожидать подобного сюрприза? Мне казалось, я — первый человек, кому посчастливилось прочесть рукопись Войнича. Или не первый? Как насчет тех двух ученых XVII века? Что, если один из них расшифровал документ и упомянул его название в своих собственных сочинениях?

Вывод напрашивался один: первым делом прочесть Лавкрафта и выяснить, не подвела ли Фостера память. Я вдруг осознал: я молюсь про себя, чтобы мой друг ошибся. После обеда мы доехали на такси до Гринвич-Виллидж, где я и отыскал томик рассказов Лавкрафта в мягкой обложке. Уже на выходе Фостер пролистал книгу и ткнул пальцем в нужное место:

— Вот оно. «Некрономикон», за авторством безумного араба Абдула Альхазреда.

Так и есть, никаких сомнений! В такси, по пути в отель, я пытался не показать, насколько расстроен. Но по приезде вскорости извинился, распрощался и поднялся к себе. Попытался начать читать Лавкрафта, но так и не смог сосредоточиться.

На следующий день, перед отплытием, я обшарил магазин «Брентано» в поисках изданий Лавкрафта, где отыскались-таки две книги в жестком переплете («Комната с заколоченными ставнями» и «Сверхъестественный ужас в литературе») и несколько — в бумажном. В первой из вышеупомянутых я обнаружил пространный рассказ о «Некрономиконе», сдобренный несколькими цитатами. Однако ж в описании утверждалось: «В то время как сама книга и большинство ее переводчиков, равно как и автор, являются плодом литературного вымысла, Лавкрафт прибегает здесь… к своему излюбленному методу: привносит действительный исторический факт в обширные сферы сугубо воображаемой учености».

Сугубо воображаемой… Возможно ли, что названия просто-напросто совпали? «Некрономикон» — книга мертвых имен. Придумать такое заглавие несложно. Чем больше я об этом размышлял, тем больше убеждался в вероятности такого объяснения. Так что еще до того, как мне подняться на борт корабля, на душе у меня заметно полегчало. Я плотно отобедал и почитал Лавкрафта на сон грядущий.

Не скажу доподлинно, сколько дней прошло, прежде чем я постепенно приохотился к этому новому литературному открытию. Помню, что при первом прочтении я всего лишь подумал, что Лавкрафт мастерски владеет жанром фантастического рассказа. Возможно, это работа над рукописью Войнича заставила меня взглянуть на этого автора новыми глазами. Или осознание того, что Лавкрафт всецело одержим своим собственным творением, этим его странным миром — и подобная одержимость не идет ни в какое сравнение даже с такими авторами, как Гоголь и По. Он напомнил мне кое-кого из писателей-антропологов: при том что литературного таланта авторам недоставало, сочинения их производили неизгладимый эффект в силу одной только достоверности.

Работая по несколько часов в день, я вскорости закончил свой перевод рукописи Войнича. Еще не дойдя до конца, я понял, что это только фрагмент и что тайны, о которых идет речь, шифром не исчерпываются: это, так сказать, код внутри кода. Но что поразило меня сильнее всего — я с трудом удерживался, чтобы не выбежать в коридор и не заговорить с первым же встречным, — так это невероятные научные познания, явленные в рукописи. Ньюболд не слишком сильно и заблуждался. Автор просто-напросто знал куда больше, чем полагалось монаху XIII века — или мусульманскому ученому, если на то пошло. За пространным и темным отрывком про «бога» или демона, который каким-то образом представляет собою звездный вихрь, следовал фрагмент, в котором первоэлемент материи описывался как энергия (с использованием греческих терминов dynamis и energeia, а также латинского vis)[111]в отдельных единицах. Автор со всей очевидностью предвосхитил квантовую теорию. Звучит невероятно, так же как и ссылка на гены. Изображение человеческого сперматозоида приводится в середине текста, ссылающегося на «Сефер Йецира», Книгу творения в учении Каббала. Ряд пренебрежительных упоминаний о книге «Ars Magna» Раймунда Луллия[112]поддерживают версию о том, что автор рукописи — Роджер Бэкон, современник знаменитого мистика и математика, хотя в одном месте он называет себя именем Martinus Hortulanus, что можно перевести как Мартин Садовник.

Так что же такое, в конце концов, рукопись Войнича? Фрагмент ли это труда, претендующего на всеобъемлющее научное описание Вселенной: ее происхождения, истории, географии (если этот термин здесь уместен), математической структуры и потаенных глубин. На страницах, имеющихся в моем распоряжении, содержался краткий предварительный обзор всего этого материала. В отдельных местах — пугающая осведомленность, и тут же — типично средневековая смесь магии, теологии и умозрительных гипотез, предшествующих учению Коперника. У меня сложилось впечатление, что, возможно, авторов было несколько — либо та часть, что попала мне в руки, представляет собою краткий пересказ какой-то другой книги, причем Мартин Садовник не вполне понял прочитанное. Встречались там и традиционные ссылки на Гермеса Трисмегиста, и на Изумрудную скрижаль, и на книгу Клеопатры о получении золота — «Chrysopeia», и на гностического змея Уробороса, и на загадочную планету или звезду под названием Торманций, что считалась домом величественных и грозных богов. А еще там не раз и не два упоминался «хианский язык», причем, судя по контексту, он не имел никакого отношения к Эгейскому острову Хиос, родине Гомера.

Именно эта подробность и вывела меня на следующий этап моего исследования. В книге Лавкрафта «Сверхъестественный ужас в литературе», в небольшом разделе, посвященном Артуру Мейчену, мне встретилось упоминание о «хианском языке», так или иначе связанном с ведовским культом. А еще там фигурировали «дьоли», «вуулы» и некие «буквы Акло». Последние привлекли мое внимание: в рукописи Войнича я уже встречал ссылку на «надписи Акло». Сперва я подумал было, что «Акло» — это искаженный вариант каббалистического «Агла», имени, применяемого в экзорцизме; теперь я пересмотрел свое мнение. Все списывать на совпадения (далее определенного предела) — это верный признак глупости. Теперь в сознании моем сложилась следующая гипотеза: рукопись Войнича — это фрагмент либо краткий конспект труда гораздо более пространного под названием «Некрономикон», возможно, каббалистического происхождения. Полные списки этой книги тоже существуют или, по крайней мере, существовали; возможно, что предание передается из уст в уста в тайных обществах, таких как скандально известная «Кармельская Церковь» Наундорфа либо Братство Тлёна, описанное Борхесом. В 1880-х годах Мейчен какое-то время жил в Париже и практически наверняка общался с учеником Наундорфа, аббатом Буланом, который, как известно, занимался черной магией. (Он фигурирует в романе Гюисманса[113]«Там, внизу».) Неудивительно, что отголоски «Некрономикона» встречаются и в его собственных трудах. Что до Лавкрафта — он, вероятно, каким-то образом познакомился с пресловутой устной традицией — либо сам, либо, возможно, через Мейчена.

В таком случае не исключено, что копии книги и впрямь существуют — спрятанные где-нибудь на чердаке или, опять-таки, в сундуке под сводами итальянского замка. Ах, если бы мне удалось отыскать хоть одну — и опубликовать вместе с моим переводом рукописи Войнича! Вот это был бы самый настоящий триумф! Или если бы мне хотя бы удалось доказать ее существование…

Все пять дней путешествия через Атлантику я жил этой мечтой. Я читал и перечитывал свой перевод рукописи, надеясь обнаружить хоть какую-то зацепку, что привела бы меня к полному списку. Но чем больше я читал, тем больше запутывался. При первом прочтении мне примерещилась некая совокупная структура: общая темная мифология, о которой не говорилось напрямую, но которая угадывалась в туманных намеках. Перечитывая текст, я задумался: а не игра ли это воображения. Книга словно распадалась на разрозненные фрагменты.

Оказавшись в Лондоне, я с неделю просидел в Британском музее, тщетно ища ссылки на «Некрономикон» в разнообразных трудах по магии, от трактата «Azoth»[114]Василия Валентина[115]до Алистера Кроули.[116]Единственная многообещающая ссылка обнаружилась в «Заметках об алхимии и алхимиках» И. А. Хичкока[117](1865), в сноске к «ныне неразрешимым тайнам табличек Акло». Но никаких других упоминаний этих табличек в книге не обнаружилось. Означало ли слово «неразрешимый», что таблички со всей определенностью уничтожены? А если да, то откуда про них узнал Хичкок?

Пасмурная атмосфера лондонского октября и полное изнеможение, следствие неослабевающей боли в горле, почти сподвигли меня улететь на самолете обратно в Нью-Йорк, когда удача наконец-то мне улыбнулась. В книжной лавке в Мейдстоуне я повстречал отца Энтони Картера, кармелита и издателя небольшого литературного журнала. Он встречался с Мейченом в 1944 году, за три года до смерти писателя, и позже посвятил целый номер его жизни и творчеству. Я доехал с отцом Картером до его монастыря близ Севен-оукса, и, ведя малолитражный «остин» на степенной скорости тридцать миль в час, он долго беседовал со мной о Мейчене. Наконец я полюбопытствовал, не знает ли, случайно, отец Картер, общался ли Мейчен с какими-либо тайными обществами и занимался ли черной магией? «Очень сомневаюсь», — ответил монах, и сердце у меня упало. Еще один ложный след… «Думается, он нахватался всяких-разных преданий в родных краях, в Мелинкурте. Там же когда-то находилась римская крепость Иска Силурум».

— Преданий? — переспросил я с деланой небрежностью. — Каких таких преданий?

— Да право — все то, что он описывает в «Холме грез». Разные там языческие культы и тому подобное.

— А я думал, это чистой воды вымысел.

— О нет. Он мне как-то намекал, что своими глазами видел книгу, расписывающую всевозможные ужасы в краю Уэльса.

— Где же? Что это за книга?

— Понятия не имею. Я не особо вслушивался. Кажется, он познакомился с этой книгой в Париже или, может, в Лионе. Но я помню, как звали человека, показавшего ему этот фолиант. Стаислав де Гуайта.[118]

— Гуайта! — не сдержавшись, воскликнул я, и водитель от неожиданности чуть не вырулил на обочину. Отец Картер посмотрел на меня с мягким упреком.

— Именно. Он был связан с какими-то нелепыми чернокнижными обществами. Мейчен делал вид, что воспринимает всерьез весь этот вздор, но я уверен, он просто меня дурачил…

А Гуайта между тем входил в каббалистический круг Булана и Наундорфа. Еще один кирпичик лег в основание здания…

— А Мелинкурт — это где?

— В Монмутшире, кажется. Где-то под Саутпортом. Вы хотите туда наведаться?

Я не видел смысла отрицать очевидное: ход моих мыслей был более чем понятен.

Священник не произнес больше ни слова до тех пор, пока машина не притормозила в тенистом дворике перед монастырем. И лишь тогда оглянулся на меня и кротко обронил:

— На вашем месте я бы не ввязывался.

Я буркнул что-то уклончивое, и тему мы оставили. Несколько часов спустя, уже в отеле, я вспомнил его замечание — и весьма ему подивился. Если священник полагал, что в отношении «языческих культов» Мейчен его просто-напросто дурачил, тогда зачем предостерегать меня? Неужто он на самом деле в них верил, но предпочитал держать язык за зубами? Конечно же, католикам полагается верить в существование сверхъестественного зла!..

 

Перед тем как лечь, я пролистал гостиничный справочник «Брадшо». Поезд в Ньюпорт отходил с Паддингтона в 9.55, с пересадкой в Кайрлеоне в 2.30. В пять минут одиннадцатого я уже устроился в вагоне-ресторане, попивая кофе и следя, как унылые, закопченные дома Илинга сменяются зелеными полями Мидлсекса — весь во власти душевного волнения, глубина и незамутненная чистота которого были мне внове. Я не в силах этого объяснить. Могу лишь сказать, что интуиция мне подсказывала: на этой стадии моих изысканий начало происходить что-то важное. До сих пор я пребывал в некотором унынии, несмотря на все многообещающие загадки рукописи Войнича. Возможно, причиной тому стало смутное отвращение к содержанию текста. Я — романтик не хуже любого другого; полагаю, что большинство людей в глубине души разумно романтичны, но, наверное, вся эта болтовня о черной магии показалась мне отвратительной чушью, принижающей человеческий интеллект и его способность к эволюции. Однако ж тем серым октябрьским утром я почувствовал что-то еще: вот так, наверное, у Ватсона волосы вставали дыбом, когда Холмс будил его со словами: «Игра началась, Ватсон». Я по-прежнему не имел ни малейшего представления, что это за игра. Но уже начал осознавать, словно бы по странному наитию, всю ее серьезность.

Когда мне прискучило любоваться пейзажами, я достал из сумки «Путеводитель по Уэльсу» и два тома Артура Мейчена (в одном — избранные рассказы, в другом — автобиография «Дальние дали»). Под влиянием второй книги я уже предвкушал, что Мейченова часть Уэльса окажется страной поистине волшебной. Как пишет он сам: «То, что мне посчастливилось родиться в самом сердце Гвента, я всегда буду считать величайшей своей удачей». Его описания «загадочного кургана», «гигантского вздыбленного вала» Каменной горы, густых лесов и петляющей реки наводили на мысль о ландшафте из снов и грез. А ведь Мелинкурт на самом деле — это легендарный престол короля Артура; именно там происходит действие Теннисоновых «Королевских идиллий».[119]

В «Путеводителе по Уэльсу», купленном в букинистической лавке на Чаринг-Кросс-роуд, Саутпорт описывался как провинциальный ярмарочный городок «в окружении пышного великолепия холмистых гряд, лесов и лугов». У меня было полчаса на пересадку, так что я решил пройтись по улицам. Десяти минут мне хватило. Какими бы уж прелестями он ни обладал в 1900 году (дата выпуска «Путеводителя»), сейчас это типичный промышленный город: на горизонте — силуэты подъемных кранов, и поезда и корабли возвещают о себе оглушительными гудками. Я выпил двойного виски в отеле напротив вокзала — моральной поддержки ради: кто знает, не ждет ли меня сходное разочарование в Кайрлеоне? Но даже это не смягчило впечатления от унылого, осовремененного городишки, в котором я оказался час спустя, по завершении недолгой поездки через предместья Саутпорта. Над округой главенствовала чудовищная громадина из красного кирпича; я предположил в ней психиатрическую больницу — и не ошибся. А честертоновский «бурноропщущий Уск»[120]явился моему взгляду мутным и грязным потоком, что под дождем, ливмя лившим с грифельно-серого неба, смотрелся еще более невыигрышно.

В половине четвертого я зарегистрировался в непритязательной гостинице без центрального отопления, оглядел цветастые обои у себя в спальне — хоть один реликт 1900 года! — и решил прогуляться под дождем.

Пройдя по главной улице ярдов сто, я обнаружил гараж с написанным от руки объявлением: «Прокат автомобилей». Какой-то коротышка в очках сосредоточенно копался в моторе. Я спросил, нельзя ли нанять шофера.

— Конечно можно, сэр.

— На сегодня?

— Как скажете, сэр. Куда ехать?

— Да просто на окрестности полюбоваться.

Коротышка недоверчиво воззрился на меня.

— А вы, часом, не турист, сэр?

— Ну, наверное, можно сказать и так.

— Одну минуточку, сэр, — я сей же миг вернусь.

Он поспешно вытер руки: по всему было видно, что свой счастливый шанс он упускать не собирался. Не прошло и пяти минут, как он уже ждал меня на пороге, в шоферской тужурке по моде 1920-х годов и при машине примерно того же периода. Фары и то вибрировали под стук мотора.

— Куда?

— Да все равно. Куда-нибудь на север — в сторону Монмута.

Съежившись на заднем сиденье, я созерцал дождь и ощущал, как неумолимо подкрадывается простуда. Но спустя минут десять машина прогрелась, а пейзаж изрядно улучшился. Невзирая на всю модернизацию и октябрьскую морось, долина реки Уск покоряла красотой. Пронзительной яркостью зелень полей затмевала даже Виргинию. Вздымались леса — тенистые и таинственные, в точности как описывал Мейчен, а пейзаж казался чересчур живописным для настоящего — ни дать ни взять одно из грандиозных романтических полотен Ашера Дюрана.[121]А на севере и северо-востоке высились горы — смутно различимые в облачной дымке; и в памяти моей оживали ландшафты из мейченовских «Белых людей» и «Черной печати». Мистер Ивенс, мой водитель, тактично молчал, давая мне сполна насладиться окружающей красотой.

Я спросил водителя, доводилось ли ему встречаться с Мейченом, но мне пришлось продиктовать имя по буквам, прежде чем мистер Ивенс сумел его опознать. Похоже, в родном городе Мейчена напрочь позабыли.

— Вы, сэр, никак его изучаете?

Водитель употребил слово «изучаете», как если бы речь шла о некоем эзотерическом ритуале. Я признался, что да; по правде сказать, я слегка преувеличил и сказал, что подумываю написать о Мейчене книгу. Это водителя заинтересовало: как бы он ни относился к мертвым писателям, к живым он питал глубокое уважение. Я поведал ему, что местом действия в нескольких рассказах Мейчена стали те самые пустынные холмы впереди, и небрежно добавил:

— Мне очень бы хотелось выяснить происхождение легенд, что Мейчен использовал в своих сочинениях. Я практически уверен, что он не сам их придумал. Вы, часом, никого тут не знаете, кто был бы в этом сведущ, — может, местный священник?

— Нет-нет, только не священник — ему-то откуда легенды знать? — Прозвучало это так, словно легенды — порождение самого что ни на есть махрового язычества.

— А никто другой вам на ум не приходит?

— Дайте подумать. Ну есть, конечно, полковник — если только найти к нему подход. Полковник — человек со странностями, что правда, то правда. Если вы ему не придетесь по душе, так только время попусту потратите.

Я попытался разузнать об этом полковнике больше — уж не собиратель ли он древностей? — но Ивенс отвечал по-кельтски уклончиво. Я сменил тему, заговорил о пейзажах, и на меня обрушился поток информации, не иссякавший до самого возвращения в Мелинкурт. По подсказке мистера Ивенса мы доехали на север до самого Раглана, затем свернули на запад и покатили назад, так, что справа остались Черные горы: вблизи они смотрелись еще более мрачно и грозно, нежели из зеленых низин в окрестностях Мелинкурта. В Понтипуле я попросил остановиться и купил книгу о римских развалинах в Мелинкурте и подержанное издание Гиральда Камбрийского, валлийского историка и географа, современника Роджера Бэкона.

Тарифы мистера Ивенса на заказ такси оказались на диво умеренными, и я согласился нанять его на весь день, как только погода наладится. По возвращении в отель, потягивая напиток под названием грог (смесь темного рома, горячей воды, лимонного сока и сахара), я полистал лондонские газеты и осторожно навел справки о полковнике. Подход мой себя не оправдал — валлийцы чужаков не жалуют, — так что я воспользовался телефонным справочником. Полковник Лайонел Эрхарт, особняк «Пастбища», Мелинкурт. Взбодренный грогом, я вышел на холод в телефонную будку и набрал его номер. Женский голос с едва уловимым валлийским акцентом сообщил, что полковник вышел, и тут же предположил, что, может, он и дома — она пойдет посмотрит. Прождал я долго, и вот наконец в трубку рявкнул резкий голос с характерными интонациями британца-аристократа:

— Здравствуйте, с кем имею честь?

Я назвался, но не успел я докончить фразу, как мой собеседник отрезал:

— Прошу прощения, но интервью я не даю.

Я поспешно объяснил, что я профессор литературы, а вовсе не журналист.

— А, литературы! Какой такой литературы?

— В настоящий момент меня интересуют местные легенды. Я слышал, вы в них весьма сведущи.

— Ах, вот как? Ну что ж, пожалуй, так оно и есть. Как, вы сказали, вас зовут-то?

Я еще раз представился, упомянул Виргинский университет и мои основные публикации. На другом конце провода послышалось невнятное бормотание, как если бы мой собеседник жевал усы — а вот проглотить их никак не удавалось. Наконец он смилостивился:

— Послушайте… как насчет заглянуть сюда нынче же вечером, часов этак в девять? Выпьем по глотку, потолкуем…

Я поблагодарил полковника, вернулся в гостиную, где в камине пылал огонь, и заказал еще один ром. В конце концов, после всех предостережений мистера Ивенса насчет полковника, меня можно было поздравить! Одно лишь не давало мне покоя. Я по-прежнему понятия не имел, кто этот человек и что за легенды его интересуют. Надо думать, местный любитель древностей.

В половине девятого, после обильного, но обыденного ужина (бараньи отбивные, вареный картофель и какой-то неопознанный зеленый овощ), я отправился в особняк полковника, предварительно справившись о дороге у регистратора гостиницы, явно заинтригованного. Дождь так и не стих, дул холодный ветер, но грог надежно защищал меня от простуды.

Особняк полковника находился за пределами города, на полпути по крутому склону холма. Я прошел сквозь проржавевшие железные ворота и по подъездной аллее, тут и там испещренной грязными лужицами. Позвонил в звонок; залаяли десять псов; один кинулся к двери с другой стороны и угрожающе заворчал. Дверь открыла дебелая валлийка, шлепнула доберман-пинчера, что взрыкивал и пускал слюни, и провела меня мимо целой стаи тявкающих собаченций — несколько, как я заметил, были все в шрамах и с драными ушами — в полутемную библиотеку, пропахшую угольным дымом. Не скажу, как именно я представлял себе полковника — наверное, высоким, типичным британцем с загорелым лицом и щетинистыми усами, но меня ждал изрядный сюрприз. Передо мной стоял коротышка и калека — он сломал правое бедро, неудачно упав с лошади, — темный цвет кожи наводил на мысль о смешанной крови, в то время как срезанный подбородок придавал ему сходство с какой-то рептилией. Словом, по первому впечатлению — персонаж крайне отталкивающий. Блестящие глаза светились умом — и подозрительностью. Он показался мне человеком, способным вызвать резкую неприязнь. Он пожал мне руку, пригласил садиться. Я устроился у огня. Из очага тотчас же клубами повалил дым, я поперхнулся и закашлялся.

— Прочистить бы надо, — промолвил хозяин. — Пересядьте вон в то кресло.

Спустя несколько минут в дымоход что-то обрушилось, следом посыпалась сажа, и, прежде чем мусор поглотило пламя, мне показалось, я опознал скелетик летучей мыши. Я предположил — и не ошибся, как выяснилось впоследствии, — что полковник Эрхарт гостей принимал редко, засим библиотекой почти не пользовался.

— Какие из моих книг вам попадались? — полюбопытствовал он.

— Я… хм… если честно, я их только понаслышке знаю.

Я с облегчением перевел дух, когда собеседник мой сухо заметил:

— Как и большинство людей. Но по крайней мере, обнадеживает то, что вам это все небезынтересно.

В этот момент, поглядев мимо его плеча, я рассмотрел имя полковника на корешке какой-то книги. На кричаще оформленной суперобложке ярко алели буквы названия: «Тайны континента Му».

— К сожалению, про Му я мало что знаю. Помню, читал одну книгу Спенса…

— Жалкий шарлатан! — фыркнул Эрхарт. И мне померещилось, будто в свете огня глаза его вспыхнули красноватым отблеском.

— Кроме того, у Роберта Грейвза[122]есть прелюбопытные теории касательно Уэльса и валлийцев… — добавил я.

— Исчезнувшие колена Израилевы, ну разумеется! В жизни не слыхал настолько инфантильной, притянутой за уши идеи! Да вам любой скажет, это чушь собачья. Кроме того, я убедительно доказал, что валлийцы — это уцелевшие потомки жителей погибшего континента Му. У меня есть неопровержимые свидетельства! Вне всякого сомнения, какие-то из них и вам встречались.

— Не так много, как бы мне хотелось, — признался я, размышляя, во что такое я ввязываюсь.

Тут полковник прервался, предложил мне виски — и мне пришлось по-быстрому решать: сослаться ли на срочные дела и бежать без оглядки или стоять до конца. Дождь по-прежнему хлестал в окна — и это решило дело. Останусь, а там — будь что будет.

— Сдается мне, я угадываю ход ваших мыслей, — заметил полковник, разливая виски. — С какой стати Му, а не Атлантида?

— Действительно, с какой бы стати? — озадаченно повторил я. На тот момент я пока еще понятия не имел, что континент Му предположительно находился в Тихом океане.

— Вот именно. Я задавался тем же самым вопросом двадцать лет назад, когда сделал первые свои открытия. С какой стати Му, если основные реликты древней цивилизации сохранились в Южном Уэльсе и в Провиденсе?

— В Провиденсе? В каком таком Провиденсе?

— Который в штате Род-Айленд. У меня есть доказательства, что именно там находился центр религии уцелевших жителей Му. Кстати, реликты. Вот, пожалуйста.

Полковник протянул мне осколок зеленого камня, такой тяжелый, что в одной руке едва удержишь. Ничего подобного я в жизни не видел, хотя в геологии худо-бедно разбираюсь. А изображение и надпись, на нем вырезанные, встречались мне только раз: в некоем храме в джунглях Бразилии. Плавная вязь письмен чем-то смахивала на скоропись Питмана: лицо в обрамлении букв вполне могло быть дьявольской маской, либо змееподобным божеством, либо морским чудовищем. Я смотрел на рисунок, испытывая то же самое отвращение — чувство гадливости, — накатившее на меня при первом же взгляде на рукопись Войнича. Я жадно глотнул виски. Эрхарт указал на «морское чудовище».

— Это символ народа Му, так называемых йамби. Цвет камня — это их цвет. Одно из средств определять, где именно они жили, — вода такого оттенка.

— Как именно? — недоумевающе вскинул глаза я.

— Когда они уничтожают какое-то место, они любят оставлять там заводи — небольшие озерца по возможности. Их нетрудно опознать: они всегда самую малость отличаются от обычного водоема. Характерное сочетание затхлой зелени с синевато-сероватым отливом — как вот здесь.

Полковник снял с полки роскошный художественный альбом с названием вроде «Прелести руин». Открыл, ткнул пальцем в цветную фотографию.

— Вот, посмотрите: Сидон в Ливане. Та же самая водянистая зелень. А теперь взгляните вот сюда: Анурадхапура на Цейлоне: те же сине-зеленые тона. Цвета распада и смерти. Оба места они в какой-то момент уничтожили. Мне известны еще шесть.

Вопреки себе я был не на шутку заинтригован. Должно быть, это камень произвел на меня впечатление столь сильное.

— Но как им это удалось?

— Вы совершаете распространенную ошибку, предполагая, что они походили на нас. Ничего подобного. В наших терминах, они были бесформенны и невидимы.

— Невидимы?

— Да, как ветер или электричество. Вы должны понять, что они — скорее силы, чем живые существа. Более того — даже не четко раздельные организмы вроде нас. Об этом недвусмысленно говорится в табличках наакалов у Черчварда.[123]

Полковник продолжал рассказывать; всего, что он наговорил, я записать не возьмусь. Многое из его речей показалось мне полным вздором. Но была в них некая безумная логика. Эрхарт то и дело хватал с полок книги и цитировал мне отдельные отрывки — по большей части, насколько я мог судить, за авторством всевозможных эксцентриков. А затем брал в руки учебник по антропологии или палеонтологии и зачитывал выдержки, что словно бы подтверждали все вышеизложенное.